Текст книги "Меньше воздуха"

Как-то утром, пока баба Тася гуляла вокруг дома, я лежал в кровати, задрав ноги на стену, и смотрел на мамин символ удачи на ней. Тогда у меня появилась идея, я решил словить настоящую птичку зорьку и поселить у себя.

Был выходной день, поэтому я до обеда ушел гулять в лес на ее поиски, прихватив с собой картонную коробку и хлебные крошки. Лес уже запорошило снегом, деревья казались одинокими без листвы, но это было мне только на руку. Оранжевое пятнышко должно было разглядываться легче, но мне попадались лишь гроздья рябины, которые я каждый раз издалека принимал за зорьку. От бабки я узнал, что второе ее название малиновка, поэтому я все пытался найти кусты малины, но не мог их опознать без листьев. Сугробы намелись еще хлипкие, я старался ходить только по тропинкам, но все равно набрал полные сапоги снега, ноги заиндевели, и мне пришлось возвращаться домой, не добившись никакого результата. Тогда я решил вечером пойти в библиотеку и поискать книгу про птиц, чтобы лучше изучить зорьку и понять, где она обитает.

Мне хотелось найти свои следы и по ним выйти из леса, но в выходной день их уже успели затоптать, поэтому я шел по тропинкам, вспоминая, где повернул. Когда из-за деревьев стали виднеться дома, мне вдруг в лицо ударился плотный комок снега. Я поднял взгляд от своих мнимых следов и увидел, что прямо на меня бежит девочка примерно моего возраста. Она казалась на треть головы выше меня, ее темно-русые кудрявые волосы растрепались и вылезали из-под вязаной шапки, а лицо раскраснелось от движения и холода. Сзади меня раздался смех, я обернулся и увидел, что там стояла еще одна девочка со снежком в толстых варежках, для которой, видимо, и предназначался этот удар.

Растрепанная девочка добежала до меня и тоже залилась смехом.

– Я не в тебя хотела, – сказала она и выставила вперед локоть, будто бы я сам собирался ответить ей снежком в нос. Из-за локтя в красной куртке я едва мог разглядеть ее лицо, но смог отметить блеск в ее зеленых глазках и трещинку на кукольных губах.

Девочка немного нахмурилась и спросила:

– А ты из какой школы?

– Номер четыре в Василевске.

– О, кто пожаловал в нашу глушь.

Она сорвалась с места и побежала дальше к своей подружке. Если бы я ответил ей и кинул в нее снежок, я мог бы познакомиться с ними. Девочка мне понравилась, я уже готов был набрать в руки боеприпасов, чтобы атаковать ее со спины, но она успела добежать до своей подружки и они вместе смеялись, наверное, надо мной, поэтому я не стал делать этого.

– Наденька, ну осторожнее же надо! – услышал я мужской голос. Неподалеку стоял дядька в нелепом лыжном костюме, который запоздало спохватился о том, что его дочка швырнула в меня снегом. Он замер посреди сугроба недалеко от тропинки, чтобы не мешать никому пройти. Мужик был совершенно нелепого вида, мялся с ноги на ногу и, когда я на него посмотрел, виновато мне улыбнулся, будто бы среди нас двоих взрослым был я.

С именем Надя у меня остались неприятные ассоциации, но они не испортили впечатление об этой девочке. Я думал о ней весь вечер и жалел, что не успел рассмотреть как следует ее лицо. Вот если бы у меня получилось разозлиться на нее в тот момент, я мог бы повалить ее в снег, пускай она даже бы посчитала меня чокнутым. В Зарницком жило около восьми тысяч человек, это казалось много, но в то же время я знал, что не так уж, и, скорее всего, я встречу ее снова. Тем более она, должно быть, жила неподалеку.

Еще несколько дней я гулял около леса, вглядываясь в прохожих, но ни Надя, ни ее подруга, ни даже ее папа мне не встречались. Поэтому я вернулся к своему первоначальному плану и пошел в библиотеку узнавать про зорьку. За книжками я просидел весь день, у меня даже заболели глаза. Это была какая-то странная боль, картинки в моем поле зрения покрылись размытыми пятнами, будто бы экран телевизора облили водой. Голова разболелась, но через четверть часа все закончилось.

В библиотеке я успел выяснить, что зорька имела несколько имен. Кроме малиновки, она носила еще и свое официальное название – зарянка. На зиму она улетала в теплые страны, а это означало, что до весны мне было совсем нечем заняться.

Глава 3. Метка дьявола

Новый год прошел неинтересно, мы отмечали у подруги бабы Таси, тоже бабки. К ней на праздник приехали сын, сноха и их ребенок, но ему было пятнадцать, и он не хотел со мной общаться. Он пальцем нарисовал на моей тарелке в майонезе слово «додик». В каникулы баба Тася все гнала меня на улицу, говорила, что мне нужно двигаться и дышать воздухом, но я не понимал зачем. Я же не собирался становиться спортсменом. Иногда меня веселил Толик-Алкоголик, я совсем перестал его бояться и периодически намеренно к нему подходил с какой-нибудь совершенно бессмысленной фразой в ожидании того, как он за нее зацепится. Особенно я любил, когда он матерился или сыпал пошлости. Немногие взрослые позволяли себе подобное при мне.

Например, однажды, когда уже стемнело, а дядя Виталик все не забирал его, я спросил:

– Тебя, наверное, в подъезд завести нужно?

– Скажем дружно: «Нахер нужно!», – тут же ответил он, правда еще более невежливо. Это фраза запомнилась мне, и каждый раз, когда баба Тася говорила, что мне нужно погулять или съесть суп, я мысленно повторял ее, хотя еще не решался произносить вслух. Я был в восторге от Толика-Алкоголика, мне казалось, что он больше всех в мире знает присказок и прибауток. У меня появилось ощущение, что мы с ним подружились, хотя я не был до конца уверен, что он узнает меня.

Со старой школой и друзьями я простился легко. От моей жизни в Василевске и так ничего не осталось, я ни за что оттуда не держался. Скучал я разве что по тете Ире.

В каникулы баба Тася водила познакомить меня с учительницей, я знал, куда мне идти, поэтому она не стала провожать меня. Когда я спустился вниз, Толика-Алкоголика уже вывезли на улицу. Вокруг никого не было видно, но на всякий случай я решил оглядеться, чтобы убедиться в этом, и смело перекинуться с моим другом-колясочником парочкой фраз. Вдруг я увидел, что около ступенек чуть лежит зажигалка, заметенная снегом. Мне стало интересно, и я поднял ее. Она оказалась бензиновой, уже потертой, но с виду рабочей. На ее корпусе были нарисованы олимпийские круги. Такими вещами не разбрасываются, ее явно кто-то обронил, доставая ключи. Я чиркнул пальцем по колесику, и появился огонек с чуточку масляным запахом.

– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось, – сказал Толик-Алкоголик, будто бы узнав о моих намерениях. Я положил зажигалку в карман. Когда я обернулся, он уже снова требовал принести ему «жрать» и никаких жизненных советов мне не давал.

В школе учительница сразу представила меня классу. Она говорила, будто бы тут я найду себе не только друзей, но еще и поддержку, поэтому я понял, что она уже все заранее разузнала про мою жизнь. Ее звали Марина Васильевна, ее волосы походили на парик, и одевалась она как бабка, хотя и не казалась старой. Она рассказала всем, что у меня скоро день рождения и пожелала, чтобы к этому времени я уже успел найти себе друзей, которых бы пригласил в гости. Каждый в классе вставал и представлялся мне, но их было слишком много, поэтому я никого не запоминал. Все они странно на меня смотрели, и никто мне не приглянулся.

На перемене ко мне подошел Зубков, высокий мальчик с обиженным лицом.

– А что это у тебя? – он ткнул розовым пальцем мне в щеку. Я сразу понял, о чем он спрашивает, хотя уже давно не вспоминал о родинках на моем лице. В Василевске у меня редко появлялись новые знакомые, а все старые уже давным-давно спросили о них. Мою левую щеку украшали четыре симметричных родинки, каждая из них была не больше спичечной головки, но они все равно привлекали внимание своим расположением, вместе они будто бы ложились по углам ромба или креста. Как-то мы с Даней даже мерили линейкой расстояние между родинками, выходила погрешность в несколько миллиметров, но все равно результаты казались чудесными. Из-за них в моей прошлой школе у меня была кличка Четверка, и каждый раз, когда мне ставили аналогичную оценку, весь класс хихикал.

– Родинки, – остроумный ответ не лез мне в голову.

– Да ты пятнистый.

– Как оспа.

Несколько ребят посмеялись, а некоторые посмотрели на меня с неодобрением.

– А ты что, болел ею? – послышался новый хиленький голос, и я не смог распознать, смеялся он надо мной или правда был глуповатым.

– Не болел он, – авторитетно сказала девочка, чью фамилию я сразу запомнил – Лабода.

Она понизила голос до шепота:

– Может быть, у него метка дьявола. Я слышала, он может оставлять свои отметины.

– Какая чушь, – возмутилась девочка с толстой косой.

– Это что, он печать свою ставит, что ли? – залился смехом мальчик, чью фамилию я тоже не запомнил.

– Помолчи, Гончаров. Это следы его когтистой руки. Или даже копыта.

Мне казалось, что большинству не понравилась фантазия Лабоды, однако вскоре ко мне прицепилось новое прозвище – Меченый. Я все боялся, что оно может незаметно трансформироваться в Моченого.

Потом меня звали покидать мяч после уроков в зале, просили больше рассказать о себе, спрашивали, какие песни я слышал. Я не волновался насчет нашего знакомства, но вся перспектива общения с ними казалась мне тусклой и бессмысленной, поэтому я не принимал приглашения, а о себе говорил неохотно. У меня сложился образ любимого бабушкиного внука, потому что я всем повторял, будто мне нужно ей помочь, а большинство историй сводил к ней, никому не хотелось долго слушать про стариков.

За день привыкнув к раздражающему вниманию, я вообразил, что кто-то обязательно захочет пройтись со мной, потому что мой дом мог оказаться кому-то по пути. Но это вышло не так, из трехэтажного мокрого кирпичного здания я вышел один. Школа походила на старый форт или остатки крепости. Вокруг она была обнесена металлическим забором из спаянных прутьев, он вызывал у меня ассоциации с коваными воротами замков. Поэтому вместо коробки ржавого цвета с потрескавшимся асфальтом вокруг я смог представить нечто сказочное. Мне даже захотелось с кем-то поделиться моим видением, но была опасность, что мой рассказ не пройдет бесследно, и я мог оказаться вовлеченным в дружбу с этими незнакомыми людьми.

Я пошел по направлению к своему дому. Взглядом я наткнулся на разбросанные окурки под козырьком подъезда. Видимо, вчера около него сидела пьяная компания, либо кто-то один очень сильно нервничал, ожидая чего-то у дома. Козырек подъезда защищал их от моросящего снега. Рядом с ним никого не было, я несколько раз оглянулся по сторонам, подбежал и сгреб охапку бесхозных бычков. Я выбрал самый большой среди них и поджег его своей новой находкой. После первой затяжки по телу пробежала дрожь, все сосудики напряглись.

Издалека я увидел, как со стороны школы идет мальчик с рюкзаком. Он вел пальцем по заборчику вдоль дома и сметал с него небольшие сугробики. Снег скопился на его меховой шапке и слепил волоски воротника зеленого пальто. Я не стал тушить сигарету, мы были с ним одного возраста, хотя он мог и рассказать учительнице, если бы оказался из моего класса. Он все приближался, шел будто намеренно ко мне, но я до последнего успокаивал себя, что он просто живет в этом подъезде. Но мальчик остановился, смотря прямо на меня.

– О, так это ты, Меченый, а я тебя в куртке не узнал. А ты меня узнал, да?

Его лицо казалось мне знакомым, но за день в школе я не успел выучить весь класс достаточно хорошо, чтобы определить, кто это, в уличной одежде. Его бледное лицо и в январе было усыпано веснушками, я подумал, что он рыжий, но заметил клок черных волос, вылезающих из-под шапки. Темные глаза казались смешливыми, хотя он и не улыбался, а по-дебильному трогал языком дырку между передними зубами.

– Я тебя не узнал, и меня зовут Гриша.

– Да, мне не нравится, что тебя Меченым прозвали, просто мы сейчас как раз с чуваками после школы обсуждали тебя, и все так называли, и приелось. В общем, короче, у меня есть друг, то есть у моего брата, его называют Арбалетчиком. Так это потому, что у парня реально есть арбалет и он из него стреляет по мишеням. Это понятно, да, откуда такое погонялово, это прикольно, нормально. А у меня в началке был позывной Синяк, так это из-за фамилии дали, но это же тупо по фамилии только, да? Я даже дрался, чтобы меня так не называли, что тогда вообще стебно вышло, типа из-за этого мне реально можно было такое погонялово дать, когда мне вмазывали и оставляли синяки. Но потом не называли. И вот Меченый – это тоже дебилоидно, только по родинкам, ладно бы шрамы там, и ты их сам поставил.

Я немного оцепенел от потока слов, который он выдал о моей кличке, даже я столько не надумал. Иногда мне нравилось зацепиться языками с кем-то, нести околесицу, но в последнее время мысли стопорились и не успевали развиться.

– Вы обсуждали меня после школы, и ты мне про это говоришь?

– Так не всем же классом, не собрание какое-то. Это типа вообще случайно получилось, типа в раздевалке нас было много, а ты уже ушел, и вот мы и говорили. А чего ты сам, что ли, не стал бы обсуждать, да?

– Ты так и не сказал, как тебя зовут.

– А, так я же фамилию свою сказал вроде, когда тебе говорил про погонялово.

– Не сказал. Синяков, что ли?

– Не, такая не существует, наверное. Синюгин Боря. Твоя фамилия Нещадный, странно как звучит, типа как Горький.

– Нещадимов, она не похожа на писательскую.

– А почему не похожа, мог бы быть такой Григорий Нещадимов, поэт, значит, какой-нибудь. У меня сестра поэзию любит, все читает, учит стихи наизусть. Мамка говорит математику подтягивать, она девятый класс заканчивает, скоро поступать, а та хочет только всякую лирику сочинять. А ты не боишься гепатитом заразиться?

Бычок давно догорел, но я все еще сжимал в пальцах, приподняв руку, будто собираясь кинуться им в Борю. Но пока не хотелось этого делать: несмотря на свою говорливость, он мне скорее понравился.

– Через сигарету не заразишься. Тем более она с фильтром.

Я знал, что фильтр не имеет никакого отношения к тому, может ли сигарета стать разносчиком инфекции или нет, скорее мне хотелось проверить его.

– Думаешь, нормально? У моего деда и дяди просто гепатит был, правда, из-за того, что они много пили.

Он взял еще один бычок с земли, который не попал мне в руку. Я по-настоящему, по-взрослому поднес зажигалку к его сигарете и от того же огня поджег себе новый.

– Это что, «Зиппо»? Охренеть, откуда у тебя? У нас машина есть, можно будет бензином наполнять.

– А мне мой папа подарил. Сказал, уже можно, – моя ложь вышла как-то само собой, и я приготовил себя к тому, что теперь мне придется придумывать своего отца. Тем более мне казалось, что было бы здорово, если бы у меня оказался папа, который бы считал меня уже достаточно взрослым. Боря явно впечатлился.

– Ладно, пойдем ко мне, у меня брат сейчас на работе, а потом просмотр будет устраивать, так что вернется поздно и пьяный, может не заметить пропажу пачки.

Мы докурили до фильтров и двинулись в сторону его дома. Оказалось, что это был не его подъезд, он намеренно шел ко мне. Когда мы уже прошли поворот к моему дому, я вдруг понял, что не планировал дружить с одноклассниками, но раз это само собой выходило, я решил ничего не менять.

– А что это еще за просмотр, на который пойдет твой брат? Это далеко?

– Не, у них тут сквот на краю города. Короче, у моего брата, его Дима зовут, свое дело есть. Они типа копили деньги с друзьями, скинулись и купили видеомагнитофон, прикинь. И они по вечерам показывают за деньги фильмы по кассетам, соответственно, подбухивают под кино и с девочками общаются. Но это не всегда, иногда даже у них все цивильно проходит, смотря кого приведут. Сам он комса, но это он чтобы на работе легче было, а то он на наш завод пашет. Но никто его не палит, да, всем кино нравится.

В Василевске я часто рассматривал кассеты в магазине электроники, поэтому я теперь окончательно не жалел, что пошел.

– И ты тоже смотрел фильмы по кассетам?

– В их гадюшник он меня не пускает, но как-то Дима принес магнитофон к нам. Обычно он хранится у его друга, но тот уезжал куда-то на пару дней, а видак, как ты понимаешь, стремно оставлять в квартире с престарелыми родителями, поэтому Дима взял подержать его у нас. И тогда он показывал фильмы мне и нашим сестрам, похвастаться хотел, видать. Он вообще помешался на магнитофоне, ездит в город, все ищет новые кассеты. Он столько денег в них вгрохал, и я теперь не уверен, что просмотры их окупают. А может, и есть выгода, не знаю.

– А чего, у тебя и брат и сестры есть?

– Два брата и две сестры, нас всего пятеро. Хотя Даша говорит, что у нее был брат-близнец, погибший типа в роддоме, но я думаю, она врет, чтобы казаться загадочнее. Значит, Дима, ему девятнадцать, это который с видеомагнитофоном, он все обещает съехать от нас, но не делает, хотя часто ночует у друзей. Мы с ним в одной комнате живем, еще там Ваня, но ему семь, он самый младший у нас, только в первый класс пошел. С ним я нормально общаюсь, он резвый такой, но на место можно поставить. И две сестры, Даша, ей пятнадцать, она должна школу закончить в этом году, но думает пойти в десятый класс, она дура, конечно, немного. И Наташа, ей девять лет, она картавит жутко капец, может, у нее что-то неправильно с зубами, не знаю, только она картавит. А, ну и мама с папой, они оба тоже на заводе работают.

Боря жил в таком же девятиэтажном здании, как я, и тоже на седьмом этаже, только в другой стороне. Квартира у него была трехкомнатная, но не очень большая. В прихожей нас встретила собака, спаниель с черными ушами и каким-то обалделым взглядом, будто бы она впервые попала в эту квартиру.

– Привет-привет, Сабина, соскучилась, моя девочка. Это Гриша, не сожри его, – Боря стал гладить ее по висячим ушам и хлопать по спине. Собака была суетливой и будто несчастной, поэтому мне не показалось, что она может меня сожрать.

Из комнаты к нам вылетела девочка на несколько лет старше нас в черных леггинсах, которые блестели на ней, как шкурка тюленя.

– Борис! Это почему я отводила Ваню в бассейн после школы?! Это ты сегодня должен был его вести! У меня сочинение на завтра!

– Да у тебя все каникулы были, чтобы написать это сочинение, я, что ли, виноват, что ты его сегодня пишешь, а?

– Все каникулы я книгу читала, чтобы его написать!

С кухни с чашкой в руках вышла еще одна девочка, похожая на свою сестру, у них у обеих свисали черные пушистые волосы и длинные носы, только вторая была значительно младше.

– А я слышала, как мама сказала Даше вести Ваню, так что и правильно, что он не повел! – девочка действительно ужасно картавила, видимо, это была Наташа.

– Вот! Слышала, да?! Я вот тоже это с утра слышал, тебе она сказала, так что нечего гундеть!

– Обалдела, что ли?! – взвизгнула Даша, – Я тебе с математикой помогала перед Новым годом, а ты теперь не на моей стороне?

– А как ты ей помогала, если у тебя у самой тройка и по алгебре, и по геометрии, а?

– Я просто слышала, вот и говорю!

– Страна тебе этого не забудет!

Борис взял чашку из рук Наташи и сделал большой глоток. Ее глаза округлились, и она принялась отбирать ее у него обратно, но тот без боя вернул тару уже пустой.

– Проболел половину каникул, а теперь пьешь из кружки Наташи, обалдел совсем! – Даша вступила в новый бой.

– Я вообще все маме расскажу! И то, что ты Ваньку не отвел, тоже!

– Так сама же говорила, что слышала, что это Даха должна была вести!

– Еще раз так меня назовешь, и полжизни по врачам будешь ходить!

Никто из них совершенно не обращал на меня внимания. Я не почувствовал себя лишним, мне нравилось смотреть за этим спектаклем, хотя и чудилось, что и я мог запросто стать его участником. Но я решил попробовать прервать их.

– Привет, меня Гриша зовут, я одноклассник его.

– А, да, это мой друг.

Только тогда обе девочки сфокусировали на мне взгляд. Даша глянула на мою левую щеку и отвернулась, а Наташа посмотрела мне ровно в глаза.

– Добрый совет тебе, Гриша: найди себе другого друга, – сказала Даша и ушла обратно в комнату.

– А я только чай грела, там чайник горячий, налей себе, – голос Наташи снова смягчился, видимо, она росла меньшей стервой, чем старшая сестра, и если бы Борис не атаковал ее кружку, она бы продолжала бы быть милой.

– Отличненько! А теперь иди в комнату, уроки делай или в куклы играй, не знаю, чем ты там занимаешься.

– Я не играю в куклы, – авторитетно заявила Наташа и ушла вслед за Дашей.

Мы налили себе чай в когда-то белые кружки, керамика которых со временем приняла сероватый оттенок, и пошли в его комнату. Собака заметалась по коридору между дверьми и в итоге зашла вместе с нами.

Все кровати были завалены вещами, но по стопкам учебников на тумбочке я понял, какая принадлежала кому. Боря стал рыться в карманах одежды на чужой кровати и вытащил из джинсов пачку сигарет.

– Пошли на балкон, и папа, и мама курят прямо дома, так что можно тут.

Балкон оказался не застекленным, но он все равно был захламлен вещами, которые мог завалить снег без ущерба. Я протиснулся в свободный уголок и оперся на стопку банок, прикрытых старой клеенкой. Куртку я оставил в прихожей, мне было холодно, но казалось, что Боре совсем нет, поэтому и я постарался расправить плечи.

– Нормальные сигареты, мне Дима в семь лет дал попробовать, постебался надо мной так, а с тех пор больше не дает.

Этот его брат заранее пугал меня, и я испытывал перед ним трепетное уважение.

– Надеюсь, он правда не заметит пачку.

– Да все равно на него. Ему вообще, может, и не жалко. А что, у тебя отец в разводе был? Нам училка сказала, ты с бабкой живешь, чего не с ним?

Боря выдохнул дым прямо мне в лицо, я думал, он смеется надо мной, но его взгляд оказался кристально чистым и внимательным. Я молчал, а он ждал, несмотря на его говорливость, он это умел. Мне нужно было придумать своего отца, это не должно было составлять труда, но мои мысли застопорились.

– На самом деле зажигалку я нашел, – зачем-то во всем сознался я. Честно признаться, это был один из последних случаев в моей жизни, когда я обличал свою ложь, не будучи застуканным на ней. Знал бы – использовал этот прием с большим умом на более значимые вещи.

– И чего? С отцом-то что?

Казалось, его не волновало, врал я или нет, ему хотелось докопаться до сути моей истории.

– Я не знаю, – честно признался я, – У меня его нет. Мое отчество Ильич, у мамы какая-то своя шутка была, она говорила, что мой отец – отец всему пролетариату. Короче, в честь Ленина у меня отчество, а может, и правда его Илья звали. Я не видел отца никогда. Поэтому и с бабой Тасей живу. Еще у меня есть дед, но он сидит за воровство, а остальные родственники дальние. Про то, что он в тюрьме, баба Тася сказала не говорить никому лишнему, но ведь это так и есть.

– Фига себе, в тюрьме прямо. Моего отца только в ОВД за пьянство возили. Он, короче, много бухает, но не слишком. Это он там сваркой на заводе занимается, а мама – она инженер там, и короче он один раз напился и порвал ее чертежи. А она в милицию позвонила, вот смеху было. Его, значит, забрали, но затем отпустили на следующий день. Потом они вдвоем с мамой сидели над этими чертежами каждый вечер после работы. А потом, как закончили, оба так ужрались. А как умерла твоя мама?

Боря будто бы вовсе не боялся слов. Он живо рассказывал про свою семью, будто не сомневался, что мне может быть это неинтересно или я могу осудить его родителей, его не ставили в замешательство и личные вопросы.

– Не знаю, как точно, в больнице. У нее рак был. Хотя она умерла не старой. Но я не знаю, прямо как на самом деле. То есть мне не сказали, только то, что умерла. Как от него умирают, сердце, что ли, останавливается? Там еще метастазы были, вроде в мозге, я слышал. Но там с головой правда что-то было. Судороги, они от мозга идут. Может, из-за мозга и умерла. Я не знаю, можно же как-то это сделать?

Горло постепенно наполнялось ватой, а голос дрожал, он казался мне каким-то девчачьим, и я очень боялся расплакаться.

– Инсульт, может.

– Может. Ну или просто от рака, от него же умирают. Может, все перестает работать в какой-то момент. В общем, она в больнице была, с ней там никого не было. А мне, может, надо было быть. Можно же было бы как-то пробраться в больницу, так наверняка кто-то делал. То есть, когда я накануне вечером с ней говорил, она не казалась мне прямо умирающей, понимаешь?

Вата в горле, в глазах, будто бы даже под кожей щек все-таки намокла и прорвалась, и я действительно расплакался. Когда я не смог себя сдерживать, я неожиданно перестал переживать о том, что подумает обо мне мой новый друг. Боря достал еще сигарету, вынул из моего кармана зажигалку и подкурил. Когда ее кончик заблестел огоньком, он передал ее мне. Я плакал и выдыхал дым, и даже сквозь свою боль я успевал подумать, какой я взрослый. Вот моего горя хватало на то, чтобы я не переживал о мнении малознакомого, но понравившегося мне одноклассника, а мысли о внешней зрелости все-таки просачивались.

Боря пытался меня утешить, говорил о сочувствии и рассказывал истории о своих родственниках, я слушал его вполуха. Когда я уже начал успокаиваться, сидя на холодном полу, Боря стоял и скидывал пепел со своей сигареты на улицу. Он смотрел куда-то вдаль между домами, рыскал взглядом по многоэтажкам. Вдруг он вздрогнул, затушил сигарету и резко присел рядом со мной.

– Димка идет.

Это меня отрезвило, отчего-то я тут же представил, как этот Димка спускает меня, нежеланного гостя в своей комнате, прямо с седьмого этажа. Мы ползком выбрались с балкона, Боря всунул мне начатую пачку, дал время надеть ботинки и открыл передо мной дверь. Куртку и шапку я натягивал уже в лифте.

У подъезда я встретил Димку. Его длинные волосы прятались под шарфом, за такую прическу в Василевске его могли и побить. Рядом с ним терлась девица без шапки и в тонких колготках. У меня не было сомнений, что это он, так как я успел услышать отрывок из разговора.

– Сабину возьмем и вернемся. Она будет тебя согревать во время просмотра. Да не стесняйся, пойдем вместе зайдем, там только мелкие, выпьешь чаю или кофе, и сразу вернемся.

Они еще над чем-то смеялись, хотя вроде бы ничего веселого и не говорили. Я пробежал мимо них, будто бы они тоже могли меня узнать, и направился к дому. По пути я мучился, что баба Тася учует запах сигарет, и все думал, как бы от него избавиться. Иногда Толику-Алкоголику на улицу давали с собой еду в железной эмалированной миске, как хорошему песику. Обычно он съедал ее в первые полчаса, но я понадеялся на удачу, так как других вариантов у меня не было. Но она оказалась не на моей стороне, сегодня его забрали рано, я еще видел следы от коляски на налетевшем под крышу подъезда снегу. Мне не хотелось, чтобы баба Тася ругалась, но это волновало меня не слишком сильно. Поэтому я не стал думать дальше над решением своей проблемы, поел немного снега, подождал, пока он растает в моем рту, чтобы прополоскать горло, и пошел в дом.

Пока я снимал куртку, она прошла мимо с тазом с мокрым бельем в руках. Я понадеялся, что баба Тася пройдёт на балкон, но она замерла возле меня.

– Сигаретами пахнет, – утвердила она.

Я пошел в комнату, и когда баба Тася возвращалась с балкона, она остановилась в дверях.

– Можно влиться в новую компанию, и не поддаваясь дурному влиянию.

Она покачала головой и пошла дальше. Никакого дурного влияния на меня не оказывали, это все была воля случая и немного моя. Я даже не чувствовал облегчения от ее ухода, потому что ожидал большей нервотрепки. Но во время ужина она все-таки снова вернулась к этой теме. Она только доела гречку с сосисками, и когда ее тарелка осталась пустой, она с читаемым драматизмом положила в нее вилку.

– Спортом никаким не занимаешься. В той школе учился тяп-ляп. Всего двенадцать лет, а уже сигареты куришь. Разве так можно вырасти приличным человеком?

Утром я слушал, как по радио девочка рассказывала про своего деда, ветерана войны. Он был настоящим героем. И она не упоминала, кем он слыл в школе. Я вот тоже, может быть, мог бы защищать родину, без лишней гордости я бы видел себя обезвреживающим мины. Или летящим на Марс. Казалось, что во мне есть потенциал совершить поступок с риском для жизни и благими намерениями. Я не знал, какой конкретно, но я представлял, как обо мне станут говорить по радио, может быть, не только дети, но и взрослые, а баба Тася будет слушать это и жалеть о своих словах, что из меня не вырастет ничего приличного.

Самое интересное для меня было то, что я никогда и не считал себя особенно плохим.

На следующий день в школе я боялся, что Боря засмеет меня за вчерашние слезы. Было обидно, оттого как я так раскис, мы могли бы стать хорошими друзьями. Мне не хотелось разговаривать с ним перед уроком, поэтому я гулял по холлу, дожидаясь, когда останется одна минута до звонка. Вдоль стены стояли шкафы со стеклянными дверями, за которыми прятались у всех на виду дипломы, медали и даже кубки отличившихся учеников школы номер два города Зарницкого. В городе их всего числилось две, и «вторая» в этом случае означало «последняя».

К одной из витрин, самой скучной, где были только грамоты и никакого золота и серебра, подошли учительница и темноволосая девочка в очках. Я ее сразу узнал, несмотря на то, что там, в лесу, Надя была без очков и в шапке. Казалось, будто бы она снова попала снежком мне в лицо, потому что я весь словно онемел.

– Папа достал для меня книгу про русскую живопись. Когда я буду взрослой, я хочу изучать искусство и работать в Третьяковской галерее.

Учительница растерянно кивала ей, открывая дверцу витрины, будто бы не понимала, как реагировать на речь настолько образцового ребенка.

– Думаете, то, что я пишу хорошо сочинения, может мне пригодиться в этом?

– Конечно, ты – большая умница.

Надя напрашивалась на похвалу, она внимательно смотрела на учительницу, будто ожидая продолжения. Она водрузила грамоту на полку, женщина потрепала ее по плечу, и они обе направились в сторону классных кабинетов. Я подбежал к витрине и на дипломе с поздравлением в победе на конкурсе сочинений прочитал ее данные – Ларионова Надежда, шестой «А». Несмотря на то, что было не так много вариантов школ, в которых она могла бы учиться, мне это казалось невероятным совпадением. Мне думалось, будто бы девочка старше меня, но я сам учился в шестом классе, только под буквой «В».

Новость о том, что я нашел Надю, меня взбудоражила, мне, как дураку, без причины стало весело. Мне даже необязательно было бы самому знакомиться с ней, школа и так бы рано или поздно свела нас вместе на каком-нибудь мероприятии. В Василевске у меня было несколько неблизких подруг-девочек, но они не волновали меня, а теперь я даже позабыл о том, что Боря Синюгин надо мной может смеяться.