Текст книги "Fuck'ты"

Снусмумрики

Подъехав к ресторану, где мы договорились встретиться с Марецким, я заметила в парковочной зоне машину Романовича. Эти номера я отличу среди сотен и тысяч других – то были первые, которые я запомнила – м099кс, ведь буквы – мои инициалы.

Я набрала семь цифр Макса и тут же увидела его лицо сквозь тонированное стекло здания, лишь по ночам открывающее своих обитателей взорам простых смертных. Он сидел в темно-коричневом кожаном кресле, в котором даже тяжеловес показался бы гномом. Макс был в свитере крупной вязки и светлых джинсах, ему не хватало лишь очков, чтобы показаться доктором наук, и более мягкого взгляда, чтобы представить его стоящим за кафедрой и учащим уму-разуму студентов. Через стекло и расстояние я ощущала аромат Cartier, это модифицированный Armani для меня.

Но, войдя внутрь, я вынюхивала Романовича, догадываясь, что он рядом. Его я чувствую кожей сквозь кирпичные стены и других женщин. Потому что я его…

На этой секунде, расслабившись от собственных почти высказанных в мыслях откровений, я едва заметила как прямо перед моим носом нарисовались Романович с Жанной. Хрен сотрешь.

Макс поднялся из кресла и протянул Романовичу руку в знак знакомства. Вспомнила, как Бриджит Джонс училась представлять людей друг другу:

– Это Алек, это Жанна.

А дальше что сказать?

– Фотограф.

Пусть будет так.

Господи, а Макса как представить? Арт-дилер?

И тут оно само собой сорвалось с губ:

– А это Макс, бывший мужчина моей бывшей преподавательницы по живописи, – представила я его Алеку. На всех шести метрах высоты повисло молчание, последовало рукопожатие и перекресный взгляд. «А ты чего ожидал?» – вопрос так и срывался с губ. Но я вовремя прикусила язык.

Макс взял меня за руку и потянул к столу.

– А вы уже уходите? – спросила я сладкую парочку «Твикс».

– Не, мы твоего друга встретить.

– Какого еще друга?

Романович усмехнулся. Но ответил:

– Георгия!

Швабра посмотрела на меня так, как будто я была одета в майку Benneton. И это после всего, что между нами было? Неприятно встретить компанию мужчин, когда ты спала с двумя или больше, но вот встретить пару, с каждым из которых ты занималась сексом по отдельности и в течение двадцати четырех часов – это верх апокалипсиса. Эпицентр лжи.

Маленькое черное платье, и сапоги на огромном каблуке. Я чувствовала себя восковой фигурой в Музее мадам Тюссо. Но если я там окажусь, то в одном комплекте с Романовичем и шваброй.

Жанне было двадцать пять, и она постоянно лечилась то от анорексии, то от булимии, то от ожирения. Homo erectus в стандартной комплектации и без климат-контроля мозга.

Она снова стала черной, подстриглась под каре и начала напоминать Гарнидзе. На ней были джинсы Cavalli трехлетней давности, в одиннадцатом классе я в таких же ходила. Когда не к чему придраться, мы начинаем опускать одежду – это чисто женское. Просто она совершила поступок сильной женщины, на который моей смелости никогда не хватит, это была видимая причина ее превосходства.

– Кто это был? – спросил меня Макс так, как будто мы только что встретили снусмумриков, хотя где-то он был прав…

– Да так, старые знакомые.

И вот она жизнь. Двое счастливых снусмумриков идут встречать моего вечно несчастного друга, а мы с Максом сидим, как две пафосные статуи, и дико хотим поменяться местами со снусмумриками, потому как тогда у меня был бы Романович, а у него возможность спать со мной на полную катушку.

Гоша подошел сзади и растрепал волосы. Представляться не стал. И на ухо сказал:

– Морфиеманка.

Мысли неслись у меня в голове со скоростью сто километров в секунду.

Спустя пару минут и один общий заказ мы начали говорить.

– Маш. Вопрос серьезный. Пойми, я в тебя влюблен. Это все осложняет.

– Что усложняет? – сказала я, закурив первую за день сигарету.

– Ты так и не поняла? Я же тебя не отпущу.

– То есть мой выбор роли не играет?

– А у тебя его нет. Да, ты маленькая хорошая девочка, но кто, кроме меня, тебя жизни научит, кто другой будет выбивать глупый постмодернизм из башки?

Слышал бы его мой преподаватель по драматургии, Евгений Викторович Жаринов, был бы мордобой. Он так яростно и искренне пропагандировал теорию символов, что не видеть знаки и не ценить постмодернизм – смертный грех.

– Я не могу тебя выкинуть из головы. Но от жены я пока не уйду. Пойми, в жизни все сложнее, чем ты думаешь.

Мне захотелось еще бутылочку «Коделака».

А ему обеспечивать меня духовно и материально.

– Сейчас ты позвонишь Кириллу и поставишь точку. Надеюсь, мы пришли к консенсусу.

Однажды Настя сказала, что у меня синдром скрытой жертвы и что, не понимая этого диагноза, я ищу мужчину, который ограничит мой сознательный выбор, положит на лопатки в загон, и под этой властью я буду счастливой. А пока я давила мужчин, постоянно стараясь переплюнуть их амбиции и доказывая свою значимость. Псевдозначимость, если соблюдать политкорректность.

– Тебе номер сказать? – суровым приказным тоном молвил Макс, выпустив пару колечек.

– Откуда ты его знаешь?

– База МТС покупается в переходе за сто рублей. Ты что, серьезно думаешь, что я идиот?

Не знаю зачем, я набрала Кирилла и сказала тупую детскую фразу «Давай оставим свободу и добрые дружеские отношения». Макс взял мой телефон и стер его номер из записной книжки. Раз и навсегда.

– Машину хочешь?

– Нет. Я не люблю водить.

Мне жутко хотелось спросить «А что будет, если я сейчас пошлю тебя на хер и уйду», и именно в этот момент я поняла, что не хочу уходить. Минимум из природного любопытства «что день грядущий нам готовит?»

На втором этаже, на балконе, свисающем над соседнем столом, Романович, Гога и Жанна смеялись.

Я тоже захохотала истерически.

Он спросил: «Хочешь машину?», как будто речь шла о куске сыра, который бывает бесплатным только в мышеловке.

Он положил на стол картину. Миниатюру 30×40. Подпись Макеевой.

– Она твоя!

Это был его портрет.

– Она не впишется в мой интерьер.

– Значит, сменим интерьер, – сказал Макс, доедая карпаччо. – Да, я улетаю до вторника. Что тебе привезти?

Авиакатастрофу.

– На твой выбор.

Спустился Гога. Мы начали обсуждать его программу. Он устраивал соревнования от «Спортмастера» и звал нас приехать, ну или хотя бы заскочить на тусовку в клуб «Точка отрыва», Макс пропускал эти слова, не удосужившись уделить даже секунду внимания, проявить такт.

Я пошла в туалет. Мой организм до сих пор не отошел от кодеина, в желудке все скукоживалось и набухало, урчало и ворочалось, как будто начиная жить собственной жизнью, периодически темнело в глазах – некоторое подобие мигрени заставляло хвататься за стену и с невыносимыми внутренними стонами сползать на пол. Следом за мной зашла Жанна.

Я умылась холодной водой. Она красила губы блеском, прорисовывая каждую границу с молекулярной точностью.

– Как дела? – спросила я, вытирая бумажным полотенцем лицо.

– Когда-нибудь расскажу.

Уже почти уходя, она обернулась в мою сторону. Я согнулась над раковиной, думая, упасть в обморок или пойти блевать.

– Хочешь, дам универсальный совет?

– Давай, – сказала я после того, как сплюнула в раковину.

– Умей закрывать глаза на правду.

Я закрыла глаза, а когда очнулась, то рядом со мной сидела Жанна и держала около лба холодное полотенце.

– Не ударилась?

– Нет, нормально. Просто не спала несколько дней. И не говори никому об этом.

– Ладно. Точно все нормально?

– Да. Не бери в голову.

– До встречи, Маш.

Макс довез меня до дома, но подниматься не стал. В шесть утра рейс 6770 доставил его в Париж.

Я дошла до комнаты и, не зажигая свет, позвонила Романовичу на домашний. И плевать я хотела на швабру, родителей и кошку Натали.

– Алек, женись на мне! Я серьезно! Я буду хорошей женой!

– С ума сошла?

– Да, я сошла с ума…

– Что?

– Что ты молчишь?

– Думаю.

– Ладно, я пошутила. Давай, пока.

Нажала на сброс. Дурацкая была затея. Позвонила Игорю, старому знакомому, предложила то же самое. Он начал думать, где искать кольца в это время суток. Опять повесила трубку. Несмешная шутка. Набрала Вове. Он принес две таблетки фена[9]9
  Фенозепам (сленг).


[Закрыть]. Дома его ждал небесно-голубой друг, так что он мне уделил всего сто секунд.

Вова как-то по-особенному на меня посмотрел.

– У тебя бюстгальтер маленький. Грудь вот-вот вывалится.

– Ты только что обидел лифчик Nina Ricci, – я оторопела от такой наглости, будь он полноценным мужчиной, вдарила бы ему кольцом с большими камнями по щеке.

– Сможешь кокаин достать? Я тебе денег могу прямо сейчас дать, – вдруг и моя наглость вышла наружу.

– Ложись спать, ты не в себе… Спокойной ночи.

Великий dick’татор

В Максе гармонично сливалось все дьявольски притягательное – возбуждало его львиное спокойствие, цепляла действенность и абсолютное отсутствие противоречий, манил кобелиный магнетизм, пугала жестокость и ужасал маленький член.

Вова принес два подарка – крохотный пакетик обычного кокаина по сто пятьдесят евро за грамм и столько же медицинского, закутанного в мятую бумагу. Потерянная в неясности, я кончиком ножа пересыпала его в сок, мешала трубочкой и, находясь в состоянии физического одиночества, выпивала до дна. Так смешно слушать вранье людей, когда они не в курсе, что от кокаина диарея, эффект длится сорок минут и хочется есть. Наркотики – не моя стихия.

Тишина граничила со звоном в ушах – барабанные перепонки напряглись, ключ уверенно отпирал засов моей обители.

Утром Вова начал странный разговор:

– Знаешь, как нюхать кокаин и быть при этом в себе?

– Нет, – я была заинтригована.

– У тебя есть карандаш с ластиком под крышкой? – я порылась в письменном столе и нашла этот забавный трофей.

– А еще один?

– Держи!

Он достал тонкий прозрачный цилиндрический ластик.

– Устья большие? – он пристально изучал мой нос. – Да нет. Тогда нормально. Ты засовываешь в ноздрю. Перед этим намазав чем-то липким, например кремом.

Я, как на занятиях в спортклубе, повторяла за ним телодвижения.

– Высыпаешь в анатомическую пройму порошок и вдыхаешь. Только зажимай, чтобы ластик не пошел выше по дыхательным путям. Потом берешь носовой платок. Немного отворачиваешься и вынимаешь ластик – часть порошка прилипает к ластику, и ты вынюхиваешь не все. Я так на втором курсе играл в «кто первый нанюхается».

Я намотала эти сведения себе на ус.

Спустя несколько часов кто-то тихо открыл входную дверь.

– Что, удивлена? – послышался в прихожей знакомый голос Макса.

– Я уже ничему не удивляюсь. Когда дубликат успел сделать?

– Не фига было нажираться в одиночестве в «На лестнице»!

– Вот ты скотина.

– Я тебя тоже очень ряд видеть. – Он поцеловал меня холодными от мороза губами. От него пахло улицей – холодом, ветром, машиной, самолетом, новой рубашкой.

– А зачем Кира опасной бритвой порезала себе вены?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ты с ней встречался, а не я. Я лично вела привычно размеренную жизнь, пока ты в ней не появился!

– Ты еще скажи, что тебя многое не устраивает. Только со мной ты решаешься на что-то большее, чем трахнулись и разбежались. Я тебе даю свободу. Ты можешь взять от меня все, что хочешь, – все отдам, последнюю рубашку сниму. – Он рывками расстегнул верхние пуговицы.

Да, меня действительно тянуло нарушать правила и расплачиваться за ошибки многократно, ведь за все нужно платить, за алкоголь похмельем, за секс хламидиозом, сифилисом и абортами, за знания усидчивостью и терпением, за опыт болью и трудностями. Я думала, этим можно купить счастье. Но в магазине две толстые продавщицы сказали, что продукт сняли с продажи, и повесили табличку «учет», нервно качающуюся на леске. Опять не успела.

Как я и ожидала, Макс тут же посмотрел на порошок. Перевел взгляд на меня, улыбнулся, снова обворожительно на стол, опять на меня.

– Кокаин? – спросил он абсолютно спокойным тоном.

– Хочешь? – я не шелохнулась, сидя в уютном кресле с выражением лица Тони Монатана из Scarface.

Он высыпал немного в анатомическую пройму и вынюхал все до кристалла.

– А откуда у тебя медицинский кокаин?

– Я не буду отвечать без присутствия моего адвоката.

В комнате повисло напряжение, как в «Войне миров» перед первыми ударами молний. Надеюсь, он не подумает, что я хотела его убить? Передознуться медицинским как не фиг на фиг, хотя у Макса лошадиное здоровье.

И я до сих пор не знаю его фамилию.

– Моя жена знает, что я у тебя, – он снова запорошил снегом ущелье между двух вершин и вдул смерчем в другую ноздрю. – Ты не против?

– Ты же уже ей сказал.

– Я тоже так думаю, – он опять улыбнулся с каким-то странным оскалом и добавил: – Но что бы там ни происходило, я тебя люблю! Она тебе большой привет передавала, ждет в гости! Она потрясающе делает хенкали и долму.

– А Кира тоже разбавляла вашу семейную компанию?

Он подошел совсем близко, мое эфирное тело сжалось до минимального расстояния между молекулами. Пахло как перед ядерным взрывом.

– Еще один вопрос, и я взорвусь. Ты меня не остановишь.

– Я не буду тебя останавливать, может, я проверяю границы твоего терпения, – я босой ногой провела по его пенису.

– Пойми, я могу испортить тебе жизнь, а могу сделать тебя счастливой!

– Да что ты знаешь о счастье? Счастливые люди не изменяют, они не давят людей.

– Сразу видно, что ты понятия не имеешь о счастье. Ты слишком маленькая для этого. За это я тебя и люблю.

– Ты все время повторяешь «люблю», «люблю». Один хозяин тоже очень любил свою собаку и отрезал ей хвост по кусочкам.

Он захохотал. Встал на колени возле меня и аккуратно, глядя в глаза, стянул домашние штаны желтого цвета, поцеловал живот. Мне нравились эти мучения. Совести, мыслей, чувств, наслаждения тела.

– А знаешь, зачем нужны такие разговоры? Агрессия приводит тебя в нужное состояние…

Он начал целовать внутреннюю сторону коленок, шел выше… Я руками вцепилась в поручни кресла, но старалась не опустить голову на спинку.

Расслабившись сейчас, я бы сдалась.

Резким движением он опустил меня на несколько сантиметров, я напрягла шейные мышцы как только могла, и ни один волос не коснулся кресла.

Я переложила ноги ему на плечи.

Наступил рассвет. Мы лежали в кровати и смотрели «Евроньюз».

Он принес две кружки кофе, поставив на японский деревянный поднос с изображением сакуры, Настин подарок на мое восемнадцатилетие. Если бы этим делом занялась я, то все содержимое аптечки оказалось бы в его чашке. Еще никогда агрессия не переполняла меня так сильно, нестерпимо хотелось причинять боль, но еще сильнее было желание мучиться и не решаться на это. Я сходила с ума от ненависти.

На прощание он положил на терминал в прихожей Visa с приклеенным пинкодом. Хотя я предпочитаю и пользуюсь MasterCard. Копирайт хорош: «Хозяин в доме – бесценно, для всего остального существует MasterCard».

Еще меня добила возмутительная наглость Линды, которая встретила Гошу после нашего общего рандеву и теперь объявила официальный бойкот за сокрытие фактов. Пергидрольная швабра.

Семь букв за два оргазма

Рука включила телевизор, щелкнув пальцем по первому попавшемуся на ощупь каналу. На меня потребительским взором посмотрела Гарнидзе, она вела ток-шоу, название которого я пропустила. Я смотрю только «Сегодня», «Страну и мир» и фильмы. Ненавижу Betacam. Во время новостей никогда не пропускаю рекламные блоки и оцениваю бюджетно и креативно каждый ролик – иногда ностальгирую о пережитом, о шутках и сутках без сна, проведенных в абсолютном поглощении работой.

Был бы сентябрь – снимали бы «Мегафон», в пять часов утра добирались бы до Чехова, а проехав пятьдесят километров, пытались бы разобраться, по какому шоссе едем. И все равно попали бы в пункт назначения со старым знакомым. Интересно, а что с ним сейчас?

В квадратном серебряном ящике обсуждали тему «Почему мужчины редко говорят о любви».

Среди приглашенных гостей был Илья Безуглый, креативный директор журнала Maxim, и пара хмурных и незатейливых психологов. Одна рыжая девушка из зала рассказала, что они с мужем придумали опознавательный знак – цифру 7, которая значила «я тебя люблю», и по обеденным перерывам перекидываются sms-ками «7» и «Я тебя тоже 7». В русском эквиваленте чувства – десять букв, в английском варианте «Love you» как раз нужное число. Набрала в текстовом сообщении «7». Долго думала, кому послать, само собой отправилось Романовичу. Через минуту получила ответ «В 7? Где?» Зачем-то написала: «В фойе кинотеатра „Горизонт“, только тогда давай в час ночи». В семь я там встречу тридцать процентов знакомых, живущих на Фрунзенской, и опять придется заниматься любимым делом Бриджит Джонс – представлением.

Я вдруг вспомнила, что в «Горизонте» нет гардеробной. После того сна мне привиделось еще несколько схожих по драматургии снов – носильщиками одежды переработали почти все мои знакомые. Гардеробную убрали, как только открыли второй зал – из-за огромного потока людей возникали пробки и страшные очереди, и обездоленные опоздавшие были вынуждены сидеть, поджимая спиной пуховое пальто. А у нас тотальная пропаганда демократии и равенства.

Под хруст терпкого, сжатого касаниями сапог снега Макс озвучил свою фамилию – Марецкий. Я спустилась проводить его до машины – он ехал к друзьям в Голицыно кататься на лошадях, а я встречалась с Романовичем: каждый из нас собирался оседлать предлагаемые обстоятельства. Я вернулась в унылую квартиру с номером «552» и принялась рыться в ящиках комода, дабы найти чулки. У меня были свои планы на эту ночь. Надела черную шелковую юбку с запахом, края которой соединялись двумя звенящими пряжками, и черную рубашку. Блондинкам идет черное. А еще их хоронят в цинковом гробу – ноги раздвигаются. Я люблю слушать анекдоты, сама быстро их забываю, минута, две – и вот уже не могу вспомнить. Разве что один…

Анекдот:

«Встречаются блондинки, одна опаздывает. Тут вносится в кафе, вся взмыленная, волосы растрепанные, глаза на затылок чуть не убежали:

– Добрый член! Тьфу-ты, большой день! Ой, девчонки, что было, что было…»

Мы с Романовичем встретились оба в черном, как на похоронах. Завтра полгода со смерти Киры, даже не верится, еще недавно мы с Настей бежали по Плющихе в надежде, что ее брат и отец будут живы, как будто вчера мы Линдой покупали холсты и краски. А сознание смерти так и не пришло, все кажется, что это шутка, домысел, но никак, никоим образом не факт.

Алек молча купил билеты, взяв диван посередине, а на какой фильм идем, не посмотрели. В нижнем баре сидели трое клерков – они курили Captain Black и обсуждали перспективы офшорных инвестиций, оголяя желтые зубы, распуская узлы галстуков, собирая пот со лба в ладонь.

Мы сели за самый дальний стол и пили Red Bull. Каждый из нас платил за свободную нелюбовь отсутствием здорового сна, а он еще и за меня.

– Жанна думает, что я спал с Кариной.

– Неудивительно. Сколько можно об этом говорить!

– Твоя долбанутая сестра написала мне в три ночи. Телефон был рядом с кроватью.

Он достал телефон и показал мне sms.

«Я могу развести любого. Даже тебя. Вопрос времени».

– Так ты с ней не спал?

– Нет.

А я думала, что он сорвется – рано или поздно пойдет на жгучий секс, ему понравится, и он начнет сравнивать – сопоставлять, выбирать из двух зол меньшее, стягивать черное белье и трогать маленькую, но черствую грудь Карины. Ан нет…

Мне вдруг стало наплевать на то, что мы могли кого-то встретить, на Бриджит Джонс и инвестиции. Я пододвинулась к нему вплотную, перекинула ногу, оставив коленку на уровне паха, рукой провела по пояснице, чуть царапнула спину, укусила ухо – он сдался и отпустил старые обиды, вместе с дымом непотушенной сигареты они пустились наутек.

Молодой небритый администратор в мятой белой рубашке напомнил о начале сеанса, видимо, опасаясь, что мы займемся сексом, не дойдя до зала. А мне наплевать на обстоятельства.

Минуя синие шторы прохода, почти одни в зале – пара мальчишек среднего школьного возраста сидели в первых рядах. А мы, как в дешевых американских фильмах, развалились под проектором, в верхней части зала на диване. Я отключила телефон.

К тому моменту, как дали первый трейлер «XXX – второй уровень», я была сверху Романовича, загораживая экран. Мировой кинематограф переживет. Его физическая форма была врожденной – спортом он не занимался, просто жил на сто десять процентов. Пытался везде успеть. Поэтому быстро кончал.

Я оделась так, что снимать ничего не требовалось – он расстегнул блузку, не снимая до конца, приподнял лифчик, костяшками упершийся в подмышки. Я сняла ярко-зеленые трусы с вишенками и кинула в сумку. Какая, к черту, разница. Два оргазма за один сеанс.

Изо рта клубами вырывался горячий воздух тела – хотелось курить, позади послышались шаги клерков.

– Романович, Александр?

– Что за нах*й! – Противно выругался Алек и, не оборачиваясь, прошептал. – Пошли к машине.

Он ненавидел мою жизнь, толком не разбираясь в именах и фамилиях, меня тоже не прельщали пейзажи его бытия.

Мы ехали в сторону моего района, а когда проехали дом, где я раньше жила на Комсомольском проспекте, Романович выдал первую за посторгазмовый период реплику:

– Давай чаще видеться.

Я вдруг вспомнила, как Жанна откачивала меня после морфина, и впервые за долгое время что-то под ложечкой представилось «Здравствуйте, я ваша совесть»!

– Эхх, будь тебе хотя бы двадцать пять и езди ты на X5… Да не стоит – не получится у нас.

Больше мы не поднимали эту тему.

Как же все запуталось. Почему мы отвергаем от себя тех, кто нам близок? Почему так сильно манит жестокость, прирученное состояние, власть, последующая борьба, загадки, интриги?

* * *

Мои бабушка с дедушкой по папе были учеными, со степенями и званиями, собственными кабинетами в МГУ и домашней библиотекой. Так сказать, физики. Все детство они отвечали на мой вопрос «А есть Бог?» суровым нет и говорили что-то о воле человека, понимание которой сводилось к отказу от шоколадных конфет.

Прошло несколько лет, я повзрослела и перестала задавать «глупые вопросы», пряча крест под кофту. Я часто копалась в их книгах и делала вид, что изучаю иврит, читая непонятные закорючки. И вот однажды я осталась у них ночевать. Была сильнейшая гроза, проливной дождь и летающие балконы под окнами. Дедушка сидел в гостиной за огромным круглым столом и пил чай из блюдца. Я тихими шагами прошла к бабушке поблагодарить за приготовленную к ночлегу комнату. И увидела, как она прячет под подушку икону. Дело было не в страхе показаться верующей – был 98-й год. И вряд ли она думала о том, что она так легко вместе со сменой политического устройства отказалась от принятых идеалов. Дело, как оказалось, было в другом.

«Знаешь, мы всю жизнь занимались наукой и только в самом конце поняли, что есть еще один фактор – это воля Божья…» Стыдно признаваться в том, что совершила много ошибок…

Мне тоже стыдно. Только вот за что, я пока не поняла.