Текст книги "Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая"

Впрочем, Мануэль был не из тех, кто долго сидит в бездейственном унынии. Для уныния у него не было ни склонности, ни времени. Вот и сейчас, бросив взгляд на фарфоровые часы в виде кролика с пышным бантом на шее, он вспомнил, что пора идти к королеве. Что же, за все надо платить, и подобная расплата – еще не худшая.

Поднимаясь потайными лестницами к покоям королевы, Мануэль чувствовал, что с каждой ступенькой настроение его, и так далеко не блестящее, опять неумолимо портится. Он не был у Марии Луизы уже несколько дней и теперь можно себе представить, как она встретит его. Опостылевшие ласки были гораздо хуже скандалов и пощечин. Мануэль содрогнулся даже от одной только мысли о них.

Но на сей раз Мария Луиза не стала докучать ему своими ласками, а встретила своего любимца надменно и холодно.

– Я слышала, – глядя на него прямо в упор, сказала королева, – что в последнее время все государственные вопросы Испанского королевства решаются в постели известной особы.

– Ваше Величество, – невозмутимо ответил Мануэль, уже давно привыкший, что любая дерзость сходит ему с рук безнаказанно, – если под известной особой Вы подразумеваете графиню Кастильофель, то я лично не вижу в этом ничего позорного. Графиня – испанка до кончиков ногтей и, поверьте мне, очень часто говорит дельные вещи.

– Ах, ты дрянь, собака подзаборная! – яростно набросилась на него королева, которая не была испанкой не только до кончиков ногтей, но и вообще, и от этого еще больнее почувствовала укол самолюбия. – Я тебя сделала всем в этом королевстве, я дала тебе все, что только можно дать смертному. А ты… ты – бездарная, неблагодарная тварь, – и тут Мария Луиза, потеряв хваленую выдержку, от души ударила любовника пухлой, унизанной тяжелыми перстнями рукой.

На парадный мундир первого министра брызнула кровь. Несколько мгновений Мануэль стоял растерянный, не решаясь ни ответить ударом на удар, ни выругаться. Наконец, он обрел дар речи:

– Полагаю, что после этого мне более нечего здесь делать, – с этими словами он, как предписывал этикет, опустился на одно колено, поцеловал королеве руку и вышел.

Перед первым же зеркалом Мануэль достал платок, отер кровь с рассеченной щеки и твердо решил теперь же идти к королю и просить отставки.

– Ко мне, Клавель, – позвал он и, несмотря на бойкое вечернее время, когда коридоры дворца были наполнены фрейлинами, придворными, караульными, просителями и еще какими-то субъектами, уже и вовсе не заслуживающими внимания, пошел, намеренно громко стуча сапогами и не скрывая льющейся с лица крови. Выжлец, скалясь, бежал за ним.

Ну, подожди, старая ведьма! Ты еще пожалеешь об этом! Покрутись, повертись, побегай по притонам, а потом снова, как миленькая, пришлешь за мной. А пока я с удовольствием отдохну, уеду на охоту недели на две, повыгоню из Бондад Реаль всю эту шваль, и останусь, наконец, наедине с Пепой. Поедем с Игнасио в Бадахос, покажу ему места моей молодости… Свобода! И, главное, при этом у меня не будет постоянно болеть голова о том, как бы уладить дела с соседями, с монахами, с министрами, с женщинами, с их королевскими высочествами и величествами! Да и с Францией сейчас положение не самое лучшее: после нашего поражения при Сан Висенте придется вновь делать ей какие-нибудь уступки. Вот и пусть этим позанимается кто-нибудь другой! Тогда-то все они, наконец, увидят, что я не бездарный баловень судьбы, а человек, любящий Испанию не меньше их!

Рассуждая так, Мануэль шел по дворцу, с грустью думая о том, что почти половина его дворцовой жизни прошла вот в таких хождениях между спальней королевы и кабинетом короля.

Карлос принял любимого премьер-министра, как всегда, с радостью, но Мануэль в ответ на дружескую улыбку прямо с порога заявил:

– Я прошу вас, Ваше Католическое Величество, разрешить мне оставить свой пост.

Карлос не поверил ушам, и улыбка еще долго все никак не могла покинуть дородное лицо с печально обвисшим носом.

– Но что случилось, дорогой мой? Опять ссора с королевой? – растерянно спросил он, в ужасе глядя на засохшую кровь на щеке Годоя.

– Ах, Ваше Величество, – вздохнул Мануэль, – Это уже не просто ссора. Мы с Их Католическим Величеством королевой пришли в резкое противоречие по основному принципу организации политики государства.

– Я уверен, мой дорогой, что вы просто неправильно поняли мою супругу. Она совсем не хотела вас обидеть.

– Нет, ваше величество, на этот раз никакой ошибки быть не может. При возникших непримиримых разногласиях я не смогу гарантировать Вашему Величеству успешного выполнения своих обязанностей.

– Ну, почему же сразу непримиримых? Вот, увидишь, я поговорю с Марией Луизой, и вы опять помиритесь…

– Ваше Величество, – решительно обратился к королю Мануэль, слышавший подобные речи уже десятки раз и понявший, что дальнейший разговор в таком духе не приведет ни к чему. И он ухватился за внезапно блеснувшую у него мысль. – Я предлагаю вам назначить вместо меня двух министров Уркихо и Кабальеро.

– А почему именно их? – уныло спросил Карлос.

– Дон Мариано-Луис де Уркихо, Ваше Величество, является, как известно, представителем современного прогрессивного направления в политике. Он долго жил во Франции, читал всех их философов и является одним из стойких противников инквизиции. А дон Хосе-Антонио де Кабальеро – ярый приверженец королевской власти, старых порядков, сторонник Папы Римского. Таким образом, они представляют собой два противоположных лагеря нашего королевства. И вы, поставив их во главе правительства и своей монершей волей не давая ни одной из этих двух партий взять верх, достигнете небывалого равновесия. Словом, политика королевства будет строиться по принципу равного участия двух крайних точек зрения. Это оптимальный способ всегда выбирать наиболее верный средний путь.

– Вы так думаете? Значит, опять сразу два зайца? – с нескрываемым любопытством в голосе спросил король.

– Да, Ваше Величество. А главное, как вам, надеюсь, хорошо известно, оба эти министра являются еще более старыми друзьями Ее Величества, чем я.

– Да-да, кажется, это действительно так.

– Вот видите, Ваше Величество. Вы ничего не потеряете, а, возможно, даже приобретете. К тому же, я всегда буду рад прийти по первому вашему зову и обсудить с вами любые затруднения, – не удержался и на всякий случай оставил себе лазейку Мануэль.

– Как вы разумны, дон Мануэль. Таким образом, я снова убиваю не двух, а сразу трех зайцев.

– Как будет угодно Вашему Величеству.

Глава девятая. Женевьева де Салиньи

– И раз… и два… и три… – мерно отсчитывал такт скрипучий голос доньи Синфоросы, и Клаудиа ритмично нагибалась доставая пальцами паркет. – Талия у тебя в порядке, а вот гибкости не хватает. Ну, еще раз…

Было уже заполдень, солнце накаляло толстые старинные стены дворца, и от каждого движения девушки поднималась вековая пыль. Клаудиа, встававшая в шесть утра, до сих пор выпила только шоколада, а уже успела побывать в руках двух наставниц: доньи Бениты и доньи Абелины. Первая занималась с девушкой этикетом, вторая – искусством косметики. Синфороса же, бывшая профессиональная танцовщица фламенко в Севилье, пришла уже третьей. Но Клаудиа, получавшая подлинное удовольствие от владения своим телом, которое всегда любила, не роптала. Уроки с Синфоросой, хотя та и требовала, и умела добиваться своего, расцвечивались рассказами о пряной южной жизни. Танцовщица прожила бурную жизнь, в которой была знакома со множеством лиц, таких, как великий любовник Казанова и великий тореро Пепе-Ильо.

– Помню на корриде в Калатайуде у него на глазах бык перескочил через барьер – и прямо в первые ряды! Никто не знает, что делать, крик, визги. Тогда Пепе хватает шпагу, вскакивает на коня первого попавшегося пикадора и кидается к голубчику. Тот подпрыгивает, и Пепе одним ударом его приканчивает. А какие у него были тертулии[68]68
  Тертулия – кафе с залом для бильярда или карточных игр.


[Закрыть]! Ну-ка, резче, моя девочка, не отрывать пятку от пола! Знаю, трудно, но… как говарит великий Пепе, отвага, отвага и еще раз отвага!

Занятия шли уже второй час, и по залу плыл легкий острый запах. Клаудиа конфузливо старалась не смотреть, как ручьями льется с нее пот.

– Все в порядке, сеньорита, в танце и в любви пота стесняться нечего, – вдруг сказала наставница, словно прочитав мысли девушки. Оливковое, словно вырезанное из мореного дерева лицо Синфоросы на мгновение осветилось блеском былой красоты. – Думаю, через пару недель тебя можно будет показать дону Гаспаро.

После обеда Клаудию ожидали еще геральдика, музыка, литература и верховая езда. Последнюю, как ни просил Педро, действительно очень хороший наездник, дон Гаспаро ему не доверил.

– Вы научите ее всяким вольностям, а она должна уметь сидеть в седле неподвижно, как статуя. К тому же, вы, я надеюсь, еще помните наш разговор?

Ах, если бы Педро мог его забыть! Тогда по приезде, когда Клаудиа в сопровождении новой, еще не знакомой юноше служанки, видимо, нанятой доном Гаспаро специально для беглянки, они остались вдвоем и уединились в приятнейшем уголке сада на удобной скамейке.

Сначала Педро подробно рассказал своему наставнику всю историю освобождения Клаудии из монастыря.

– Отлично, Педро! Вы провели операцию с утонченным изяществом, – искренне восхитился дон Гаспаро. – Все остальное у меня не вызывает сомнений. Но почему вы были уверены, что девочка непременно разорвет книгу?

– Когда я продумывал детали, у меня в памяти всплыл ее жест, которым она разорвала косынку при нашем прощании. Она дернула ее обеими руками в стороны и вниз. Это было настолько естественным ее движением, что я…

– Отлично! Теперь я вижу, что вы действительно до мелочей продумали все детали предприятия. Но как вы находите саму Клаудиту в ее теперешнем состоянии?

– Она сообразительна, отважна, неприхотлива и… одинока.

– Отчего же вы забыли упомянуть: красива?

– Об этом мы уже говорили.

– Однако это качество немаловажно. Умна?

– Мне трудно судить. Раньше я был в этом уверен, но вчера… Впрочем, это не имеет значения, дон Гаспаро.

– В этом мире все имеет значение, мой мальчик, и мы сами, порой, не знаем, какой подвернувшийся нам под ногу камешек вызовет лавину.

– Вчера, когда мы остановились у Мартина, она увидела портрет этого… кердо, извините. И… этот падре из Бадалоны, который знавал Годоя в детстве, наплел ей всяких сказок. Чего уж тут умного!

Но дон Гаспаро поднял уголки губ.

– Отлично, Перикито, отлично! Да нам просто сказочно повезло.

– Вам, – тихо поправил его юноша.

Дон Гаспаро только молча обнял его.

Педро, накусывая губы, вышел в заброшенный дворцовый парк, чьи заросшие дроком кущи чем-то напоминали ему Мурнету. Да уж не зря ли он вызволил Клаудиу из монастыря? Не ждет ли ее у дона Гаспаро новая тюрьма, гораздо более страшная? Правда, сам он не видел от хозяина ничего, кроме заботы и участия, но…

Тут из облупившейся ротонды, украшавшей конец аллеи, навстречу ему радостно выпрыгнул Хуан. Молодые люди крепко обнялись.

– Как я вижу, тебя можно поздравить, старина!

– Да, она здесь.

– И хороша?

– Не про нашу честь, дружище Хуан. И чтобы больше об этом ни слова. Скажи лучше, что в Сарагосе?

Хуан длинно присвистнул и сплюнул.

– Я и не знал, что ты водишься с дьяволом! Хорошо еще, что ноги унес. Впрочем, это к делу не относится. Так вот: говорят, твоя ведьма исчезла из города уже давно, еще перед тем, как кердо подписал этот похабный мир, от которого теперь инглесито топят наши корабли у Сан-Висенте. Куда она провалилась – неведомо, видно, ее забрал сам ее приятель – черт! Правда, ходят слухи, что кто-то где-то все-таки ее видел, но, я думаю, это лишь слухи, чертовки нет нигде! – Хуан горячился, вероятно, поручение друга обошлось ему недешево.

– Значит, куда – неизвестно. А мне бы она была сейчас вот как нужна, – задумчиво произнес Педро.

Хуан неожиданно крепко взял его под локоть.

– Я найду ее, Перикито. Раньше или позже, но найду, клянусь Святой Ритой.[69]69
  Святой Ритой в Испании клянутся при самых трудных обещаниях.


[Закрыть]

И оба молча посмотрели друг другу в глаза.

* * *

Через несколько дней старый дворец наполнился новыми лицами и звуками. Пела арфа, стучали кастаньеты, пестрели по стенам вытащенные из чуланов гербы, мелькали женские лица, которые раньше отнюдь не приветствовались. Клаудиа бросилась в эту новую жизнь с пылом уставшей от безделья души, даже не задумываясь, для чего вокруг нее собрана такая рать всевозможных учителей. Она всегда любила учиться – и теперь с жадной радостью впитывала в себя то, чего была лишена так долго да и могла и вообще не получить никогда. С доньей Бенитой она упоенно повторяла:

– Фиолетовый – символ покаяния и любви к Испании, синий – истины и ревности, пепельный – жертвенности…

– И боже вас упаси, сеньорита, от зеленого! – Неустанно повторяла донья Бенита, жившая почему-то в покоях самого дона Гаспаро. – Порядочная женщина никогда не наденет зеленых чулок, это цвет чувственности, и недаром у наших селян существует эвфемизм «зазеленить юбку» – зелень, цвет очень характерный…

Клаудиа невольно вспомнила изумруд, подаренный ей кардиналом де Вальябрига.

– Также никогда порядочная женщина не наденет синих чулок. Но, помимо языка цвета, который достаточно прост, гораздо утонченней язык цветов. Нынче многие выскочки и не подозревают о нем, а искушенной даме он дает безграничные возможности. Вот я беру гиацинт, присовокупляю к нему боярышник и, пожалуй… полевую гвоздику в прическу. Что сие означает? А то, милая сеньорита, что вы вдохновлены знакомством и непрочь пококетничать, однако благоразумие отнюдь не покинуло вас. Располагая сотней цветков, вы обладаете языком Лопе де Вега!

И девушка, принимая из невесомых высохших рук такие же хрупкие растения, что были ненамного моложе самой хозяйки, складывала их сочетания в своем сердце, твердо веря, что когда-нибудь они превратятся в буйные, напоенные жизненной силой любви знаки.

Донья Абелина, напротив, была полна энергии и здоровья. Она рассказывала Клаудии о таинственном порошке Марешаля, который во всей Испании умел делать только парфюмер королевы, вывезший этот секрет от самой Марии-Антуанетты; раскрывала ей секреты жемчужной пудры, и помады султанш, делавшей губы неотразимыми в поцелуе; говорила о множестве способов и средств, в которых использовались те же растения, которые Клаудиа изучала в монастыре, однако теперь им приписывались совсем другие свойства.

– Надеюсь, вы понимаете, Клаудита, что известным сочетанием определенных растений можно добиться и обратного результата, – как-то спустя полгода заметила донья Абелина и словно ненароком повернула на пальце кольцо. – Наука эта древняя и достойная того, чтобы всякая благородная дама могла ею пользоваться.

Так Клаудиа погрузилась в пучины токсикологии, или науки о составлении и использовании ядов.

Самым простым предметом оказалась геральдика с ее ясным логическим решением всех вопросов, и блестящая память Клаудии неизменно радовала круглого румяного дона Анхеле. Все эти кресты, гирлянды, шлемы, девизы и компартменты, стоящие и сидящие львы, аннулеты нисходящих линий, фессы и пайлы[70]70
  Составляющие щитов и гербов.


[Закрыть] давались ей так легко, будто она знала их с младенчества.

– Ну-с, моя милая, – важно басил дон Анхеле, – ставя перед ней очередной рисунок.

– Серебро, зубчатая лазурная перевязь меж двух оленьих рогов… Де Алькантара!

– А это?

– Червлень, шеврон между десятью пятилистниками, четыре и два в верхней части серебряные – де Сильва!

Словом, времени у Клаудии не оставалось ни на что, и лишь иногда во время отлучек дона Гаспаро они с Педро и Хуаном, как вороватые школяры, уезжали в леса, что расстилались в нескольких лигах от дворца. Поначалу девушка стеснялась Хуана, но его рассудительность, спокойствие и преданность Педро скоро пленили ее. И дружная троица носилась по окрестностям, словно дьяволы, вырвавшиеся из преисподней.

Но и эти прогулки не проходили для Клаудии впустую: тайком от Гаспаро молодые люди решили учить ее владению шпагой – искусству, к которому оба юноши относились слегка насмешливо, так как, по их мнению, никакая шпага не могла сравниться с навахой. Однако, понимая, что наваха – оружие все-таки не женское, сошлись на шпаге, и Клаудиа быстро переняла и пылкость Педро, и осторожность Хуана – две составляющие, без которых немыслим настоящий боец-фехтовальщик. А спустя некоторое время она уже почти невольно вслед за парадом выполняла рипост, научившись думать в первую очередь не о защите – а о нападении.

Жизнь распускалась перед Клаудией ярким благоухающим цветком, и она пила его нектар, сама становясь таким же буйным прекрасным растением. Когда Клаудиа, раскрасневшаяся после танцев или выездки, входила в обеденную залу, где обычно к шести часам собирались все обитатели дворца, ни один не мог оторвать взгляда от высокой гибкой фигуры, смуглой бледности кожи и огромных, детских, дерзких и сияющих глаз. Только Педро еще ниже опускал голову над рюмками с хересом.

Как-то утром они пили кофе вдвоем, и он, понимая, что совершает едва ли не преступление, спросил, глядя прямо в эти полные жизни глаза:

– А ты никогда не задумывалась о том, зачем тебе все это?

– Это необходимо знать любой дворянке.

– Владеть шпагой и варить отраву?

– Ну, шпага, положим, – это ваша затея, а свойства трав могут пригодиться всякому.

– О, разумеется. Ладно, Бог с ними, с травками. Но где ты намерена применить все свои знания?

Клаудиа несколько даже растерялась.

– Не знаю. Наверное, когда мне исполнится шестнадцать, дон Гаспаро станет возить меня с собой, мы найдем отца, и я выйду замуж.

«Уж не за Годоя ли ты собираешься выйти?» – едва не вырвалось у Педро, но вслух он сказал:

– А как же красавчик Алькудиа?

– Ты что, ведь всем известно, что он недавно женился на инфанте графине Чинчон! Но почему ты его так ненавидишь, Педро?

– Он сатир, скотина, грязная тварь, ему наплевать на всю Испанию… – и из уст юноши полился такой фонтан каррахо[71]71
  Каррахо – проклятие.


[Закрыть], что Клаудиа испуганно перекрестилась, но через секунду вскочила и, уперев руки в бедра, закричала сама:

– Как ты смеешь говорить такое, ты, мальчишка без роду, без племени, подобранный благородным господином?! Разве ты своими руками добился этого? Нет, тебе помог случай! Только случай! А он сам достиг всего, он учился, он служил, он и сейчас служит Испании, он подарил нам мир, он отменил примиции, его обожает гвардия! А ты?!

Педро, белый от бешенства, схватил тонкие запястья.

– Замолчи! Я прощаю тебе эти слова только потому, что ты малолетняя дурочка и сама не понимаешь, что говоришь! Он… – и, отбросив Клаудиу к другому концу стола, тихо закончил. – Я никогда не откажусь от своей клятвы, но… никогда не забуду и этот наш разговор!

На следующую зиму все учителя, кроме доньи Бениты, исчезли, словно их никогда и не бывало, и во дворце воцарились лишь французские друзья хозяина, которые поставили жизнь совершенно на свой лад. Все стали обсуждать бонапартовы победы. Мужчины носили безумные прически под названием «собачьи уши», Клаудиа – белые простые платья, а главное, все заговорили исключительно по-французски. Педро и Хуан втайне презирали эти нововведения, но, как всегда, безропотно принимали все требования дона Гаспаро. Единственное, что на самом деле огорчало Педро за эту зиму, были становившиеся все чаще уединения дона Гаспаро с Клаудией. Они то уезжали верхами к Ронсевальскому ущелью, то проводили многие часы в просторном кабинете, с пола до потолка уставленного рядами инкунабул и книг. И самое неприятное – Клаудиа никогда ничего не говорила Педро о содержании этих бесед, словно их и не было вовсе. Она все более отдалялась от обоих юношей и все больше времени находилась в покоях Гаспаро, где много и долго разговаривала с доньей Бенитой.

– Откуда взялась эта проклятая старуха? – как-то не выдержал Педро, и Хуан, сам уроженец Наварры, удивленно хлопнул приятеля по плечу.

– Да ты что, старина? Донья Бенита – это известная всей Риохе герцогиня д’Эстре. Непонятно только, что она делает у нашего хозяина.

Это странное обстоятельство тоже не понравилось Педро, и он много раз пытался подслушать таинственные разговоры старухи с молодой девушкой, но тщетно.

Наконец, наступила весна, которая словно умыла старый дворец. Исчезли французы, пропала донья Бенита, и даже дон Гаспаро уехал по каким-то делам в Памплону, не оставив никому никаких указаний. Трое молодых людей снова в одиночестве бродили по парку. Клаудиа, улыбаясь, плела венки из весенних цветов и украшала ими непокорные кудри обоих юношей.

– Тебе, Хуанито, конечно, шпорник – честность и доблесть, а тебе, Педро, – Клаудиа на мгновение замялась. – Тебе ромеро, розмарин – верность и ревность, забвение и память…

– А себе? – жестко спросил Педро.

– Мне? Мне пока клевер… – И она приколола к платью пучок розовато-белых цветочков на слабеньких стеблях. – Мне нужно поговорить с тобой, Перикито.

И, взяв юношу под руку, Клаудиа повела его в самую дальнюю часть парка, где вековые ильмы клонились над стылыми водами прудов. Они шли молча, зачем-то стараясь попасть в ногу, и порой их колени под плотным сукном невольно соприкасались.

– Послушай, – наконец, остановилась у давно не работавшей плотины Клаудиа, – ты действительно не знаешь, что стало с моим отцом?

Педро опустил голову.

– Я искал его, долго искал сам, потом просил даже дона Гаспаро, но… Среди убитых его нет, но и среди живых тоже.

– Но ведь если бы он был жив, то искал бы меня, правда?

– Несомненно. Но как и где? В свое время я справлялся в Бадалоне: Челестино после воцарения кер… Алькудии, был вызван в столицу, но там его следы затерялись. Гедету, говорят, видели какой-то нищенкой, но это было давно. У кого еще дон Рамирес мог узнавать о тебе?

– А твой… Локвакс?

– Локвакса, по слухам, прирезали цыгане. Меня же теперь, как ты сама понимаешь, найти и вообще невозможно.

– Значит, идти некуда. Или не к кому. И я предоставлена самой себе. Я вольна в своих поступках, никто…

– Подожди, – остановил ее Педро. – Но я? Ты мне больше, чем сестра, больше, чем новья…

– Помнишь, – вдруг, перебивая его, Клаудиа порывисто взяла юношу за руку, – в ту ночь, когда умерли мама и брат, я долго сидела у очага?

– Помню.

– Так вот, тогда, глядя на наш герб – помнишь, он висел над очагом? – на наши скрещенные шпаги в лазоревом поле, я поклялась, что если нашему роду теперь не суждено иметь мужского продолжения и некому возродить его былую славу, то… То это сделаю я! Ты веришь мне, Перикито?!

Юноша приложил к щеке холодные пальцы.

– Что ж, талантливые люди тем и отличаются от посредственностей, что последние только болтают о невозможном, а первые совершают его. И как ты собираешься этого добиться? Выйти замуж за дона Гаспаро? Лечь в постель с маркизом Альваро или еще какой-нибудь дворцовой скотиной? Возможностей масса…

– Не говори глупостей, Педро. В понедельник я уезжаю в Мадрид.

Сердце Педро стиснул ледяной обруч.

– С доном Гаспаро?

– Почему? Нет, с тобой и Хуаном.

– Зачем?

– Дон Гаспаро считает, что мне пришла пора показать свои способности. Разве я не красива и не умна? Разве я не говорю на четырех языках? Разве не лучше многих езжу верхом и танцую? И, в конце концов, разве дон Гаспаро не желает добра тебе, мне, Хуану, еще многим и многим, нашей Испании? Ты никогда не задумывался об этом?

– Я обязан дону Гаспаро жизнью и готов отдать ее за него. Как и за тебя. Этого достаточно. А ты… Ты обещай мне только одно: что бы с тобой ни случилось, куда бы не вознесла или не бросила тебя судьба, в трудную минуту вспомни меня и позови – я приду.

В ответ Клаудиа только сомкнула руки на смуглой шее под тореадорской косичкой…

* * *

На следующий день вернулся дон Гаспаро. Но вернулся он не один, а в сопровождении некоего странного господина неопределенного возраста, который остановился и с любопытством взглянул на двух бравых молодцов, выезжавших коней неподалеку.

– Ну что, граф, не зря старались? – неожиданно спросил у незнакомца дон Гаспаро.

– Да, мой друг, ребята и в самом деле, что надо.

Однако, против всех ожиданий славных ребят, дон Гаспаро не представил им вслед за этими речами своего нового гостя. Пристально разглядев сначала Хуана, а затем Педро, таинственный незнакомец взял молчавшего все это время дона Гаспаро под локоть, и оба скрылись на половине хозяина, куда доступ всем был строго настрого запрещен.

Не представил им дон Гаспаро своего гостя и тогда, когда вызывал их поодиночке и инструктировал по поводу предстоящего им путешествия, хотя во время этих инструкций незнакомец в строгом темном костюме тоже присутствовал, скромно сидя чуть в стороне и ни во что не вмешиваясь. И только, когда Педро повернулся, чтобы уйти, в спину ему прозвучало сказанное глуховатым голосом странного незнакомца: «Удачи!»

Впрочем, не только юноши не знали о том, что в тот день гостем их хозяина являлся не кто иной как граф Херонимо де Милано, хотя он и прибыл в Наварру именно ради того предприятия, в которое предстояло им на днях отправиться вместе с Клаудитой. Беседовали граф и Дон Гаспаро много, но всегда только вдвоем и при полностью закрытых дверях.

– Итак, настало время действовать, дорогой мой друг, – как всегда мягко и с легкой усмешкой начал граф.

– Да, наконец-то. Хотя мне несколько странно, дорогой граф, что начали вы именно с Франции, а не с самой Англии, где уже едва ли не сотню лет назад и зародилось само движение.

– Но тут нет ничего удивительного. Оставим Англию на потом – вот и все. Это страна вполне легитимная и, тянясь на перекладных, в конце концов, может догнать и несущихся галопом.

– Пожалуй, вы правы, дорогой граф. Итак, сейчас мы берем в оборот Испанию, а затем?..

– Затем Россию. Ваша малышка еще не знает русского?

– Нет. Пока еще нет.

– При первой же возможности вам надо будет об этом позаботиться.

– Сколько у нас на это времени?

– О, времени еще вполне достаточно. Однако не ждите слишком долго, язык россов – вещь сложная.

– Ничего, малышка обладает просто исключительными способностями. К тому же, как я слышал, в России свет говорит исключительно по-французски. А в этом языке у нее успехи буквально феноменальные.

– Что ж, это облегчает задачу. И все же было бы лучше, если бы она и русским овладела в совершенстве. Быть может, даже не столько для того, чтобы хорошо говорить, сколько для того, чтобы не упустить ни одного акцента из окружающих разговоров.

– В этом нет ничего невозможного. С нашей новой системой, основанной на разработке музыкального слуха и активной гимнастики речи, свободное владение языком достигается без особого труда.

– Знаю, знаю. С этим покончено. Приступим к ближайшим планам.

– Приступим.

– Итак, Годой в отставке.

– Можно считать, что полдела уже сделано, – осторожно заметил дон Гаспаро.

– Нет, я бы так не сказал, – уже без улыбки ответил граф. – Годой нам нужен на прежнем месте.

– Зачем?

– А чтобы вам самому не занимать его. Разве вы забыли, зачем добивается герцогиня Осуна отставки фаворита? Помните, я рассказывал вам, что она просила меня повлиять на вас.

– Помню, помню. Однако, вы же понимаете, что это, увы, малореально.

– Почему же? Как раз наоборот. И я вам скажу даже более, мой дорогой друг, все это прекрасно можно устроить.

– Каким же образом?

– Вы – прямой потомок Генриха Наваррского, короля, которого очень многие помнят и любят до сих пор. Достаточно провести даже не очень активную агитацию и кинуть денег, – а денег, как вы знаете, у нас неограниченное количество, – и вот вам, пожалуйста, французская линия Бурбонов без особых трудов сменит испанскую.

– О, нет, дорогой граф, только не это. Достаточно накувыркался мой дед. Я предпочитаю действительно управлять миром, а не просто думать, что управляю им.

– Вот и отлично. Поэтому Годой нам нужен там, где он был. Этот гвардеец – фигура наиболее подходящая.

– Я думаю, это даже не составит особого труда.

– В таком случае, за Испанию!

– За Испанию! – и оба выпили по глотку старой малаги.

– А вы любите Испанию, герцог? – вдруг спросил граф.

– Ах, Испания, – вздохнул дон Гаспаро, – Испания, страна, совершенно лишившаяся доверия мира из-за своих постоянных нелепых войн, дурных правительств, беспорядков и настоящих сумасбродств. Чего стоят одни только эти бои быков и Святая инквизиция! И хотя никто и никогда не мог подвергнуть сомнению ее право на национальную независимость, увы, испанцы, как люди мало рассудительные, а то и вообще безрассудные, делают тысячи ошибок, то спотыкаясь, то вновь высоко задирая голову в борьбе со своими прирожденными пороками. Еще многие годы им суждены подъемы и падения, большие неожиданности, мнимая гибель и чудесное воскресение, ибо их участь – жить в возбуждении, как саламандра в огне… Но, Бог мой, сколько еще должно пролится крови…

– Да вы поэт, герцог.

– Ну что вы, граф.

– Хорошо, оставим поэзию и перейдем к нашим мальчикам.

– Самое время.

– Вижу, вы в них не сомневаетесь ни на йоту. Особенно в этом Педро, что достал для вас такую замечательную девочку. Эта пара, мой дорогой друг, имеет для нас особо важное значение. Между ними существует некая тайная мистическая связь.

– Да, это верно, – признал дон Гаспаро. – Причем связь настолько сильная, что в случае чего он ради ее спасения даже не остановится перед бунтом против меня.

– Замечательно, что вы видите в нем такую возможность. Однажды она может сослужить нам хорошую службу.

– Возможно, возможно. Вам виднее, дорогой граф, – вздохнул дон Гаспаро. – А вот что касается Хуана…

– А вот, что касается Хуана, то он душевно очень одинок. К сожалению, именно на него падет тот самый ужасный выбор, когда однажды нам придется кем-то пожертвовать, – печально закончил граф.

– Увы. Боюсь, без жертв и в самом деле обойтись не удастся.

– Но по земным меркам у мальчика будет блестящая судьба. Подумать только – простой крестьянский сын, да еще побывавший фактически на том свете…

– Да-да. И все же жаль.

– Увы, мой дорогой друг. В этом нет вины ни за вами, ни за мной. Наоборот, без нас он пропал бы в безвестности, не изведав жизни в полном ее великолепии, со всеми взлетами и падениями.

– Но чья же вина в том, что ему придется погибнуть?

– В нем нет мистической связи с женщиной, а эту ниточку жизни мы с вами пришить ему не можем.

Дон Гаспаро задумчиво посмотрел на собеседника, но промолчал.

Граф опустил голову и спустя некоторое время предложил пригласить для знакомства и инструкций юную Клаудиу. Ее инструктировали эти два господина в течение нескольких дней.

* * *

Ранним весенним утром по старой памплонской дороге с гор катила щегольская карета в сопровождении двух драгун в желтых мундирах.

За Туделой всадники остановили лошадей и спешились.

– Я поворачиваю налево, старина, – сказал один, пониже ростом и пошире в плечах, – и догоню вас не дальше Гвадалахары. Ты справишься один?