Текст книги "Меньше воздуха"

– Меченый чуть не опоздал, – послышался шепот, когда я забегал в класс. Я резко обернулся и посмотрел на девочку, которая это сказала, и она отвела взгляд. Дурацкая кличка теперь тоже меня больше не волновала.

На уроке биологии мы конспектировали параграф. Буквы бездумно переносились с учебника ко мне в тетрадь, голосеменные растения не увлекли меня. Мой почерк был аккуратным, мама гордилась им, она говорила, что сама пишет, как человек, перенесший три инсульта. Оттого что мама любила его, я и сам с радостью смотрел на аккуратно выведенные буковки и воображал, как меня попросят заполнить грамоты, и я буду выводить «Ларионова Надежда» на них, а потом они окажутся у нее над кроватью дома.

Незаметно для себя я уже дописывал вторую страницу, как вдруг прямо мне в щеку прилетел комок свернутой бумажки, и отчего-то это оказалось куда неприятнее, чем снежок. Он запутался в моем галстуке, мне долго пришлось его стряхивать с себя, чтобы он не упал мне за шиворот. Пока я боролся с ним, мои одноклассники уже начинали посматривать на меня, поэтому теперь я точно не мог отступиться, хотя и предполагал, что в записке может быть какая-то насмешка. Когда я развернул бумажку, на ней еще более корявыми, чем мамины, большими буквами было написано: «привет». Я обернулся, сзади меня за две парты сидел Боря, он мне помахал.

На перемене Боря Синюгин подошел ко мне.

– Ты, короче, садись со мной на истории, я с Артемом сидел, но он хочет с Андреем быть за партой. А я дружу с ними обоими, но пока мы в ссоре. И пошли они, да? Ты же взял их, да? Я принес зубную пасту, мне Димка сам рассказывал, что он в школе ее с собой таскал, чтобы не запалили с сигаретами, ты тоже потом носи, если у меня закончится. После уроков пойдем покурим, и я тебе сквот покажу, туда можно залезть через окно. Это типа бывшее здание кинотеатра. У нас был кинотеатр «Родина» в Зарницком, но его шесть лет назад закрыли. Может, ты знаешь, у тебя же здесь бабушка и тогда жила, да? Только надо будет перед этим Ваньку быстро довести до нашего двора.

Боря и не думал надо мной смеяться и как-то очень скоро втянул меня в ход своей жизни.

Через две недели у меня был день рождения, который я уже встречал вместе с ним у меня дома. Баба Тася напекла пирогов с яблочным вареньем, которое она как очумелая варила весь сентябрь. Она была подозрительно добродушной, подарила мне денег и предлагала позвонить моим друзьям из Василевска, может быть, кого-то смогли бы привезти родители на праздник. Но они мне были не нужны, поэтому я позвал одного Борю, а на деньги мы накупили сигарет, которые называли запасами на зиму. Я думал потратить их или подкопить на что-то более значимое, но велосипед у меня уже был, мамы не было, а книжки я мог бы взять и в библиотеке.

Мне хотелось поразить Надю своими знаниями про искусство, поэтому я зачитывался книгами по этой теме и сквозь скуку старался разбудить в себе интерес к ней, не пропускал ни слова. Вскоре я всем сердцем полюбил Врубеля и немного влюбился в Серебрякову. О своем увлечении я особенно не распространялся, потому что вряд ли кто-то, кроме Нади, смог бы это оценить. Отчего-то я скрывал это и от бабы Таси, и когда она спрашивала меня, что я там читаю в библиотеке так долго, я отвечал ей, что про войну.

После моего дня рождения баба Тася подошла ко мне.

– Федор и Соня, родители твоего друга, законченные алкоголики. Может, тебе стоит лучше выбирать друзей.

Баба Тася прожила в Зарницком всю жизнь, поэтому знала весь город на несколько поколений назад. Но я знал настоящего обезумевшего алкоголика, Толика, для него-то на самом деле все закончилось. День состоял не просто из поисков еды, которые согласно охотничьим инстинктам, могли увлечь, а из непрекращаемых призывов пожрать. Родители Бори казались не такими, у них была работа, они пили много, но когда я их видел, они почти всегда выглядели скорее веселыми, легкими, чем злобными алкоголиками с улиц. Баба Тася оказалась снова неправа, и после этого я окончательно перестал ее слушать.

А Боря Синюгин стал моим самым лучшим другом, и, несмотря на то, что баба Тася боялась, что он потащит меня на дно, он был моим спасательным кругом из болота отчуждения, в которое я себя загонял после смерти мамы.

Глава 4. Княжна Тараканова

Несколько раз в год мы с бабой Тасей посещали кладбище, все лето она пыталась найти для меня работу на ее садовом участке, и изредка я ходил с ней в магазин, чтобы донести сумки. Уличные контакты на этом заканчивались, а домашние казались еще безличнее. Каждый занимался своим делом, не нужно было идти бок о бок и ориентироваться на другого. Иногда баба Тася говорила о том, что я должен стать нормальным человеком, поэтому она кормила меня три раза в день: она считала, что этого было достаточно, в с остальными аспектами своей жизни я должен разобраться сам.

Выходило по-своему, время после школы я проводил дома у Бори или же вместе с ним лазил по стройке или по лесу. В Зарницком все друг друга знали, поэтому нам постоянно приходилось скрываться по гаражам и подворотням, будто бы мы стали мышами, случайно вырывшими норки на грядке. Нас гоняли, потому что мы были вредителями, мы курили, кидались камнями в автобусы и писали неприличные слова на домах. Ничего особенно плохого мы не делали, мне казалось, что для этого в нас не хватало жестокости, мы просто развлекались, потому что у нас не хватало знаний, чтобы веселиться разумнее. Мы слишком прикипели друг к другу, поэтому несмотря на то, что мы оба периодически вливались в одну мальчишечью компанию в классе, настоящими друзьями мы оставались только друг для друга. Когда Боря был занят, я слушал музыку или читал книги. Надежда поразить Надю Ларионову до сих пор меня не оставила, поэтому я все еще периодически изучал искусство, хотя уже и не был уверен, что она сама им интересуется.

Когда мне было четырнадцать лет, этот случай наконец представился: мы собирались поехать параллельными классами в Москву на экскурсию в Третьяковскую галерею. Нам обещали красивую столицу, приодетую к майским праздникам. Накануне нас с Борей отправили копать грядки. Конечно, он был не обязан пахать на нашем участке, но без возражений принял у бабы Таси лопату. Это было их обоюдное решение, потому что если бы он отказался, она бы не стала настаивать. Участок был большой, много лет назад он слился вместе с соседним ввиду каких-то сложных манипуляций, связанных с родственными взаимоотношениями. Баба Тася красила деревья с одной его стороны, а мы стояли у грядок с противоположной, между нами пролегло расстояние, которое я бы мог назвать даже далеким. Я всаживал лопату в отмерзающую землю, а Боря водил граблями по соседней, уже вспоротой грядке. Иногда я вытягивал из земли червя, чтобы не порубить его лопатой, и кидал в Борю, но вскоре нам обоим это надоело.

– У земли есть червь, – сказал я, откидывая очередного в сторону. Мы придумывали дурацкие рифмы, когда было совсем нечем заняться, и по моей интонации Боря сразу понял, что я начинаю игру.

– У червя есть нерв.

– У нерва есть лев.

– У льва есть гнев.

– Вот это я охерев.

Боря задумался, отставил грабли даже, мне казалось, он решает, как смешнее продолжить наши ассоциации, или просто ищет рифму. Но мысли вели его в другое русло.

– Вот бы нафигачиться после Третьяковки.

– Да нечем.

– А у меня есть одна мыслишка, – она сама ему понравилась, потому что он снова схватился за грабли и стал с особенным усердием разбивать комки.

– Только одна и поместится.

– Не, не, не, она гениальная, достойная похвалы и грамоты. Короче, можно сходить к бабке Зеленухе. Если докопаем быстро, то еще успеем к ней заглянуть.

Бабка Зеленуха была легендой всего Зарницкого, хотя и жила за его пределами. Она слыла ведьмой, женой Лешего и сестрой Кикиморы Болотной, это знали все и многие даже верили. Лет тридцать назад жарким летом случился пожар в деревне Демицы, в котором погорели все дома, кроме одного, где и жила одинокая баба Настя по прозвищу Зеленуха. В деревне погибло четыре человека, как поговаривали, каждый из них был виноват перед ней. Мы все знали их по именам, потому что среди детей ходила страшилка, будто их призраки до сих пор гуляют по лесам вокруг Зарницкого, деревни-то больше нет, только один дом и остался. Егор Миронович, говорят, жениться на ней хотел, одни рассказывали, что он плюнул в нее, когда она отказала, другие – что изнасиловал. Ее соседка Маруся якобы высадила дерево так, чтобы тень падала на ее огород, еще одна, Галина, отравила ее собаку, а маленький Фомка воровал яблоки осенью в ее саду. Мы придумывали истории этих призраков, кто-то ходил с пустой корзиной, кто-то с мертвой собакой, и пугали ими друг друга уже не первое поколение. Меня же ужасало больше следующее: вот умерли эти четверо, и остались в местном фольклоре только их имена и поступки, которые они сделали по отношению к бабке Зеленухе. Вряд ли они считали это особенно значимыми событиями в их жизнях, а может, и они были выдуманы, чтобы выставить бабу Настю ведьмой. Так живешь, а память о тебе останется не о сердце и мозге твоем, а о ноготочке или левой пятке.

Жители Демицев расселились из погорелых домов по Зарницкому, указатель с названием деревни давно убрали, и остался только один-единственный дом бабки Зеленухи. Она не переезжала в город и даже никогда там не появлялась, но все в округе о ней знали, и если и не боялись, то хотя бы испытывали легкий трепет при упоминании ее имени. Вот и мне непроизвольно пришлось сглотнуть, перед тем как отшутиться.

– И чем ты предлагаешь нафигачиться у нее? Волшебными зельями? Кровью первенцев, отданных ей жителями Зарницкого?

Боря засмеялся.

– Она же самогон гонит и приторговывает им. На что ей жить иначе, на одной только картошке с огорода? А ты думал.

О том, что бабка Зеленуха не просто ведьма, но еще и барыга, я не знал.

– Думаешь, продаст? У меня денег нет.

– Да я, короче, подумал, что это плохое как бы дело, да, но нам бутылку только. У нее же распорядок дня деревенского жителя, то есть она рано встает, поздно ложится, и вот мы, короче, как стемнеет, можем попробовать в сарай к ней забраться. Она в нем наверняка его хранит. И мы же не деньги воровать собираемся, так что это ничего ужасного.

– Еще бы предложил убить ее топором.

– Да я тебе говорю, торговать им незаконно вообще. Да и гнать, наверное, тоже. То есть я парюсь по этому поводу, так что иди в жопу, да?

Я осуждал Борю лишь секунду: уже договаривая свою фразу, я не ощущал ни капли вины, потому что согласился с его логикой. Хуже ей не будет, чем если бы она жила по законам. Пугало другое: все-таки это была не просто бабка, а местная ведьма, и хотя я всегда твердо мог сказать, что не верю в мистику, краешек моего подсознания был готов впустить немного предрассудков, несмотря на все убеждения. Теперь это стояло вопросом чести, если бы я отказался, это означало бы, что я струсил перед ней.

– Обнесем ее сарай с заходом солнца. Самое страшное, что может случиться,– она нас проклянет. Или если кроме самогона мы найдем еще прикопанного мальчика, который пытался поступить так же.

– Господи, ты можешь перестать шутить про мертвых детей? Все, погнали.

Мы поменялись с ними лопатой и граблями, и за полчаса закончили с оставшимися грядками. Я знал, что если баба Тася успеет заметить это, она попытается найти новое задание, поэтому как только мы закончили, мы побросали инструменты и побежали к воротам.

– Ба, поем дома! – крикнул я на ходу и скрылся за калиткой раньше, чем она успела разогнуться.

Садовый участок был через небольшой лесок от города, как и дом бабки Зеленухи, только с другой стороны. В принципе все вокруг Зарницкого было через небольшой лесок, такими перебежками можно было добраться и до Парижа. Ее одинокий домик, по слухам, построенный еще в прошлом веке, посерел от сырости, ему не хватало покраски. Только крыша блестела, будто бы политая нефтью. Забор гнил снизу, сверху каждая дощечка была накрыта бутылками, совсем не ведьмовскими, принесенными алкоголиками, упустившими шанс получить копеечку за них после сдачи. Почти весь двор вдоль забора был засажен кустами жасмина, крыжовника и смородины, из-за которых ее владения плохо просматривались. Но ни котлов, ни куриных ножек, ни бородавчатых жаб, ни даже обычных полосатых кошек там замечено не было. Одним летом мы с Борей забирались на дерево на краю леска, чтобы рассмотреть ее двор, но ничего особенно интересного не нашли, кроме пня, обросшего поганками.

Мы остановились напротив забора, пытаясь вглядеться, не ходит ли по двору бабка Зеленуха. Пролетела оса, стрекотали кузнечики, колыхалась нескошенная трава, а больше никакого движения не было. В окошке с настоящими резными ставнями, посеревшими вместе с домом, горел оранжевый свет, безуспешно спрятанный белыми тюлевыми занавесками. Мне казалось, это саван окутал ее дом изнутри, прикрывая еще живые дырочки в нем. Свет и белые кружева вызывали во мне воспоминания о церкви, и это сочетание меня пугало больше, чем ее зелья и проклятия.

Мы забрались обратно в лес, скрылись за деревьями и стали ждать, когда огонек в окошке погаснет. Сами мы закурили наши предпоследние сигареты за сегодняшний день, предусмотрительно оставив парочку для того, чтобы заглушить стресс после ограбления сарая. Мы прикрывали огоньки ладонями, чтобы бабка Зеленуха не следила за нами в ответ.

– Знаешь, почему она больше не баба Настя, а бабка Зеленуха? – зашептал Боря прямо мне на ухо. – Потому что однажды она намазалась болотной тиной и пошла в лес сношаться с Лешим, откуда вернулась, покрытая зелеными пятнами, словно следами от его поцелуев.

Я прекрасно знал эту историю, как и ее альтернативный вариант: после пожара деревенские мужики положили ее в мешок и избили в лесу до зеленых синяков. Эта версия пугала меня больше, хотя и в ее правдивости я не был уверен. Боря рассказал историю про Лешего потому, что в лесу она звучала куда внушительнее. Он постучал по обросшему мхом пню, и мне показалось, будто мокрыми листьями запахло еще сильнее.

– Смотри, у него как будто глаза! Ты это видишь, смотри!

Он тыкал в бугры мха на неровной коре до тех пор, пока я действительно не увидел эти самые глаза. Это было сложно, но вскоре я смог настроиться на его воображение и увидеть пень, как он хотел.

– Тыкай его осторожнее, а то тоже вернешься в город, покрытый зелеными пятнами.

Боря схватил палку с сопливыми коричневыми листьями, готовыми в ближайшие месяцы превратиться в перегной, и ткнул ею меня. Я нашел себе оружие повнушительнее, сук-рогатку с паутинкой между веточек, и у нас затеялась настоящая перепалка. Мы тыкали друг в друга нашими отвратительными мечами, пачкали одежду и лица, а потом Боря вообще стукнул меня этой палкой по рукам до красноты кожи, и мы почти подрались. Ничего серьезного, изваляли друг друга в грязи и палых листьях, и я уже отчетливо представлял разочарованный взгляд бабы Таси и ее ворчание. В лесу мы могли так играться до сих пор, в школе же мы оба старались вести себя серьезнее для учителей и взрослее для наших сверстников.

Пока мы возились, свет в окошке бабы Таси погас. Лес тоже обращался во тьму, у меня был фонарь, только с его помощью мы могли найти дорогу. Для уверенности мы подождали еще минут десять и перелезли через забор. Мы оба спрыгнули ловко и практически бесшумно, бабка Зеленуха могла разве подумать, что тут бегают коты, если они все-таки решаются забраться в ее двор. Боря достал молоток.

– А почему не топор? – зашептал я.

– Задолбал со своей достоевщиной.

– С твоей, не я же это придумал. А думаешь, когда мы долбанем молотком, она не проснется?

– Проснется. Но она же бабка, ей долго сюда идти. Мы схватим самогон и побежим обратно в лес, она не успеет не только нас опознать, но и понять вообще, мы ли это или черти какие. Нормальный план?

Я пожал плечами, другого у нас не было. Я никогда не сбивал замки, да и Боря наверняка тоже, а то бы я обязательно уже знал эту историю, поэтому долбануть нужно было посильнее для надежности. Когда мы свернули к сараю, замка на нем мы не обнаружили, дверь кокетливо приоткрывалась, будто бы и приглашала нас войти.

– Может, уже кто-то самогон скоммуниздил, – сказал Боря.

А мне больше хотелось верить в нашу уникальность, что никому до этого не приходила такая идея, поэтому бабка Зеленуха не запирает сарай. Боря зажег фонарик и спрятал его луч в кулак, чтобы лишний раз не освещать дом. Я потянулся к одной из половинок дверей, она предательски заскрипела, а Боря дал свету фонаря волю и отпустил его.

И тут мы увидели в желтом луче фонарика настоящую ведьму. На столбце из гниющих ящиков сидела старуха с распущенными длинными волосами в тоненькой, прилипающей к телу застиранной ночной рубашке. Ее неказистое тело будто бы сковывали зарастающие суставы, отчего она казалась неестественной и деревянной. Волосы поредели, но сохранили свою пушистость на кончиках, они едва прикрывали череп. В руках ведьма держала самокрутку, а из ее рта валил дым. Ее губы показались мне чересчур яркими и живыми для столь древней старухи, сереющей, как ее дом.

– Пошла вон отсюда, вредители проклятые! – вдруг закричала бабка Зеленуха и обернулась в нашу сторону так быстро, как змея, собирающаяся откусить нам головы. Повторять второй раз было не нужно, Боря выругался, мы сорвались с места и помчались к забору.

– Прошу прощения, – зачем-то крикнул ей я, будто бы это могло ей сделать легче или помирить нас. Мы перепрыгнули через забор, не стесняясь шуметь, и еще бежали по лесу всю дорогу, пока почти перед нами не открылось шоссе. Мы остановились и оба, будто договорившись, склонились пополам, пытаясь наладить свое дыхание и утихомирить взбесившиеся сердца. Я достал нашу пачку сигарет.

– Она нас прокляла! Ты слышал, она сказала о проклятии, да?

– Она сказала, что мы проклятые, а не то, что она собирается как-то колдовать над нашими судьбами.

– А может, мы уже?! И сегодня ночью мы превратимся в жаб, и нас раздавит мусоровоз!

Я почесал лоб, после того, как я увидел ее, я не мог думать ни о чем больше. Баба Тася ходила в косынке, под которой у нее прятались темно-серые волосы, мешающиеся с остатками черных, она была как новенький асфальт. Если она снимала платок, то ее волосы оставались под заколкой, а после душа она надевала полотенце на голову. Я даже не мог припомнить случая, когда я видел ее распущенные волосы или одетой лишь в ночную сорочку. Иногда мне показывалась ее голая шея, но она не казалась такой старой, изъеденной жизнью до огрызочка. Бабка Зеленуха была белая как ее занавески, и огонечек от ее самокрутки горел, как лампочка. Жизнь теплилась и в ее словах; злобная, обиженная, будто бы она хотела прихватить с собой еще парочку детских душ, прежде чем погаснуть. Это могло оказаться глупостями, может быть, она не всегда была такой страшной, все-таки мы застали ее в момент ее одиночества. Тем не менее я думал, что в тот час она могла спокойно засунуть нас в печь, как Баба Яга.

Однако я умел сохранять лицо, какие бы страхи меня ни одолевали.

– Максимум, что может случиться, это то, что она расскажет моей бабке или твоим родителям. Но вряд ли, Зеленуха же в город не выходит и живет одна в деревне.

После этого мне вдруг стало мучительно стыдно, что я нарушил покой старой женщины, решившей перед сном покурить в рубашке в своем же сарае. Может быть, она испугалась еще больше нас, а может, действительно осыпает нас проклятиями. В любом случае, мое лицо оставалось спокойным, и я подкурил две сигареты, для себя и для Бори.

– Ну нахер этот самогон, – сказал он и сплюнул. Боря выпрямился и вдруг рассмеялся, он мог легко избавляться от стресса, как собака, забравшаяся в лужу и отряхивающаяся от грязи. Согнулся от смеха – и вот уже Боря снова был готов к новым приключениям.

Вечер и утро окрасились в неприятный оттенок от нашего поражения. Каким же я героем мог стать, что доказать бабе Тасе, если решил обнести беззащитную бабку на самогон, да еще и испугался ее до чертиков. Я все смотрел на свою бабку, и видел в ней только отпечатки старения, но все еще не окончательного увядания. Да, в ней не было молодости, но и смерть еще не звала ее к себе. А когда-нибудь, может быть, совсем скоро, лет через пять, и она начнет высыхать. Если, конечно, смертельная болезнь, поражающая здоровых людей, не заберет ее раньше.

Баба Тася видела, что я рассматриваю ее, но в ответ только озадачено хмурилась. Утром она подошла ко мне и вручила деньги, больше, чем обычно давала на карманные расходы.

– Держи. Купишь себе чего-нибудь в Москве.

Первым делом я подумал купить пива. Потом я решил, что, может быть, я и правда мог бы приобрести что-нибудь в Москве, но у меня не появлялось никаких желаний. Вот Боря хотел себе швейцарский нож, кассету Наутилусов, попрыгунчик, перчатки, и зачем-то ему понадобился альбом для фотографий. Наверняка он мог бы перечислить еще десяток вещей, которые ему бы хотелось иметь. Я долго думал, ничего не приходило мне в голову, и единственное, что я нашел в своих мыслях, – мне немного нравилась идея иметь фотоаппарат. Но на него мне было не накопить и до конца школы. Да и это желание казалось смутным и неярким, будто бы это не я на самом деле хотел, а подумал, что неплохо было бы мечтать о фотоаппарате, это выглядело как достойное желание.

Я специально вышел пораньше, чтобы поразмыслить над этим вопросом. Если бы я купил нам с Борей пива, у меня бы еще оставались деньги и я все еще мог бы купить себе что-то в Москве или поразмыслить еще раз и сохранить их до появления настоящих желаний. Я постучался к дяде Виталику – в это время он собирался на работу – и вывез в коляске Толика-Алкоголика. Не каждый день, но по возможности я стал вывозить и забирать его с улицы, за что соседи были мне благодарны, особенно тетя Лена. Она говорила:

– Спасибо, Гришка, а то ведь нам еще с ним в квартире ночевать, сил нет никаких.

Я не понимал, что такого плохого было в Толике-Алкоголике, ну разве что им приходилось его мыть. Мне и в четырнадцать лет он казался занятным, даже спустя три года после знакомства мне иногда удавалось выудить из него новую фразочку. За это время он запомнил меня, узнавал и даже называл меня по имени. У меня была цель надрессировать его, чтобы он выучил, кто новый генсек страны, но пока это не увенчалось успехом. Баба Тася говорила, что в психушке, в которой ему и место, часто спрашивают, кто управляет страной и какая сегодня дата. Дни сменяли друг друга, Толик и за своим языком едва мог следить, не то что за календарем, а вот ответ на первый вопрос, мне казалось, я когда-нибудь сумею вдолбить в его разжижающиеся мозги. У меня был оригинальный собственный метод, я им очень гордился, хотя пока он и не имел действия. От одного мужика с улицы я услышал фразочку из народного фольклора в стиле Толика-Алкоголика, только появившуюся позже, чем он пропил свои мозги.

Она звучала так: «На недельку, до второго закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева – будем пить по-прежнему».

Но Толик-Алкоголик не только не хотел ее запоминать, но и злился, видимо, потому, что не понимал ее. Сегодня был день не для тренировок, а для проверки знаний. Закатывая тележку в лифт, я спросил у него:

– Кстати, а кто сейчас стоит во главе страны?

– Не твое собачье дело, – тут же нашелся он. Я не обиделся и даже отдал ему один из своих бутербродов, которые баба Тася дала мне с собой.

– Что же делать, – сказал я, все еще размышляя про деньги.

– А делать нечего, – глубокомысленно поддержал меня Толик.

Надо пить. Я похлопал своего веселого дружка по плечу и помчался по направлению к дому Бори. Алкоголь еще нигде не продавался, но я знал, что Димка торгует им с рук по завышенной цене в своем самодельном кинозале, а иногда и по ночам, особенно отчаявшимся пьянчугам.

Дашка от них съехала, она ушла после девятого класса в техникум в Василевске, и по его окончанию собиралась там и остаться, потому что не хотела работать на заводе, как ее родители и брат. Она по-прежнему писала стихи, но ее ожидала работа бухгалтера. А вот Димка все еще оставался на заводе и жил вместе с семьей, он, в отличие от других детей Синюгиных, никак не изменился.

Дверь мне открыл Ванечка. При виде меня его глаза потемнели, он весь напружинился и выставил руки ребрами ладоней ко мне. Он больше не ходил в бассейн, теперь Ванька занимался карате.

– Мама! – заорал он во все горло, – Он опять пришел, я сейчас его выгоню!

– Я расчесываюсь, Ваня! – послышался хриплый голос Софьи Петровны из ванной комнаты. Отчего-то Ванечка считал меня своим злейшим врагом. Дрался он больно, и уже близился час, когда он мог бы меня перебороть, несмотря на разницу в возрасте. Хорошо, что старшие Синюгины не поддерживали его в ярости, они были даже иногда мне рады, одним ребенком больше, одним меньше в доме, за своими делами они этого даже не замечали.

Мимо меня прошел Боря с зубной щеткой в руках, вовсе не удивленный моим появлением. Он на ходу схватил Ваню и закинул его на диван в комнате родителей.

– Привет, я сейчас быстро, с Сабиной сегодня Наташа погуляла уже.

– У меня есть классная тема, скоро увидишь.

Боря попытался войти в ванную, но был выгнан оттуда с таким же маминым возгласом, только вместо Вани стал Борька. Он пожал плечами и пошел чистить зубы у раковины на кухне.

Я проник в комнату к Боре и Димке. Он завязывал галстук, стоя перед зеркалом.

– Привет, пиво продай мне.

– Ничего я вам не дам, лоботрясам недоделанным. Отстань.

Я достал деньги и протянул ему. Димка действительно никогда просто так не угощал нас пивом, хотя и в первый раз мы попробовали его благодаря нему, когда попросили купить его за наши средства в магазине, где не продавали несовершеннолетним. Он посмотрел на мою протянутую ладошку с деньгами, секунду поколебался, а потом полез под кровать, откуда выудил двухлитровую баклашку.

– Хорошей экскурсии в столицу, малолетка.

Из-за двери показалась голова Наташи с двумя тоненькими косичками.

– Станете, как папа, скоро, – прошептала она и с укором покачала головой. Их отец, Федор Алексеевич, действительно сдавал в последний год и все чаще уходил в запои на целые выходные, но пока что удачно выплывал из них в рабочие будни.

Пока Боря одевался, я провалялся у него на кровати, стараясь никому не мешаться в утренней панике, творившейся в их доме, пока Синюгины собирались на работу и в школу.

По пути к школьному автобусу Боря все тараторил:

– Когда я посмотрел сегодня с утра в окно, знаешь, что я увидел? Черную кошку! Она типа не перебегала мне дорогу, потому что я же стоял на балконе, но она же была там, и как бы считай, что всему дому переходила дорогу, ведь она шляется около него. Думаешь, это может быть связано с тем, что Зеленуха нас прокляла?

– Она нас не проклинала, она вообще даже не пыталась.

– А ты приколись, да, если она на нас разозлилась, и как бы месть сегодня будет, и наш автобус попадет в аварию, и вот из-за нас не только мы погибнем, но и вообще наш класс и даже параллельный.

– Тогда это будет не из-за нас, а из-за бабки Зеленухи, потому что все-таки, согласись, неравноправная месть.

– А если вообще вся Третьяковка обвалится? Типа там стены старые или проводка перегорит. И тогда не только класс, еще и люди в галерее, и даже картины в придачу.

– Ага, и все из-за того, что мы открыли дверь чужого сарая.

– Не, ты не преуменьшай. По сути, да, мы ничего не сделали, как ты и говоришь, просто забрались на чужой участок и заглянули внутрь. Но важны же намерения, что у нас типа было в душе тогда, а было там все хреново.

– За намерения не сажают. Только за неудачные попытки, а это никто не докажет.

Пиво мы решили оставить на обратный путь. У автобуса уже толпились школьники, и я сразу различил Надю Ларионову. Она была выше большинства девочек и ходила в ярко-красной куртке цвета пионерского галстука. Не только ее одежда, но и будто бы природные данные призывали остановить на ней взгляд. Ее губы тронул блеск перламутровой помады, и то ли раньше она никогда не красилась, то ли я обратил внимание на это впервые, а я ведь долгие годы рассматривал ее при любой возможности. Когда нас начали запускать в автобус, я ловко протиснулся за ее спину и занял место за ней.

– Хочешь, я с ней заговорю? Или с подруженцией ее, Бабицкой Олесей, так ее вроде зовут?

– Ага, и чего ты им скажешь?

– Да сейчас разберусь, – Боря уже встал со своего места, чтобы их окликнуть, но я одёрнул его.

– Не смей.

За это время я несколько раз говорил с Надей, но все наши слова были ни о чем. Какой урок у вас сейчас? Тебе говорили, что у тебя странные родинки? Передай всему классу, что математичка заболела. Возьми ключ от раздевалки. Сегодня на концерте выступаешь? Я буду читать стих.

У Нади была компания из девочек, не слишком замкнутая, периодически к ним примыкал кто-то еще, иногда они даже общались с мальчиками. Я бы мог попробовать влиться, но я учился в параллельном классе и все как-то не находилось случая. Тем более, если быть до конца честным перед собой, отчасти мне нравилось наблюдать за ней со стороны, хотя, конечно, и хотелось стать ближе. Недавно я вычислил, что она поссорилась со своей компанией, целый день ходила одна обиженная по школе, это был неплохой шанс. На следующее утро Олеся Бабицкая отбилась от стаи девчонок и приняла сторону Нади, и с тех пор они ходили вместе. Олеся была тихая-тихая, на ее фоне Надя сверкала, как звездочка.

Боря вечно был голодный, ни денег, ни бутербродов ему не положили с собой, поэтому первым же делом мы разделили мою еду, собранную бабой Тасей. Потом долго пялились в окно, смотря на жизнь за пределами Зарницкого. В основном там мелькали бесконечные уже зеленые поля, линии проводов и блеклое серое небо. Иногда мимо пробегали леса и маленькие деревни. Мне было странно видеть особенно их, как там люди занимались своими повседневными делами, копались в огороде, шли на работу, сидели на остановке, в то время как мы вырвались из своего обычного жизненного уклада. Все мы должны были заниматься в школе, я наизусть мог пересказать расписание сегодняшнего дня, но мы катились всем автобусом в Москву. Может быть, со стороны мы и выглядели обычно, дети, ездящие по экскурсиям, не казались новинкой, но для нас это было приключением даже несмотря на то, что несколько месяцев назад на этом же автобусе мы всем классом ездили в театр в Василевске.

Когда мы подъезжали к Москве, Боря увлекся разговором о чемпионате по хоккею с Бубковым за соседним креслом, и я положил голову на переднее сиденье, чтобы прислушаться к Наде и Олесе.