Текст книги "Крылья"

Мария Герус
Крылья

© Герус М.В., 2021

© ООО ТД «Никея», 2021

* * *

Мне часто снится, будто я птица…

Часть 1. Падение

Глава 1

Его прозвали Королем крыс. Или просто Крысой. Хотя на крысу он совсем не похож. Долговязый, тощий, прямой, как столб. При такой худобе одежда должна болтаться как на вешалке, но куртка, серая не то от пыли, не то от перхоти, и бриджи, заправленные в узкие остроносые сапоги, сидят на нем плотно, как вторая кожа. Казенную алую мантию он просто набрасывает на плечи, и каждому ясно, какое все это старое, засаленное и потертое. Есть у него под курткой рубашка или нет? Должно быть, нет. Волосы гладко зачесаны назад и завязаны туго-натуго, аж кожа на лбу натянута. Вместо щек – ямы, глаз не видно под тяжелыми веками, подбородок выпирает, скулы торчат.

Скелет. Мертвая голова. Самое подходящее для него прозвище, если бы не прическа. Хвост длиннее, чем у городских щеголей. Те тоже сейчас норовят отрастить хвосты ниже пояса. Ничего не поделаешь, мода. Но щеголи свои волосы хотя бы иногда моют. Моют, расчесывают, завивают, подвешивают на концах локонов драгоценные бирюльки. А наш Крыса? Чем у него хвост завязан? Бархатной лентой со стразами? Шелковым шарфом с вышивкой? Кожаным ремешком с изящным тиснением? Не-ет… Шнурком от ботинка. Скрученным таким шнурочком с торчащими на концах нитками. Из-под шнурка топорщится нечто вроде перьев мокрой вороны. Сивые лохмы лежат на плечах неопрятной мочалкой. Мочалка постепенно сужается книзу, так, что ниже пояса мотается одинокая сальная прядь, как две капли воды похожая на скользкий крысиный хвост.

Варка как-то окунул этот хвостик в чернильницу. Уж очень соблазнительно тот болтался. Но что последовало потом… До этого они не знали, что может сотворить с человеком Крыса. При одном воспоминании Ланка зажмурилась. Кры-ы-ыса. Его Величество Король крыс.

– Илана Град, встаньте.

Ланка дернулась так, что чуть не опрокинула чернильницу. Хорошо, Варка подхватил. Пришлось встать. Кажется, она слишком долго пялилась на несказанную красоту Крысеныша. Он заметил, но не оценил.

– Илана Град, будьте добры, покажите ваши записи.

Ах, записи? Да пожалуйста, сколько угодно. Портретов прапорщика Алекса она в этой тетради больше не рисует, переписку с Варкой не ведет. Наоборот. Там даже написано кое-что. Тема урока и всякое такое.

– Илана Град, что такое анафора?

Ланка обреченно уставилась в тетрадь. Никакой афонары, или как ее там, в тетради, конечно, не было. Варка, застыв как памятник и глядя строго перед собой, пытался что-то подсказать углом рта. Разобрать было ничего нельзя, но смелость Ланке понравилась. Варка вообще человек отчаянный. Знает, что Крыса его терпеть не может, а не боится.

– Хелена Фам, встаньте и повторите, что я говорил об анафоре.

Щуплая востроносая Фамка вскочила и пропищала как по писаному:

– Анафора есть единоначалие или повторение начальных отрезков речи, состоящих из двух и более слов, дабы придать тексту связность и ритм.

– Хелена Фам, Илана Град. Садитесь. Ваши успехи будут отмечены в матрикуле.

Илана с облегчением села. Пусть отмечает, что хочет. На Фамку она почти не сердилась. Фамка – нищета убогая, и деваться ей некуда. Не будет учить – живо вылетит из лицеума.

– Итак, анафору используют для того, чтобы… – забубнил Крыса, удаляясь в сторону восточного окна.

– Плюнь и забудь, – прошептал Варка, – щас мы ему устроим.

«А кто бросит? – застрочила в тетради Илана, изображая крайнее прилежание, – ты?»

– Не, Илка. Про розмарин помнишь?

Илана кивнула и осторожно покосилась на Илку. Пользуясь тем, что Крыса был далеко и, задрав подбородок, таращился в восточное окно, Илка широко улыбнулся и многозначительно похлопал по плотно закупоренному кругленькому горшочку.

Горшочек отозвался тихим гулом. Илка осторожно засунул его поглубже в торбу. Крыса отвернулся от окна и с отвращением уставился на класс. Впрочем, он всегда смотрел на учеников как на скопище дохлых мух.

Илана поспешно склонилась над тетрадью. Толстая коса сползла с плеча. Золотистые локоны вились по щекам и стройной смуглой шее, сияли под осенним солнцем, как сверкающая корона. Илка зацепился взглядом за утонувшее в золотом тумане нежно-розовое ушко и принялся страдать. Вникать в бормотание Крысы о роли анафоры это не мешало.

Скрипя пером и тяжко вздыхая, он размышлял о своей несчастной доле и прекрасной, но, как оказалось, на редкость тупой Ланке. Такая же дура, как все бабы. Все, как козы, в Варку влюблены. А он и рад. Котяра весенний. Чего они в нем находят? Мужчина должен быть крепким, солидным, основательным. Илка повел пухлыми плечами, плотно обтянутыми черной саржей, незаметно согнул левую руку. На руке явственно обозначились мускулы. Даже под курткой видно. И отец у него гораздо богаче, чем у Варки. Городской старшина его отец. Это вам не кошкин хвост. А Варкин – всего лишь старшина цеха травников. Но Ланочка с этого года все к Варке липнет. Ах, высокий! Ах, стройный! Ах, белокурый!

Илка с ненавистью покосился на Варкину спину, покрытую плащом прямых, очень светлых, почти белых волос. Ara-ага, страсть как красиво. Вон какие лохмы отрастил. И не придерешься, все по правилам, точно на ладонь ниже линии плеч.

Илка почесал свою собственную шевелюру, которая никак не желала изящно спадать на плечи, а почему-то все время норовила притвориться копной сена. Во как, у кого-то копна, а у кого-то не волосы, а русалочьи локоны, не глаза, а синие очи, нос прямой, щеки загорелые и, как назло, ни единого прыща. Мать ему, должно быть, настой от прыщей варит. Губы розовым бантиком, на левой скуле родинка… Девка, как есть девка.

Будто прочтя его мысли, Варка, не оборачиваясь, показал кулак. Кулак был не очень крупный, исцарапанный, в цыпках, но в его крепости и силе удара Илка убедился самолично. В прошлом году они то и дело дрались. Дрались по любому поводу, из-за Ланки, из-за Петкиной Светанки и просто так. Побить Варку было трудно, а в одиночку почти невозможно. В драке синеглазый красавчик зверел. Он никогда не убегал, никогда не орал: «Нечестно, трое на одного!» Да он и на четверых как-то раз бросился с боевым воплем. Во дурак-то. Отметелили его тогда как следует, целую неделю потом дома провалялся. Ему еще повезло, что отец у него травник.

Но это не помогло. Ланка все равно к нему липнет. И Светанка… И Фионка… И прочие курицы. Дружкам Илки надоело ходить в синяках, они начали роптать, и Илке пришлось прекратить военные действия. Теперь они сохраняли вооруженное перемирие, но Илка чувствовал, что долго не выдержит.

Впрочем, нынешний акт возмездия, последний отчаянный шаг в борьбе с ненавистным Крысой был задуман совместно. Как бы то ни было, а от Крысы они сегодня избавятся. Хотя бы на время. План Илка придумал сам. Хороший план, почти безупречный. Варка, который лазит как ящерица, раздобыл начинку для горшка. Розмарином от него потом несло как от городского франта перед Купальским балом. Но без розмарина ничего бы не вышло.

А Илка вызвался бросить. Во-первых, затем, чтобы показать Ланке, что он ничуть не хуже Варки. А во-вторых, он все-таки сын городского старшины, из лицеума его все равно не выкинут. Он же не Фамка какая-нибудь убогая.

* * *

Лицеистку Хелену Фам мутило от голода. Мутило так, что наполненные бледным светом высокие окна медленно плыли перед глазами, а белый купол потолка плавно вращался, тихо затягивая в беспамятство. Так уже бывало. Но дома, в Норах. Здесь в обморок падать никак нельзя… Хуже всего было то, что из Илкиной торбы нестерпимо пахло пирогами. Маслом пахло, капустой, луком, тушенкой с домашними специями. Да еще этот горшочек с круглыми аппетитными боками. Что в нем? Обычно в таких держат сметану. Или домашние сливки. Или розовое желе из трав и ягод. Рот медленно заполняла жгучая голодная слюна. Последний раз Фамка ела позавчера. Обедала, если можно назвать обедом полфунта черных бобов, сваренных почти без соли и очень скудно сдобренных конопляным маслом. На этом еда в доме кончилась.

В Норах голодали уже давно. Пару недель назад с Рынка-на-Болоте окончательно исчезли соль, масло, мука с половой и даже лежалая дешевая репа. Говорили – нет подвоза. Говорили – дороги перекрыты. Кем перекрыты и почему – никто не знал. Слухи в Норах ходили самые дикие. Будто бы самозванец наголову разбил королевские войска под Белой Криницей и через три дня будет в городе. Будто бы объявился еще один самозванец, будто бы он настоящий король и есть. Города берет – как орехи щелкает, и если какой город возьмет, сразу же в богатые кварталы, всех там вешает, а имущество раздает бедным. Будто бы король поссорился с наместником и намерен наместника казнить. Наместник же, не будь дураком, собирает войско, так что не миновать новой осады. Будто бы кто-то разбудил псов войны, и теперь будет голод и страшный мор. Все умрут, потому что страна навеки проклята.

Фамка слухам не верила, не пугалась и не удивлялась. Война началась еще до ее рождения, то подступая к самому городу, то откатываясь в такие края, о которых в Норах никто даже не слышал. Фамка на своем коротком веку успела пережить два успешных штурма и одну осаду. Во время штурмов она была еще маленькая и ничего не запомнила, кроме большого пожара в порту. Потом жители Нор долго бродили на пепелище, надеясь чем-нибудь поживиться. Во время осады, которая случилась пять лет назад, в Норах тоже не произошло ничего особенного, кроме голода и поветрия черной горячки. Но город самозванцу не сдался, по реке худо-бедно подвозили продовольствие, через месяц подоспели королевские войска, а от горячки почти никто не помер. Это болезнь легкая, не смертельная. Фамка два раза болела, и ничего.

Теперешний голод был куда страшнее. Порт опустел, река как будто вымерла. Денег на разносолы в хороших лавках Гнезд у них не было, потому что они с матерью никогда ничего не могли откладывать, разве что самую малость. Что заработают, то и потратят. Нет работы, нет и денег. Мать плела корзины на заказ, какие угодно, от высоких и жестких, из желтых ильмовых прутьев, до маленьких, изящных и легких, из светлого речного тростника. Из-за них Фамка и угодила в лицеум. Корзиночки всегда заказывала Марилла, Варкина мать. В такие корзиночки в их знаменитой на весь город лавке упаковывали лекарства.

Фамка вечно торчала на реке – то, сидя на дереве, срезала прутья, то по колено в воде собирала тростник, а по вечерам таскала готовый товар заказчикам. Варкина мать ее привечала, непременно кормила, а потом давала поглядеть раскрашенные картинки, между делом показывала буквы. Как-то незаметно для самой себя Фамка научилась читать, и оказалось, что ей это очень даже нравится. Между прочитанными историями возникают связи, одно противоречит другому, противоречия требуют разрешения, рождаются вопросы. Спросить было не у кого, кроме как у той же Мариллы. После одного из таких вопросов Марилла вдруг изменилась в лице, приказала в следующий раз непременно прийти с матерью, мать поворчала, но пришла, а потом долго плакала. Оказалось, что у Фамки мозги набекрень. Вовсе тронутая. Впрочем, Марилла назвала это – «выдающиеся способности». Варкин отец ходил к городскому старшине, городской старшина лично договорился с Главным мастером Королевского лицеума, и Фамку взяли в этот самый лицеум совершенно бесплатно. Поношенную форму подарила одна из богатых подруг Варкиной матери, две дочки которой уже выучились и благополучно вышли замуж. Зачем для этого надо было столько учиться, Фамка не понимала. Но у богатых свои причуды. Стопу книг, тетрадей и письменные принадлежности Фамке вручил лично Главный мастер. При этом он произнес речь. Из речи следовало, что в знак признательности за все эти благодеяния Хелена Фам должна учиться по меньшей мере блестяще и строго соблюдать лицейские правила.

Учиться и соблюдать Фамке было нетрудно. Вставать в пять утра и пешком тащиться из родимых Нор аж к самым Садам было гораздо труднее, особенно на голодный желудок. Самым трудным поначалу были ежедневные встречи с дорогими одноклассницами, со всеми этими Иланами, Светанами и Любавами. Ей припомнили и поношенную форму, и самовязаные толстые чулки, и материнские парадные башмаки на два размера больше, и красные, расцарапанные, распухшие от воды руки, и грязь под ногтями. От грязи Фамка избавиться не могла. Она по-прежнему работала, теперь уже вечерами. Ответить, как полагалось отвечать на Болоте или в сырых тупиках Нор, не смела. Единственной возможностью выбраться из Нор и вытащить оттуда мать был лицеум. Так что Фамка терпела все.

Впрочем, прекрасная Ланочка и ее прихлебатели отстали на удивление быстро, примерно месяца через два. Наверное, Варка вступился. Девчонками он вертел как хотел, а Фамке вроде как покровительствовал. Должно быть, мать велела. Надеяться, что Варка питает к ней какие-то нежные чувства, было смешно и глупо. Умная Фамка и не надеялась. Поэтому, когда перед уроком он вручил ей веточку розмарина, она удивилась до остолбенения.

– До конца урока не выкидывай, – приказал он мрачным шепотом, и Фамке сразу полегчало. Просто-напросто в классе затевалось очередное развлечение. Опять, наверное, Крысу травить будут. Ишь, чего захотела – цветы от Варки. Он и Ланке-то цветов не дарит.

Варка был принц из другого мира. Из мира, где водятся распрекрасные Иланы, где носят шелковые чулки, надушенные нижние юбки, обувь по ноге и обедают каждый день.

Про обеды Фамка вспомнила зря. Желудок свернулся в тугой ком боли, пришлось положить перо и скрючиться над столом, ожидая, пока пройдет приступ.

– Фам, вы не слушаете! – прозвучало над самым ухом. На тощем плече Фамки сомкнулись костлявые пальцы.

Фамка вздрогнула всем телом. Крысу она боялась до умопомрачения. Придерется к чему-нибудь, нажалуется Главному мастеру – и все. Прощай, Королевский лицеум. Рожденные в Норах пусть сидят в Норах. А придираться Крыса умел. И наказывать умел. Недаром на его уроках всегда было тихо, как в могиле. От ужаса Фамке даже есть расхотелось. Как ножом отрезало. Сжавшись, она смотрела в стол и пыталась приготовиться к самому худшему.

– Не отвлекайтесь, Фам! – прошипел Крыса и, наконец оставив в покое ее плечо, двинулся дальше, туда, где сидел Варка и его курицы. – В качестве примера удачного применения анафоры можно использовать…

* * *

Варка склонился над тетрадью, усердно делая вид, что пишет. Его просто распирало от ярости. Ах ты, Крыса… Чего тебе от несчастной Фамки понадобилось? Выжить ее хочешь, не иначе. Уже вторую неделю: «Фам – то, Фам – это». Фамка и так всего боится, и зубрит все подряд, только бы не выгнали. Вон бледная какая, того и гляди в обморок грохнется. Навязался на нашу голову, Крысеныш длиннохвостый!

Крыса свалился на их бедные головы в начале года. До него мастерство версификации вел милейший Арктус Грим. Арктус был поэтом и как-то в молодости даже выиграл состязание бардов в Белой Кринице. Две-три его баллады распевали на улицах. Так что его можно было считать знаменитым поэтом. Сам он, во всяком случае, так и считал. Глаза его вдохновенно горели, седая шевелюра и лицейская мантия вдохновенно развевались, и речи он произносил исключительно вдохновенные.

Теорию Арктус не знал и знать не хотел, никакие анафоры и синекдохи его не волновали. Требовать он никогда ничего не требовал, на уроках мило беседовал с кучкой избранных любителей поэзии, мудро предоставляя остальным заниматься своими делами, в хорошие деньки, вроде сегодняшнего, обожал проводить занятия в Садах наместника, откуда практичному человеку ничего не стоило сбежать.

Но Варка сбегал редко. Ему нравился Арктус, нравилось слушать его напевное чтение, нравилось даже выполнять всякие хитрые задания, сочинять сонеты по заданным рифмам или баллады на какую-нибудь возвышенную тему. Арктус его хвалил и предрекал великое будущее. Впрочем, будущее Варку не очень волновало.

И вот этот симпатичнейший Арктус сам, своими руками привел в класс Крысу. Пожелал, видите ли, по примеру поэтов древности удалиться на покой, в деревню, а Крыса был должен его заменить. И Главный мастер не воспротивился, стоял рядом, благодушно кивал, но косился на Крысу как-то странно. Как будто боялся, что ли. Илка сразу предположил, что Крыса приставлен от наместника, а может, и от самого короля наблюдать за направлением мыслей в знаменитом на всю страну лицеуме. Скорее всего, так оно и было.

Варка тут же почуял, что теперь неприятностей не оберешься. И, как всегда, оказался прав. На первом же уроке Крыса поднял Ланку. Вначале Варка не удивился. Мастера, в общем-то, тоже люди, а Ланка красавица, четырнадцать лет ей ни за что не дашь, не у всякой взрослой девицы такая фигура.

В первый день она явилась в лицеум с роскошной прической. Прошлой весной в город проникла новая мода. Городские щеголи все как один принялись завивать локоны и прикреплять к их концам разные маленькие штучки в виде бабочек, цветочков и прочих насекомых. Штучки делались обычно из тончайшей золотой или серебряной проволоки, крохотных драгоценных камешков и кусочков шелка. Впрочем, иногда дорогой оправы удостаивались и настоящие бабочки, засушенные и покрытые особым лаком.

Золота и драгоценностей у Варки не было, но зато он умел лазить по заборам. Каменная стена Садов наместника никогда не казалась ему серьезным препятствием. В Садах водились изумительные бабочки, яркие, блестящие, менявшие цвет при каждом движении. Варка подошел к делу основательно, и не только от желания порадовать Ланку. Гоняться по клумбам за бабочками, в то время как за тобой гоняются разъяренные сторожа, оказалось чрезвычайно забавно. Варка развлекался все лето, наловил и насушил кучу бабочек, полную корзиночку подарил Ланке, а остальное раздал Светанке, Любке, Фионке и прочим курицам. Узнав, что курицы тоже получили свою долю, Ланка почему-то надулась, но Варка редко обращал внимание на Ланкино настроение.

Разумеется, в первый день учебного года Ланка соорудила на голове нечто вроде пышного пирога из переплетенных прядей. С пирога свисали многочисленные локоны, и на кончике каждого дрожала прекрасная бабочка. Курицы тоже украсились как могли, но до Ланки им было далеко. И вот Крыса приказал Ланке встать, приблизился вплотную, некоторое время молча разглядывал замысловатую прическу, а потом протянул свою немытую клешню и брезгливо, двумя пальцами с обломанными желтоватыми ногтями принялся обирать украшения. На миг все ошалели до полной немоты. Слышно было только, как с сухим стуком падают на парту бабочки. Потом курицы дружно ахнули.

– Что вы делаете?! – протестующе пискнула Ланка.

– Привожу вашу голову в соответствие с Уставом Королевского лицеума, – равнодушно проскрипел Крыса. – Устав предписывает ученикам носить прямые волосы без украшений на ладонь длиннее линии плеч, ученицам – волосы без украшений, гладко зачесанные, заплетенные в косу. Еще вопросы есть? Или вы желаете побеседовать на эту тему с Главным мастером?

Вопросов ни у кого не было. Протестовать тоже почему-то никто не решился. И это в их буйном классе, в котором, кроме Варки, имеется еще придурок Илка с компанией прихлебателей и великовозрастные Витус с Андресом, которые вообще никого не боятся. Ланка стояла вся красная. Курицы под шумок торопливо сдирали с себя остатки былой красоты. Крыса сгреб в ладонь плоды Варкиных летних трудов, неспешно направился к открытому окну и вытряхнул пестрый сор. Бабочек унесло ветром, они падали медленно, как живые. Варка проводил их взглядом, покосился на тихо шипевшую от ярости Ланку. В глазах у нее дрожали злые слезы. Варка стиснул зубы и принялся вынашивать план страшной мести.

Пока месть медленно зрела, Крыса успел навести в классе свои порядки. В полукруглом зале для упражнений в искусстве версификации воцарилось сплошное благонравие. Никто больше не болтал, не играл в чет-нечет, не чертил потихоньку построений для Мастера счислений. У всех завелись пухлые тетради, а в тетрадях весьма подробные записи. Смываться с версификации тоже больше никто не пытался. Да и что им оставалось делать?

Мастер счислений лупил виноватых по рукам длинной деревянной линейкой, Мастер-травник щедро раздавал подзатыльники. Главный мастер чуть что, принимался истошно орать. Крыса же никогда никого и пальцем не тронул, всегда был тих и вежлив, в ответ на грубость и неповиновение только брезгливо морщился. Но за любую провинность оставлял после занятий и требовал ни больше ни меньше как сочинить оду в честь Его Ныне Царствующего Единственно Подлинного Величества Анастасия Заступника, строк эдак тридцать, а то и все пятьдесят.

Даже туповатый Витус с первого раза понял, что отказ выполнить подобное задание при нынешнем наместнике легко можно приравнять к государственной измене. Ученикам-то по малолетству ничего не будет, а вот родителям… Нынешний наместник измену выискивал рьяно и искоренял ее люто, по законам военного времени.

Поэтому Варка решил мстить тайно. Так в один прекрасный день в шкатулке оказался спик. Спика Варкин отец держал в лавке для привлечения покупателей. Очень это было хорошо и таинственно. Полумрак, приятно пахнет мятой и душистой геранькой, повсюду пышные пучки трав, а под потолком толстая рогатая змея в плетеной клетке. Спик выглядел страшненько, хотя и был совершенно безвреден. Но зубы у него были отменные, нрав сварливый, и кусался он очень больно.

В шкатулке Мастер версификации обычно держал листы со своими зубодробительными заданиями. Варка с наслаждением предвкушал, как Крыса захочет в очередной раз обрадовать всех предложением сочинить какой-нибудь акростих в десять строк и непременно с парными рифмами, поле-е-езет в шкатулочку… а шкатулочка-то с сюрпризом!

Но, видно, то был несчастный день для военных действий. Именно в этот день Его Истинное Величество потерпел сокрушительное поражение под Маремами.

Крыса открыл шкатулочку, не глядя сунул в нее руку… Затем, по плану, он должен был разразиться дикими воплями и запрыгать по всему классу, пытаясь стряхнуть с руки намертво вцепившегося разъяренного спика.

Но когда рука вынырнула из шкатулки, намертво зажат в длинных безжалостных пальцах оказался именно спик. Кусаться он не имел никакой возможности, хотя и очень старался. Крыса держал его умело, за голову, как раз под рогами. Класс ахнул, но тихо, сдержанно. По опыту всем было известно, что за громкие вопли можно немедленно схлопотать наказание.

– Прелестно, – сказал Крыса, – просто изумительно.

Спик был, видимо, с ним не согласен. По встопорщенной чешуе проходили алые волны ярости, острые рога угрожающе шевелились, туловище сокращалось, пытаясь достать Крысу хотя бы кончиком зазубренного хвоста. Но Варка уже знал: по-настоящему достать Крысу довольно трудно. Беспомощному змею это было явно не по силам.

Улыбаясь, как оскаленный череп, и держа спика в вытянутой руке, Крыса медленно пошел по классу. Змей извивался в опасной близости от лиц насмерть перепуганных одноклассников. Тут уж и страх наказания не помог. Девчонки визжали и норовили нырнуть под стол. Парни отшатывались и пытались закрыться руками. Илка крепился до последнего, но все-таки зажмурился. Его ближайший друг и соратник Петка внезапно посерел и обмяк. По-видимому, отбыл в обморок. Варка и не знал, что он такой впечатлительный.

Тут спик оказался прямо перед Варкой. Варка спокойно смотрел в лицо Крысе, сияя честнейшими, невиннейшими синими глазами. Все-таки это был его собственный, с детства знакомый спик. Так что визжать и падать в обморок он не стал. И как оказалось, зря.

– Прелестно, – повторил Крыса, остановившись перед ним с несчастным змеем в руке. – Ивар Ясень принес в класс любимое домашнее животное. Я надеюсь, все желающие с ним уже познакомились. А теперь меня томит желание познакомиться с другими домочадцами лицеиста Ясеня. Например, с его родителями. Или, может быть, они предпочтут беседовать сразу с Главным мастером?

– Нет, – твердо ответил Варка, – не предпочтут.

Беседа с Главным мастером, как правило, означала отчисление из лицеума.

Отцу Варка ничего не сказал. Отец под горячую руку мог и прибить. Причем на этот раз Варке влетело бы дважды. За вынесенного из дома спика – отдельно, за безобразие на уроке – отдельно. Так что знакомиться с Крысой пошла мать. Если бы Варка знал, что из этого выйдет, то сразу сдался бы на милость отца.

Беседа происходила в пустом в этот вечерний час Зале для упражнений в версификации. Мать вошла туда одна, Варку оставила ждать за дверью. Варка подумал, подумал и прижался ухом к дверной щели. Предполагалось, что мать будет извиняться и оправдываться, но пока что бубнил один Крыса. Бубнил, бубнил, а потом вдруг начал орать. Тут до слуха Варки стали наконец долетать отдельные слова, как и следовало ожидать, не слишком приятные. «Немыслимо! – вопил Крыса. – Как он посмел! Никто и никогда раньше…» Варке стало неинтересно. Все и так ясно, никто и никогда раньше не смел, а Варка посмел… И это немыслимо… И Варку теперь следует самое малое казнить на главной площади, чтоб другим неповадно было.

Мать вышла через полчаса и, ни слова не говоря, потянула Варку к выходу. Варка заглянул ей в лицо и остолбенел. Она плакала. Его спокойная терпеливая мать, встречавшая легкой улыбкой любые, самые бурные вспышки отца, плакала и даже не пыталась этого скрыть. Ее трясло. До дому она добралась только потому, что опиралась на Варкино плечо.

– Гад, – кратко высказался Варка уже на пороге. – Я его выживу.

– Нет. Его нужно пожалеть, – тихо ответила мать. Такое могла сказать только его мать, которая жалела даже мышей. Больше они об этом не говорили. Однако Варка не собирался сдаваться. Война и только война!

Война продолжалась, но успехи Варки были такими же сомнительными, как успехи королевских войск. Самым большим его достижением была жирная крыса, подвешенная за хвост у восточного окна зала. Правда, крысу раздобыл Илка. Варка всего лишь забрался на крышу Белой башни и привязал верхний конец веревки к водосточному желобу.

Весь урок ученики хихикали и переглядывались. Дохлая крыса покачивалась под ударами злого осеннего ветра и медленно намокала под дождем. Добраться до нее из класса было невозможно. Варка тихо радовался. Огорчало только, что Крысеныш не прервал урок и не побежал жаловаться Главному мастеру. Тихий и смирный, как объевшийся дракон, он спокойно расхаживал по залу, как всегда глядя поверх голов.

Ответный удар он нанес в конце урока, когда все уже расслабились и решили, что проделка сойдет с рук. Всем и каждому, даже ни в чем не повинной Фамке, был вручен список новейшей поэмы Варавия Верноподданного, известного придворного версификатора. Поэма называлась «Песнь о великой победе Его Истинного и Непреложного Величества Анастасия над гнусным самозванцем в битве при Закопанье» и содержала восемьдесят строф по двадцать строк каждая. Крыса внимательно, словно впервые заметив, рассмотрел болтавшуюся за окном мокрую дохлую тезку, а потом сообщил, что новое творение гения, воспевающее подвиги нашего великого короля, надлежит выучить наизусть. Сегодня. Кто выучит – может идти домой. Но не раньше. Класс взвыл. В ответ Крыса поинтересовался, кто их не устраивает: преданный Двору поэт или… – но такое даже вымолвить страшно –…неужели кому-то не нравится Его Истинное Величество? После такого заявления все замолчали. Не любить Истинное Величество было опасно для жизни. Разошлись они уже в полной темноте, под жестоким ледяным дождем, зверски голодные и совершенно обалдевшие от знакомства с творчеством гениального Варавия.

После этого Витус с Андресом позвали взрослых приятелей с Рынка-на-Болоте, подкараулили Илку с компанией и как следует отлупили, чтоб неповадно было злить Крысу. Варку тоже пытались подловить, но не вышло. Варка очень быстро бегал.

С тех пор Крыса вошел во вкус и уже не искал виноватых, а наказывал всех скопом. Справедливость его не интересовала. В лучшем случае к каторжным работам после уроков приговаривались только признанные. Фраза «Все свободны и могут идти домой. Ивар Ясень, Илия Илм, Витус Вейник – останьтесь» звучала чуть ли не каждый день. Варка сделался большим знатоком творчества Верноподданного Варавия. Мать снова плакала, отец дознался и пару раз всыпал сынку-неслуху по первое число, а оды царствующему дому Варка выучился писать так, что впору самому подаваться в придворные версификаторы.

* * *

Ну, ничего, сегодня Крыса заплатит за все. Сейчас, еще минуточку. Пусть только начнет опрос. Что-то он сегодня все у окна торчит. Ну, конечно, за этим окном Сады, вид красивый, особенно осенью. Ишь, мечтает. Интересно, о чем может мечтать Крыса? А если не ждать опроса? Уж очень он хорошо стоит. Ага, вот и совсем отвернулся. Точно, пора!

Варка взглянул на Илку, одними губами прошептал «давай!» и выхватил из кармана пригоршню смятых листьев розмарина. Илка неторопливо кивнул, провел по лицу рукой, из которой тоже торчали узкие листья, и вдруг резко, без замаха швырнул вперед круглый глиняный горшок. Илка всегда был метким. Горшок врезался точно в середину учительской кафедры и с треском развалился на части. Пустотелая кафедра отозвалась гулким грохотом.

Фамка охнула, вскочила с места и бросилась к двери, на ходу растирая в ладонях подаренную Варкой веточку. В горшке оказалось вовсе не розовое желе. Из распавшихся осколков вывалились сено, труха, серые полоски сухих вощинок. Весь этот сор шевелился как живой. Из-под обломков раздавленных гнезд шустро выползали шершни. Крупные, рыжие, мохнатые. Раздутые брюшки в жирных черных полосах ходили ходуном, то втягивая, то выставляя длинные хвостовые жала. Запахло перекисшим медом.

Варка удовлетворенно хмыкнул. Выходит, не зря он полночи проползал по ненадежным развалинам Вороньей башни с фонарем в зубах и с горшком на шее. Хорошие шершни попались, злобные. Один за другим они взлетали, усаживались на кафедре, с легким щелчком плюхались на стол, устремлялись к окнам или принимались деловито кружить по залу, выбирая первую жертву. Зал наполнился угрожающим жужжанием.

Те, кто был заранее предупрежден: компания Илки, два-три приятеля Варки, Ланка и прочие курицы ринулись к выходу, второпях натираясь розмарином, Витус и его дуботолки, которых мстительный Илка решил не предупреждать, рванули вслед за ними, роняя стулья и расшвыривая попавшиеся на пути торбы. Руки они спрятали в рукава, куртки натянули на головы, но зала была большой, и Варка понадеялся, что Витуса с Андресом укусят хотя бы раз или два.

Основной заряд, как и было задумано, достался Крысе. Крыса, привлеченный грохотом, отвернулся от окна, шагнул вперед и оказался в самой середине облака донельзя обозленных насекомых. Пара месяцев в королевской лечебнице – не меньше. А может, и все три.