Текст книги "Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог. Жизнь и подвиг православных христиан. Россия. XX век"

Если смирение возносит, то гордость унижает. Посмотри на гордеца, советует святитель Владимир в своих наставлениях: «Полный самомнительности, иногда ни на чем не основанной, как надменен и самодоволен он в своих словах и поступках, в своих движениях и манерах, в своей походке и в своем одеянии! <…> О, жалкая суетность! И это называют величием?! Нет, обо всем этом не знает смиренный человек и с сожалением смотрит на этих рабов фальшивой чести».[82]82
  Из книги священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого, «Пастырские беседы с детьми» (Христовы воины: Жития и труды подвижников XX века. Календарь на 2007 г. М., 2006. С. 42).


[Закрыть] В последние годы служения митрополиту Владимиру придется испытать скорби, он примет смерть от людей, вовлеченных в водоворот зла, – самоутвержденных «иерархов» и самоуполномоченных «властей».

Осенью 1917 года в адрес владыки Владимира посыпались угрозы и оскорбления от стихийно организованного «церковного правительства» – «всеукраинской рады», участники которой воспользовались политическими событиями (провозглашением украинской державы) для разрушения канонического единства с Русской Православной Церковью. «Комиссары церковной рады», рассылаемые во все концы, запрещали возносить в церкви имя избранного на Всероссийском Поместном Соборе Патриарха Тихона. Националисты требовали совершения богослужений на украинской мове, стремились захватить храмы, в том числе и Софийский собор. В Киеве был распущен слух о том, что средства всех приходов сосредоточены у митрополита Владимира. Владыку старались поставить в условия изоляции, восстанавливая против него братию Киево-Печерской лавры, где он находился.

В напряжении прошла осень, а в начале 1918 года Киев охватила гражданская война. Обстрелы города не прекращались ни днем, ни ночью: треск снарядов, оглушительные удары, обрушившиеся стены и крыши домов… Наибольшим разрушениям подверглись районы, прилегавшие к крепостному валу и Киево-Печерской лавре.

К этому времени под влиянием агитации самочинной «рады» дисциплина среди монашествующих упала настолько, что, когда 23 января в лавру пожаловали большевики, никто не попытался оказать сопротивление: ворота в обитель были открыты, и непрошеные «гости» беспрепятственно «хозяйничали» внутри.

Положение митрополита Владимира становилось до крайности опасным. В ситуации бесконтрольной он ожидал любых провокаций и даже составил завещание на случай внезапной кончины. Последнюю Литургию владыка отслужил 21 января, в воскресенье, и все последующие дни молился у себя. Наступила пятница, 25 января. Вечером в монастырь явилась группа вооруженных людей во главе с комиссаром-матросом. Сторонники националистов показали им, где находятся покои наместника. Лавра «спала крепким сном», за 70-летнего старца не вступился никто.

По свидетельству келейника владыки, преступники разгуливали по комнатам, требовали выдать «церковные капиталы» и, наконец, набросились на митрополита – сорвали панагию, душили цепочкой от креста, а минут через двадцать вытолкали на мороз и повели за ограду по направлению к крепостному валу. Владыка шел на верную смерть кротко, безропотно, осеняя себя крестным знамением… Пятница, ночь, «спящие ученики» и Христово одиночество в скорби – мера архиерея.

Остановились между лаврой и Никольским военным собором. Прогремели выстрелы… Не братия – женщины, спешившие утром к службе, стали первыми свидетельницами его страданий. Митрополит Владимир лежал на снегу в одном белье, на теле его было множество штыковых и огнестрельных ран.

А впереди – такое множество страданий, что мученическая кончина Киевского митрополита, заставившая содрогнуться тысячи людей по всей России, окажется лишь одним из «первых аккордов» общероссийской драмы.[83]83
  В стране начался период красного террора. Дискуссии вокруг этого понятия продолжаются до сих пор. Под красным террором понимают не только массовые репрессии, проводившиеся большевиками в ходе Гражданской войны в России (принято различать красный террор 1920-х и Большой террор 1930-х гг.), но и государственную политику, т. е. политический террор. Основной признак террора – насилие в отношении мирного населения.


[Закрыть] В одном только Киеве в шестнадцати известных «чрезвычайках» погибнет не менее 12 тысяч человек.[84]84
  Эту цифру приводят Ю. В. Кудрина и С. П. Мельгунов (см.: Кудрина Ю. В. Не было низменнее и злее… // Хронос. Русская национальная философия в трудах ее создателей; Мельгунов С. П. Красный террор в России). Князь Жевахов в своих воспоминаниях упоминает о том, что, по разным сведениям, в ЧК в Киеве погибло от 40 до 100 тысяч человек.


[Закрыть]

Никакие официальные данные – в этом случае единодушны наиболее известные исследователи[85]85
  См.: Красный террор в годы Гражданской войны: По материалам особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков / Под ред. Ю. Г. Фельштинского. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2004; Фельштинский Ю. Г. ВЧК/ ГПУ: документы и материалы. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995; Литвин Л. А. Красный и белый террор в России 1918–1922 гг. Казань, 1995; Куртуа С., Верт Н., Панне Ж-Л. и др. Черная книга коммунизма. Изд. 2-е. М.: Изд-во «Три века истории», 2001; Балмасов С. С. Красный террор на востоке России в 1918–1922 гг. М.: Посев, 2006; Мельгунов С. П. Красный террор в России. 1918–1922. Берлин, 1924 (современное издание – М., 1990).


[Закрыть] – не отражают ни действительного числа жертв, ни ужаса истязаний, которым подвергали чекисты «заложников».

…После террора и страшного голода, унесшего миллионы жизней по всей России, никто уже не поднимет голоса против. Там, где при молчании народа убивают Царя, священника, архиерея, там, где расторгнут завет с Богом, в силу вступает зло. Муки и безумие богооставленности дано будет испытать всем слоям России…

Рекомендуемые источники и литература

Балмасов С. С. Красный террор на востоке России в 1918–1922 гг. М.: Посев, 2006.

Боффа Дж. История Советского Союза. Т. 1. М., 1994.

Верт Н. История советского государства. 1900–1991. М., 1992.

Тлазырин Е. ВЧК: «Красный террор» в годы Гражданской войны // Гражданская война как феномен мировой истории: Материалы научной конференции 26 апреля 2008 года. Екатеринбург, 2008.

Деятельность Центрального Комитета в документах (события и факты). Июль – сентябрь 1919 г. // Известия ЦК КПСС. 1990. № 2 (февраль). С. 165.

Емельянов Н. Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь в XX веке // Культура. Образование. Православие: Сборник материалов региональной научно-практической конференции. Ярославль, 1996.

Красный террор в годы Гражданской войны. По материалам особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков / Под ред. Ю. Г. Фельштинского. Лондон, 1992; М.: ТЕРРА – Книжный клуб, 2004.

Кудрина Ю. В. Мать и Сын. Императрица Мария Федоровна и Император Николай II. М.: Православный центр «Глагол», Приход храма-часовни Казанской (Песчанской) иконы Божией Матери в Измайлове. 2004.

Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.—Л. и др. Черная книга коммунизма. Изд. 2. Изд-во «Три века истории», 2001.

Литвин Л. А. Красный и белый террор в России в 1918–1922 гг. Казань, 1995.

Мельгунов С. П. Красный террор в России. 1918–1922. Берлин, 1924. (Современное издание – М.: СП «PUICO»: «P.S.», 1990.)

Нечаев М. Г. Красный террор на востоке России // «Мудрость мира сего есть безумие пред Богом»: IV Краевые православные образовательные Феофановские чтения: к 90-летию красного террора в России. Пермь, 22–24 декабря 2008 г. Пермь: Изд-во Пермской епархии, 2009.

Николай Крикота, иерей. «Я готов отдать свою жизнь за Церковь». Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М.: Изд-во им. святителя Игнатия Ставропольского, 2002.

Постановление о красном терроре. Док. 174 // Декреты Советской власти. Т. 3. 11 июля – 9 ноября 1918 г. М., 1964. С. 291.

Православный церковный календарь. 1994. Изд-во Московской Патриархии. С. 3.

Священномученик Владимир // Русская Православная Церковь. XX век. К 1020-летию Крещения Руси. М.: Сретенский монастырь, 2008. С. 96–97.

Священномученик Владимир, митрополит Киевский и Галицкий // Христовы воины. Жития и труды подвижников XX века. Календарь на 2007 г. М.: Изд-во Сестричества во имя свт. Игнатия Ставропольского, 2006.

Фельштинский Ю. Г. ВЧК/ГПУ: документы и материалы. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995.

Шишкин В. И. Сибирская Вандея: вооруженное сопротивление коммунистическому режиму в 1920 году. Новосибирск: Олсиб, 1997.

«Горечь слаще меда и сота»
Игумения Руфина (Кокорева)
27.06.1872–15(28).08.1937

«Если мы, изгнанники земли родной, с воплем крепким припадем к чудотворному образу Царицы Небесной и едиными устами и единым сердцем возопием к Ней: “Матерь Божия, спаси землю Русскую!”, то неужели не услышит Она нас? Нет, возлюбленные! Она услышит, Она умолит возлюбленного Сына Своего преклонить праведный гнев Свой на милость, если только… покаемся и дадим обещание направить жизнь свою по заповедям Божиим!»[86]86
  Игумения Руфина // Русское Православное женское монашество XVIII–XX вв. / Сост. монахиня Таисия. Троице-Сергиева Лавра, 1992. С. 277.


[Закрыть] Эти строки принадлежат одной уже очень немолодой монахине, нашей соотечественнице, оказавшейся среди сотен тысяч скитальцев, рассеянных по миру революционной волной. Мало кто помнит о ней сегодня в России, ее имени нет в Соборе новомучеников и исповедников Церкви Русской, но она по достоинству принадлежит к поколению исповедников, ибо соблюсти веру среди безверия, пребыть в любви Христовой, когда вокруг жестокость, не отступить от монашеских обетов, лишившись монастыря, все вынести, все претерпеть само по себе уже исповедничество…

Проделав вместе с отступавшей белой армией огромный путь от Урала до Шанхая, игумения Руфина уносила в своей душе дух Православия и той прежней России, оставшейся за чертой 1917 года. Какими бы ни оказывались внешние обстоятельства: в нищете и в относительном благополучии, она оставалась русской монахиней, молилась о Родине, как мать о больном ребенке, поминая живых и усопших – и тех, кто жил в СССР, и тех, кто обречен был на бесприютное существование на чужбине…

«Игуменией будешь, – сказала настоятельница, – в первый раз одеваю послушницу с колокольным звоном». А та стояла не шелохнувшись, совсем еще юная, тоненькая, как свечка, до сих пор не веря своему счастью.

Родители отпускали ее в монастырь со слезами. Состоятельная семья, отец – Андрей Тимофеевич – уважаемый пермский купец. И не того вовсе желали Кокоревы для своей дочери. Семейство было верующим, и Олю с детских лет воспитывали, как полагается, по правилам Церкви, но монастырь?!. Да и молода она была еще совсем: едва исполнилось восемь лет. И откуда только это пришло к ней? Встанет ночью потихоньку перед образами, а чуть свет проскользнет мимо заспанной прислуги – только ее и видели – и бежит к полунощнице в соседний Успенский женский монастырь. Пытались усилить «охрану», так она – в окно…

Поначалу желанию дочери родители противились, однако, видя, что запреты и строгость лишь приводят ее в болезненное состояние, понемногу смирились и уступили, наконец. И вот в тот день, когда матушка игумения облекала ее в подрясник, с улицы радостной волной грянул колокольный звон – «игуменией будешь!».

Домашние рассматривали ее пребывание в обители как временное, даже подыскивали жениха. Ольгу эти разговоры расстраивали, и через семь лет ей представилась возможность несколько отдалиться от попечения родных. Гостившая в Перми игумения Ангелина (из Соликамского Свято-Предтеченского монастыря) упросила матушку настоятельницу отпустить Ольгу с собой в качестве помощницы.

Тихо жила девочка среди монахинь, а от прозорливого нищего не утаилась. Всякий раз, появляясь в монастыре, блаженный, по прозванию Василий Иванович, которого знала вся округа, величал молоденькую послушницу «Ольгой Семеновной». Девочка пыталась возражать, дескать: «Андреевна я», – а юродивый свое: «Мы с твоим отцом на Верхотурье-то вместе рыбу ловили». Годы прошли, прежде чем открылся смысл иносказательных слов Василия Ивановича.

А однажды, подозвав Ольгу, старик протянул ей странную смесь и предложил отведать. Горечь оказалась невозможная: полынь, горчица, перец с солью. Дыхание перехватило, а блаженный подсказывает – мол, пей-пей! Пересилив себя, девочка сделала еще несколько глотков, и вдруг горечь исчезла, сменилась приятным медвяным вкусом. На скорби Христа ради благословил ее юродивый…

В первые годы в монастыре, стремясь подражать подвижникам древности, Ольга усиливала пост и молитву и одновременно искала духовного руководства. В те годы ее привлекало строгое аскетическое монашество, любимыми ее святыми были преподобные Зосима и Савватий Соловецкие, вот и руководителей она выбрала для себя из числа валаамских старцев.

Был момент, когда горячность юности, отчасти оправданная страхом потерять заронившуюся в душу искру живой веры, заставила Ольгу покинуть свой монастырь, где слишком уж заметной была она среди старших по возрасту монахинь: и снисхождения много, и чести…[87]87
  Благословение на переезд в Москву инокиня Ольга получила от настоятеля Верхотурского мужского монастыря архимандрита Арефы. В Москве она жила в Страстном монастыре.


[Закрыть]

Перебравшись в Москву, молодая послушница желала укрепиться, напитать душу благодатью возле великих святынь, но через несколько лет ощутила, что духовно только расстроилась от перемены места.

С этого времени меняется ее отношение к монашеству: воодушевление, способное воздвигнуть новоначальных на подвиг не по силам и затем повергнуть в уныние, отступает перед сознанием того, что истинное монашество смиренно и восхождение по лестнице христианских добродетелей требует большого терпения.

В кротком, умиротворенном духе вернулась она на Урал. И тогда старец архимандрит Арефа открыл ей, что путь ее – не аскеза, не отшельничество, а служение Богу через заботу о ближних и благоустроение монастырей. Напряженный духовный поиск привел Ольгу к пониманию того, что в монашестве главное – не искать своего, но через обстоятельства учиться видеть Божие и следовать пути Господнему.

В качестве места, которое она все искала, архимандрит Арефа указал ей Верхотурский Покровский монастырь. Вот тогда и вспомнились ей речи блаженного Василия Ивановича. Праведный Симеон Верхотурский принимал ее под свое покровительство.

В новой обители Ольга училась прежде всего послушанию. Монах – «вещь церковная»: и в иконописной пришлось потрудиться, и хором монастырским управлять, и благочинной послужить при матушке игумении Таисии.

А в 1911 году Синод постановил постричь инокиню Ольгу с именем Руфина и возвести ее в сан игумении с последующим переводом в город Чердынь Пермской губернии для восстановления закрытого при Екатерине II Иоанно-Богословского монастыря.

18 октября, принося перед алтарем монашеские обеты, невеста Христова припомнила и еще одно иносказательное пророчество Василия Ивановича. В момент, когда казалось, что ее вот-вот заберут из монастыря, вытащил старик из котомки восемнадцать свечей и протянул ей со словами: «Какого жениха я тебе нашел! Вот, на свадьбе поставишь!»

И вновь ей сопутствовал святой праведный Симеон Верхотурский. На новом месте встречали матушку его иконой со словами: «Да будет вам с сего дня угодник Божий отцом и руководителем на вашем нелегком поприще служения ближнему».

Обитель возрождалась великими трудами и скорбями. Для того чтобы восстановить полуразрушенный храм и выстроить два келейных корпуса, матушке и сестрам несколько лет пришлось жить впроголодь. Не сразу появилось свое хозяйство: покосы, скот. Все пришлось осваивать самим: и сеять, и жать, и косить, и дровами запасаться. Но все возмещала любовь матушки, которая изливалась на всех, и особенно на тех, кто столкнулся с нуждой. Будущая игумения Ариадна, сиротой поступившая в обитель, в своих воспоминаниях писала матушке Руфине, что «чуткость ее к чужому горю была бес предельна».[88]88
  Жизненный подвиг игумении Руфины: Воспоминания игумении Ариадны // Светоч любви. Шанхай, 1941. С. 3.


[Закрыть]

А едва встали на ноги, матушка Руфина тут же создала при монастыре приют для детей-сирот, потерявших родителей в годы Первой мировой войны.[89]89
  Созданный матушкой Руфиной Детский приют имени Дома Романовых был посвящен памяти боярина Михаила Никитича Романова, сосланного в 1601 г. в Ныробскую волость, в с. Чердынь, и принявшего здесь мученическую кончину.


[Закрыть] Шефство над ним взяла на себя Великая княжна Татьяна Николаевна. К 1917 году на попечении обители было уже 75 детей.

В те годы игумения Руфина по делам приюта выезжала в Москву – поучиться тому, как поставлено воспитание детей в Марфо-Мариинской обители. Ей довелось познакомиться с Великой княгиней Елизаветой Федоровной, оказавшей ей радушный прием и послужившей личным примером. К 1917 году игумения Руфина имела немалый опыт и достигла той внутренней душевной и духовной зрелости, позволившей ей не потерять самообладания, когда вмиг, в одночасье, рухнуло все, что с таким трудом создавалось.

С началом революции Иоанно-Богословский монастырь постигла участь сотен других обителей. Часто наведывались непрошеные «гости»: обыски, реквизиции, ограбление…

Защищая сестер от тягостного общения, матушка Руфина сама вела переговоры с комиссарами – всегда уравновешенная, держась просто, но с достоинством. Ее ровность обезоруживала даже самых дерзких.

В те дни, когда обыватели без крайних причин не решались выходить на улицы, игумения являлась к новым властям ходатайствовать за арестованных. Ее видели и в разъездах по городу: с наступлением голода она навещала бывших благотворителей, оказавшихся в нужде, старых прихожан, отлучившихся сестер, развозя на себе под складками монашеского облачения муку, сахар, масло.

А когда белым удалось на время освободить Чердынь, всему отряду были выданы приобретенные на средства монастыря валенки и меховые шапки. «Нигде нас так не встречали», – говорили потом солдаты Добровольческой армии.

Но радость оказалась недолгой: из Штаба в Чердынь пришел приказ о незамедлительной эвакуации. С трудом удалось уговорить матушку Руфину ехать. Из Перми она еще пыталась вернуться, однако уже второй строгий приказ заставил ее вместе с сестрами двигаться за отступавшей армией.

…Вагоны с мерцающим под самым потолком слабым светом, битком набитые солдатами и беженцами, грязь, тиф… Все бедствия, сопутствовавшие отступлению белой армии, месяцы напролет окружали матушку Руфину и ее спутниц. Ко всему этому добавлялись голод и истощение от постоянного недосыпания и холода. Пробираясь дальше на восток, они не могли даже рассчитывать на отдых и восстановление сил в месте прибытия. На хлеб можно было заработать только тяжелым физическим трудом. На долгое время «кельей» для монахинь стала теплушка Тобольского полка. После небольшой передышки в Ново-Николаевске, где матушка попыталась возобновить общину с детским приютом, их ждало новое отступление – в Читу, а оттуда – во Владивосток…

Между тем средства были на исходе. В феврале 1920 года, ожидая сестер, отставших в пути во время эпидемии, игумения Руфина смогла купить на последние деньги лишь каравай хлеба. Во Владивостоке матушка была уже настолько слаба, что вынуждена была оставлять работу – полоскание белья в проруби – и ложиться иногда прямо на лед, чтобы дать себе хоть немного отдыха. Следствием стала тяжелая болезнь, не покидавшая ее уже до конца дней.

Под Покровом Богородицы принесла она монашеские обеты, этот Покров был над нею и в пору испытаний. После долгих странствований, изможденная, изменившаяся почти до неузнаваемости, в июне 1923 года с узелком и посохом в руках прибыла игумения Руфина в Харбин. В августе 1924 года Высокопреосвященнейший Мефодий, митрополит Харбинский, утвердил обитель во имя Тихвинской иконы Божией Матери. Но впоследствии монастырь переименовали.

Матушка Руфина была тяжело больна. Долгие месяцы провела она между жизнью и смертью. Болезнь, казалось, не желала отпускать ее. Сестры со дня на день ожидали ее кончины. Но однажды произошло чудо: матушка Руфина пошла на поправку.

Предшествовало этому событие необычное, оставившее глубокий след в душах его невольных свидетелей. Больная впала в забытье, продолжавшееся около двух часов. Вдруг глаза ее приоткрылись, и тихие слова заставили всех обернуться: «О человечество! Чего ты лишаешься! Господи! Пошли мне какие угодно страдания, но только не лиши меня этой радости!»[90]90
  Игумения Руфина // Русское Православное женское монашество XVIII–XX вв. / Сост. монахиня Таисия. С. 272.


[Закрыть] В муках ей было дано укрепление: Господь сподобил ее лицезрения райских обителей. Вознесенная от земли, она видела себя в том же белом халатике, что был на ней во время болезни: ни боли, ни усталости, ни скорби. Все изгладила одна минута в раю со Спасителем, среди святых.

Прошло немного времени после этого события, и однажды прямо на руках у игумении Руфины обновилась старинная Владимирская икона Божией Матери. Тогда митрополит Мефодий благословил переименовать харбинскую обитель во Владимирский женский монастырь.

Оправившись от болезни, матушка принялась усердно молиться Пресвятой Владычице о помощи в устроении монашеской общины. Нищета, сестры по-прежнему ютились по чужим углам – и вдруг словно источник открылся: со всех сторон потекли пожертвования. Это позволило сестрам снова открыть детский приют, на этот раз в честь святой равноапостольной княгини Ольги и в память о Ее Императорском Величестве Великой княгине Ольге Николаевне. Матушка принимала девочек-сирот и детей из малообеспеченных семей эмигрантов. За годы существования приюта сестры воспитали 600 детей. Многочисленные случаи исцелений от Владимирской иконы привлекали в обитель не только русских эмигрантов, но и китайцев, многие из которых принимали святое крещение.

Воспитанников приюта старались поставить на ноги, дать им образование и практические навыки – учили рукоделию и ремеслам. Обучение и духовное воспитание были нераздельны. Основой основ были Закон Божий и молитва и еще любовь к Родине, привитая через лучшие произведения русской культуры и литературы.

Показателен один эпизод. Как-то одна малышка, бегая по парку, куда их привели в первый раз, от восторга спрашивала у старших: «Это Россия, да?»

В харбинский период в жизнь обители вошли продолжительные ночные бдения. Ценные воспоминания об этих «праздниках сплоченного народа», притекавшего сюда со всех концов города, оставил о. Кирилл Зайцев:

«Всенощная, поздно начинающаяся и еще удлиненная чтением акафиста, заканчивающаяся уже ближе к полуночи. Перерыв, заполненный исповедью молящихся, – и «без расхода» Литургия, в которой подлинно «участвовала» вся толпа молящихся, т. к. почти вся она подходила к Чаше, приобщаясь Св. Таин. И кого тут только не было! Рядом с искони богомольной старицею, привычной молельщицею, истово и уверенно-скромно подымавшей подвиг всенощного молитвенного бодрствования, – юница из церковного молодняка, еще только тянущаяся к Богу и напрягающая все свои хрупкие силы, чтобы выстоять службу… Рядом с уравновешенным почвенным церковником – новообращенный интеллигент, церковный «возвращенец», ощущающий себя как бы в катакомбах и экзальтированно воспринимающий все кругом него происходящее… Все молятся… и как молятся! Действительно, что-то от первохристианства витает в храме. Братьями и сестрами во Христе ощущают себя молящиеся, едиными усты, единым сердцем устремленные к Богу. При позднейших встречах кажутся знакомыми люди, один раз лишь замеченные на совместном ночном молении, – и не просто знакомыми, но близкими и чем-то родными… Моментами казалось – не выстоишь! Велик был соблазн поддаться усталости… сдаться… Но стоило себя пересилить, как все внезапно и как-то незаметно менялось. Дух побеждал плоть, и она послушливо несла бремя, только что казавшееся непереносимым. В душе рождался покой; тишина неизъяснимая воцарялась во всем существе…»[91]91
  Зайцев Кирилл, священник. Ночные моления в женской обители в Харбине // Светоч любви. Однодневный сборник, посвященный светлой памяти всечестной игумении Руфины. Сан-Франциско. День Успения Божией Матери. 15/28 августа 1949 г. С. 83–85.


[Закрыть]

В 1927 году матушка задумала перевезти монастырь в США. Однако при ее жизни плану этому не суждено было исполниться, и постепенно монастырь переехал в Шанхай, перейдя под окормление епископа Шанхайского Иоанна (Максимовича).

В последние годы матушка Руфина, несмотря на болезнь, подолгу молилась в келье и в храме вместе с сестрами, словно переступая границу между двумя мирами – дольним и горним, куда она готовилась отойти. В этих долгих молениях конец ее монашеской жизни как бы соединялся с самым началом, когда восьмилетней девочкой стояла она при свете лампадки возле домашних икон в Перми. Сестрам она оставила коротенькое наставление: «Живите в мире, любви и согласии. Любите больше всего Бога и отдайте Ему свою душу и сердце».[92]92
  Жизненный подвиг игумении Руфины: Воспоминания игумении Ариадны // Светоч любви. Шанхай, 1941. С. 24.


[Закрыть]

Наступил 1937 год. Из России доходили самые горькие вести, но матушка уже испила свою чашу страданий и трудов. В праздник Успения Пресвятой Богородицы, после причастия, она тихо отошла туда, куда ничто скверное и злое войти не может.

Своим письмом, законченным на смертном одре, она желала расположить души братьев по вере к молитве Божией Матери, Которая для нее самой была вернейшей спутницей в скорбях. «Матерь Божия, спаси землю Русскую!» – простой образец соборной молитвы для всех, кто находится по ту и по другую сторону границы и, вопреки всем битвам века, носит одно имя – православный христианин.

Рекомендуемые источники и литература

Вяткин В. Путем совершенной любви. От Перми до Шанхая. Светлой памяти игумении Руфины Кокоревой. Издание Пермского епархиального управления, 2000.

Жизненный подвиг игумении Руфины. Воспоминания игумении Ариадны // Светоч любви. Шанхай, 1941.

Игумения Руфина // Русское Православное женское монашество XVIII–XX вв. / Сост. монахиня Таисия. Троице-Сергиева Лавра, 1992. (Напечатано по: Russian Orthodox Womens’ Monasticism of the 18–2 °Centuries by Nun Taisia. Свято-Троицкий монастырь. Джорданвиль. H. I. США. 1985.)

Светоч любви. Однодневный сборник, посвященный светлой памяти всечестной игумении Руфины. Харбин, день Успения Божией Матери, август 6 года Кан-Дэ (1939).

Светоч любви. Однодневный сборник, посвященный светлой памяти всечестной игумении Руфины. Сан-Франциско, день Успения Божией Матери, 15/28 августа 1949 г.

Тихон (Затекин), архимандрит. Верхотурский Свято-Покровский женский монастырь. Издательский отдел Нижегородской епархии, 2008.