Текст книги "Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая"

Глава восьмая. Отставка Годоя

Стремительно шествуя по анфиладам королевской резиденции, страшная в своем гневе принцесса Пармская поначалу яростно проклинала фаворита – самоуверенного голоштанника, которого вытащила из грязи. Она, королева, сделала его первым человеком в Испании, а он бросает все к ногам какой-то безродной девки. Но теперь ему не сдобровать. Его ждет отставка, и не просто отставка, а суд. Против него можно выдвинуть тысячи обвинений; он беззастенчиво тратил на собственные нужды казенные деньги, брал взятки от представителей иностранных держав, заключил сговор с богомерзкой Парижской директорией. Продажная тварь! И с этой девкой…

Мария Луиза даже содрогнулась от внутренней гадливости, и, тем не менее, в следующую же минуту полностью переключилась на Пепу Тудо. Она сумеет отомстить этой шлюхе. Но не пошлым скандальным способом глупых баб. Королева придумала более изысканную месть и внезапно успокоилась. Когда она открыла двери рабочего кабинета Карлоса, внутри у нее уже не клокотали бури и ураганы, а наступила тихая, едва ли не райская идиллия. Она, милостию Божией королева Испании, Вест-Индии и Ост-Индии, островов в океане, эрцгерцогиня Австрийская, герцогиня Бургундская, графиня Габсбургская, Фландрская и Тирольская, никому не отдаст того, что принадлежит ей.

– Я приветствую вас, дорогая Мария Луиза. Чему обязан столь ранним визитом? – спросил несколько удивленный король.

– Здравствуй, Карлос. Я пришла посоветоваться с тобой по поводу одного обстоятельства, которое весьма угнетает меня в последнее время.

– И что это за обстоятельство, дорогая?

– Ты прекрасно знаешь, Карлос, как много проблем накопилось сейчас в нашем королевстве. А после поражения флота у Сан Висенте начались трудности не только внутри страны, но и в делах внешнеполитических.

– Ты совершенно права, дорогая: мне действительно стали слишком часто докучать этим в последнее время. Но, по-моему, наш уважаемый первый министр вполне справляется…

– Увы, в последнее время многие начинают смотреть на него косо, скажу больше – просто не доверять ему.

– Что такое?! – мгновенно взорвался король. – Что это за разговоры: косо смотреть, не доверять?! Я им покажу недоверие! И слушать никого не хочу.

– Да, дорогой Карлос, но все-таки нам с тобой надо бы как-нибудь повести дело так, чтобы продемонстрировать всем, насколько высоко ему доверяем мы и как мы его ценим… И тогда у всего света пропадут любые сомнения на этот счет.

– Разумеется, я готов поддержать тебя в этом благородном начинании, – оживился король, но тут же озабоченно признался. – Только мне ничего не приходит в голову, что бы еще можно было для него сделать.

– Именно поэтому я здесь. У меня появилась одна мысль, и мне хотелось бы посоветоваться с тобой по этому поводу.

– Говори же скорее, дорогая! Твои мысли всегда столь оригинальны и блистательны, что…

– О, благодарю. Так вот, мне кажется, дорогой Карлос, что мы могли бы убить двух зайцев сразу. Во-первых, устроить судьбу твоей племянницы. Дон Луис так любил ее, упокой, Господи, его душу. А теперь бедняжка так одинока: Луис-Мария настолько занят своими кардинальскими делами, что у него не остается времени на сестру.

– Убить двух зайцев? Устроить судьбу племянницы? Бедный покойный брат… Но что именно ты имеешь в виду.

– Видишь ли, дорогой. Насколько ты помнишь, некогда твой братец пренебрег всеми королевскими титулами и женился на женщине из рода де Вальябрига. В результате его дети носят всего лишь простой графский титул де Бурбон-и-Чинчон.

– Да, да, дорогая, я вспомнил! Больше того, я вспомнил и то, что включение их в дворцовый церемониал всегда вызывает трудности; мне каждый раз приходится что-то придумывать.

– Да уж, сколько времени приходиться тратить, отрывая его у подлинно государственных дел! А если бы, например, мы пожаловали и Луису-Марии, и его сестре Терезе титул «инфантов Кастильских»…

– Так, так… Как всегда, прекрасная мысль дорогая. И мы убьем сразу двух зайцев, – заулыбался король. – Но причем же здесь дон Мануэль? – вдруг спохватился он.

– А мы его женим на Терезе де Бурбон-и-Чинчон, инфанте Кастильской.

– Так, и что?

– Как что? Все очень естественно и просто: дон Мануэль немедленно тоже станет инфантом и, таким образом, членом нашей семьи.

– А, вот ты о чем! Но ведь в завещании отец пожаловал брата всего лишь только светлостью, но не королевским высочеством.

– Однако, король теперь ты, дорогой, – спокойно сказала Мария Луиза.

– Да, мы – король! – просиял Карлос.

– Что тебе стоит отдать небольшое распоряжение? Зато сразу все устроится как нельзя лучше.

– Два зайца… Нет, даже три! Мысль замечательная, ты права, дорогая.

Мануэль, терзаемый страшными подозрениями, не стал дожидаться, пока Мария Луиза покинет кабинет короля, и решительно попросил аудиенции, надеясь сразу же выяснить, что за гроза собралась над его головой на этот раз. Какие только соображения не проносились в уме первого министра, однако все они были очень далеки от мысли о тайном браке с Пепой. Честно говоря, Мануэль в последнее время почти не посещал ее, полностью поглощенный кампанией, затеянной против него великим инквизитором. И потому сейчас он все же решил, что де Мускис уже сообщил королеве содержание доносов и показал рескрипт Папы. На промедление и раздумья времени больше не оставалось, и Годой, рассчитывая прежде всего на доброе отношение к нему Карлоса, решил тут же дать последнее отчаянное сражение. Первая атака прошла удачно: ему не отказали в приеме, и он почел это добрым предзнаменованием.

Однако, едва оказавшись в приемной, Мануэль с бьющимся сердцем заметил, что король и королева странно спокойны и как будто даже веселы – более того, даже как-то слишком благодушны. Не зная, в какую сторону это толковать, но, будучи сам человеком неподозрительным, он все-таки решил счесть такой прием еще одним благоприятным для себя предзнаменованием. Теперь надо было сразу выложить на стол все карты.

И Мануэль, стараясь придать себе вид оскорбленной невинности, с дрожью обиды в голосе рассказал королевской чете всю историю с доносами, подготовленными Деспигом и де Мускисом и обращением великого инквизитора к Папе, а также показал все собранные им компрометирующие документы. С лица короля мгновенно исчезло все благодушие.

– Да как он мог?! – возмущенно закричал Карлос. – Как посмел жаловаться Папе у меня за спиной?! Первым делом он должен был прийти ко мне, и мы бы с ним все выяснили! Это же непозволительно! Возмутительно! Да это государственная измена!

Однако королева продолжала спокойно улыбаться, глядя куда-то поверх головы Мануэля, и ему, внимательно следившему за реакцией их величеств, это не понравилось.

– Да, Ваше Величество. История неприятная, – задумчиво сказала Мария Луиза, так и не меняя направление взгляда. – А главное, непонятно, как теперь выпутаться из столь щекотливого положения.

– Я уже все продумал, Ваши Величества, – невозмутимо продолжал Мануэль. – Прошу вас, выслушайте меня внимательно. Положение в Италии из-за наступления французских республиканских войск очень тяжелое. Некий их молодой генерал по имени Буонапарте, которому Директория обязана этими победами, вознамерился сделать республикой и Папскую область. В такой ситуации наш святой долг заключается в том, чтобы предоставить Папе убежище. Например, где-нибудь на Мальорке. И для этой цели, я полагаю, мы могли бы послать в Рим самого Лоренсану с двумя верными помощниками, дабы они на ближайшее время оказали Папе поддержку.

– Мысль, конечно, неплохая, однако… – растерянно начал король.

Но у Марии Луизы, мгновенно разгадавшей предложенную Мануэлем интригу, злорадно заблестели глаза. Лоренсана уже давно досаждал ей, и она была только рада наказать его. Деспиг, этот прихвостень невыносимой Осуны, тоже получил бы в этом случае по заслугам. Ну, а де Мускис, ее духовник… После того, что он сообщил ей сегодня… Теперь каждый раз ей будет тяжело с ним встречаться, так что…

– Ваше Величество, это не просто хорошая, это великолепная мысль, – радостно ободрила мужа Мария Луиза. – Неужели, дон Мануэль, вы сами додумались до такого или вас опять надоумил этот хитроумный сеньор Бермудес?

– Клянусь девой мадонной дель Пилар, Ваше Величество, это придумал отнюдь не сеньор Бермудес, – надул яркие губы Мануэль.

– Ладно, не обижайся, – примирительно произнесла королева, поглощенная новой мыслью и потому даже не заметившая, как назвала своего любимца снова на ты. Она уже предвкушала, с какой легкостью и непринужденностью сообщит святым отцам волю Их Католических величеств.

* * *

Ближайшие дни Мадридский королевский двор бурлил событиями. Великий инквизитор Лоренсана, этот величественный старик, этот страшный и всемогущий владыка отбыл в сопровождении архиепископа Деспига и епископа де Мускиса, духовника королевы, в Рим. Испанская инквизиция понесла невосполнимый урон. И в то же время ко двору неожиданно была вызвана графиня Тереза де Бурбон-и-Чинчон и ее брат кардинал дон Луис-Мария, которым король высочайшим указом жаловал титул инфантов Кастильских. Что означало столь неожиданное возвышение нового кардинала сразу после изгания Лоренсаны, никто не мог толком понять. При дворе ходили слухи и сплетни, строились всевозможные догадки и предположения, но никто так и не мог назвать ни причин – ни последствий. И как ни странно, больше всех этот вопрос занимал именно герцога Алькудиа. Мануэль дни, да порой и ночи напролет пытался понять, чем же все-таки был вызван столь яростный гнев королевы в его адрес, и тщетно пробовал связать всю цепь последующих событий со странной отчужденностью и холодностью королевы.

Голова его шла кругом. Он забросил дела, женщин, даже собак и лошадей, не зная, с какой теперь стороны ожидать удара.

Но, наконец, уже совсем измученный, он все-таки получил распоряжение явиться к королеве, которая все последние дни так откровенно избегала с ним встреч. Мануэль шел на прием с гулко бьющимся сердцем, уже не раздумывая о том, что его ждет, и довольный уже хотя бы тем, что неопределенность его положения вот-вот закончится. Он как человек быстрого действия не выносил взвешенных состояний ни в делах, ни в любви. Мануэль решительным жестом открыл дверь, готовый к любой неожиданности. Однако гром не грянул, и небо не разверзлось: королева приняла своего любимца чрезвычайно милостиво.

– Здравствуй, Мануэлито, мой милый чико! У меня для тебя отличная новость. – Мануэль насторожился, ибо прекрасно знал, как Мария Луиза, любившая утонченные пытки итальянских дворов, порой преподносила яд в самой сладкой облатке. – Ты слушаешь меня, мой милый? Так вот: мы решили женить тебя на донье Терезе де Бурбон-и-Чинчон, которой его величество специальным указом пожаловал титул инфанты Кастильской, чтобы затем присвоить титул инфанта и тебе. Теперь весь свет узнает, насколько ты дорог нам, милый мой чико.

В первое мгновение у Мануэля от такой неожиданности захватило дух. Инфант! Он станет инфантом! Сбываются его самые сокровенные мечты! Какое-то время он даже не мог говорить от возбуждения, пожирая королеву почти влюбленными глазами. Она же тем временем пристально изучала его, пытаясь уловить в лице фаворита хотя бы малейший признак растерянности. Однако Мануэль в миг воплощения его тайной мечты, зародившейся еще в далекой Кастуэре у бедного, но тщеславного мальчика, даже и подумать теперь не мог о какой-то там Пепе. И потому никакой растерянности, никакой тени стыда или озабоченности Мария Луиза не увидела в молодом розовом лице первого министра. Он был счастлив, только счастлив. Теперь даже спесивый племянник короля, жалкий кардиналишка Вальябрига, зазнайка Луис-Мария будет ему признателен за то, что благодаря ему стал инфантом!

Торжественное бракосочетание герцога Алькудиа и инфанты Кастильской Терезы де Бурбон-и-Чинчон было назначено через две недели.

Благодарность дона Мануэля королеве не знала границ…

* * *

Двуликий Янус вспомнил о своем поспешном венчании только спустя несколько дней. Черт, как неразумно попался он тогда в ловкие сети Пепы! Все-таки любая женщина – это зло и хороша… ах, как это там говорится «только на ложе любви и на ложе смерти». Конечно, уму Пепы надо отдать должное, и… какие ласки дарила она ему тот месяц после венчания! Мануэль в который раз сравнил ее с королевой, которая за последнюю неделю выжала его, как лимон, и подумал о Пепе уже не с раздражением, а с благодарностью. Но, увы, теперь не время вздыхать о былых наслаждениях – игра начиналась крупная. И Мануэль стал лихорадочно придумывать, как половчее ликвидировать брачный контракт и чем бы задобрить Пепу. Однако чем дольше он думал над двумя этими проблемами, тем труднее начинало казаться ему их разрешение. Пепа – не та женщина, которая может простить такое. Она не прощала и менее серьезные вещи. А без нее Мануэль все же не мыслил себе жизни, как и без малыша Игнасио. Игнасио! Прелетный, разумный не по годам, огненно-черноглазый Игнасио, плод настоящих чувств! Но теперь ему никогда не носить титула герцога Алькудиа. И не стать ему инфантом.

От сына мысли Мануэля снова вернулись к Пепе, ее ленивой грации, голосу, пьянящему взгляду, и дрожь охватила его. «Нет, Пепа никогда не простит мне этого – и будет потеряна для меня навсегда!» – в отчаянии думал Мануэль. Многие годы он постоянно советовался с ней, а теперь даже не мог намекнуть на сложившиеся обстоятельства. И мысль Мануэля бесплодно билась в силках, расставленных мстительной королевой. Он ходил по комнате, пиная попадавшуюся под ноги мебель, рвал кружевные жабо, бросался в отчаянии на диваны.

Несколько раз в дверь уже просовывалась курчавая голова Браулио, но валет, как бы ни был избалован, все же не решался войти, видя хозяина в таком состоянии. Наконец, прождав пару часов, он не выдержал и, скользнув в кабинет неслышной тенью, все-таки напомнил Мануэлю. что сегодня еще с утра тот собирался отбирать щенков, дабы отдать их егерям на натаску.

– Какие, к черту, щенки?! – взъярился Мануэль и так рванул бархатный обшлаг, что украшавший его мелкий жемчуг посыпался на пол. – Щенки! Да мне впору повеситься, а не об охоте думать!

Браулио видел герцога во многих переделках, но чтобы тот столь пренебрежительно отзывался об охоте? И как слуга, чья близость к хозяину дает ему право на определенную фамильярность, валет тщательно собрал жемчуг и словно мимоходом спросил:

– А что случилось-то? Что за горе вообще может быть у первого министра?

И Мануэль неожиданно для самого себя выложил Браулио все, как на духу. Тот выслушал хозяина с живейшим участием, поддакивая, ахая и охая в нужных местах. В глубине души Браулио считал все эти горести своего патрона простой блажью, ведь всем было известно, что каким-то непостижимым образом получалось так, что дела в королевстве шли все хуже и хуже, а дела Князя мира все лучше и лучше. Что расстраиваться из-за какой-то бабы, когда даже после сокрушительного поражения испанского флота от англичан у Сан Висенте, его увешанный орденами и лентами хозяин только пожал плечами и заявил: «Что же я могу сделать? Этот одноглазый мальчишка Нельсон, судя по всему, замечательный флотоводец, – и самодовольно закончил: – Я не могу успеть всюду». Да где же и успеть, если все его время занято только охотами, балами с фейерверками, да исследованиями девичьих прелестей…

– В общем, я совершенно не представляю, что делать, Браулио. Во многих переделках мы с тобой бывали, но из этой мне, кажется, не выбраться, – откровенно признался герцог.

Браулио, будучи человеком острого ума и достаточно поднаторевшим в подводных течениях дворцовой жизни, сразу понял всю тонкость интриги королевы, и сначала подумал, что лучше в это дело не лезть, а только глубокомысленно почесать в затылке и развести руками. Однако поскольку у Браулио были некоторые свои соображения относительно герцога Алькудиа, он решил сейчас играть комедию, а на мгновение задумался. Он молча стоял, прислонясь плечом к стене, украшенной гобеленом, изображавшим травлю кабана, отчетливо понимая, что последствия этой интриги в общем-то не принесут нвовиспеченному инфанту ничего дурного. С постов его все равно не снимут, и королева не выгонит такого красавца из постели. Да и Пепа, которую Браулио знал, пожалуй, даже лучше, чем его патрон, в конце концов, смирится, правда, потребовав непомерных компенсаций. Однако, размышлял хитрый валет, если он сейчас окажет герцогу «неоценимую» услугу – в благодарность последует не только щедрость, но и все большее доверие и… откровенность. А в откровенности дона Мануэля Браулио очень нуждался… Поэтому после непродолжительного молчания он взъерошил свою курчавую шевелюру, никогда не знавшую париков и бодрым голосом заявил:

– Да чтоб мы с вами, ваше сиятельство, пропали? Не родился еще тот человек, которому будет под силу вас свалить.

– Хватит пустой болтовни, Браулио, – одернул его Мануэль, – если есть, что сказать – говори, а нет – ступай сам отбери щенков.

– Я буду весьма краток, ваше сиятельство, – согласился валет. – Некто плетет против вас интригу – так подыграйте ему, следуя естественной логике этой интриги. – И Браулио рассказал, каковы должны быть конкретные шаги на этом пути.

Мануэль буквально восстал из пепла. Он с радостью хлопнул верного валета по плечу и тут же принялся за осуществление блестящего плана.

К вечеру этого же дня герцог Алькудиа явился на прием к королю и с видом заговорщика сообщил, что пришел за советом по сугубо личному делу.

– Я хотел бы поговорить с Вами, Ваше Величество, как мужчина с мужчиной, как кабальеро с кабальеро, – смиренно сказал Мануэль, зная, как благотворно действуют такие слова на короля.

– Говори, говори, не стесняйся. Надеюсь, общими силами, – король согнул в локте еще могучую руку, – мы как-нибудь справимся с твоими сердечными проблемами.

– Видите ли, Ваше Величество, – все еще продолжал мяться и разыгрывать юношескую стыдливость Мануэль, – я люблю одну женщину и люблю ее уже несколько лет. Она очаровательна, хотя и незнатного рода. И теперь, в связи с предстоящим браком, я боюсь, что она может неправильно понять меня…

– Да, женщины обидчивы, как породистые собаки, – хмыкнул король. – Но что делать? Сначала, конечно, рассердится, устроит скандал… Может быть, парочку… А потом вы помиритесь…

– Ах, Ваше Величество, наша любовь так чиста и сильна, что боюсь, она не захочет помириться со мной.

– Да, ну что ты, Мануэлито! Какая женщина сможет долго на тебя дуться! Помиритесь, непременно помиритесь.

– Возможно, Ваше Величество, вы, как всегда, и правы, но… Все было бы вдвое проще, если бы Вы, Ваше Величество, согласились мне помочь.

– Помочь тебе? К чему такой вопрос? Я всегда готов тебе помочь. Только чем еще я могу доказать тебе свою дружбу?

– Если бы Вы, Ваше Величество, лично объяснили ей, что этот мой брак заключается из чисто государственных соображений, что он очень важен в виду сложной политической обстановки, которая в последнее время все обостряется…

– Да ведь это чистая правда! Почему бы тебе самому не объяснить ей этого?

– О, Ваше Величество, Вы же понимаете, как женщины недоверчивы и ревнивы! Если это начну говорить ей я, она обязательно не поверит мне. Начнет упрекать в обмане, в бессердечии, в корысти, наконец…

– Да-да, как ни странно, но эти глупые женщины все время так делают.

– Вот видите, Ваше Величество. А стоит ей услышать об этом лично из ваших уст, как она уже не сможет усомниться в истинности ситуации… и ваших слов.

– Но как ты себе представляешь это? Что ж, я вдруг приду к ней да и скажу?

– О, Ваше Величество, устроить это очень просто. Я обращаюсь к Вашему Величеству с просьбой оказать мне величайшую честь и запросто у меня отужинать. Разумеется, на этот ужин будет приглашена и сеньора. В общем, мы будем ужинать только втроем. И во время ужина вы непринужденно и мимоходом объясните сеньоре – кстати, ее зовут Хосефа, Хосефа Тудо – какую жертву я вынужден принести ради пользы королевства. И, заметьте, Ваше Величество, что тем самым вы не только рассеете ее подозрения, но и удостоите величайшей чести лично из своих уст поведать о делах такой высокой государственной важности.

– Ну, это вполне можно устроить, – благодушно пробасил Карлос и затем, игриво подмигнув первому министру, добавил: – А она, должно быть, хорошенькая, эта твоя Тудо?

– О, прелестная, прелестная, восхитительная, Ваше Величество, – расплылся в благодарной улыбке Мануэль.

После этого разговора Годой, не мешкая, помчался к Пепе. Времени до назначенного бракосочетания оставалось совсем немного, и ему хотелось успеть все уладить еще до начала церемонии. Последние дни они практически не виделись, но Пепа, конечно, уже не могла не услышать о предстоящем торжестве, широко объявленном по всему королевству и все последние дни жарко обсуждавшемся при дворе. У врагов первого министра известие вызвало еще большую ненависть к баловню фортуны, но большинство придворных высказывалось на эту тему весьма сдержанно.

Хосефа Тудо встретила своего любовника более чем прохладно.

Против обыкновения она не встала при его появлении и не позволила себя обнять, а только спросила, оставаясь внешне совершенно спокойной:

– Ну что, хабладорито, какие новости? Уж не пришел ли ты сообщить мне о том, о чем и так кричат на каждом углу? Или ты решил все-таки рассказать всему свету о нашем венчании?

– Пока нет, Пепа, – понимая, что выглядит дураком, но все-таки как можно спокойнее постарался ответить ей Мануэль. – Я принес тебе другое известие.

– Какое же, господин первый министр и будущий инфант Кастилии? – равнодушно спросила Пепа и с ленивой, так пленяющей Годоя грацией потянулась к гитаре, что всегда означало у нее крайнюю степень нерасположения.

– Ах, Пепа, любовь моя, моя единственная любовь, – вдруг забеспокоился Мануэль и как можно мягче вынул гитару из рук своей возлюбленной. – Оставь ты свою гитару! С меня уже хватит твоих пророческих песенок. Лучше послушай, что я тебе скажу.

– Что же это за новость, если, еще не сказав ни слова, ты сияешь, как гвардейский аксельбант?

– Завтра у нас будет один очень важный гость!

– Важный гость? Не понимаю тебя. Разве в этом государстве есть еще кто-нибудь поважнее повесы Мануэлито?

– О, представь себе, пока еще, к счастью, есть!

– Пока еще? Ты опять говоришь загадками, хабладорито. – Пепа презрительно выпятила нижнюю губу, похожую на лепесток, и снова потянулась к гитаре.

– Завтра мы будем ужинать втроем.

– И кто же третий?

– Его Католическое Величество Карлос Четвертый собственной персоной!

– Карлос Четвертый?! Король в моем доме?! – при всем старании Пепа все-таки не смогла сохранить равнодушное лицо при таком известии. – Чему я обязана такой честью?

– Он тебе все объяснит сам, Пепа. Пожалуйста, будь с ним любезна и… надень свое голубое платье, то, что я подарил тебе на именины. Оно тебе так к лицу.

Даже обладая железной выдержкой махи, Пепа была явно ошеломлена таким неожиданным поворотом в разговоре, и дон Мануэль не преминул этим воспользоваться.

– Значит, до завтра. Мне нужно успеть еще очень многое, – и Годой, все-таки прильнув к бархатистой щечке губами, поспешно убежал, боясь как-нибудь испортить произведенное впечатление излишними подробностями.

* * *

На следующий вечер Пепа превзошла самое себя, и король был просто очарован.

– Я понимаю Мануэля, – тем же тоном заговорщика, которым сам Мануэль приглашал его на этот вечер, говорил король. – Вы, сеньора, очаровательны необычайно.

– Однако первые люди государства предпочитают брать в жены не очаровательных, а знатных женщин, – капризно ответила Пепа и повернулась так, чтобы ее белая шея оказалась в самом выгодном ракурсе.

– Ах, сеньора, первые люди государства не имеют права брать в жены тех, кого бы им действительно хотелось. Браки таких лиц происходят из исключительно политических соображений. Но, чтобы вы не переживали, дорогая сеньора, я приготовил вам сюрприз.

– О, Ваше Величество, вы чрезвычайно внимательны к такой простой женщине, как я.

– Ну, что вы, мой Мануэль так просил за вас, сеньора. А мой Мануэль первый человек в стране, разумеется, после меня и Марии Луизы. И подруга такого человека не может быть простой женщиной.

– Да, Ваше Величество, вы правы. Такой человек может общаться только с маркизами и графинями, – вздохнула Пепа, метнув едкий взгляд в сторону Мануэля.

– А поэтому и вы должны быть графиней, сеньора, – спокойно продолжил Карлос.

– Но ведь я не родилась ею.

– А Мы-то зачем? – искренне рассмеялся Карлос. – Мы – король можем исправить этот недостаток.

– О, Ваше Величество, вы так добры ко мне! – и Пепа так учтиво склонилась над королевской рукой, что ее грудь едва не покинула кружевного корсажа.

«Вот, чертовка!» – с восхищением подумал Мануэль и даже ощутил некий укол ревности.

Карлос, прибывший на эту интимную вечеринку во дворце Бондад Реаль одетым в простой генеральский мундир, покинул Мануэля и Пепу, будучи чрезвычайно довольным собой.

Однако атмосфера за столом осталась не вполне разряженной.

– Может быть, ты все таки будешь настолько любезен, что сообщишь мне, кто такой этот… граф Кастиль…офель? – спросила Пепа с легким раздражением и не без запинки.

– Ах, Пепа, да это совсем старик, которому и жить-то осталось не больше года! Он совершенно запутался в долгах и не вылезает из своего поместья под Малагой. Для него это тоже великолепный выход. Так что полное душевное согласие между вами гарантировано. Ты останешься совершенно свободна, но при этом станешь графиней со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Этим ты хочешь дать мне понять, что и твой брак – лишь пустая формальность?

– Разумеется! Наконец-то ты поняла меня правильно, Пепа. Сделать меня инфантом и тем самым фактически членом королевской семьи сейчас совершенно необходимо из чисто политических соображений. Международная обстановка слишком напряженная, и мне необходимо часто вести переговоры с первыми лицами других государств, принимать решения от своего имени – а это порой удобней делать, не сносясь каждый раз с Их Католическими Величествами. И титул инфанта позволит мне это.

– А ведь эта Чинчон, кажется, молода и хороша собой?

– Да ну, Пепа, куда ей до тебя! Эта белокурая молчаливая особа пресна, как тесто в аптекарских облатках. А самое главное… – Мануэль обвил рукой почти уже совсем послушную талию Пепы, – она не любит меня… так как ты… Ведь правда, Пепа?

– Не знаю, хабладорито. Она еще очень молода и неопытна. Пройдет совсем немного времени – и вы войдете с ней во вкус…

– И не стыдно тебе? – Рука Мануэля уже скользила к белой пене корсажа. – Ты говоришь так, будто я никогда не видел молоденьких девочек. Да они все однообразны и скучны.

– Ах, да, я и забыла. У тебя такой богатый опыт, – но Пепа решительно убрала его руку. – А как же наше венчание? – вдруг печально спросила она.

– Пока с этим ничего не поделаешь. Кстати говоря, меня очень беспокоит то, что мой падре Челестино бесследно исчез…

* * *

Казалось бы, все благоволило первому министру королевства Испании дону Мануэлю Годою, графу Алькудиа, инфанту Кастильскому. Враги были против него бессильны, женщины любили; он же, как ни в чем не бывало, проводил весь медовый месяц со своей юной задумчивой супругой графиней Чинчон. А потом, спустя буквально несколько дней снова вернулся к графине Кастильофель, а попросту Пепе. Сначала, соблюдая приличия, он появлялся в ее дворце Бондад Реаль раз в неделю, потом два, потом еще чаще и с каждым разом задерживался все дольше. Еще через некоторое время рабочий кабинет первого министра был устроен прямо во дворце графини Кастильофель, а спустя полгода иностранные послы стали сообщать по дипломатической почте, что все государственные дела в Испании теперь вершатся во дворце Бондад Реаль, а сеньора Пепа раздает министерские портфели. Зачастую даже дуэнья сеньоры Пепы имела в решении тех или иных государственных вопросов больший вес, чем королевские министры.

Все было хорошо у Годоя, все было ему доступно, все послушно, но триумф его, увы, разделялся лишь немногими, особо избранными людьми. На улицах же на бывшего гвардейского офицера смотрели настолько косо, что он не мог выехать из дворца иначе, как в сопровождении большого эскорта из гвардейцев. Испания перестала любить его. Более того – она стала его ненавидеть.

«Почему они так не любят меня? – недоумевал Мануэль, разглядывая в зеркале свои многочисленные ленты и ордена. – Почему? Я такой же испанец, плоть от плоти этой страны, жестокой, ленивой и прекрасной. Понятно, что я стою поперек горла всем этим высокомерным грандам и грандесам, вроде Осуны и Альбы, но я никогда не обижал простого народа. Наоборот, порой наши черные от грязи и солнца крестьяне гораздо ближе мне по духу, чем все эти выморочные гранды… Хорошо, я вынужден жить не в полях Бадахоса, а во дворце. Но и здесь я никому ничего плохого не сделал. В королевской семье – мир, в стране – мир. Смешно сказать, но я воистину стал Князем мира, а что еще и надо стране? Ах, да, теперь все меня обвиняют в том, что я проиграл войну этим голодранцам-республиканцам. Однако почему в этом же не обвиняют ни голландского, ни датского королей, ни, в конце концов, черт подери, австрийского императора?! В жизни, как в игре, карты всегда ложатся по-разному, и просто на сей раз французская чернь оказалась непобедимой; лягушатники бьют всех, кто бы ни оказался на их пути. И вот за то, что я понял это раньше других и предпочел водить дружбу со столь сильным противником, чем терпеть от него поражение за поражением, меня стали обвинять в измене. «Гнусный мир! Позорный мир!» – кричат все. А, между тем, заключив мир, я сберег столько жизней, спас династию, страну, наконец. Теперь еще новое несчастье на мою голову – этот адмирал Нельсон. На суше непобедимые французы, на море непобедимые англичане. А мы между ними, как между молотом и наковальней, в результате чего неизбежно приходится находиться в состоянии войны либо с теми, либо с другими.

Но все же король с королевой благодарны мне не зря. Неужели, кроме них, действительно никто ничего не понимает? Всем застит глаза моя удача, мой взлет, мое богатство. Что и говорить, люди завистливы. «Предатель!» Надо же! Да ведь это самое ужасное у нас оскорбление! – Мануэль невольно вспомнил, что в юности в Кастуэре вытаскивал шпагу и за более «мягкие» словечки. И тогда никому в голову не приходило бросить ему в лицо предателя…»

Мануэль грустно вздохнул, уселся в кресло и принялся почесывать за ухом роскошного выжлеца, недавно преподнесенного ему королем. Пес являл собой совершенное творение природы и всегда ходил за Мануэлем, как привязанный. «Кажется, только Клавель и любит меня по-настоящему! Даже Пепа, умница Пепа, и та начала устраивать скандал за скандалом. Чего еще надо этой артиллерийской дочке, что до пятнадцати лет не имела второй пары чулок? Я же помню, как в ту ночь, когда мы в первый раз сошлись в горной хижине, и я, торопясь, порвал ей чулок, она горько плакала не о том, что лишилась невинности, а из-за этого бумажного чулочка… – При воспоминании о той ночи и о смуглых, гладких, как речные камешки, ногах Пепы, Мануэль стиснул зубы. Уж не зря ли он поселил ее во дворце, где теперь постоянно собирается самое изысканное общество: гранды, прелаты, актеры, какие-то офицеры. Пепа, похоже, становится одной из самых влиятельнейших дам королевства, но это почему-то не радовало Годоя.