Текст книги "Знаем ли мы все о классиках мировой литературы?"

Шпынь Фонвизин

«Сатиры смелой властелин», Денис Иванович Фонвизин (1745–1792), тоже состоял на дипломатической службе. Весёлый автор хрестоматийных комедий «Недоросль» и «Бригадир» исполнял более чем серьёзные обязанности – служил секретарём и доверенным лицом у главы Коллегии иностранных дел Н.И. Панина и хранил немало государственных секретов. После смерти шефа Фонвизин, надо полагать, продолжал тайно работать по дипломатическому ведомству: он выезжал за границу и довольно долго находился во Франции. Его письма сестре о сложной обстановке в этой стране полны проницательных наблюдений и точных выводов, которые дают возможность предположить, что тайными донесениями дипломата в Коллегии иностранных дел были вполне довольны.

Кстати, Фонвизина всегда раздражало преклонение русских перед европейцами, и он, со свойственным ему сарказмом, высмеивал так называемую «блестящую» жизнь в «прекрасной Франции»: «Удивиться должно, сестрица, какие здесь невежды. Дворянство особливо – ни уха ни рыла не знает. Многие в первый раз слышат, что есть на свете Россия». Это, что называется, замечание по существу. Но есть и более конкретное: «Бельё столовое так мерзко, так толсто и так скверно вымыто, что гадко рот утереть. Кроме толстоты, дыры на нём зашиты голубыми нитками! Нет и столько ума, чтоб зашить их белыми! Правду сказать, народ здешний с природы весьма скотиноват. Если кто из молодых моих сограждан вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнёт в сердце своём от неё отчуждаться, то для обращения его на должную любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию». Недипломатичное высказывание… Не правда ли?

Ведь в нашем представлении дипломат – это человек сдержанный и безукоризненный во всём: и в словах, и в манерах, и в одежде… Денис Иванович не вписывался ни в какие стереотипы. Его злого языка боялись все представители высшего света, включая и саму императрицу. Екатерина Великая не простила Фонвизину лаконичной и исчерпывающей характеристики его Бригадирши, в которой государыня узнала себя: «Толста, толста! Проста, проста!» К тому же царица испытывала и творческую зависть к литератору – она и сама писала пьесы, которые с фонвизинскими конкурировать не могли.

Екатерина понимала сатиру только в «улыбательном духе» – без злости. Фонвизин – совершенно по-другому. «Пикировка» царицы и писателя на литературном поприще продолжалась долгие годы. Княгиня Дашкова, издававшая сочинения Фонвизина, однажды принесла показать императрице его «Вопросы» для академического журнала «Собеседник». Императрица разрешила их напечатать, но только с ответами, которые составила сама. На знаменитый «Вопрос № 9»: «Отчего известные и явные бездельники принимаются везде равно с честными людьми?» – императрица не без остроумия отвечала: «Оттого что на суде не изобличены».

Впрочем, в чужом глазу Фонвизин, что называется, мог разглядеть и соринку, высмеивая любые недостатки с едким остроумием, но в своём не замечал и бревна. Он страдал от обжорства… Был неумеренным в питии… Любил волочиться за женщинами… Его главным стремлением было получение постоянных удовольствий. «Я положил за правило, – писал Фонвизин, – стараться вести своё время так весело, как могу; и если знаю, что сегодня в таком-то доме будет мне весело, то у себя дома не остаюсь». Одеться Денис Иванович любил как павлин. Отправляясь в Италию, писал: «Хочу нарядиться и предстать в Италии щёголем… «Это русский сенатор! Какой знатный вельможа!» Вот отзыв, коим меня удостаивают, а особливо видя на мне соболий сюртук, на который я положил золотые петли и кисти…» Как видно из этого письма, Денис Иванович был начисто лишён самоиронии. Особой порядочностью он тоже не отличался, что подтверждает история, наделавшая в свете много шума. В 1774 году драматург женился на вдове, купчихе Катерине Хлоповой. Вдова была дочерью весьма богатого купца Роговикова. В своё время она бежала из отчего дома и тайно венчалась с поручиком Хлоповым, отчего разгневанный дядя, опекун романтичной девицы, отказался выдать племяннице приданое в 300 тысяч рублей – огромные по тем временам деньги. Хлопов принялся судиться, его бумаги попали к Фонвизину… Таким образом Денис Иванович и познакомился с Екатериной… Но тут бедняга-поручик умер. Дальновидный Фонвизин не растерялся и быстро женился на вдове. И вскоре, с помощью могущественных покровителей, отсудил половину её приданого.

Дружбы покровителей Денис Иванович добивался всеми возможными способами. С фаворитом Екатерины II, светлейшим князем Потёмкиным, они были знакомы давно – учились в одной гимназии в Москве. Драматург продолжил это знакомство и в Петербурге. Во время утреннего туалета вельможи Фонвизин его часто потешал, передавая сплетни и передразнивая знакомых – выступая, по чести сказать, в роли шута. Потёмкин и сам любил шутовски копировать окружающих, поэтому выходки Фонвизина ему нравились. Кстати, с Потёмкиным связывают и известный анекдот из жизни Фонвизина. Якобы после премьеры «Недоросли» князь подошёл к Денису Ивановичу и сказал: «Умри, Денис! Лучше всё равно не напишешь».

Комедия «Недоросль» действительно так и осталась самым известным детищем писателя. Впрочем, и жизнь Фонвизина была недолгой – он прожил всего 47 лет, так и не оправившись от разбившего его паралича.

Певец забавы

Возможно, из курса школьной литературы или по собственному почину вы открыли для себя тонкого лирика

Константина Николаевича Батюшкова (1787–1855), написавшего и эти строки:

 
Есть наслаждение и в дикости лесов,
Есть радость на приморском бреге,
И есть гармония в сем говоре валов,
Дробящихся в пустынном беге.
Я ближнего люблю, но ты, природа-мать,
Для сердца ты всего дороже!..
 

Так вот – Батюшков тоже служил по дипломатическому ведомству. Правда, произошло это не по зову сердца или соображениям карьеры. Как это ни странно звучит, но поэт стал дипломатом вследствие тяжёлой душевной болезни. Впрочем, обо всём по порядку…

Константин Николаевич был человеком безрассудной отваги – из тех, кто сами «лезут под пули». И пуля настигла поэта в двадцать лет. Тогда, в марте 1807 года, он пошёл добровольцем в Прусский поход и был ранен в кровопролитной битве с французами под Гейльсбергом. Едва поправившись, Батюшков вновь отправился на войну – на сей раз со Швецией. Смерть, кровь, потеря друзей – всё это пошатнуло психику поэта. Своему другу Гнедичу он пишет прямо, что опасается лет через десять окончательно сойти с ума.

Однако это Константина Николаевича не остановило. В 1813 году он вновь оказался там, где свистели пули.

В качестве адъютанта генерала Раевского Батюшков участвовал в Заграничном походе русской армии. Он стал свидетелем капитуляции Парижа и, сделав приличный крюк – через Англию, Швецию и Финляндию, – вернулся в Петербург.

Константина Батюшкова называли надеждой русской литературы. Он был любимым поэтом Пушкина-лицеиста. Впрочем, и в зрелые годы Александр Сергеевич относился к Батюшкову с большой симпатией, называя его «счастливым ленивцем» и «певцом забавы». «Слог трепещет… Гармония очаровательна…» – восторгался Пушкин поэзией своего собрата по перу. Однако Батюшков очень боялся похвал. Затевая издание многотомных «Опытов в стихах и прозе», он со страхом говорил: «Сделают идолом и тут же в грязь втопчут».

Кстати, Батюшкову первому принадлежит сравнение России со скачущим конём, позже впечатляюще использованное Пушкиным в «Медном всаднике» и косвенно – Гоголем в образе «птицы-тройки». В очерке «Прогулка в Академию художеств» Батюшков написал: «У нас перед глазами Фальконетово произведение… сей чудесный конь, живой, пламенный, статный и столь смело поставленный, что один иностранец, поражённый смелостью мысли, сказал мне, указывая на Фальконетова: «Он скачет, как Россия».

Батюшков владел французским, немецким, итальянским, латынью и греческим языками. Читал и переводил Гомера, Данте, Боккаччо, Петрарку… Особо боготворил поэта эпохи Возрождения Торквато Тассо.

Средств к существованию этот талантливый и образованный человек, увы, не имел. А здоровье его между тем с каждым днём ухудшалось. Врачи настоятельно рекомендовали поэту отправиться на лечение в Италию. Поэтому друзья устроили Батюшкова секретарём русской дипломатической миссии в Неаполе. Казалось бы, солнце и море должны были вернуть страдальца к жизни. Но нет! Константин Николаевич ненавидел канцелярщину – работа с документами его раздражала. А тут ещё случилась Неаполитанская революция 1820 года. Это вконец расстроило нервы поэта, о чём один из его современников свидетельствовал так: «Батюшков сошёл с ума в Неаполе страхом карбонаризма».

После Италии «история жизни Батюшкова превратилась в историю болезни». Помня о дурной наследственности, поэт страшился душевного расстройства всю жизнь – умопомешательством страдали и дед Константина Николаевича, и его мать, и сестра Александра. Батюшков писал Жуковскому: «С рождения я имел на душе чёрное пятно, которое росло, росло с летами и чуть было не зачернило всю душу».

В Симферополе, куда его отправили долечиваться, Батюшков вдруг сжёг всю свою библиотеку, исключая Евангелия и книги французского поэта-романтика Шатобриана, которого называл «Шатобрильянтом». Тогда же поэт совершил три попытки самоубийства – выбрасывался из окна и даже пытался перерезать себе горло. У Батюшкова бывали и галлюцинации: он полагал, что в печке у него спрятался министр иностранных дел Нессельроде, который за ним следит. В итоге в сопровождении двух санитаров и врача-психиатра Константин Николаевич был отправлен в Санкт-Петербург.

По распоряжению Александра I Батюшкову были предоставлены бессрочный отпуск и субсидия для лечения в Германии. Там, в городе Зонненштейн, консилиум врачей нашёл его болезнь неизлечимой. Поэт подал царю прошение о пострижении в монахи в Соловецком или в Белозерском монастыре, но ответа не получил. Его отпуск долго продлевался автоматически, лишь в 1833 году Николай I уволил Батюшкова со службы, назначив немалую пожизненную пенсию.

Из Германии Батюшков вернулся в Москву, где заболел тяжёлым воспалением лёгких. Пушкина, пришедшего его навестить, не узнал. Александр Сергеевич был потрясён этой встречей. Есть мнение, что именно тогда у него и родилось знаменитое стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума».

В 1832 году Батюшкова перевезли на родину – в Вологду. Он жил в семье своей внучатой племянницы А.Г. Гревенс. Подле больного постоянно находился врач – Антон Дитрих, который вёл записи о состоянии поэта. В первое время Батюшковым овладевали «приступы бешенства», его приходилось удерживать, чтобы он не нанёс вреда самому себе и окружающим. В 1840 году на смену возбуждению пришла апатия – поэт не выходил из своей комнаты и не любил, когда к нему входили. К некоторым людям проявлял необъяснимую ненависть, к другим – сильную симпатию. Он искренне полюбил маленького брата А.Г. Гревенс, Модеста, и, когда мальчик на шестом году жизни умер, горько его оплакивал. Батюшков даже завещал, чтобы его похоронили возле Модеста в Спасо-При-луцком монастыре, что и было со временем исполнено. Константин Николаевич много читал, иногда принимался рисовать, вырезал из бумаги фигурки птиц и зверей, раскрашивал их в неестественные цвета и приклеивал кусочки золотистой или серебристой фольги…

Но с началом в 1853 году Крымской войны в состоянии больного произошли изменения. Даже пошли слухи о его выздоровлении. Апатия исчезла. Константин Николаевич выписал русские и иностранные газеты, следил по карте за ходом военных действий, втыкая разноцветные флажки. Однако есть свидетельства, что в этой активности проявилась ещё одна грань безумия больного. Батюшков считал, что только он сможет разрешить «восточный вопрос» и положить конец притеснениям турками христиан, что стало формальным поводом к началу войны.

В Вологде он почти не писал стихов – известно только три произведения. Одно из них – самое знаменитое, «Подражание Горацию», – написано по просьбе племянницы Елены. Стихотворение напоминает по содержанию «Памятник» Пушкина и аналогичные стихи Державина и Горация.

 
Я памятник воздвиг огромный и чудесный.
Прославя вас в стихах:
не знает смерти он.
Как образ милый, добрый
и прелестный
(Ив том порукою наш друг
Наполеон)…
 

Последние строчки фрагмента красноречиво свидетельствуют о душевном состоянии Батюшкова.

Наибольшие споры среди литературоведов вызывает стихотворение «Изречение Мельхиседека», написанное мелом на куске чёрного сланца. Стихотворение было найдено только после смерти поэта. Очевидно, что этому стихотворению он придавал особое значение, тщательно храня его и никому не показывая.

 
Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнею, седой Мельхиседек?
Рабом родился человек,
Рабом в могилу ляжет.
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шёл долиной чудных слез.
Страдал, рыдал, терпел, исчез.
 

Константина Бытюшкова не стало в 1855 году – он умер от «тифозной горячки».

Тот, кто ускорил будущее

К плеяде поэтов-дипломатов принадлежал и Дмитрий Владимирович Веневитинов (1805–1827). Он служил в архиве Коллегии иностранных дел и в азиатском департаменте Министерства иностранных дел России – то есть был в числе тех, кого библиофил, друг Пушкина Сергей Соболевский иронично окрестил «архивны юноши», а Пушкин увековечил это прозвище в «Евгении Онегине».

Выпускник Московского университета Дмитрий Веневитинов был блестящим поэтом. Современники прочили ему славу Пушкина. Впрочем, были и те, кто, в такой же мере, считали его гениальным философом. Дмитрий Владимирович был одним из организаторов московского «Общества любомудрия» – так буквально переводится греческое слово «философия». Целью этого кружка было просвещение России, освобождение русской мысли от условностей, невежества и раболепства. Именно в зарождении у нас любомудрия Веневитинов видел возможность воплотить идеалы эпохи Просвещения – привить народу привычку действовать, руководствуясь собственным разумом. Став литературным критиком, он собирался, ни много ни мало, изменить ход развития русской литературы, слабость которой видел «не столько в образе мыслей, сколько в бездействии мысли».

Современники оставили яркий портрет молодого поэта и философа: «Его счастливая наружность, его стройные движения, вдохновенная речь, светская, непритворная любезность, столь знакомые всем, вблизи его видевшим, ручались в том, что он и жизнь свою образует как произведение изящное».

Увы, Веневитинову было отпущено отчаянно мало земного времени – он не дожил до 22 лет.

Зато жизнь подарила юноше настоящую любовь. Его музой стала светская львица, хозяйка известного литературного салона Зинаида Волконская. Веневитинов влюбился со всей страстью двадцатилетнего поэта. Но Зинаида была старше его на шестнадцать лет, и к тому же давно замужем. Её супруг, князь Никита Григорьевич Волконский, доводился будущему декабристу Сергею Волконскому родным братом. Брак Зинаиды не был счастливым, но пренебречь мнением света она не могла.

Были романтические прогулки по Симонову монастырю, задушевные разговоры – поэту был дарован очень короткий период счастья… Вскоре Зинаида попросила о разрыве отношений, на наш современный взгляд вполне невинных. А в знак «давай останемся друзьями» подарила Дмитрию кольцо – простой на вид металлический перстень, извлечённый из пепла при раскопках Геркуланума. Друзья говорили, что Веневитинов никогда не расставался с подарком княгини, носил перстень при себе и обещал надеть или идя под венец, или стоя на пороге смерти.

Однажды, возвращаясь легко одетым с вечера у Ланских, поэт простудился и буквально за несколько дней сгорел от пневмонии. Видя, что часы Дмитрия сочтены, его друг надел ему на палец перстень Волконской. Веневитинов на минуту пришёл в себя и спросил: «Я венчаюсь?» И умер.

В 1930 году, когда ликвидировали Симонов монастырь, где был похоронен поэт, прах его перенесли на Новодевичье кладбище. Кольцо же извлекли из гроба и передали в музей…

В одной из своих статей Веневитинов говорит от имени философа Платона: «…она снова будет, эта эпоха счастья, о которой мечтают смертные. Нравственная свобода будет общим уделом; все познания человека сольются в одну идею о человеке; все отрасли наук сольются в одну науку самопознания. Что до времени? Нас давно не станет, – но меня утешает эта мысль. Ум мой гордится тем, что её предузнал и, может быть, ускорил будущее».

Архивариус всего мира

Владимир Павлович Титов (1807–1891) – имя сегодня практически забытое. Между тем этот человек являлся кавалером всех российских орденов и имел многочисленные награды иностранных государств. Он был более дипломатом, чем литератором: служил генеральным консулом в Дунайских княжествах, посланником в Константинополе, Штутгарте… Был членом Государственного совета. Вместе с Одоевским, Шевырёвым и Веневитиновым входил в литературно-философский кружок «Общество любомудрия»… Был знаком с блестящими умами своего времени.

Считается, что так и не написанное Пушкиным произведение «Влюблённый бес» вышло под названием «Уединённый домик на Васильевском». И Титов имел к этому самое непосредственное отношение. Услышав, как Пушкин рассказал эту историю у Карамзиных, Владимир Павлович был настолько впечатлён, что записал рассказ и показал поэту. Тот внёс правки, и только после этого повесть была опубликована. Когда правда вскрылась, произведение стало регулярно печататься, при этом каждый раз под разными фамилиями авторов: Титов, Космократов (псевдоним Титова) и даже Пушкин. Повесть заканчивается вопросом: «Откуда у чертей эта охота вмешиваться в людские дела, когда никто не просит их?» И действительно!..

Владимир Павлович Титов был очень начитанным человеком с пытливым умом. Казалось, его интересовало всё на свете. Тютчев говорил в шутку, что Титову «как будто назначено провидением составить опись всего мира».

Свист полночный соловья

У Алексея Константиновича Толстого (1817–1875) с известностью всё в порядке. Современники и при жизни литератора высоко ценили его поэтический дар, талант драматурга и прозаика. Помнят Алексея Константиновича и сегодня. А вот о том, что он служил в русской миссии в Германии, что его очень ценили при дворе императора Александра II, с которым Толстой был дружен с детства, и о том, что императрица Мария Александровна считала его одним из самых достойнейших и честнейших людей, знают далеко не многие.

Так уж случилось, что литературная известность Алексея Константиновича затмила его дипломатическую деятельность. По сей день многие певцы включают в свой репертуар песни и романсы на его стихи, положенные на музыку композиторами М.А. Балакиревым, Н.А. Римским-Корсаковым, П.И. Чайковским, М.П. Мусоргским, А.Г. Рубинштейном, Ц.А. Кюи, С.И. Танеевым…

 
Колокольчики мои,
Цветики степные!
Что глядите на меня,
Тёмно-голубые?
И о чём звените вы
В день весёлый мая,
Средь некошеной травы
Головой качая?..
 

Алексей Константинович, хоть и служил по дипломатическому ведомству, не стеснялся быть, как мы бы сказали сейчас, «попсовым», эстрадным автором. Стихотворение «Колокольчики» автор искренне считал лучшим из им написанных, а песня на музыку Петра Булахова, в которой было использовано несколько первых строк, была очень популярна во второй половине XIX века. Её любил и часто исполнял наш великий тенор Сергей Лемешев.

Но, пожалуй, самым любопытным и загадочным в биографии Толстого является тайна его происхождения. Запутанная линия генеалогического древа поэта ведёт к Кириле Разумовскому, последнему гетману Украины, правнуком которого, скорее всего, и являлся Алексей Константинович.

Дед А.К. Толстого по матери, старший сын гетмана Алексей Кириллович, был женат на самой богатой невесте России Варваре Шереметевой, но не ужился с нею, хотя супруга родила ему четверых детей. При Алексее Кирилловиче неотлучно находилась мещанка Мария Соболевская, которая родила ему ещё десять детей – пять мальчиков и пять девочек. В барском доме они числились воспитанниками. Граф был нелюдим, с многочисленными своими «воспитанниками» виделся редко, а с их гувернанткой общался только записками. Мария Михайловна Соболевская хлопотала о получении дворянства, не жалея денег на взятки чиновникам. Те придумали ей «покойного мужа» из знатной польской фамилии Перовских. Легенда была таковой: якобы законный супруг Марии, Алексей Перовский, погиб под Варшавой. Соболевская годами добивалась внесения вымышленных Перовских в дворянскую родословную книгу и, наконец, получила выписку с приложением герба несуществующего рода Перовских. Однако потомственное дворянство было дано лишь детям, а Мария Михайловна осталась в мещанском сословии.

Все дети графа получили хорошее образование, а дочери – ещё и видных женихов. Богач Алексей Кириллович давал за девушками такое приданое, что мамаши из светских семейств предпочитали закрывать глаза на сомнительную историю происхождения воспитанниц графа. Анну Алексеевну, мать будущего писателя, выдали замуж за вдовца, отставного полковника, советника Государственного ассигнационного банка графа Константина Петровича Толстого. Но супруги не ужились, и Анна, взяв с собой младенца-сына, уехала в одно из своих имений. Хорошо знавшие эту семью уверяли, что причиной разрыва стал блестящий ум молодой жены, на фоне которого интеллект Константина Петровича несколько мерк. Ну а этого граф вынести никак не мог.

После смерти последнего украинского гетмана потомки унаследовали его бесчисленные имения. Алексею Перовскому, брату матери и воспитателю А.К. Толстого, досталось поместье Красный Рог, куда они все вместе и переехали. Перовский подал в отставку и занялся литературой и воспитанием племянника. Но охочие до сплетен светские старухи с упоением разносили легенду о том, что родным отцом А.К. Толстого был его дядя – Алексей Перовский.

В одной из своих статей знаменитый философ В.В. Розанов отмечает, что А.К. Толстой нигде не упоминает даже имени своего «фамильного отца», а говорит в своём «длинном тёплом, сыновнем рассказе» исключительно о матери и «дяде по матери». Впечатлительный Розанов видел в этом доказательство происхождения графа «от супружеских отношений брата и сестры». «Жареную» версию рассматривают как возможную и некоторые другие уважаемые учёные. Например, С.А. Венгеров отмечает, что красавица Анна Алексеевна Перовская «вышла замуж за пожилого и весьма малопривлекательного вдовца, графа Константина Петровича Толстого» и что «рождение Алексея Константиновича привело к домашней катастрофе и открытому разрыву». Устно передаваемая легенда идёт ещё дальше и повествует о том, что самый брак А.А. Перовской и К.П. Толстого имел фиктивный характер и заключён был для покрытия последствия неосторожной связи между Алексеем Перовским и его сестрой Анной.

Как бы то ни было, предки наградили Алексея Константиновича многими достоинствами. Этот человек имел богатырское телосложение – перебрасывал двухпудовую гирю через флигель, с лёгкостью гнул кочерги, пятаки и подковы… В одиночку заламывал на охоте медведя… Но при этом был абсолютно беспомощен перед волей своей высокоумной матери. Анна Алексеевна нещадно тиранила сына.

Однако жену Алексей Константинович себе выбрал под стать матери. Его избранницей стала дворянка из старинного, но обедневшего рода Бахметевых, жена ротмистра Миллера – Софья. Красотой она, правда, не отличалась и по чертам лица более походила на мужчину: тяжёлый волевой подбородок, высокий лоб… Но это была женщина большого ума, прекрасно разбиравшаяся и в литературе, и в музыке. Они встретились в январе 1851 года, ему было тридцать три года, ей – чуть меньше. Уезжая с маскарада, Алексей Константинович повторял про себя пришедшие вдруг в голову слова: «Средь шумного бала, случайно…» Так, по легенде, родилось стихотворение «Люблю ли тебя – я не знаю, но кажется мне, что люблю!..». На том же балу с Софьей Миллер познакомился и другой наш классик – Иван Сергеевич Тургенев, но не нашёл в ней ничего примечательного и вскользь заметил: «Лицо чухонского солдата в юбке».

После долгожданного развода Софьи с её ротмистром А.К. Толстой обвенчался со своей подругой в Дрездене в 1863 году. Софья Андреевна Миллер стала графиней Софьей Андреевной Толстой – именно она занимала позицию первой дамы золотого века русской литературы, пока её не сменила полная тёзка, «графиня Софья Андреевна– младшая», супруга Л.Н. Толстого, гостеприимная хозяйка Ясной Поляны и знаменитого пруда, в котором не раз пыталась демонстративно топиться.

«Старшая» Софья Андреевна не сохранила почти ничего из черновиков или дневников А.К. Толстого. Вместе с дочерью маникюрными ножницами они вырезали из писем то, что казалось им неподходящим для публикации. По воспоминаниям очевидцев, вдова А.К. Толстого письма сжигала пачками, отбирая для публикации совсем немногое, предварительно сократив и это немногое до минимума. Первое место по количеству сохранившихся писем среди адресатов занимает сама Софья Андреевна Миллер-Толстая. Она ничего не оставила из переписки Толстого с матерью и дядей А.А. Перовским, который называл Алексея Константиновича сыном, а тот его отцом – эти письма, по-видимому, смогли бы пролить свет на тайну происхождения писателя. Почти всё, что не успел опубликовать сам А.К. Толстой, утрачено или уничтожено руками его вдовы. Сохранились лишь две записные книжки, одна тетрадь и несколько отдельных листов. Верный семейным обычаям предков, Алексей Константинович не раз давал супруге повод для ревности, и исследователи склонны считать, что расправа с его наследием – месть обиженной женщины. Однако сама Софья Андреевна оправдывала свои действия завещанием А.К. Толстого, который просил не печатать того, что имеет «исключительно личный характер».

Если услышите романс на музыку Петра Чайковского

 
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты, —
 

вспомните, что его слова написаны не Пушкиным и не Лермонтовым, а Алексеем Константиновичем Толстым. Его же перу принадлежат множество баллад, сатирических стихотворений, исторический роман «Князь Серебряный», очень остроумные «мистические» повести «Упырь», «Семья вурдалака», «Встреча через триста лет», драматическая трилогия «Смерь Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис», которая до сих пор стоит в репертуаре многих театров… Об остром саркастическом уме Алексея Константиновича свидетельствуют афоризмы Козьмы Пруткова – это общий литературный псевдоним Толстого и братьев Жемчужниковых, кстати, его кузенов:

• Не всё стриги, что растёт.

• Что имеем – не храним; потерявши – плачем.

• Никто не обнимет необъятного.

• Зри в корень!

• Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть фонтану.