Текст книги "Fuck'ты"

Cumshot

Приехали Алина и Настя, влетев в палату, как на театральную сцену. С букетом бамбука и одной орхидеей. Настя плакала и просила прощения, что не поверила, мы обе ненавидели факты. Улыбка Алины была девственно лучезарной. Хрупкая и мягкая девушка. Ее образ с сайта blowjob.ru никак не соответствовал действительности. Засудить бы этих тварей, которые продали видео!

– Помните слова: «Я просил у Бога сил, он послал нам испытания»! Ты же хотела быть сильной женщиной? – оживила ситуацию Алина.

Так странно, мы все читали Ремарка и имели неплохой шанс стать филологинями. И мечтали выйти замуж, новое поколение, черт возьми! Мы только начинаем верить в сказки и готовы их писать!

– Это ты ее таким умностям научила? – я посмотрела на Настю.

– Сама с виду дура дурой, а тебя разбуди ночью, ты фильмографию Полански расскажешь, а потом озвучишь всех режиссеров итальянского неореализма.

– Я помню, как ты в шесть утра Овидия нам пересказывала.

– Не поверите, мне страшно выходить из больницы. Я просто не знаю, как все это разгребать, а особенно меня пугает надобность общаться с правоохранительными органами. Я не знаю, что им говорить.

* * *

Спустя неделю мне пришлось все рассказать – собрать файлы в отдельные папки, вырванные листы вернуть в секретный талмуд – вспомнить все встречи, слова, каждый миллиграмм спермы, каждое прикосновение, все даты, собрать нашу историю по фактам. В затхлой комнатушке ОВД «Пресня». Машинистка набирала текст откровений. Я не стеснялась в выражениях.

Мои слова входили в том уголовного дела, которое еще не было заведено. В фильмах при допросах предлагают кофе. В Москве разрешают курить. Ты изучаешь распечатанные на черно-белом принтере фотороботы бандитов, ищешь глазами кулер и натыкаешься на заляпанный грязными руками электрический чайник.

Они произносят слово «факт» постоянно – фактическими были обстоятельства дела, все вокруг опирались на те или иные факты, факты причиняли вред. Все было построено на фактах.

Уголовное дело могло быть возбуждено. Почему могло?

Все основано на фактах, без них нельзя открыть уголовное дело, факты определяют положительный иск.

А я говорила о сексе. Это был не допрос. Это было дознание. Для первого у них не нашлось фактов.

Следователь курил. Сильно сжимал сигарету пальцами, прокручивал, перед тем как прикурить, протирал указательным пальцем край пепельницы.

Мне не могли предъявить обвинение в причастности к смерти Марецкого, потому как он был за рулем, и я его не подрезала. А тем временем я имела прямое отношение к его гибели, а он к моему взрослению.

– И что теперь будет?

– Не то что суда, допроса не будет, – угрюмо подумав и выпив дешевого чая, ответил следователь. – Мы второй день тут просто толчем воду в ступе, я даже не знаю, куда ее слова пришивать. Проходит как свидетель ДТП.

Что касательно Киры, то наличие насильственных травм все-таки определило процедуру дознания, на которую была вызвана Гарнидзе, моими стараниями обеспечившая себе четкое алиби.

Как мне рассказали, она держалась сухо и отрешенно. Отвечала на вопросы короткими предложениями, ожидая жалости к собственной персоне после утраты мужа. Фактически случайной.

Следующим в ОВД приехал бывший муж Киры, господин Макеев.

После долгих разбирательств он признался, что в ту ночь у них был долгий разговор. Он был зол и пьян – стремился к вожделенной близости, не в силах перебороть желание. Они переспали. С помощью хитроумных анализов врачи патологоанатомы все-таки нашли следы его спермы на белье Киры, он был неудержимо груб – силой взял ее, со злости и отчаяния, заломив руки за спиной и кинув на диван, спинка которого, жестоко соприкоснувшись с телом, породила гематомы. Это просто была последняя капля, которая подвигла Киру пойти на страшный шаг.

Выдержка из так и невозбужденного уголовного дела:

«Знаете, как мне все надоело. Эльдорадо, шлюхи, одни и те же мысли. А я хочу трахаться. Мне не нужны денежные ротооткрывалки. Мне нужна была моя жена. Кира, моя жена. Я приехал к ней около девяти. По дороге, на Волхонке, меня остановили. Ваши же сотрудники. Я выпал с пассажирского кресла, практически в зубах держа двести долларов, и они меня сопровождали, как будто я чиновник. Чиновник, понимаете? Вам статусы нужны. А я жену хотел трахать и любить. А она вся творческая, вдохновение черпает, унюхиваясь и вмазывая себе покрепче. Она открыла дверь в халате. Это повод. Я начал ее целовать. Она фыркала, потому что не любила алкоголь. Под халатом не было нижнего белья. Она же ждала этого! Готовилась, лобок брила! Чем не повод? Я нагнул ее, прислонив щекой к подоконнику. И мой член проник в нее. Она руками скинула горшки с цветами и несколько подсвечников. Я заломил руки за спиной…» – страшные слова бывшего мужа. В новой России мужья насилуют жен.

– У нас нет фактов, чтобы открывать дело! – прокомментировал начальник PR-службы журналистам, которых взбудоражил столь странный для Москвы поворот событий.

* * *

– Черт возьми, я сейчас уйду отсюда! Я не хочу понимать, зачем ты мне все это рассказываешь?

– Тсс, – я привязала его руки шарфом к кровати. Завязала глаза.

– Нет, малыш, теперь ты меня дослушаешь.

– Что происходит?

– Ничего! Просто мы с тобой общаемся.

Мы пили виски на кладбище
Каждый за свое

Макс не был повинен напрямую, но косвенно он сломал не одну жизнь.

А ведь кто-то из нас по привычной для России нелепости мог быть осужден по статье «Убийство» и получить минимальный срок – семь лет в колонии строгого режима под Оренбургом. Забыв про секс перед убийством и про нашу извращенную любовь к соитию, мы не подумали, что никто не запрещает заниматься сексом перед смертью, люди же умирают во время оргазма. Такие мечты у мужчин.

Да мы и так чуть не переубивали друг друга. Когда у тебя есть деньги, секс и хоть капля власти, спасти твою душу могут только страдания. Когда у тебя есть деньги и кобелиная притягательность, остаются только извращения.

Мой двоюродный дедушка был знаком с Фиделем Кастро. Если бы я придумывала Максу псевдоним – его фамилия была бы Батиста. Cuba!!! Только почему я себя ощущаю янки? Потому что я вторглась в чужие тайны и сделала их своей колонией… Строгого режима.

Мы встретились с Гарнидзе на Ваганьковском кладбище, она поддерживала меня под руку, стараясь, как стедиками[16]16
  Устройство для съемки «с рук».


[Закрыть], сделать мои хромые передвижения более плавными. Мы положили цветы на свежую могилу, прикрытую теплой, еще не осевшей землей.

Молчали несколько минут, пока Таня не достала железную флягу из сумки:

– Виски будешь?

– Мне нельзя по состоянию здоровья. Но я мысленно с тобой.

Она шотами выпила несколько стопок, закурила сигарету, прикурив и мне никотиновую палочку. Фильтр пропитался алкоголем. Стаи птиц вели путь на юг.

– Пошли?

Мы двинулись вглубь, проходя свежие захоронения, тихо пробирались мимо похоронных процессий. На Кириной могиле несколько дней назад был поставлен памятник.

– Это все? – спросила Таня, оглядывая стопку листов А4 и дневник.

– Вроде да, – я чиркнула зажигалкой, и первые листы покрылись багровым пламенем, внутри которого буквы сливались с белым листом, становящимся пеплом.

Ветер дул в нашу сторону, и горящие обрывки вместе с искрами прилипали к джинсам, они кружились, как стаи снежинок в феврале. Костер медленно затухал. Эта история наконец закончилась.

– Позавтракаем где-нибудь на неделе? – искренне и по-родному спросила Гарнидзе.

– Обязательно!

– Я тебя отвезу, пойдем!

Когда ты выбираешься из самолета, который терпит крушение, ты думаешь о своем парашюте, когда проходит неделя – о тех, кто выжил вместе с тобой. На светофоре она крепко взяла меня за руку – нагретое кольцо коснулось моей кожи.

– Это я тебя заказала. Валиев – это охранник в моем подъезде.

– И во сколько я тебе обошлась? – сменила я милость на гнев.

– Не поверишь, в тысячу. Он должен был только припугнуть, в крайнем случае оставить пару порезов! Ты прости меня, я не думала, что все так обернется!

– Будем считать, что мы квиты! Но завтракать с тобой я не хочу.

– Притворимся, что не знаем друг друга?

– Таня, сходи в церковь! В Вознесенском переулке. Просто помолись за спасение наших душ! Тела мы с тобой спасли, а вот сердце – поставь свечку Богородице и Николаю Угоднику. У нас ничего нет, кроме Бога.

Где-то на том же кладбище Настя шла, держа за руку Алину, они покупали венки с красными гладиолусами и выбирали гранит для памятника, вспоминали и оживляли разговорами свою семью. Настя помогала Алине готовиться к поступлению в филологическую школу в Лондоне, и их не пугал статус филологини и даже фраза: «Девушка-филолог – не филолог. Мужчина-филолог – не мужчина».

Алина – природная блондинка, улыбается своими сапфировыми брекетами и спит в одной кровати с Настей, обнимая плюшевого зайца. Они обе хотели повзрослеть раньше времени, а теперь становятся детьми. И не стесняются смеяться, когда кого-то из них в Рамсторе обнимает огромный заяц, продвигающий батарейки в массы. А я один раз ущипнула его за попу!

Сестру на этот раз принужденно определили в «Клинику Маршака», анализы, сделанные после аварии, показали тетраканнабиол, прометин и метаморфин, вызванные уже не «Коделаком». Сбылась ее мечта – она провела ночь в карцере, быть может, так самая потерянная из нас обретет дом. Я передала ей открытку «Осторожнее с Вашими желаниями, они могут сбыться». Через несколько дней мы собрались на групповую семейную терапию. Было забавно видеть знакомые лица и понимать, что за это время я избавилась от куда большей зависимости – необходимости постоянно врать себе и всем вокруг. Света улыбнулась и принесла огромную кружку чая.

Сестра под воздействием психолога призналась, что придуманная зависимость была ничем другим, как желанием оправдать неудачи и, наконец, узнать, кто такие наркоманы – Кира была ее идолом, это объясняло и маниакальную влюбленность в Марецкого, а он оказался слабым пройдохой, который больше всего боялся за собственный крепкий мускулистый, надо признать, зад.

После моего разговора с Максом он заехал за Кариной для того, чтобы наконец все объяснить, ему бы я не поверила, но он не просчитал, что ей тем более. Он слишком много вынюхал в тот вечер и сел за руль.

Когда Киру нашли, Марецкий занимался с моей сестрой сексом в нетрезвом виде. Он хотел спасти Гарнидзе и отвлечь от себя подозрения и затеял весь сыр-бор. Моя сестра так страстно хотела удержать еще хотя бы на ночь его в своей постели, что согласилась помогать и расставила ловушки. Хотя надо признать – судьба в этой истории сыграла немалую роль.

Мы сидели в комнате Карины, похожей на неплохой номер в трехзвездочном отеле с видом на лес. Она молчала, скукожившись и пряча лицо между плеч.

– Ты убийца, тварь ты последняя! – она набросилась на меня и сжала шею. Двое санитаров схватили ее за руки и оттащили. Она плюнула одному из них в лицо. Я прокашлялась от удушья.

– Ничего вы не понимаете, она же убила его, – она растрепанными волосами махала в мою сторону. – Я же для него собой была готова пожертвовать, а ты его убила, – она рыдала и, как разъяренный стаффордшир, кидалась в мою сторону. Это было оправданно.

Ее силой волокли в привычную сторону – карцер, ноги болтались по полу, а голова склонилась к грудной клетке. И пустые глаза снова наполнились кровью.

Наверное, бородатый старик, творящий нашу историю, тихо произнес: «Это ее кара».

Я подошла к железной двери карцера и почти неслышно начала скрести ногтями, как щенок, – мы в детстве так мирились. Я села на холодный от уныния пол. И поскулила.

– Скажи, что ты не нарочно это сделала, – послышался знакомый голос по ту сторону баррикад.

– Конечно, нет! Просто так получилось. Ни к чему искать виноватых. Мы все заплатили по счетам.

– Когда после похорон ты ему понравилась, я хотела тебе досадить. Я не трахалась с Романовичем, он не ответил ни на одно из моих сообщений.

– Я знаю. Не думай об этом. Все пройдет!

– Любовь не проходит. Вот вы все время тусовались, делали вид начитанных див, цинично оценивали все происходящее. От вас всех воротило. Но вами хотели быть.

Стало противно, ведь каждый из нас был жертвой, но в той же степени и виновником. Так сквозь железную стену меж двух миров к нам пришло понимание и раскаяние. Капли слез текли по обе стороны баррикад и где-то в прощелине перетекали друг в друга.

А еще Карина сказала, что Марецкий собирался расстаться с Таней, а я поблагодарила Бога и его специалиста по связям с общественностью за то, что уберег от страшной ошибки. Я приезжала к сестре раз в три дня, далеко не из жалости, не из сострадания, я понимала, что ей нужна помощь, как любому больному нужен уход.

Со временем я простила ее и за Макса, и за Романовича. Это не имеет смысла, мы обе получили, что хотели – месяцы чистоты и душевного покоя.

Линда на восьмой неделе беременности. Решили, что если родится девочка – отдадим в школу благородных девиц. Она во всем призналась Глебастому – было нелегко, но он простил, без этого никуда. Ведь в свободной стране каждый имеет право на ошибку.

А еще я подарила Жанне маску для сухих кончиков волос за обедом в «Планете суши» и поделилась секретом думать о SUCK’уре. Мы решили съездить в гости к Романовичу, показать, что чудеса бывают, и заключили негласное соглашение сообщать об именах и фамилиях наших любовников и любовниц и вычеркивать одинаковые. Кто-то играет в водолазов, а мы в имена. Спустя неделю ее волосы выглядели совсем прилично, и я с радостью думала о SUCK’уре. Теперь это традиция.

Конечно, я не удивлюсь, если спустя пару лет мы проснемся на юге Франции, все в одной постели, привязанные к батарее, с вибратором «Сони Рикель» и завтрак нам принесет Йорик ле Со, но это куда лучше тет-а-тет измен, странной лжи и всего того, что с нами было.

* * *

– Это happy end?

– Нет, далеко нет! Это мнимый конец, когда ты думаешь, что все закончилось, а оно все по-новому.

– В смысле? И, в конце концов, может, ты меня развяжешь?

– Нет, тогда ты убежишь, так и не узнав главного! Знаешь, кому я звоню все время – Максу, меня не покидает и чувство вины, и жалость, и что-то неразрывное…

– Вас свела судьба – ты это хочешь услышать?

– Да, ты прав. Но зачем? Просто так люди не встречаются и не расстаются! Случайностей не бывает.

– Наш с тобой секс не был случайным!

– Почему? Твои доводы?

– Случайность постоянной не бывает.

– Макс был страшно похож на тебя, копия, только лет через пятнадцать. Судьба не выбирает, она предлагает варианты. Я верю, что смогу изменить!

– Да, это точно! Только вот аппарат искусственного сердца мне готовь!

Я посмотрела на его пенис в состоянии эрекции. Нас возбуждает опасность, интриги. Мы все время ищем адреналина, во всем!

– Знаешь, о чем я подумала после того, как выжила? О том, насколько неправильно жила, и о том, что по каким-то причинам мне был дан второй шанс. То ли начать заново. То ли закончить старое.

* * *

Год назад я бы вывела простую мораль, как жить дальше. Очень просто – трахаться, как кролики, и каждый раз, когда захотите солгать, займитесь чем-нибудь SUCK’ральным. Например, FUCK’тами собственной биографии… И помните, что Библия учит любить ближнего, а Камасутра объясняет, как именно это делать.

Но все изменилось, потому что возле дверей меня встретила мускулистая девушка и, улыбнувшись, сказала:

– Это твой второй шанс…

В недоумении я посмотрела в ее глаза. Она повелительно моргнула.

Настал сентябрь, и снова осталось две минуты до моего вечного девятнадцатилетия. Я все также стояла и наблюдала сцену минета в Rav 4. Ира глубоко и проникновенно властвовала над покорным мужчиной. На этот раз я не отвернулась, а вычурно уставилась в красивый и чувственный оргазм. Случайный секс? Думаю, вряд ли.

Вдруг зазвонил мой на этот раз красный телефон, а на определителе – московский номер Романовича.

– Я всегда звоню первый. С днем тебя! С двадцатилетием!

– Мне будет всегда девятнадцать лет! А почему ты не во Франции?

– Там все курят, и потом…

Потом я зашла в квартиру потушила последнюю в своем романе сигарету, пережав каблуком глупую игру длиною, нет, не в год, не в жизнь, не в вечность, двадцать один сантиметр длиной и касание большого и среднего пальца в ширину. Хватит играть!

– А ты меня прочитала?

– Как ты сказал, я не читаю мужчин, с которыми сплю… и… мне не представилось случая.

Стесняясь вешаю трубку и засыпаю в одежде.

Кажется, я снова вру.

Мускулистая девушка присела на кровати и провела по волосам:

– Второй шанс постарайся не потратить впустую.

И, как по мановению волшебной палочки, мне снился Алек. Будто на этот раз я уезжала жить в Нижний Новгород, почему-то в небольшую, но уютную квартиру – не то что мои сто пятьдесят метров самовыражения.

Я сидела перед небольшим серебристым монитором и переписывалась с кем-то по аське, как вдруг позвонила Настя и сказала, что заберет меня на машине, надо взять пару чемоданов, и вернемся.

Собирая вещи, я обнаруживаю, что в другом конце комнаты сидит Романович, насупленный и грустный, подходит, обнимает. У него стоит.

– Послушай, но ведь так вечно не будет. Рано или поздно мы перестанем хотеть друг друга.

– А вдруг нет?

– Ну а что тогда, как ты себе представляешь, что мы просто возьмем и все поменяем в жизни? У нас все равно ничего не получится.

Мы начинаем заниматься сексом. В абсолютном сознании тоски он проникает в меня, и мне это нравится. И с каждой секундой я подталкиваю его двигаться еще быстрее, все быстрее и быстрее, а он, не переставая, что-то говорит.

– Мне жаль. Ты думаешь, мне по хрену? – утыкаясь носом мне в плечо, он покидает мое тело, отходит на несколько метров и, прислонившись к стене, мастурбирует, глядя на меня.

– Поехали со мной?

– Нет, не получится. Прости.

Я сижу на подоконнике – за окном льет дождь. Он кончает.

Я плачу.

Просыпаюсь с ужасной влагой под ресницами.

За окном впервые за долгое время показалось солнце, но на улице жуткий ветер, холод которого проходит через стекла, почти невидимо качает шторы; комок воздушных нитей, как сахарная вата, обволакивает палочку; эта палка – моя надежда. Я перестаю чувствовать запах моей комнаты, себя, осени. Что за хрен?

И тут я поняла, что мы не можем вечно прыгать из одной постели в другую, оставлять следы духов на подушках и спермы на одеялах. После того как Романович появился, я начинаю слишком много думать о нем. А вдруг это не случайно? Я могу еще несколько лет проводить в домыслах… А могу поставить точки под четким наблюдением сильной мускулистой подруги. Мое решение не заставило ждать опровержения. Он позвонил, предлагая встретиться – я напросилась приехать к нему домой около шести. Я стояла перед зеркалом в ванной и красила ресницы – репетировала свою речь, продумывала слова, из которых собралась только одна красивая фраза: «В фильмах всегда кто-то умирает, а в жизни кто-то идиот», но тогда логичным будет вопрос: «Ты считаешь меня идиотом?» Это все не то.

CLK’и

Я зашла в квартиру, он даже не вышел к двери меня встретить – просто открыл дверь и отправился дальше сидеть на кухне за ноутбуком, изучать сайт Mercedes.com. Такие, как Романович, не ездят на мерседесах – они считают их женскими машинами.

Я решила резать правду-матку с порога, как неудавшийся гинеколог. Он встал со стула и приблизился на минимальное расстояние, и животное «я», которое чаще всего брало верх над здравым смыслом, ударило по голове. Полминуты мы целовались, не дотрагиваясь ни до одной части наших тел руками. Мозг оправился от удара и дал команду речевому аппарату.

– Алек, не дотрагивайся до меня, пока я не договорю!

Он не понял, руками продолжая держать мои плечи.

– Я прошу, не делай этого!

Он оторопел, но откинул руки от моих плеч.

– Ладно, ладно, не нервничай. ПМС?

Мне вдруг стало страшно задавать вопросы, стало страшно опять упереться в стену молчания и непонимания, снова начать врать самой себе и всем вокруг.

– Алек. Скажи, я могу быть уверена, что, если я попрошу – ты мне больше не напишешь, не позвонишь, не столкнешься со мной нос к носу? Я привязываюсь…

Он поднял глаза и удивленно посмотрел на меня:

– С какой стати? Я буду с тобой, сколько будут позволять обстоятельства.

– Ты пойми, я больше не могу так – я нагулялась, набесилась, мне надоели чужие кровати.

– У тебя кто-то серьезный появился?

Он закурил сигарету. Жизнь меняется, мы действительно уже не те, что были вчера. И передо мной стоит не кучерявый Романович, готовый смеяться, теряя полотенце в коридоре, нет – передо мной циник, который никогда не изменится.

– Да нет, не в этом дело. Не мучай меня.

Зазвонил телефон, он взял трубку, показывая мне пальцем «тсс», часть меня хотела подать женский голос, разбить пару стаканов. Но это напускное. Я просто развернулась и ушла.

Что-то отвлеченно напоминающее любопытство заставило заглянуть в его комнату, где на полу лежал чемодан и спортивная сумка, в которую были сложены аккуратными стопками свежепостиранные вещи.

Я слышала, как Романович пытается закончить беседу, говоря, что перезвонит и у него сейчас серьезный разговор.

– Маш, подожди, просто пойми – я не ожидал от тебя таких слов, я был уверен, что ты… – я не дала ему договорить.

Дверь перегородила любовь и не выпускала, мне не оставалось ничего, как обернуться.

– Уверен? Да ты меня вообще не знаешь. Ты снова уезжаешь?

– Переезжаю, – он посмотрел как виноватый щенок.

– А мебель?

– Там все есть. Маш…

– Там? Все! Хватит! Стоп. Дай мне уйти.

Когда девушка хватается за ручку входной двери – воспитанная на сказках, она мечтает, чтобы ее остановили. Этого никогда не происходит. Чудес не бывает. Мускулистая подруга дала мне уйти, тоскливо качнув головой.

Я шла по набережной, куря одну за одной чистый Parliament, начиная жалеть о сделанном, думая, что, может, стоило нам с ним хоть раз в жизни сесть за круглым столом и задать все вопросы, рука уже полезла в карман и замороженными пальцами начала набирать его номер, как вдруг пришла sms от Жанны: «Романович в Москве. Как у тебя дела?»

А еще она давно хотела «Мерседес CLK». Я же говорю – швабра.

В жизни всегда кто-то – идиот.

Пришла пустота. Грусть. Мысли испарились. Ничего не осталось. Захотелось по кому-то скучать, в голове перебирала все мужские лица – половины уже не помню, так странно, а ведь еще год назад…

Чем ближе к зимнему солнцестоянию, тем больше мегабайтов солнца закачивается в мою комнату.

Светлее кажутся стены, и тени на них более отчетливые, приходится нагибаться к клавиатуре, чтобы не болели глаза и солнце грело только макушку, а не сетчатку. Я пряталась за монитором. В коридоре висело несколько зеркал, там тоже сохранялось солнце, эти файлы открывались. И начинали блестеть.

Монитор становился зеркалом. Разговор с собой.

Кажется, это называют онанизмом…