Текст книги "Fuck'ты"

Никаких Vertu и Crystal, лишь VISA

Утром я проснулась от звонка из института. Срок сдачи курсовой был близок. Ситуация достигала критической отметки, но по той теме, которую я выбрала, конкретных ответов так и не нашлось. Был только факт – наркоманкой она не была. Но суть была в том, чтобы познать мотивацию этого вранья, я звонила наркологам и врачам, психологам и энэлпэшникам, но ни один из них не мог ответить на личностный вопрос «Зачем?», а сдавать сюжет просто про клинику я не хотела. Опять сотни домыслов и ничего конкретного. Пар, дым, туман. Влажный и промозглый.

Мой одногруппник выбрал интересный вопрос «Куда ездят бабушки по утрам?», на этот вопрос тоже никто не мог дать конкретного ответа, каждая вторая бабка кидалась на камеру, как пионер на фашиста, и весь репортаж строился на чужих мнениях. Никита тоже был озадачен. Позвонила бабушке узнать. Она сказала, что по утрам она спит. Но бабэ у меня особенная, не такая, как все.

Ближе к обеду приехала Линда в черной юбке и тугой водолазке. Линде двадцать три года, но она получала третье высшее образование и была опять первокурсницей. Сначала мы думали, что ей повезло оттяпать Глебастого на растерзание, потом поняли, что это ему выпал счастливый билет, она давала ему душевную близость, откровенность и спокойствие, хоть и вышли они из разных миров – дочь художника по костюмам и сын известных рестораторов.

Линда была ниже меня ростом, слегка полновата, но тем и очаровательна, необузданно и безостановочно крутила шар под названием Земля оптимизмом и юмором, а также унаследованным от Карлсона пропеллером в заднице. Она умела улыбаться просто так – даже когда больно и хочется умереть, она продолжала радоваться.

В этой водолазке ее грудь сплюснуло. Я не могла оторваться. Четвертый размер стал вторым.

– Одевайся! – веселым тоном сказала Линда, садясь на банкетку в прихожей.

– Мне нечего надеть, – сонным голосом отрикошетила моя лень.

– А вон, юбка и рубашка на кресле лежат, – показала она пальцем на последствия ночного разврата.

– Я йогуртом обсявкалась. И потом, потная одежда…

– Слушай, у тебя десятиметровая гардеробная завешана вдоль и поперек. Сейчас все найду.

Она нашла очередную черную юбку с лоскутным низом и черную блузку с пайетками и стразами. Отпираться не пришлось.

– Линда, я не хочу ехать в Кирину квартиру. Давай прогуляем?

– Поминки не прогуливают.

– То же самое говорят про лекции, но все это делают.

– Маш, мы же обещали декану, что приедем. Давай, кстати вернем дневник.

– Нет, дневник мы не вернем.

Я расплакалась, стоя в одних трусах.

– Я не понимаю, что происходит, понимаешь, я его ненавижу, но не могу уйти. Я не могу этого объяснить.

– От Кирилла?

– С Кириллом я рассталась почти месяц назад.

Линда села на стул в прихожей, в десяти метрах от меня по коридору.

И посмотрела на VISA, аккуратно лежащую с того дня на терминале.

– Что это?

– Это он.

– Макс?

– Да.

Швабра № 2, или Homo sapiens

Мы простояли около получаса в пробке на проспекте Вернадского, Audi A8 впечаталась мордой в «Волгу», слезы фар были везде, даже на газоне, с прогулочными для собак островками снега.

Пятна талого снега резали газон на огромные хлопья Corn flakes.

– На долматинца похож!

– Кто? – недоуменно спросила Линда.

– Газон.

Позвонил Макс, сказал, что опоздает на час, а то и два.

Мы решили пройти пешком от Сивцева Вражка, так как дальше ехать было бесполезно, и поднялись пешком на последний этаж. Из подъезда вышла пожилая женщина, странно покосилась на Линду, издала зловещее кошачье шипение и подошла ко мне, схватив за руку.

– Познавший одну беду познает во сто крат больше. Выдержавший познает вечность. Берегись.

Линда силой утащила меня в подъезд. Старуха не спускала с нас мрачного взора.

Лифты в старых, пусть и отреставрированных домах часто ломаются. Думаю, дело в электропроводке. Мы шли пешком, каблуками выстукивая истерику на мраморных ступеньках.

В огромной прихожей нас встретила Таня Гарнидзе. Она поцеловала меня в щеку и пожала руку. Шестое чувство давало понять, что это не самый лучший знак.

– Линд, нам черная кошка дорогу не переходила?

– Одна точно. Да еще и драная.

Мы сели за стол. Стояла кутья. Пожилой мужчина, который, как потом оказалось, был Кириным научным руководителем в МГУ, подливал в бокалы шардоне. Мы с Линдой переглянулись, когда пошли разговоры о том, что она с красным дипломом окончила ВМК[10]10
  Факультет вычислительной математики и кибернетики.


[Закрыть]. Гарнидзе обсуждала с одной из присутствующих дам цены на работы художников Максютиных и сравнивала полученный результат со стоимостью картин Макеевой.

Приехал Макс с Кариной.

– Смотрите, кого я у метро встретил, – сказал он присутствующим, обнимая за плечо мою сестру. Мою собственную сестру.

Сегодня я не пила кодеин, но вот тошнит не слабо.

Макс посмотрел на меня и сказал: «Вы на похоронах в минуту разминулись».

Хотелось кинуть в них все, что стояло на белоснежной скатерти.

Карина села рядом со мной. Ей налили вина.

– Тебе же нельзя? – испугалась Линда.

Когда Ивановская вернулась в нормальный мир, то нам всем было строго предписано следить за тем, чтобы ни капли в рот, ни миллиметра в… Как говорилось в брошюре для родственников и друзей анонимных наркоманов: «Даже минимальная доза – уже срыв».

– Да ничего, я сейчас на тренинги хожу, так что все пучком будет. И потом, я же один бокал.

Даже Линду кинуло в дрожь.

Напротив меня сидел мужчина лет тридцати, статный, немного седой в висках, худощавый и дерзкий, он вызывающе оценивал толпу, собравшуюся за одним столом. Как позже мы узнали из диалогов, это бывший муж Киры, они прожили вместе много лет, а потом то ли он сменил ее на известную певицу, то ли она на Макса, к которому он обратился с просьбой предупредить о дате открытия аукциона. Гарнидзе, хватая маслины, которыми был украшен салат, наращенными ногтями, сказала, что сама предупредит. Как я поняла из их слов, у них дачи рядом в Жаворонках.

Я люблю Линду, и если надо, то я буду повторять это всю жизнь, как Марецкий мне. Особенно за ее раскованность!

– А что за аукцион? – спросила Линда.

– Да вот, все, полгода прошло. Сегодня Максим Моисеевич официально получил наследство. Кирочка ему завещала все свое творчество, – абсолютно без напряга ответил научный руководитель.

– Меня сейчас вырвет, – шепотом сказала я Линде и вышла из залы, она последовала за мной. Мы прошли мимо Кириной спальни, поднялись к ней в мастерскую и открыли тяжелые створки балконных дверей.

Линда впервые за наше с ней общение закурила. Мы травились ментоловым More.

– У меня школа была недалеко, хорошо было, – пустила я звуки в пустоту, глядя на учеников, проходящих после восьмого урока в сторону «Елок-палок». – Вот веришь, нет, а я бы вернулась в класс девятый, ничего не стала бы менять, просто заново пережила и как можно дольше оттягивала бы сегодня, – и зачем-то добавила: – Цени Глебастого.

Мы выкинули бычки, и они даже немного планировали от сильного ветра и самого обычного апрельского дождя.

– Сколько вы с Максом встречаетесь?

– Мы не встречаемся, но это что-то длится с ноября.

– Хрена себе.

– Прости, что не рассказала, я думала, что это мелочи.

– Ничего себе мелочи.

Наш разговор был прерван тем, что в комнату вошли Таня с Кариной, первая с планом, вторая с бокалом вина. Они сели на пол в позах лотоса, демонстрируя прекрасные навыки кундолини-йоги.

И после этого вы мне будете рассказывать про ее наркоманию? Даже мне захотелось бы покурить от такого запаха, а человеку, проведшему девять недель в NA, точно бы крышку унесло.

– Мы, наверное, поедем, рада была повидать, – включила я актерское мастерство по системе Станиславского.

– Я провожу, – Таня поднялась с пола. – Но мне нужно с тобой по-женски посоветоваться. Можно?

Они с Кариной переглянулись.

Ивановская вывела под руку Линду из комнаты. Мне это напомнило разборки в младшей школе. Когда при разговорах в женской раздевалке на физ-ре было точно такое же мизансценирование. В любом случае, ничего, заряжающего позитивом общения, это не предвещало.

Я встала возле двери, стараясь держаться на безопасной дистанции. Это был уже не разговор superior’a с erectus’ом, а скорее двух Homo sapiens’ов. И к тому же я волновалась за свои глаза. Кто их знает, этих швабр?

Она начала беседу без промедления:

– Тебе, насколько мне известно, девятнадцать. Мне тридцать восемь. Я старше тебя ровно на жизнь. Не обижайся. Просто посмотри, что стало с Кирой. Сама скатишься до кокаина. Пойми, этот мужчина не для тебя. Он мой, да, я терплю его выходки – это залог брака. – Она аккуратно переминала кольцо из белого золота. – Я могу сказать ему, что беременна, но это глупо.

– Зачем ты все это говоришь?

– Уйди, пока не поздно, забудь. Пойми, иначе либо он, либо я испортим тебе жизнь. Я-то знаю себе цену. Недавно перевела ее в евро!

– Попробуй. Поверь, я сама разрушаю свою жизнь! И ни ты, ни твой муж ничего мне не сделаете! А в евро жизнь оценивается, только когда тебя заказывают.

– Так остановись. И кстати, ресторан, где вы были с Максимом, закрыли.

Я ушла. Откуда она знает про ту нашу встречу и что, черт всех подери, здесь происходит?

Мне надо было спускаться, потому как я боялась, что Линда либо получит моральный шок, либо набьет морду Карине. Второе, конечно, было больше мне по душе. Но только не сейчас.

У двери меня поймал Макс, сказав, что скоро приедет. Поцеловал в висок и улыбнулся спускающейся по лестнице Гарнидзе. Он не заметил слез в моих глазах, он ничего, кроме своих желаний, не замечает.

* * *

Мы пешком, без зонта, капюшона и поимки такси, шагая вялыми рывками по переулкам, кое-как доползли до «Печки» и заказали по супу. Ни я, ни Линда не сделали и телодвижения для того, чтобы поработать ложками.

– Скажи, неужели все врут? Неужели каждый что-то скрывает? Неужели все, чем мы жили, не более чем иллюзия?

– Не гони только. То, чем мы жили, было до того, как мы стали взрослыми. А повзрослели мы год, ну два максимум, назад. И сделали нас взрослыми не аборты, не венерические болезни, а встреченные люди. Согласись.

В конце концов, именно люди принесли болезни и аборты.

Когда сидишь возле тех самых дверей, где раздают диагнозы, вспоминается Саманта из «Секса в большом городе»: она упала в обморок еще до оглашения диагноза. Мы с Линдой оказались сильнее при этой проверке на прочность, а точнее, на чистоту в отсутствие душевного покоя.

Я лечилась две недели антибиотиками, и все прошло. Сейчас мы дружно с подругами обсуждаем эрозию шейки матки. Тогда это казалось апокалипсисом.

Тогда мы с Линдой поклялись не разглашать информацию об абортах и венерических заболеваниях. Я вдруг представила себе коалицию двух швабр, вскрывающих картотеки моей гинекологички, их разговоры с Вовой на тему трихомоноза.

Мы все врали друг другу.

Подошел официант невысокого роста и спросил, все ли в порядке – он признался, что был готов идти орать на повара.

– Да нет. Просто нет аппетита!

– Диета! – выпалила Линда, сплюснув ладонями щеки, дабы показать официанту наличие жировой прослойки даже на лице.

– Что тебе сказала Гарнидзе?

– Что я повторяю Кирин опыт… Слушай, у меня такой вопрос. Ты боишься чего-нибудь?

– Я боюсь, что у тебя крышу снесет.

– И я перережу вены, лежа по центру своей комнаты. Ты этого боишься?

– Маша, он получил в наследство немало. У него есть мотив.

– А я ему зачем?

– Не знаю, может, правда зацепила.

– Скажи, ты что, серьезно в это веришь?

Я позвонила Вове, стонами и воплями умоляла его, обещая познакомить с очень красивым голубым стилистом «Персоны лаб», достать результаты вскрытия. Или хоть как-то помочь.

Спустя три часа мы все так же сидели в «Печке». На улице как никогда лил дождь, и проезжая часть Остоженки напоминала каналы Венеции, а грязные неухоженные машины – серость течения дней. Было бы тепло и был бы Романович рядом, поиграли бы в «водолазов».

Приехал Вова:

– Можно тебя на полминуточки?

Я уже собиралась встать из-за стола, но передумала.

– Это Линда. Могила.

Точно не зря черный цвет надели.

– У нее вывих локтевого сустава и гематомы. Это косвенно может доказывать следы борьбы, но возможна и самая обычная бытовая травма.

Мы не могли проронить ни слова, пепел с Линдиной сигареты упал в суп. Главное, чтобы съесть, не додумалась. Она может.

– Но вот, что самое интересное: уголовное дело по просьбе родственников возбуждено не было.

Линда заплакала и начала просить прощения за тот дневник, который она украла. А я за то, что приволокла ее на занятия интуитивной живописью. А Вова вчера расстался со своим бойфрендом и тоже утирал платком слезы. Мы этого не удостоили своим вниманием. Тоже мне, проблема.

– Где мои шестнадцать?

– Это риторический вопрос? – также риторически спросил Вова. – И что делать будем?

Мы вернулись ко мне домой, взяли оставшийся кокаин, Линда через Глебастого намутила пару плюшек, купили две бутылки мартини и пришли к Вове. Я отключила телефон.

Может, к родителям переехать? Но мне, блин, уже не шестнадцать и они не решат моих проблем. Я была по уши в дерьме.

Последнее, что помню – это как мы пели Raining man. Аллилуйя! Я проснулась, я жива. Линда приятно дышит перегаром прямо мне в нос. Вова заперся в спальне. Лучше ему не видеть временных декораций его гостиной.

На часах было полседьмого, я встала ногой на разбитое стекло и подняла подушку, полностью увязнувшую своей кромкой в луже пролитого мартини.

Прошла по осколкам в сторону кухни, возле стены прислонилась рукой к обоям, а другой вынула пару маленьких осколков из ступни. На руке осталось немного крови – примерила этот цвет на свои вены. Ничего, кстати, смотрится. Жутко хотелось разбудить Вову, чтобы он дал таблеток и все прошло – просто отпустило, и волна пусть не радости, но благоговения прошла бы по ногам, позвоночнику, спряталась в мозгу и пустила в ворота к сладострастным снам. Он не спал, а ждал «Мою прекрасную няню» по СТС.

– О чем думаешь?

– О том, что я убью Настю за то, что она нас познакомила.

– Да ладно тебе, пока ничего страшного не случилось, – пробормотала я, забираясь с ногами на кровать. – Я думаю о Кире… Получается, близкий по обстоятельствам человек мог…

– Выходит, что так.

– Но она могла просто выпить таблеток, повеситься, да вариантов сколько угодно. Зачем все так усложнять?

Я забралась под пушистое одеяло к нему под бок.

– Посмотри на себя, чудо-юдо! Ты говоришь о смерти как об очередной пьяной выходке. А я их насмотрелся. Практика в Склифе – привозят человека, все стараются изо всех сил, переливают кровь, оперируют, подключают к аппарату искусственного сердца. Все врачи знают, что осталось жить ему сутки и ничего ты не сделаешь. А это твоя работа, и будь добр – выполняй. У родственников рождается надежда, а ты размышляешь, как бы эту надежду деликатно убить.

– Мне плохо.

– А кому сейчас легко?

Вовина квартира похожа на дом после апокалипсиса. Это тоже временное. На полу в комнате разбитый стакан с мартини, жидкость из которого давно вылилась на пол. После моего шуточного стриптиза для Линды кухня засыпана одеждой, везде окурки, таблетки, пепел, стаканы, бутылки, пустые и не очень пакеты с соком и мысли. Последнего было больше всего, они прятались по углам, высовываясь лишь вопросами из-за диванов.

За девятнадцать с лишним лет я не научилась справляться с похмельем. Дура.

No comments

Я решила не будить Линду и вернуться домой, нога ныла из-за всаженных осколков, и я немного хромала. Я кое-как нацепила на себя все, кроме колготок, которые кинула в мусорку, порванные и лежащие до моего поднятия в луже шампанского. А мы шампанское покупали?

Я прошла два этажа наверх и завернула в квартирный закуток, отгороженный еще одной дверью.

Сильная мужская рука схватила меня за волосы и прижала лицо к стене. Я почувствовала запах свежей шпаклевки, пыль со стены пошла по дыхательным путям, в бронхах назревал кашель. Не больно, просто противно. Чувствовался содранный слой кожи около виска, по щеке приятно и тепло потекла кровь.

– Я тебя всю ночь прождал, сидя в машине.

– Я была на третьем этаже у Линды с Вовой, в смысле, у Вовы с Линдой.

Он выхватил мобильник из моих рук и разбил о входную дверь соседей, сильно ударив по руке. Она заныла и свело пальцы, которые задеревенели и немного растопырились.

– Пошли домой.

Открыть дверь ключами в ситуации спешки всегда сложно, а когда тебя держат за волосы, вдвойне. Хотелось заорать. Чтобы прибежали люди и спасли, погладили по голове и сказали, какая я хорошая. Но я не такая. Видимо, хуже, чем просто бездушный организм. Человек-невидимка потому невидим, что человечности в нем нет, а не тела.

Кровь текла от виска и начинала запекаться, похожая на вишневый джем, только соленый на вкус. Голова трещала от удара и похмелья.

Мы прошли на кухню.

– Ты хотела вывести меня из себя – ты вывела! А я-то, мудак, поверил в тебя, полюбил – принимай это слово как хочешь, – он разбил поднос с сакурой о стену. Настя расстроится.

Я действительно решила думать о сакурах и homo erectus’е. Сейчас это были не мысли, а просто мечты. Я готова была часами предаваться мечтам, но меня осадил звук разбившегося стекла. На полу среди осколков лежала моя фотография. Это была одна из профессиональных фотосессий моего знакомого оператора, снимали в дикий мороз – до сих пор помню те декабрьские съемки во дворах Полянки.

Макс ушел в мою комнату и вернулся с Кириным дневником в руках.

– Я промолчал, увидев это! Но если я молчу – это вовсе не значит, что я не знаю. А теперь по делу. Одевайся – пошли!

– Никуда я не пойду!

– Повторить сцену перед дверью? – он положил тыльную сторону ладони мне на горло. Даже собака моей мамы боится, когда до нее так дотрагиваются. Я собралась с мужеством и укусила его за руку. Тело напряглось в ожидании ответного удара.

– Не вынуждай меня!

– Повтори, давай повторяй так долго, как тебе нравится.

Он подошел и обнял меня так сильно, что каждый позвонок издал промозглый, как погода за окном, хруст.

Поцеловал в висок:

– Я же тебя люблю! Одевайся!

На его губах остались капли почти запекшейся крови.

– Метод кнута и пряника используешь? – я всеми оставшимися после ночи силами пыталась выпутаться из его рук. Не получалось.

Он сам принес из гардеробной синие джинсы D&G и носки из комода. И одел меня. Как же мне хотелось сдохнуть, хотя пережитое просило гнать эти мысли.

Макс сел на корточки и стирал слезы с лица; намочив салфетку, убрал кровь с виска.

– Вот. Ты снова моя маленькая! Пойдем!

Мы спустились на лифте все пять волшебных этажей, прошли мимо удивленной консьержки и сели в машину, я думала вбежать в ее каморку и попросить помощи. Но единственная помощь с ее стороны – это минет Максу в машине перед подъездом.

Он закрыл дверцу и нажал блокировку дверей. Я включила радио и слушала Патрисию Каас. Жутко хотелось в Париж, в город свободы, действительно свободных отношений, которые вправе называться любовью, в которой я была дилетантом. И тут я впервые смогла дать определение. Свобода – это когда ты можешь уйти, но остаешься. А я заперта в глухом номере с видом на море. Но мой ключ забрали, ограбили, оставив на лбу ссадину. Надо выпить кетанов.

Мы припарковались возле Сбербанка на углу Ломоносовского и Ленинского. Банкомат выдал десять тысяч долларов.

– Это аванс.

Я никогда не верила, что речь – это дар и что его можно потерять. Я вообще многого не знала о жизни, я не знала, как реагировать и что говорить, и пыталась надавить на голосовые связки, но мозг отвечал, что «нет соединения»!

Он не отпускал мою руку. Он держал ее, как держат мальчики девочек в седьмом классе. Пальцы между пальцев. Так мы дошли до «Иль-Патио» и сели в самом углу.

– Ты напишешь новый дневник за Киру. Я сам буду следить за процессом. Я пришлю каллиграфиста. Потом его обнаружат и издадут. Мне PR-директор посоветовал. Картины вырастут в цене. Получишь процент. У тебя есть месяц. Завтра дам тебе мой примерный вариант. Ты же пишешь. Я тебя читал еще до знакомства.

– Значит, декан, похороны, встреча – это все не случайность?

– Таня позвонила твоему декану и сказала, что Кира очень много рассказывала про вас, ценила вас как учениц и все такое.

– Я сейчас закричу и прибежит охрана!

Мимо нашего стола проплыли две размалеванные крали лет тридцати, кажется, их называют охотницами за мужчинами.

Мои пальцы сжимали стакан с кока-колой. Макс своими руками обхватил их, поглаживая потными ладонями. Потом напряг мышцы и сдавил. Послышался треск стекла. По центру ладони текла кровь!

Он начал кричать на весь ресторан, требуя позвать администратора.

– Вы что, с ума сошли, у моей девушки стакан лопнул прямо в руке!

Передо мной начали прыгать с извинениями, протирать перекисью водорода рану, пытаясь остановить кровотечение.

Макс наклонился и прошептал: «Левой рукой печатать будешь, пальцами на ногах научишься!»

Я рукой схватилась за лоб, начала ковырять рану. Все подстроено, все до мелочей, каждая фраза, каждая реплика, каждая встреча, все. Я просто угодила в ловушку.

– И кстати, чтобы я больше не видел тебя с мальчиками по ночам в кинотеатре «Горизонт»… – он улыбнулся и добавил: – Кушать хочешь?

Только не Романович, только не ты. Жутко захотелось написать «И ты, Брут», скотина, вот от него я этого не ожидала. Но телефон мой был разбит на сотню пластмассовых ошметков. Он знал, что я не сяду в его машину в то утро и где буду ловить такси, он видел, во что я одета и где именно я буду завтракать. С ним мы сидели в «Библиотеке» в тот злополучный вечер. Вены, говорите, Кира перерезала?

Хоть что-то настоящее в жизни есть? Хоть что-то, помимо PR и стертых файлов, лжи и дождя? Когда над облаками рассыплют семена – холодный душ обрушится на землю. Лживая провокация.

– А знаешь, что самое противное, я же в тебя влюбился, я уже хотел все переиграть… Ты сама себя зарыла.

Наверное, из-за наследования картин он мог попасть под подозрение, и ему нужно было срочно выставить все как стопроцентное самоубийство, в котором я уже сомневалась. Но первая встреча была до смерти…

Мой телефон разбит. Мне звонит Линда, она волнуется, Вова, Гоша, может быть, даже Настя и множество знакомых. Только в такие моменты начинаешь ценить тех, кто рядом. Почему я раньше их не замечала?

– Дай догадаюсь, а о том, что я пишу, ты знаешь от моей сестры.

– Ты умная девочка, ты все поймешь. А сейчас ложись спать, вечером заеду и привезу тебе мою рукопись. Ладно, маленькая?

Хотелось вылить ему кока-колу в лицо. Мне постоянно хочется кидаться предметами. Наверное, у меня тоже маниакально-депрессивный психоз.

– А в консерваторию ты меня тоже вез по чьей-то наводке?

– А это, милая, уже судьба!

Я должна была стать Кирой, я должна была немного влюбиться, немного очароваться, вытерпеть угрозы Гарнидзе – я должна была за несколько месяцев прожить многолетнюю историю и написать об этом мемуары. Меня просто сделали похожей на нее, и это дало результаты: ощущение чужих слез в собственных глазах, из меня вытекает инородное, пущенное внутрь в неадекватном состоянии.

Да, в какой-то момент мир действительно оказался тесен – я попала к ней в кружок по совету сестры рисовать. Хотя я уже сомневаюсь в том, что она по собственному желанию завела этот кружок. Я уже ни в чем не уверена, даже в том, что я существую.

Кира должна была умереть. Но кто ее убил?

Тот, кто получил материальную выгоду? Тот, кто лишил себя соперницы? Тот, кто был рядом и ненавидел больше всего?

А меня тоже потом убьют для правдоподобия?

Хотя, если я перережу вены, то возбудят уголовное дело и будут искать серийного убийцу, а Марецкий найдет еще одну дурочку и будет разводить на два комплекта мемуаров.

Но только сначала я убью Романовича. Как он мог? Я его знаю семь лет!

Я вернулась домой, Макс дал мне «Реланиум», и сознание начало уже привычный полет. Интересно, а может, Вова специально кормил меня таблетками, чтобы при вскрытии побольше веществ в крови обнаружили?

На этой мысли я вырубилась.

Когда проснулась, было уже утро. В окна бил ярко-розовый рассвет, острыми лучами перемежался с клубами дыма; в комнате жутко накурено – прямо на кровати пепельница с бесчисленным количеством окурков. Макс лежит рядом и читает что-то из моих детских дневников со вклеенными фотографиями. Там были самые лучшие годы моей жизни. Их он уже не испортит, они уже прошли.

– Тебе лучше? – он погладил меня по волосам.

– Я думала, что это все кошмарный сон, что я проснусь и ничего не будет. И увидела тебя…

– Ты не рада?

– А ты как думаешь?

– Ты пойми! Я правда был готов уйти от жены. Да, я бы попросил тебя написать, а может, нашел бы кого-то другого. Я же предугадывал каждый твой шаг, кроме последних.

– И ты думаешь, мы были бы счастливы?

– А почему нет? Уехали бы во Францию, я бы познакомил тебя с Йориком Ле Со[11]11
  Оператор Франсуа Озона.


[Закрыть]…

– Я бы завела черного пинчера, – я не плакала, я не буду показывать именно этому мужчине своих слез.

– Но ты меня разочаровала, и сейчас нам будет очень тяжело выпутаться из этой игры. Ты же меня не любишь.

Он протянул мне телефон – белая Nokia. Я ввела собственный пин-код. Все сообщения сохранились.

Мне перенесли дату сдачи курсовой. Я объяснила декану ситуацию, правда, не ту, которая была на самом деле.

Макс уезжал на какую-то встречу в ЦДХ, а потом мы должны были пересечься в «Марике», и там мне выдадут то, что надо красиво описать… Причину смерти.

Я написала Романовичу: «Я в беде, хочу тебя увидеть», он тут же перезвонил с расспросами:

– Что случилось?

– Все люди врут! Все…

– Не все! Жанна ничего от меня не скрывает.

Я обратилась в мыслях к нашему с ней последнему общению.

– Ты уверен?

– Да.

Я вспомнила универсальный совет про захлопывание ресниц при подходе правды. И решила модифицировать с добавлением наречия «своевременно».

– Круто тебе. А вот я никому больше не верю.

– Даже мне? Брось, мне ты можешь все рассказать.

– Могу, но не буду.

– Слушай, а тот мужик, который был с тобой? Это из-за него?

Я точно подсыплю ему кокаин в кофе и даже глазом не моргну.

– В комплексе.

– Заканчивай с пафосными мужиками. Харе. Так и до… ладно, не буду!

– Давай не будем ругаться. Просто скажи, во сколько ты приедешь?

– В десять.

– Давай.

Макс приехал в «Марику» не один, с ним был какой-то партнер, говорящий преимущественно на французском. Мы выпили капучино и сели в машину.

– Скажи, а тогда, в «Библиотеке», ты как оказался?

– Не поверишь – случайно!

– Хватит пи**ить, говори – кто сказал. Знал только один человек про это место!

– Да я тебе мамой клянусь – случайно оказался.

Для евреев мама – это святое. Почти поверила. Но «Горизонт» точно Романович сдал. Собака. Мопс. Загрызу его, как пинчер, эротично выпив все восемь литров крови.

Такими мыслями движимая где-то на полуюге-полузападе, но, наверное, все-таки ближе к центру Москвы, BMW Х5 подъехала к моему девятиэтажному сталинскому дому, своей лицевой стороной смотрящему на Ломоносовский проспект. Был поздний апрельский вечер – теплый, но хмурый, его молчаливая серость проступала сквозь синеву городского неба, воздух которого сотрясался под натиском куда-то топающих трамваев.

Я убрала сигареты в белую кожаную сумку и потянулась к ручке двери.

– Прочитай за сегодня. Не вынуждай меня… – Макс улыбнулся, и я почувствовала похотливый оскал. Должна сказать, несколько сексуальный, но тем не менее похотливый оскал… Как же хотелось кричать.

– Ты же знаешь, как я ненавижу…

– Теперь это твоя работа, девочка моя, – он, уже не показывая зубы, улыбнулся. Я так же улыбаюсь бабушке, когда она спрашивает, что изображено на моей картине с написанным на обратной стороне холста названием «Оральный секс».

Несмотря на все последние события, меня не пугали его прикосновения, наоборот, они порождали агрессию, и только ее я могла сублимировать в литературу. Для вдохновения обстановка уж слишком накалилась.

Он обнял меня и поцеловал в висок…

Я со всей дури хлопнула дверцу новой бэхи и, не оборачиваясь, ушла.

– Сука, – все с тем же оскалом, наверное, изрек он.

На что я вслух ответила:

– Сам сделал…