Текст книги "Начало конца"

XVI

В последние дни перед отъездом в Испанию командарм Тамарин был занят почти беспрерывно; вещи стал укладывать лишь часа за два до отхода поезда. Он терпеть не мог спешки и волновался: не опоздать бы. Чемодан, когда-то превосходный, купленный задолго до войны в английском магазине, все же приготовил еще с утра. Сложил обувь, книги, белье, платье, кое-что из съестных припасов – вышло не очень хорошо, – Константин Александрович только вздыхал, вспоминая о денщике. Но и без денщика, если б не спешка, сложил бы все гораздо лучше. Сапоги, завернутые в газетную бумагу, лежали рядом с колбасой и чаем, книги – поверх воротничков, а в новом пиджаке рукава не были сложены к локтям вдвое. Крышку чемодана удалось придавить лишь с великим трудом. Тамарин даже присел на стул, чтобы отдышаться: «Ох, состарился…» Когда ремни были затянуты крепко-накрепко, оказалось, что сбоку высовывается что-то белое: носовой платок, что ли? Константин Александрович сердито подоткнул, как мог, это белое под крышку, взглянул на часы, ахнул, быстро побросал в несессер туалетные вещи и послал за автомобилем. Пишущая машина уже находилась в черной коробке; она, на своих пуговках, улеглась в коробку хорошо и ровно. В последнюю минуту оказалось, что карманный испанский словарь лежит на ночном столике (командарм в последние дни, как ни был занят, спешно изучал испанский язык). «Оно и лучше: пригодится в дороге…» Сунул словарь в карман. «Ну, что еще забыл? Паспорт есть, бумаги есть, деньги есть, ключ есть». Тамарин простился с хозяином – «через месяц назад к вам, немного отдохну на юге», – выслушал пожелания доброго пути и хорошей погоды, протянул руку и лакею, почувствовав в этом что-то неприятное: точно он этим рукопожатием награждал или что-то кому-то доказывал. По счету, с процентами прислуге, было уплачено с утра. «Дать ему еще или не давать?» Константин Александрович сунул лакею двадцать франков, пересчитал вещи и вздохнул свободно.

Приехал он на вокзал все же чуть не за полчаса до отхода поезда. Тут тоже вышла было неприятность: не успел спросить номер носильщика. «Куда же этот болван запропастился? Ведь каких-нибудь десять минут осталось, а его все нет! Сбежал, что ли, с вещами!..» Однако носильщик появился на перроне вовремя. Константин Александрович радостно с ним расплатился, осведомился и у него, и у кондуктора, верно ли, что никакой пересадки не будет, пересчитал вещи – чемодан, несессер, машинка, – повесил пальто – не забыть, значит, что теперь уже не три штуки, а четыре, – и наконец успокоился. Ему самому было совестно: стал совершенным провинциалом. Однако пассажиры второго класса признали в нем человека хорошего общества, высшего по сравнению с ними: вид у него, как всегда, был осанистый и барский.

Место, заказанное за три дня вперед, было хорошее: в углу и лицом к локомотиву. Ехать в спальном вагоне Тамарин не решился: вдруг на вокзале следят, еще полагается ли тратиться на спальный вагон? Сначала он читал было газету – с утра не успел прочесть, а вечерней не купил. Потом, часов в десять, соседи погасили лампочку – как всегда, было легкое сомнение: пора ли гасить? а если кто хочет еще читать? – все молчаливо сошлись: пора.

Спал Константин Александрович плохо: отвык путешествовать, опять грустно думал, что и в мелочах прорывается старость. «Прежде не сел бы в вагон, не надев дорожной фуражки и перчаток. Одеколон тоже забыл…» Устроиться в углу никак не удавалось: то голове неудобно, то ноги затекают. Менял положение, в первую минуту казалось: теперь будет отлично, затем снова оказывалось нехорошо. Особенно мешали спать тревожные мысли все о том же, об этой злополучной командировке в Испанию.

Собственно, в поручении начальства не было ничего худого: ему предписывалось на месте ознакомиться с положением на мадридском фронте и представить в Москву доклад. «Миссия чисто военная, никакого отношения к ГПУ и ко всему такому…» Задача была даже почетная, свидетельствовавшая о доверии к нему военного ведомства. Кроме того, она была интересна, давала возможность снова увидеть войну – хоть плохонькую, но войну – и проверить положения его труда о роли моторизованных частей. Тем не менее Тамарин дорого дал бы за освобождение от этой командировки: так была спокойна и приятна его жизнь в Париже. «Послали в Испанию, могут тотчас затем вызвать в Москву…»

В близком к границе французском городке его ждали на вокзале и тотчас проводили куда следовало. Был приготовлен утренний завтрак, плотный и очень хороший. У подъезда стоял огромный новенький «бьюик». Первое впечатление Константина Александровича было благоприятное: поездка организована хорошо. Выпив большую рюмку коньяка, он сел в автомобиль – чемодан, несессер, машинка – и выехал из городка. Утро было свежее, солнечное. Тамарин, утомленный ночью в вагоне, задремал и проснулся лишь у границы.

Это было какое-то подобие станции, хоть как будто не железнодорожной. Стояло очень много грузовиков и автомобилей разного вида. Всюду висели флаги, афиши, плакаты. «Точно ярмарка!» – подумал Константин Александрович, испуганно читая надписи на ходу медленно пробиравшегося вперед «бьюика». «Partido Socialista Unificado»… «Confederación Nacional del Trabajo»… «Federatión Anarquista Ibérica»…[189]189
  «Объединенная социалистическая партия», «Национальная конфедерация труда», «Иберийская федерация анархистов» (исп.).


[Закрыть]

Автомобиль остановился перед большим строением. Оттуда доносился сильный резкий голос, не такой, каким в жизни говорят люди: голос митингового оратора. «Что это здесь происходит? Митинг?» К «Бьюику» подошел седой человек в полувоенном костюме, в черно-красном берете, с черно-красным шарфом. Шофер что-то сказал вполголоса. Человек в берете отдал честь сжатым кулаком. Тамарин только изумленно на него взглянул – не знал, как следует отвечать. «Неужели это серьезно?..» Взяв бумаги командарма, седой человек отрекомендовался по-французски: начальник местного отдела Investigation (Константин Александрович догадался, что это полиция), анархист. «Ваши документы будут сейчас готовы, – сказал он очень любезно, крепко пожимая гостю руку, – не хотите ли закусить?» – «Благодарю вас… Тут, кажется, происходит собрание?» – «Да, республика получила в дар несколько амбулаторий от английской рабочей партии, – холодно сказал анархист. – И еще кое-что пришло из Москвы… Правда, из Москвы не в дар, а за деньги, за наличное золото, – неожиданно добавил он, видимо, не удержавшись. – Мы очень благодарны. Сейчас там будет выступать ваш соотечественник. Быть может, вы желаете послушать?» «Этого добра только не хватало! Стоило приезжать в Испанию», – подумал Константин Александрович. Анархист взглянул на него и усмехнулся, точно поняв его мысль. «С дороги вам следовало бы подкрепиться. Не взыщите: у нас угощение плохое».

Он проводил гостя в буфет, сказал несколько слов буфетчику и откланялся. Буфетчик приветствовал гостя тоже сжатым кулаком. Угощение в самом деле было очень скромное: на столе стояли две бутылки, сухари, колбаса. «Я могу приготовить шоколад», – сказал нерешительно буфетчик на ломаном французском языке. Тамарин поспешил отказаться: «Вот вина я выпью с удовольствием».

В буфете никого больше не было. «Верно, все там?.. Вино недурное, крепче французского… К колбасе лучше не прикасаться. Как бы только они не обиделись…» Константин Александрович держал себя очень осторожно. «Надеюсь, тут принимают французские деньги». Он хотел подозвать буфетчика, но не знал, как это сделать, «стучать по стакану невежливо», – и произнес что-то неопределенное, подняв монету. Буфетчик подошел к нему и, улыбаясь, отказался от платы. «Ами, ами русо», – сказал он и сам предложил разменять франки на песеты. «Благодарю вас, да, пожалуйста, – попросил Тамарин. – Вот где он меня нагреет!» К его удивлению, буфетчик назвал ту самую цифру, которую Константину Александровичу указали в Париже. «Официальный курс? Значит, и за обмен ничего не взял? Приятный народ!» «У вас деньги еще старые?» – спросил он, увидев на монетах изображение Альфонса XIII. Буфетчик засмеялся. Из-за стены раздались рукоплескания. Тот же голос особенно громко и радостно что-то прокричал по-испански. Рукоплескания усилились, затем установилась тишина, Константин Александрович услышал на необыкновенно высокой ноте давно знакомое: «Та-варищи и граждане-е!» «Наши, голубчики!» Он вдруг неожиданно для «самого себя испытал чувство, близкое к физическому отвращению. «Да, вот именно: «Из ми-илых уст вдруг услышал я р-радной страны р-радную речь!..» Тамарин послушал с минуту: неестественно высокие выкрики чередовались с испанскими фразами, тоже на высокой ноте, но пониже: очевидно, переводчик пытался попасть в тон оратору. «И не попадешь: тот дурак сразу начал с верхнего «до», – думал командарм, перебирая на столе и изучая незнакомые ему монеты. Буфетчик что-то говорил, по-видимому, любезное и приветливое. Константин Александрович так же приветливо кивал головой.

Все здесь, было странно и забавно: то, что люди приветствовали друг друга сжатым кулаком, то, что говорили «Salud», то, что валявшаяся на столе газета называлась «Solidaridad Obrera»[190]190
  «Рабочая солидарность» (исп.).


[Закрыть], то, что слова кончались на os: «Mineros Asturios»[191]191
  «Шахтеры Астурии» (исп.).


[Закрыть], то, что из окна виднелось черно-красное полотно с надписью: «…Miguel Bakunin». «И буфетчик не буфетчик, а кабальеро – с каким достоинством держится. Да и полицейский скорее приятный: лицо умное, видел, должно быть, на своем веку немало. Это я понимаю: анархисты заведуют полицией». Константин Александрович очень ценил полицию как важное государственное учреждение; но была у него к ней и родовая дворянская брезгливость.

– Вот ваши документы, – сказал начальник Investigacion, – это «хоха де рута». «Что такое хоха де рута? Рута, верно, дорога? Значит, подорожная», – сообразил Тамарин, приятно кивая головой. «У вас могут также спросить в дороге пароль». «Ах, пароль?» Немного к нему наклонившись, анархист произнес вполголоса: «Durruti. Todos para uno»[192]192
  «Дуррути. Все за одного» (исп.).


[Закрыть]. – «Durruti. Todos para uno?» – сконфуженно повторил Константин Александрович, точно ему было совестно. Они вышли, буфетчик пожелал счастливого пути и крепко пожал руку Тамарину. «…Фашистским палачам испанского народа!» – дико прокричал голос за стеной. Раздались громоподобные рукоплескания, продолжавшиеся минуты три. Затем что-то было объявлено по-испански, рукоплескания повторились, на этот раз довольно жидкие, и послышалась совершенно другая речь: какой-то голос, не митинговый, а человеческий, очень просто говорил что-то простое, по-английски. «Точно после балагана попал в порядочное общество…»

Начальник полиции посоветовал отдать подорожную шоферу, простился и тоже пожелал счастливого пути. «Salud», – сказал, осмелев, Тамарин. «Это грех сказать, полиция у них любезная. Ну-с, первый номер прошел вполне благополучно. Дай Бог, чтобы так шло и дальше…» Мимо них поплыло еще несколько плакатов, они проехали под большим красно-желто-фиолетовым флагом, затем под другим желто-красным в полосках и понеслись по дороге. Вначале Тамарин с любопытством ко всему приглядывался. «Пока трудно предположить, что в стране идет гражданская война. Правда, отсюда далеко, но все-таки… Пароля не забыть: «Durruti. Todos para uno…», «Durruti. Todos para uno…».

Дорога была очень хорошая, почти не хуже французских. Вдали виднелись снеговые горы. Вид гор всегда утомлял Константина Александровича, ему казалось, что красота их преувеличивается. «Страна как будто бедная, особенно после Франции…» Изредка проходили бородатые люди с мешками, с тяжелой палкой через плечо. Навстречу автомобилю прошла запряженная мулом странного вида тележка, сколоченная, верно, лет сто тому назад. Правил мулом маленький мальчик, а сзади величественно раскинулся старый красивый человек с седой бородой, в красном жилете, в огромной шляпе, с кинжалом. Он равнодушно, без малейшего любопытства оглянул «бьюик», даже и не оглянул: автомобиль прошел в его поле зрения, а он только не отвел глаз. «Красота! Ведь прямо испанский гранд, даром что мужик!» – с восхищением подумал Константин Александрович, повеселевший от холодка, от вина, от белого солнечного дня. Ему все больше нравились испанцы.

Тамарин устроился в автомобиле поудобнее и стал соображать, как дальше распределится его время. Первая остановка была назначена в городе, где он должен был от уполномоченного лица получить справку, как ехать дальше. Это свидание не очень улыбалось Константину Александровичу. «Нет, конечно, не чекист!..» Командарм взглянул на часы, времени было еще много. Он вытянул ноги и опять задремал, изредка просыпаясь и оглядывая изумленным взглядом дорогу, поля, людей.

В город они приехали не скоро. «Хороший город… И женщины как будто славненькие. Но, право, ничего испанского… Хоть бы одна была в шляпе. Мантильи где же? «От Севильи до Гренады», – лениво думал Тамарин по пути к дому уполномоченного лица. Какое это было уполномоченное лицо, он в точности не знал. «Посол не посол, консул не консул и, уж конечно, не чекист. Да мне все равно, хоть бы и чекист: получу от него справки, как ехать, где остановиться, и прощайте, товарищ», – нерешительно сказал себе командарм, чувствуя, что в действительности это не все равно.

Уполномоченный принял его в хорошем помещении, по-видимому, прежде бывшем конторой. Из-за заваленного бумагами американского стола поднялся еще молодой, приятного вида человек, весьма приветливо встретивший Тамарина. «Нет, разумеется, не чекист. И кажется, русский, великоросс», – с облегчением подумал Константин Александрович. «Да, да, меня предупредили из Парижа о вашем приезде. Жаль только, что предупредили всего за день. Но я страшно рад, что наконец-то сюда отправили вас. Давно пора!»

Уполномоченный с первых слов наговорил Тамарину любезностей. Слова его показывали, что он отлично знает, с кем имеет дело, высоко ценит собеседника и придает его приезду огромное значение: теперь все пойдет по-новому. Хотя Константин Александрович не был тщеславен, тон уполномоченного не мог не быть ему приятным. Вместе с тем Тамарин чувствовал и смущение: очевидно, с его поездкой связывались какие-то преувеличенные, ни с чем не сообразные ожидания. Он хотел было сразу объяснить, что это неверно, что у него чисто осведомительная командировка, но не объяснил: «Кто там у них знает, что можно говорить, чего нельзя? Если ему так сообщили, то пусть так и будет». Константин Александрович в Париже несколько отвык от советских нравов, однако твердо помнил, что надо по возможности держать язык за зубами. «Конечно, не чекист. Вполне культурный человек, право, как будто наш. Это новая школа: не Кангаров!» Уполномоченный говорил о гражданской войне улыбаясь, в тоне веселом, как будто означавшем: «Забавный, забавный народ, и война у них забавная, и все тотчас рассыпалось бы, если б не мы».

– …Ну, обо всем этом уж коли говорить, так надо бы долго, досконально, по сути дела, – сказал он. – Вы когда хотите ехать в Мадрид, Константин Александрович?

– Да вы и мое имя-отчество знаете? Удивительно.

– Ничего удивительного, как не знать? Вас все знают.

– Благодарю вас… Когда ехать? Хоть сейчас.

– Помилуйте! Это по-суворовски, я понимаю, но ведь и Суворов, верно, на ночь останавливался, правда? Да и накормить вас нужно. Нет, мы вот что сделаем. Милости просим у меня откушать и переночевать. Комната есть, постель есть. А завтра езжайте на заре, как раз к вечеру и попадете в Мадрид. Идет?

– И сам не знаю, – нерешительно сказал Константин Александрович. Ему очень хотелось принять приглашение, но он не знал, имеет ли право. Хотя в его задаче не было ничего особенно срочного, все же он получил инструкцию ехать «с максимальной скоростью». «Понятие растяжимое…» – Право, не знаю. – Тамарин полусознательно хотел взвалить ответственность на доводы уполномоченного.

– Разумеется, поступайте, как признаете необходимым, – сказал тот, будто угадав его чувства. – Но ведь опять же как вы сейчас поедете? Авто, правда, есть, очень хороший… Ваш? Нет, ваш должен вернуться во Францию, разве вам не сказали? Такое у них правило, – пояснил уполномоченный. «У них» как будто их сблизило. Оба, однако, тотчас испугались. – Я вам дам отличнейший «бьюик», за этим дело не станет. Но вот насчет переводчицы будет хуже.

– Какой переводчицы?

– Ведь вы по-испански не говорите? Значит, вам необходима переводчица? У нас орудуют почему-то все переводчицы, а не переводчики. Отлично справляются с делом и не трусят. Даром что молоденькие. На ять у нас растет молодежь. Но как на беду, обе мои переводчицы заняты. Если бы меня предупредили о вашем приезде дня за четыре, – неодобрительно сказал уполномоченный. – Ну так вот что мы с вами сделаем, Константин Александрович. Для вас уже приготовлен шофер (он произнес это слово с ударением на первом слоге. «Нет, не наш», – подумал Тамарин.). Это немец-интербригадник. Он был ранен под Мадридом, и я его посадил на шоферскую работу. Не беспокойтесь, не завезет и не опрокинет, он свое дело знает. Но по-испански он ни бэ ни мэ. То есть бэ и мэ, пожалуй, знает, да этого вам мало. Зато в телохранители я вам дам настоящего испанца, который говорит по-французски. Вы по-французски говорите? Ну, вот и отлично. Славный юноша, партиец.

– Зачем же телохранитель?

– Так полагается.

– Разве дорога небезопасна?

– Это как сказать? Бомбеж такой бывает с аэропланов, что только держись. И бомбят, и бреющим полетом пулеметят. В городах у нас теперь есть зенитки, хоть мало, а вдоль дорог зениток не расставишь.

– Чем же тут может быть полезен телохранитель?

– Всякое бывает, – уклончиво ответил уполномоченный. – Так полагается. Да вот он будет у вас и переводчиком… Вы на сколько времени в Мадрид едете? – быстро спросил он. – На две-три недели? Отлично, тогда он может совсем при вас остаться, на обратном пути мне его сдадите. Идет?

– Сердечно вас благодарю.

– Рад стараться, ваше превосходительство, – весело сказал уполномоченный. («Вот это он сказал, как Кангаров».) – Так вы меня малость подождите здесь, Константин Александрович, я насчет всего распоряжусь, и пойдем обедать. – Он направился было к дверям, но, как будто что-то вспомнив, остановился, вернулся к американскому столу, передвинул в рассеянности пепельницу, столь же рассеянно опустил крышку стола и вышел. «Ох, нет, не наш, совсем не наш!» – подумал Константин Александрович без обиды, но огорченно, точно поступок уполномоченного сразу показал ему разницу между старой и новой Россией. «Господи, лишь бы туда не вызвали!»

– Ну, вот все и сделано, – сказал уполномоченный, вернувшись через несколько минут. – Шофер заказан – раз. Телохранитель заказан – два. Он, кстати, в восторге от того, что будет вас сопровождать. Комната для вас готова – три. И, наконец, обед, ежели еще не готов, то скоро будет готов, – четыре. Пожалуйте к столу, Константин Александрович. Никого больше не будет, только мы с вами оба два.

Они прошли в другую комнату (комнат, по-видимому, было много). Там, на столе, покрытом довольно чистой белой скатертью, Тамарин с удовлетворением увидел две бутылки и несколько сортов закусок, среди них паюсную икру.

– Могу, к счастью, нынче накормить вас как следует. Как раз получил из Москвы посылочку. И водочки прислали, и даже икорки, баловство, – сказал уполномоченный, точно оправдываясь, но, увидев, что взгляд гостя ласково остановился на белой бутылке, засмеялся. – Баловство, да кого же и баловать, как не нас? Жизнь собачья!.. Потребляете, ваше превосходительство? Одобряю. А то что ж, «жомини да жомини, а о водке ни полслова»… Хотя Константину Александровичу теперь было уже вполне ясно, что уполномоченный не наш, старая, почтенная, выдержавшая все исторические перемены прибаутка и вид водки вызвали душевное единение; оба повеселели.

– Еще по одной… Вот так. Икорки прошу отведать, неделю тому назад была в Москве. Ну-с, теперь, пожалуй, можно вернуться и к жомини. Вы хотите знать мое мнение? Извольте.

Он изложил свой взгляд на положение в Испании. Говорил уполномоченный очень гладко, Константин Александрович даже подивился гладкости его речи. «Способный, бестия, и все они, молодые, способные: не такая школа жизни, как была у нас». Он внимательно слушал то, что говорил уполномоченный. Многое казалось Тамарину совершенной ерундой, но говорил молодой человек так гладко, так уверенно и, главное, так напористо, что Константин Александрович не чувствовал себя в силах противостоять этому напору, происходившему, по-видимому, даже не от внутреннего убеждения, а от темперамента, от устройства горла и голосовых связок говорившего. Смысл, если не буквальный, то подразумевавшийся, слов уполномоченного заключался в том, что испанцы решительно ничего в своей гражданской войне не понимают, что их нужно совершенно устранить от руководства операциями и что необходимо взять все в свои руки. «Чьи ж это? В твои, что ли?» – спросил мысленно Тамарин, впрочем, довольно благодушно после третьей рюмки водки.

– Ну а техническая сторона как? – осторожно спросил он, воспользовавшись минутой, когда его собеседник поднес к губам стакан. – Каково тут соотношение сил?

– Самолетов у них много больше. Считаем у них до семисот, из которых примерно сто дали немцы, а остальное итальяшки. Зато наземных войск больше у нас, и, главное, народ с нами. По сути дела, это самое важное.

– А танки, артиллерия, командный состав?

– Танков и артиллерии тоже у них больше. А командный состав у них блатной. Вы скажете, ведь у Франко все кадровые офицеры. Но что такое, позвольте спросить, испанские кадровые офицеры? Это не французские, не германские, не наши, а простые пронунциаментщики[193]193
  Призыв к перевороту – исп. pronunciamiento.


[Закрыть], ничего в войне не смыслящие. Сам Франко шляпа-шляпписсима.

– Неужели ни одного дельного нет? – усомнился Константин Александрович (хоть в душе был почти согласен: ни одного знающего теорию человека). Он назвал несколько попадавшихся в газетах имен. Уполномоченный каждый раз уверенно говорил: «шляпа», «старая шляпа» или произносил другие, более сильные слова.

– Вот бы я не сказал… А как у вас? – спросил Тамарин и пожалел об обмолвке, надо было сказать «у нас».

– У нас, если хотите знать, тоже хлам. Среди интербригадников есть несколько хороших офицеров, французы, немцы. Командовать батальоном или, пожалуй, полком они могут. Ну, еще Модесто, Листер, я не говорю, – весело сказал хозяин, явно показывая интонацией, что говорит. – Отличнейшие ребята, но сомневаюсь штоп.

– А сам Миаха?

– … Извините выражанс, – ответил, смеясь, уполномоченный. – Впрочем, беру назад, он у нас национальный герой. Да ведь не в нем сила! По сути дела, все в том, что сделает Европа. Вот об этом мне было бы особенно интересно узнать ваше мнение…

Подали жаркое, разговор на несколько минут прервался. Константину Александровичу, однако, не пришлось высказать свое мнение о том, что сделает Европа: уполномоченный говорил все время, все с той же необыкновенной, подавлявшей Тамарина напористостью. Он по-своему произносил имена европейских министров: в имени Даладье произносил «е», как в слове «копье» (Константин Александрович даже вздрогнул от неожиданности), а в имени Хор-Белиша делал ударение на «е», причем в московском говорке его тут как-то чувствовалось давно отмененное ять. Судил он об европейских министрах чрезвычайно уверенно, читал в их душах, как в книге, и каждому из них приписывал особые, неизменно коварные замыслы. Тамарин сам не очень разбирался в политике, все же ему было ясно, что этот молодой человек ничего в ней не смыслит – почти как в военном деле, о котором он тоже попутно высказывал соображения, употребляя разные ученые слова. «Эх ты, уж тут-то помолчал бы, что ты, болван, понимаешь? Политика еще туда-сюда, а в нашем деле только тебя с твоим марксистским анализом не хватало!» – думал Константин Александрович. Он слушал вежливо и терпеливо, но когда дело зашло о противоречиях между интересами крупной и средней английской буржуазии, почувствовал смертельную скуку, не без труда подавил зевок и, хоть при этом губы сжал плотно, испугался: вдруг тот заметил по подбородку и шее?

– Да, да, политика Парижа и особенно Лондона не ясна, – торопливо сказал Тамарин.

– Как не ясна? Очень ясна! Эти ставленники Сити ненавидят испанскую революцию и во сне видят, как бы ее задушить. Разумеется, из ненависти к нам! – Возможно, конечно. В отношении Германии и Италии это несомненно так. – О тех гадах я не говорю. С Германией у нас борьба открытая, не на жизнь, а на смерть! Либо мы, либо они! – энергично сказал уполномоченный и налил себе вина.

– А ваш общий прогноз, поскольку дело идет об Испании?

Уполномоченный поставил стакан на стол и подозрительно взглянул на гостя:

– Прогноз? Разумеется, мы победим! Обязательно победим!

– Я тоже надеюсь. Я только хотел знать, на чем, в частности, основываются ваши надежды?

– Это не надежды, а стопроцентная уверенность. Основывается же она на том, что народ на нашей стороне, – раз. Наши солдаты дерутся как звери. Один пятый полк чего стоит! Это, я вам скажу, наша комса, на ять люди! Затем, с той стороны в штабах те же шляпы да вдобавок еще гнусы – два. А главное, мы победим потому, что так нам велел товарищ Сталин, – три!

– Это, конечно, – поспешно согласился Константин Александрович. – Очень хорошее жаркое. Значит, как будто насчет продуктов тут пока жаловаться грех?

– Нет, обобщать не надо! – несколько уклончиво пояснил уполномоченный. – А вы очень мало взяли. Выпьем еще?

– Пожалуй… Вы сами ведете хозяйство? Не женаты?

– Женат, да жена и ребенок в Москве, – сказал со вздохом уполномоченный. – «Вероятно, оставили заложниками?» – подумал Тамарин и тоже сочувственно вздохнул. Хозяин взглянул на него искоса. Они выпили. – С вашего разрешения, я прощусь с вами после обеда: мне еще до поздней ночи работать. А вам советую лечь пораньше: дорога в Мадрид долгая. Я велю вас разбудить в шесть часов.

– Если можно, я просил бы даже в пять, – сказал Константин Александрович, искупая ранним часом то, что остался ночевать.

– Можно и в пять. Езжайте раненько, если не в суворовской кибиточке, то на «бьюике»… Гениальный человек был Суворов, правда? Такого полководца в Европе никогда не было, правда, ваше превосходительство? Да и где им до нас! Ведь если правду сказать, то они нам в подметки не годятся… Допьем бутылку, Константин Александрович? Вино у них недурное, но наше крымское лучше.

– Допьем. Крымское я не так любил, а вот кавказское, особенно карданах, чудесное винцо и бьет не в голову, а в ноги, – заметил грустно Тамарин. – Это тоже хорошее. Большое вам спасибо за гостеприимство. Я еще хотел получить у вас некоторые практические справки…

– К вашим услугам. Бензин для авто обеспечен, у шофера будет бумажонка. И хоха де рута тоже будет у него. Да, вам надо знать новый пароль. До Мадрида будет: «Lenin dos dos»[194]194
  «Ленин два-два» (исп.).


[Закрыть].

– Ах, «Lenin dos dos»? Это легче запомнить. Я прежний чуть было не забыл. «Durruti. Todos para uno». Впрочем, в дороге ни разу не спросили. Покорнейше благодарю вас за хлопоты. А где бы мне в Мадриде остановиться?

– Разумеется, я могу в два счета устроить вас в гостинице. Но мои совет: остановитесь там, где останавливаюсь я. Там и спокойнее, и, правду сказать, лучше… – Он назвал адрес. – Нет, вам записывать незачем: и шофер ваш, и телохранитель знают это место, они много раз туда ездили, я им скажу.

– Очень, очень благодарю. И еще один вопрос… Это, конечно, мелочь, я все-таки хотел бы знать ваше мнение. Я захватил с собой мундир, но, право, не знаю, как быть: мундир ли носить или штатское платье? С одной стороны, как будто ясно, что штатское, а с другой – к военным ездить и на фронт лучше бы в мундире. Я забыл в Париже спросить, такая досада.

Уполномоченный задумался.

– По общему правилу, наши носят здесь штатское. Но на фронт ездили и в мундире, ведь дело пошло начистоту. По-моему, вы можете надеть мундир.

– Я тоже так думаю.

– Почтения будет больше. Мы здесь теперь первые люди. Никогда еще, Константин Александрович, авторитет нашего государства не был так велик, как теперь.

– Это что и говорить, – уныло сказал Тамарин.