Текст книги "Крылья"

Глава 13

– Что делать будем? – спросил Варка, глядя в темноту раннего зимнего утра. Спросил тихо, чтоб не потревожить спящего крайна. – Навоз у дядьки Антона кончился.

– Зато вонь осталась, – поморщилась Ланка, понюхав рукав рубашки.

– Просто так он нас кормить не станет, а работы у него больше нет.

– Я запасла кое-что, – подала голос Фамка, – но надолго не хватит.

– Побираться пойдем, – радостно предложила Жданка, – куда легче, чем работать, и доходу больше.

– Фи, – донеслось из Ланкиного угла, – в нашем роду никогда…

– А в нашем – сколько угодно, – сообщила Фамка, – только не подадут тут нам ничего. У вашего Антона снега зимой не выпросишь. Во всех этих Язвицах-Дымницах тоже, небось, бедствуют.

– Смотря кто пойдет. Вот если мы с Варкой…

– Ага. Вам подадут. Под зад коленом. А потом догонят и еще дадут.

– Это если мы будем просто клянчить.

– А что вы будете делать?

– Петь, – по голосу было слышно, что Жданка улыбается.

– Правильно, – восхитился Варка, – как я сразу-то не подумал?

– Да, – сказала Ланка, – если Ивар будет петь, тогда конечно…

– Ну и где же вы будете петь? Под окном у дядьки Антона? – не унималась Фамка.

– Вниз пойдем, в деревни спустимся. Сейчас везде посиделки, солнцеворот скоро. Жданка, колядки знаешь?

– Еще бы.

– Тебя, Ивар, причесать надо, – деловито сказала Ланка, – умыть, одежду почистить.

– И тогда они ему сами все принесут. Даже петь не придется, – пробормотала Фамка.

Когда рассвело, насильно причесанный и кое-как умытый Варка влез в безразмерные стеганые штаны. Свои лицейские панталоны он отдал Жданке. Совет крайна насчет девок был усвоен твердо. Драные лохматые шапки, овчинные безрукавки поверх заношенных рубах – все выглядело достаточно жалко.

Увлекшись сборами, они не сразу заметили, что за их суетой исподтишка наблюдает крайн. Наблюдает с глубочайшим неодобрением, хуже того, с отвращением. Поймав Варкин взгляд, он закрыл глаза.

– Ну, мы пошли, – бодро сказал Варка, – сегодня особенно не ждите, может, там заночевать придется.

– Эй, – остановил его на пороге скрипучий голос, – в Дымницы не спускайтесь. На дорогах опасно.

Идите в Починок-Нижний, найдите там тетку Таисью. Скажете ей – младший Лунь вернулся.

– Она вам поможет? – обрадовалась Жданка.

– Она поможет вам. Расскажете ей всю правду. Сделаете, как она велит.

– А она кто? – забеспокоился Варка, который страсть как не любил делать что велят. – Крайна?

– Она – тетка Таисья, – соизволил объяснить крайн и отвернулся к стене.

* * *

Жданка резвилась, как щенок, спущенный с привязи. Пусть день холодный и пасмурный, пусть Фамкины башмаки велики и виснут на ногах как колодки, пусть штаны норовят свалиться и путаются в ногах. Зато все бело от первого легкого снега, дышится свободно, не то что в душной прокопченной лачуге, а рядом Варка, и пробудет рядом с ней целый день, а то и больше, никуда не денется.

С холма они слетели парой вспугнутых серых воробьев, шустро проскочили мимо дома дядьки Антона. На крыльцо выполз сам хозяин и долго смотрел им вслед. Взгляд у него был тяжелый, как колун, но Жданкиного настроения это не испортило. Свобода! Целый день можно бродить где угодно и не видеть перед собой черные постылые стены.

Посвистывать, подпрыгивать и напевать Жданка перестала, только когда они вошли в лес. В лесу она отродясь не бывала. Даже в Садах наместника ей побывать не пришлось. Ее миром были улицы, дома, мостовые, замусоренные площади базаров, грязные портовые тупики и переулки, никогда не утихающий шум и безумная пестрота красок.

В лесу царили два цвета: черный и белый. Черные скелеты обнаженных деревьев и белый снег под ними. На снегу черные точки упавших шишек и черточки сломанных веток. Да еще колея, две черные линии на белой дороге.

Починок-Верхний исчез за спиной, дорога поворачивала, черные стволы смыкались плотней и плотней. Тишина стояла такая, что закладывало уши. Вокруг их одинокой хижины никогда не было так тихо. Там, на вершине холма, никогда не умолкал ветер. И краски там были поярче: бурая трава, серые скалы, густо-синяя тень на снегу, кусты, усыпанные оранжевыми ягодами…

– Вар, – шепнула Жданка, – чего это они страшные такие?

– Кто?

– Деревья.

– Почему страшные? – Варка бодро шагал рядом, прямой, спокойный, прекрасный, как принц, даже в мерзкой лохматой шапке.

– Черные. Вроде елки, а иголок нету. Одни шишки на ветках торчат. Может, тут пожар был?

– Ну, курица, ты даешь. Лиственницы это. Зима же идет.

– А-а, – сказала Жданка. Про лиственницы под мостом никто ничего не рассказывал, но раз Варка считает, что все в порядке, значит, так оно и есть.

Колея круто пошла вниз. Лес густел, темнел, под деревьями появились низкие ползучие кустики с ярко зеленевшими на снегу круглыми листочками, потом голые кусты повыше и погуще. Наконец показались и обычные лохматые елки.

Дорога крутила, ныряла в распадки, потом снова начинала карабкаться вверх, виляла, огибая особенно толстый ствол, крутосклонный овражек или болотину с темными озерками замерзшей воды. Жданке стало ясно, что они заблудились и вообще никогда никуда не придут. Колючие ветви сошлись над головой. Здесь снега почти не было. Под ногами непривычно пружинила опавшая хвоя. Жданке вспомнился неприятный взгляд дядьки Антона. Теперь ей казалось, что эти пустые глаза глядят в беззащитную спину из-за каждого ствола.

– Вар, а звери здесь есть?

– Есть, наверное.

«Звери – это дичь, – пронеслось у него в голове, – а дичь – это мясо». С некоторых пор Варку не покидало ощущение, что сейчас дичью является он сам.

– Вар, а можно я тебя за руку возьму?

– Можно, но лучше не надо.

– Почему?

– Идти неудобно будет.

Ельник оборвался, потянулись густые путаные кусты, колея испортилась, начались глубокие колдобины, покрытые льдом. Лед оказался тонким, трещал под ногами, и Варка велел пробираться с краю. Не хватало еще промочить и без того холодную обувь.

Так они карабкались, скользя и цепляясь за тонкие ветки, и вдруг кусты кончились. Открывшийся вид был огромным, как новый, неведомый мир. Сбоку и слева сквозь туман смутно просвечивали горные вершины.

Жданке казалось, они спускались так долго, что ниже уже некуда. Но просторная долина между двумя расходящимися грядами лесистых холмов лежала далеко внизу. Белые пятна полей, черные или синеватые – леса. Далекий изгиб реки, четко очерченный темной полосой кустов. Кое-где странные коричневатые кучки, над которыми курился прозрачный дымок. «Дома, – сообразил Варка, – деревни».

Впрочем, один дом обнаружился неподалеку. Дорожная колея, миновав его, бодро бежала дальше.

– Ага, – сказал Варка, – это, наверное, и есть Починок-Нижний. Как там эту тетку зовут? Анфиса?

– Таисья.

– Пошли, обрадуем ее. Скажем, господин Лунь вернулся.

– Думаешь, не обрадуется?

– Кто ее знает. Я бы не обрадовался.

Дом, такой же приземистый и широкий, как у дядьки Антона, под такой же травяной крышей, точно так же был огорожен нестругаными жердями. Имелись и ворота, старательно завязанные веревочкой. На задах, со стороны леса, припорошенный снежком огород, десяток высоких пеньков неизвестного назначения и дальше, до самой опушки ряды приземистых корявых деревьев.

– Яблони, что ли? – неуверенно предположила Жданка.

– Яблони, вишни, сливы, – просветил ее Варка, – хороший садик у тетки Таисьи. Варенье, небось, варит… или пастилу делает…

– Может, расщедрится, – размечталась Жданка, – хоть лизнуть даст.

Осторожно оглядевшись и убедившись в том, что никто не собирается метать в него поленья, Варка нырнул под нижнюю жердь. Еще летом он перемахнул бы через эту хлипкую ограду одним прыжком, но сейчас старательно оберегал свое изломанное, изголодавшееся тело от лишней работы.

Оставляя на запорошенной тропинке две цепочки черных следов, они приблизились к трухлявому, покосившемуся крылечку. Варка заранее снял шапку и постучал. Никакого ответа.

Он постучал сильнее, от леса долетело смутное эхо, но в доме по-прежнему было тихо. Только тут Варка заметил, что дверь наискось заложена толстыми навозными вилами.

– Нету здесь никакой тетки, – с тоской протянула Жданка. Как видно, мечты о варенье пробрали ее до глубины души.

– Точно, нет, – вздохнул Варка.

– Может, ушла куда. Подождем – придет.

– Не… Тут давно уже никого нет. Дымом не пахнет, скотиной не пахнет, тропинка к крыльцу не протоптана…

Варка неторопливо обошел дом.

– Ну вот, и дров нет. Значит, зимовать тут никто не собирается.

Надвинув шапку на глаза, он плюхнулся на крыльцо. Жданка пристроилась рядом, прислонилась к его плечу. Они глядели вниз, на долину с рекой, полями, деревнями и, возможно, славным пригорским городом Трубежем.

– Надо идти вниз, – неуверенно пробормотал Варка.

– А крайн сказал – вниз не ходить, опасно.

– Не пойдем – ничего не добудем.

– Сходил уже один такой.

Варка помолчал. Довод был сильный, убедительный.

– Вернемся пустые – твой крайн первым с голоду сдохнет. Ему хорошую пищу надо.

– Он не мой, он наш, общий, – сказала Жданка и для тепла покрепче прижалась к Варкиному боку.

Посидели, повздыхали, глядя на темную колею. Жданка совсем затосковала и от тоски тихонечко затянула «Позабыт, позаброшен, с молодых юных лет я остался сиротою, счастья-доли мне нет».

– Вот умру я, умру я, – подхватил Варка, – похоронят меня…

«Нет, не похоронят, – уныло размышлял он, выводя жалостные высокие ноты, – не добудем еды – и хоронить-то нас будет некому».

Слезная песня кончилась. Надо было на что-то решаться.

– Хм, – сказали рядом густым нутряным басом.

Варка сам не понял, как это у него получилось, но в следующий миг он уже оказался на ногах, поставил позади себя, спиной к запертой двери ошеломленную Жданку и попытался незаметно отнять у нее любимую заточку. Жданка, дура такая, сопротивлялась и нож не отдавала.

Над ними, заслонив весь белый свет, навис мужик самого зверского вида. Между лохматым отворотом шапки и лохматой, торчащей во все стороны бородищей виднелся только могучий грушеобразный нос. Глаза, брови и прочие мелкие подробности отсутствовали. Шапка была черной, борода – черной, огромный, колом стоящий тулуп – тоже черным.

Варка сжал кулаки. Вроде пора драться, а куда бить – непонятно. Разве что в нос.

– Эй, – сказал мужик из глубины пышной бороды, – а веселые знаете?

– Чего веселые? – прохрипел Варка.

– Знаем! – пискнула Жданка.

– А ну-ка, спойте, я послушаю.

Варка еще только пытался разжать кулаки и восстановить дыхание, а Жданка уже завела:

 
Хороша наша деревня,
Только улица грязна,
Хороши наши ребята,
Только славушка худа.
 

* * *

Под лесом у дядьки Валха оказался лохматый вороной жеребец, легко тянувший под гору здоровенную связку жердей. Жданку усадили на жерди. Варка пошел рядом с конем.

– Супрядки сегодня у нас, – доносилось из недр бороды, – девки обрадуются. Поете больно хорошо. Накормят, напоят и спать положат, не сомневайтесь.

– Мы плату с собой берем, – затянул старую песню Варка, – у нас товарищ больной, помороженный, сами мы из Белой Криницы, была метель, заблудились, прибились к дядьке Антону, а дядька Антон, сами знаете, даром кормить не станет.

Дядька Валх согласно покряхтывал. Очевидно, уже имел дело с хозяином Починка-Верхнего. Жеребец уверенно влек свою ношу. Опасные Дымницы неуклонно приближались, открылась река, темная полоса, извивающаяся меж белых холмов. Колея потянулась вдоль реки в поисках моста. От быстрой ходьбы Варке стало жарко, он снял шапку, затолкал за пояс.

Мерное движение резко оборвалось. Варка, державшийся за сбрую, споткнулся на полном ходу и обнаружил, что дядька Валх пялится на него поверх лошадиного крупа. Шапка черным лохматым зверем сама собой сползла с его головы, спина согнулась в поклоне.

– Прощенья просим, высокий господин, люди мы простые, не ученые. Где уж нам тебя признать. Отчего сразу не сказал, что ты крайн?

– Чего? – ахнул Варка. Все повторялось, как в дурном сне. Что они тут, всем Пригорьем свихнулись?

– Если господину крайну угодно остаться неузнанным, ему стоит только приказать.

С досады Варка вцепился в собственный хвост и как следует дернул. Неужто он так похож на Крысу? Вот ужас-то. Или здешние крайны были похожи на Варку, а Крыса от тяжелой жизни и дурного нрава вообще ни на что не похож? Запутавшись в том, кто на кого похож, Варка уныло вздохнул.

– Честное слово, я не крайн, – тупо пробубнил он, – и ваще, не здешние мы…

– Крайнов не бывает, – громко сказала Жданка. При одной мысли, что этот страшный дядя доберется до бедного беспомощного крайна, ей стало нехорошо.

– Это у вас, внизу, ничё не бывает, – прогудел дядька Валх, – а у нас, в Пригорье, дело иное. Так не крайн, говоришь?

– Не-а, – Варка для убедительности так замотал головой, что хвост хлестнул его по носу.

– А похож, – хмыкнул мужик и нахлобучил шапку.

– На кого? – слабым голосом пробормотал Варка. – Не бывает их…

Дядька Валх снова хмыкнул и ткнул лошадь кнутовищем, понуждая ее двигаться дальше. Стучали копыта, концы жердей противно скребли по мерзлой земле.

– Вот ты говоришь – не бывает, – добавил он после продолжительного молчания, – а у меня в дружках крайн ходил.

– Э… – сказал Варка, не зная, относиться ли к этому как к откровенному вранью или все же стоит поверить.

– Вроде тебя был, – невозмутимо продолжал мужик, – и голос, и волосы белые, и лицо такое… девкам очень нравился. Разве что глаза… Взгляд у тебя другой.

«Надеюсь, другой», – подумал Варка, зябко передернув плечами.

– Мы тогда совсем щенята были, вон как брат твой.

– А как его звали? – внезапно заинтересовалась Жданка.

– Кого?

– Дружка вашего.

– Да кто ж его знает. Как он по-ихнему прозывался – никто у нас выговорить не мог. Сказывал он мне свое прозвание, да позабыл я. Долгое больно. А в деревне его Седым звали.

– Почему? Он седой был?

– Не… я ж говорю, волос белый.

– А крылья у него были?

– Были, как не быть. У крайнов зарок такой – людям крылья не показывать. Примета вроде: крылья показать – крыльев лишиться. А какая жизнь крайну без крыльев… Ложись да помирай. Но все ж таки я видел.

– Где?

– Во-он там, – узловатое кнутовище ткнуло куда-то под обрыв, в самую середину реки. – Мы с ним как-то по весне поленились через Жажлев мост идти. Спешили, вишь, тоже на супрядки. Ну, затрещало под нами. Он сразу взлетел, а я ухнул в чем был, в тулупе и котах. А там стремнина. Он меня уж из-подо льда выдернул. Ухватил за что успел, за шиворот да за волосы. Я ему потом под горячую руку накостылять хотел. «Больно же, – ору, – ты, такой-сякой, мне всю прическу нарушил». А он смеется. Не понимаешь ты, говорит, своего счастья. Да ты гордиться должен, что благородный крайн собственноручно изволил тебя за волосы оттаскать. Теперь у тебя такие кудри вырастут, девки с ума сойдут. И точно, выросли. Хоть каждый год, как овцу, стриги… Дружка уже нет, а память осталась. При крайнах-то нам полегче жилось. Захворает кто – люди ли, скотина ли – все к ним, – дядька Валх кивнул в сторону еле видимых в тумане гор, – и потише было. А теперь шляются всякие.

– А куда они делись? – не отставала Жданка.

– Кто?

– Крайны.

– Ушли, – буркнул мужик и снова спрятался внутрь бороды, да так надежно, что до самых Дымниц не проронил ни одного слова.

* * *

Дымницы, десяток домов, разбросанных как попало над медленной Тихвицей вместе с баньками, клунями и сараюшками, вопреки предостережениям крайна не таили в себе ничего опасного, кроме собак, сбежавшихся со всех дворов, чтобы не пропустить редкостное зрелище: целых два чужака в непонятно пахнущей одежде.

Дядька Валх небрежно разогнал их кнутом и отвел песельников к тетке Ружене, у которой и намечались супрядки. До вечера Варка успел передохнуть, наесться пареного гороху и забился в самый темный угол, за печку. Так что, когда заявились девки и бабы со своей работой, никто не приставал с глупыми расспросами и не обзывал его крайном. Хватило и того, что хозяйка весь день косилась на него как на заморское чудо. Девки в Дымницах оказались какие-то странные. Либо совсем молодые девчонки чуть ли не Жданкиного возраста, либо замученные пожилые тетки. Варка удивился, но не слишком. После сытной пищи клонило в сон. Жданке то и дело приходилось пихать его в бок или пинать костлявой пяткой. Они спели про то, как снега белые, пушистые покрывали все поля, и про княгиню и змея, и про несчастных Софьюшку и Василия. Под конец Варка проснулся, распелся и в одиночку, без Жданки выдал свою любимую балладу о верной Эдите, Белой Лебедушке. Это была ошибка. Девки заинтересовались и попытались выманить его из угла. Но тут в дом вломились парни, всего-то человек пять, но шумели и орали они за десятерых. Про Варку сейчас же забыли.

Расплатились с ними, по мнению Жданки, очень щедро, остатками принесенного на супрядки угощения. В торбу попали и пирог с луком, и черные, но пухлые оладьи, и даже пяток печеных яиц. Сверх того тетка Ружена насыпала им бобов, но не порченых, как у дядьки Антона, а хороших, чистых. Заодно Варка выяснил, что в округе, кроме Язвиц, имеются еще Быстрицы, Кременец, Столбцы и Добрицы.

– Пойдем дальше? – предложила впервые за полгода досыта поевшая Жданка.

– Не, – решил Варка, – домой. Мы-то наелись, а они-то нет.

До леса их довез вчерашний дядька Валх, которому снова надо было за жердями. В лесу тоже не встретилось ничего ужасного. Самым страшным приключением на обратном пути оказалась встреча с дядькой Антоном, который снова стоял на крыльце и провожал их тяжелым взглядом.

Дома все обстояло благополучно. Ланка поругалась с Фамкой всего раз пять, не больше, косы у них были целы и лица не расцарапаны. Илка, похоже, понемногу приходил в себя. Сидел у стола и совершенно самостоятельно играл в щепочки. Ему даже удалось сложить кособокий домик. Ланка похвалила его, погладила по голове, и, чудо из чудес, Илка неуверенно улыбнулся.

Крайн пребывал в прежнем положении, на лежанке, лицом к стене. Глядя в неподвижную скрюченную спину, Варка доложил о том, что в Починке-Нижнем никакой тетки Таисьи не оказалось. С тем же успехом можно было беседовать с печкой…

Варка вопросительно уставился на Фамку, дрожащими руками разбиравшую еду. Фамка шмыгнула носом и за рукав потянула его в холодный чулан.

– Вроде обошелся, – прошептала она. – Лекарство выпил. Поел немножко. Разговаривал даже.

– О чем?

– Спросил, какая погода, нет ли метели. По-моему, он за вас боялся.

– Щас… Нужны мы ему как прошлогодний снег. Тяжко тебе с ними… Двое больных… и Ланка, небось, скандалит.

– Была бы еда…

– Еда будет. Завтра мы со Жданкой опять пойдем. До весны как-нибудь протянем, а весной подадимся отсюда куда-нибудь.

– Куда подадимся-то, Вар? Здесь хоть войны нету…

* * *

Чернотроп кончился. Начался ледяной ветрозвон, месяц северных ветров и холодных туманов. Варка все время мерз. Обувка была плохая, не зимняя, побитая о мерзлую грязь на пригорских дорогах. Язвицы, Дымницы, Быстрицы, Добрицы слились у него в голове в одно неприютное бестолково построенное селение, то лепившееся у подножья уходящего вверх лесистого холма, то вытянувшееся вдоль свинцово-серой Тихвицы, по которой медленно плыла ледяная шуга, то разбросанное на горках и пригорках у бурного, несмотря на крепнущую зиму, белопенного Трубежа.

Дороги тоже слились в одну, покрытую закаменевшими комьями глины, теряющуюся под легким сухим снегом, раскисшую под дождем в пору поздней глухой оттепели. Холод, ломота в застывших руках, боль в сбитых ногах и вечный червячок голода.

Были ли дороги опасны? Наверное, были. Впервые услышав тоскливый, как сама зима, вынимающий душу вой, Варка перепугался до обморочной тошной дрожи. «Это волки, – растолковали ему, – волки сбиваются в стаи», и он успокоился. На волков он был согласен. Что такое волки по сравнению с мантикорами? Милые добродушные зверюшки.

Несколько раз мимо проносились, гремя оружием и дорогой сбруей, конные отряды. Однажды прошла нестройная толпа новобранцев под конвоем вербовщиков князя Филиппа, владения которого, княжество Сенежское, лежали на юго-западе. Князь владел всем Пригорьем, включая долину Трубежа. Во всяком случае, он так думал. Адальберт, седьмой барон Косинский, обитавший за перевалом на востоке, думал иначе. Местные же твердили, что долина Трубежа спокон веков ходила под крайнами и потому ни князь, ни барон им не указ. При крайнах подать никому не платили и теперь не станем. Ни деньгами, ни зерном, ни скотиной. При крайнах воинских наборов не было, и теперь нечего здесь вербовщикам шляться. Кто там с кем воюет – не наше дело. Про то пусть князь думает, а мы и без его войск проживем. Ни лошадей, ни людей, ни кормов не дадим, пусть убираются в свой Сенеж…

Таких речей, обычно не очень трезвых, Варка наслушался достаточно. Ему самому было уж точно все равно: князь, барон или крайны, которых нету. Единственный известный ему крайн на власть никак не посягал и, похоже, пуще всего боялся, как бы его не нашли.

Конные или пешие солдаты не интересовались двумя нищими, уныло бредущими по краю дороги. Зато их дважды останавливали какие-то вовсе непонятные люди, в первый раз – бородатые и оборванные, во второй – тоже бородатые, но одетые щеголевато, в тулупчиках на одно плечо, крепких сапогах и чистых рубахах.

Первые отобрали все съестное и, слегка накостыляв по шее, приказали убираться. Отобрали бы и одежу, да она была слишком плоха.

Вторые тоже перетряхнули всю торбу, но, не найдя денег, махнули рукой и собрались было отпустить с миром. Однако их конный предводитель небрежно поинтересовался, не те ли они песельники, что живут у дядьки Антона, и, получив утвердительный ответ, потребовал песен. Варка хотел было начать что-нибудь бодрое, но Жданка, хорошо знавшая вкусы либавских воров и разбойников, завела:

 
Родила меня мать в гололедицу,
Померла от лихого житья…
 

Песня это длинная, жалостная. Варка стоял на дороге, глядел на тонкие голые ветки, на зимнее небо над ними и, забыв обо всем, пел так, будто никакого предводителя рядом не было. Жданка искоса посматривала на него, прямого и ясного, как солнечный луч, случайно заблудившийся в этом сером лесу, и думала, что ей никогда так не спеть, не стоит и стараться.

В конце концов предводитель отер скупую мужскую слезу и, уезжая, от широты души швырнул Варке под ноги два гроша. Неслыханная щедрость. Денег им еще никогда не давали. С деньгами в Пригорье было туго, почти никто их не имел, а те, кто имел, расставались с ними крайне неохотно.

* * *

Посиделки в Язвицах, супрядки в Кременце, вечерки в Быстрицах…

Настало время, когда он с удивлением понял, что больше не любит петь. Никакой радости не доставляла эта нудная работа в душных чадных горницах, частенько на голодный желудок, через тяжелую угарную полусонь и вечную неизбывную усталость.

Обычно он старательно прятал лицо, отсиживался по темным углам и шапку снимал только в самом крайнем случае. Впрочем, про крайнов его больше никто не спрашивал. Правда, случалось, что девки рано или поздно обращали внимание на красавчика-певца, вытаскивали к общему столу и донимали угощением и разговорами.

Частенько после этого за околицей Варку со Жданкой поджидали местные парни, одержимые дружным стремлением поучить жизни смазливого бродягу. Некоторых удавалось отпугнуть выражениями из тех, что были в ходу на Болоте, и Жданкиной заточкой. От других – убежать. Бегать Варка со Жданкой умели, да и одеты были полегче. Раза три-четыре пришлось все-таки подраться.

– Только малого не троньте, – обычно просил Варка. Парни не возражали. К рыжему «малому», хилому, бледному, да еще и конопатому, у них никаких вопросов не было.

Дрался Варка люто, по-уличному, не брезговал никакими грязными приемами. Число и возраст нападавших переставали его волновать, как только всерьез начиналась драка. Простодушных пригорских парней, умевших только ухать и широко, от души замахиваться, эта лютость обычно пугала.

Однажды его все-таки порядочно побили. Очнувшись, он обнаружил, что валяется на неудобной, жесткой, холодной дороге и Жданка, всхлипывая, трет ему виски грязным снегом. Кто-то добросовестно попытался сломать Варкин точеный нос. Варка тихо надеялся, что попорченное лицо положит конец вечным неприятностям из-за разнообразных куриц, но не повезло. Крови натекло много, однако нос только слегка распух, да вокруг глаз долго держались страшные черные синяки.

Как-то раз на супрядках в Светлице парни, развеселившись, заставили его выпить стопку сивухи. Варка выпил, чтоб отвязались, и, отказавшись от закуски, лихо занюхал рукавом. Как ни странно, стало полегче. Ломота в ногах прошла, есть почти расхотелось, и вдруг растворилась холодная тоска, глодавшая его изнутри. Он даже смог улыбнуться по-настоящему, чего с ним давно уже не случалось. С тех пор он никогда не отказывался, если наливали, а наливали частенько.

Они со Жданкой стали чем-то вроде местных знаменитостей. Слава о голосистых огольцах, которые поют не хуже крайнов, а может, даже крайнам сродни, дошла едва ли не до самого Трубежа. Как-то раз они больше недели не могли вернуться домой. Уже на дороге в Дымницы их догнала разукрашенная тройка и умчала на свадьбу аж в подгорные Столбцы.

Свадьба была бедная, но шумная, людная. Угощение небогатое, но домодельной сивухи целое море. Должно быть, полгода всей деревней копили.

Варка пел и пил и снова пел, пока мог. Из душного тумана, дрожащего от выкриков и топота лихой пляски, вдруг вынырнула Жданка, больно ударила по рукам и попыталась, дура этакая, отнять кружку. Варка кружку, ясное дело, не отдал, а Жданке врезал как следует между глаз, чтоб не лезла не в свое дело. Впрочем, кажется, попал не совсем по Жданке.

Утром он проснулся под лавкой со смутным ощущением, что смертельно болен и уже никогда не оправится. В головах нашлась битком набитая торба, а в ногах – чем-то расстроенная Жданка. Рыжие волосы перьями торчат вокруг синюшно-бледного лица, левое ухо распухло и красно как кумач, на лице брезгливое недоумение. Варка слегка опешил. Обычно на этом лице было написано безоговорочное восхищение его особой и полное согласие со всеми его поступками.

– Пей, – велела она, протягивая расписную миску с чем-то на редкость вонючим. От удивления он подчинился. В миске оказался крутой огуречный рассол. Малость полегчало. Похоже, болезнь была не такой уж смертельной.

– А теперь пошли отсюда.

Варка снова подчинился и полез к двери, переступая через какие-то неподвижные тела.

Снаружи была оттепель. Дороги раскисли. Выбоины наполнились стылой водой. Ноги сразу промокли. Варка шел согнувшись, опустив тупо нывшую голову. Впереди неутомимо прыгал Жданкин рыжий хвостик, а под ногами чавкала липкая глина. Идти им было верст двадцать, не меньше.

* * *

Ланке все время хотелось плакать. Есть тоже хотелось, но не так сильно. В торбе, которую Варка приносил из своих походов, иногда попадалось даже сало, козий сыр, ватрушки или печеные яйца. Чаще, правда, Фамка извлекала оттуда помятые черные пироги с луком, краюшки хлеба, оранжевые ломти вяленой тыквы, бобы, горох, крепенькие желтые репки.

Сам же Варка стал какой-то чудной. Как будто и не Варка вовсе. Угрюмый, молчаливый, растерявший стремительность и легкость движений. Дома он оставался не больше одного-двух дней, и то все лежал на спине, пристроив к теплой печке красные помороженные ноги. Говорил только с Фамкой и только о чем-то ужасно скучном: где взять дров, да на сколько хватит еды, да как бы раздобыть для всех зимнюю обувку, хотя бы и поношенную. Ланку же, как она ни старалась, почти не замечал, жалобы выслушивал вполуха, на слезы не обращал внимания.

– Всем плохо, – скупо цедил он, – держись. Вот придет весна…

Хорошо ему говорить. Он все-таки выходит, бывает где-то. Вон Жданка как начнет рассказывать – конца-краю нет. И всегда что-нибудь смешное… А до весны ой как далеко… Не дотянут они до весны. Ну, конечно, Фамка и не к такому привыкла в своих Норах, она, может, и дотянет.

Фамка с ее острым подбородком, вечно сжатыми губами и сгорбленной, словно от тяжелой ноши, спиной всегда напоминала Ланке заезженную водовозную клячу. Впряглась в домашнее хозяйство и тащит с тупым бессловесным упорством. Само собой, такая работа как раз по ней. Предлагать ей помощь Ланка не собиралась.

Но сидеть в четырех стенах, не зная, чем заполнить очередной тусклый день, было очень грустно. Ухаживать за крайном вместо Жданки у Ланки тоже не получалось. Уж очень она его боялась. Боялась и жалела до дрожи в кончиках пальцев. Смотреть на него было до того тяжело, что Ланка предпочитала совсем не смотреть. Говорить с ним она и вовсе не могла. Впрочем, он и не хотел ни с кем говорить. Либо отлеживался лицом к стене, либо сидел на лежанке, в самом дальнем углу, обняв колени и пристально глядя в темноту. Он уже мог ходить, потихоньку цепляясь за стенки. Варка где-то раздобыл для него пару громадных, проношенных до дыр валенок. Но за дверь крайн выбирался редко. Зато пристрастился к детской забаве. Сидя у открытой печной дверцы, смотрел на огонь и время от времени поджигал конец тонкой щепочки, наблюдая, как она сгорает у него в руках.

– Дом спалите, – ворчала Фамка, но щепки не отбирала. Ее мнение на этот счет было простым и ясным, как вся трущобная мудрость Нор: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось».

Очень скоро к посиделкам у огня по собственной воле присоединился Илка. Устраивался на корточках рядом с крайном и с напряженным вниманием на сильно исхудавшем лице следил за пляской пламени. Лица крайна не было видно за свисавшими с обеих сторон спутанными прядями. Казалось, он тоже не замечает ничего, кроме игры огня. Но как-то вечером, когда Ланка подсела к ним, чтобы погреться, на затылок ей вдруг легли жесткие пальцы. Ланка и пискнуть не успела, как ее лицо оказалось повернуто к Илке.

– Кто это? – резко спросил крайн.

– Иланочка, милая, золотая, – нежно проговорил Илка.

Ланка расцвела.

– Тупая курица, – подумав, добавил Илка, – в Варку втюрилась, а он и рад, котяра весенний.

– Ничего подобного! – возмутилась покрасневшая Ланка, но крайна ее страдания не заинтересовали.

– Очень хорошо, – оценил он ответ. – А я кто?

– Ты Крыса, – тут же отозвался Илка. – Ты всех достал.

– Ой! – выдохнула Ланка.

– Пра-авильно, – восхитился крайн, – молодец. С памятью у тебя все в порядке. С логикой – тоже. Очень хорошая голова. Светлая.

– Была светлая, – вздохнула в темноте Фамка.

– А ты? – Крайн наклонился к Илке, взял его за руки. – Кто ты?

– Никто. Меня нет.

– Почему?

– Я ушел.

– Куда?

– Никуда. Меня нет. Здесь быть нельзя. Я ушел.

– Светлая голова, – повторил крайн. – Совершенно верно. Здесь быть нельзя. Он ушел. А я остался. Спрашивается, ради чего?