Текст книги "Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991"

Вместо одного поколения ветеранов мы можем выделить по меньшей мере три[57]57
  Некоторые историки насчитывают не три, а четыре поколения. См.: Зима В. Ф. Менталитет народов России в войне 1941–1945 годов. М.: Институт российской истории РАН, 2000. С. 22.


[Закрыть]. Наиболее известным из них остается самое молодое поколение мужчин (и, как будет показано ниже, некоторых женщин), которые отправились в армию прямо со школьной или студенческой скамьи. Эти молодые люди, родившиеся между 1923-м и 1927 годами[58]58
  Zubkova E. Russia after the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945–1957. P. 23.


[Закрыть], на момент начала войны не имели опыта взрослой гражданской жизни и к 1945 году умели только «стрелять, бросать гранаты и ползать по-пластунски», как выразился писатель-ветеран Виктор Некрасов[59]59
  Некрасов В. П. В родном городе. С. 284–285.


[Закрыть]. Для многих из них фронт сделался фундаментальным жизненным опытом; неудивительно, что, возвращаясь «на гражданку», они нередко сталкивались с серьезными проблемами адаптации. Их зачастую стремительная карьера в армии не давала им достаточных гражданских компетенций, и поэтому для жизненной траектории этих людей демобилизация порой означала шаг назад – по крайней мере, так могло показаться на первых порах. Эту группу мы можем назвать «фронтовым поколением»[60]60
  Zubkova E. Russia after the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945–1957. P. 23; Сенявская Е. С. 1941–1945: Фронтовое поколение. С. 32 passim.


[Закрыть]. Второе поколение ветеранов до призыва успело утвердиться в гражданской жизни, и поэтому им было к чему возвращаться после завершения сражений. Даже если их дома были разрушены, а родственники мертвы, они все равно имели возможность вернуться к привычному образу жизни, профессии, а часто и прежнему рабочему месту. Судя по официальным отчетам о демобилизации, у этой когорты фронтовиков было гораздо меньше адаптационных сложностей, чем у вышеупомянутого «фронтового поколения»[61]61
  См., например, объемные отчеты о демобилизации, представляемые в ЦК Управлением по проверке парторганов в 1945–1946 годах: Российский государственный архив социально-политической истории (далее – РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 122. Д. 102 (1945, 274 страницы); Д. 145 (январь – март 1946, 196 страниц); Д. 146 (январь – июль 1946, 208 страниц).


[Закрыть]. В основном мужчины именно из этого и последующего ветеранских поколений, возвращаясь с фронта, занимали руководящие должности[62]62
  См. главу 6.


[Закрыть]. Наконец, наименее известное поколение фронтовиков составили люди, которых можно назвать «дважды ветеранами». Члены этой старейшей когорты, родившиеся в 1904 году или ранее, участвовали не только в Великой Отечественной, но также в Гражданской, а иногда и в «империалистической» Первой мировой[63]63
  Это поколение – мужчины, родившиеся между 1890-м и 1904 годами, – было мобилизовано в августе 1941 года. См.: Сенявская Е. С. 1941–1945: Фронтовое поколение. С. 77.


[Закрыть]. Некоторые из них были кадровыми военными, как, например, первые три председателя Советского комитета ветеранов войны: Александр Василевский (р. 1895), Кирилл Мерецков (р. 1897) и Семен Тимошенко (р. 1895). Другие были гражданскими лицами; к таковым, в частности, относился сценарист Иосиф Прут (р. 1900), который, по его собственным словам, «был участником почти всех войн своей страны»[64]64
  Ветераны в строю: Сборник / Сост. Б. П. Павлов. М.: Воениздат, 1981. С. 13–14, 19–21; Прут И. Неподдающийся: О многих других и кое-что о себе. М.: Вагриус, 2000. С. 25 passim.


[Закрыть].

Точных данных о численности этих ветеранских поколений не существует. Как послевоенная визуальная пропаганда, так и «лейтенантская проза» в 1950-е и 1960-е годы чаще всего изображали ветеранов молодыми: этим и объясняется доминирование в нашем воображении вполне конкретного исторического образа[65]65
  О «прозе лейтенантов» см.: Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. С. 91–92, 94–96; На плакатах Победы обычно изображены молодые, улыбающиеся ветераны, часто с боевыми наградами на груди; таковы, например, работы «Ты вернул нам жизнь» (В. Иванов, 1943), «Так оно и будет» (он же, 1945), «Воину-победителю – всенародная любовь» (А. Кокорекин, 1944), «Красной Армии – слава!» (Л. Голованов, 1946). См.: Советский политический плакат / Под ред. Г. Демосфеновой и др. М.: Искусство,1962. С. 371, 372, 374, 382.


[Закрыть]. Однако имеющиеся у нас демографические данные свидетельствуют о том, что эта весьма заметная группа составляла меньшинство среди советских солдат, выживших в сражениях Великой Отечественной. Реконструкция численности соответствующих когорт по годам их рождения поможет получить первую, хотя и неокончательную, ориентировку в этом деле[66]66
  Две основные статистические реконструкции представлены в следующих работах: Андреев Е. М. и др. Население Советского Союза: 1922–1991. М.: Наука, 1993; Гельфанд В. С. Население СССР за 50 лет (1941–1990): Статистический сборник. Пермь: Издательство Пермского университета, 1992. Однако пользоваться ими нужно с осторожностью. Во-первых, приводимые в них данные представляют собой статистические выкладки, составленные на основе довоенных переписей 1937 и 1939 годов, послевоенной переписи 1959 года, некоторых неполных послевоенных демографических данных и множества отдельных вычислений и предположений. Во-вторых, в когорты, фигурирующие в этих реконструкциях, включаются все мужчины, предположительно выжившие в войну, что приводит к двум погрешностям: с одной стороны, в них игнорируется меньшинство ветеранов-женщин, а с другой стороны, в них учитываются мужчины, которые не служили в действующей армии. Впрочем, несмотря на упомянутые неточности, эти данные являются одним из немногих статистических ориентиров, которые есть в нашем распоряжении.


[Закрыть].

Таблица I.1 убедительно свидетельствует о том, что собственно «фронтовое поколение» в послевоенные годы составляло меньшинство в рядах ветеранов войны, причем несмотря даже на то, что не все мужчины были солдатами и не все солдаты были мужчинами. (Женщины составляли от 2 до 3 % общего числа ветеранов, поскольку в Красной армии они служили не только в медицинских частях и других вспомогательных службах, но также были снайперами, танкистами, пехотинцами, пилотами бомбардировщиков[67]67
  См.: Edele M. Soviet Veterans as an Entitlement Group. P. 117. В этой статье можно найти сноски, указывающие на соответствующую литературу.


[Закрыть]. Вторая волна демобилизации, прошедшая осенью 1945 года, позволила большинству из них вернуться к гражданской жизни, независимо от возраста[68]68
  Указ Президиума Верховного Совета СССР от 25 сентября 1945 года «О демобилизации второй очереди личного состава Красной Армии» // Ведомости Верховного Совета СССР. 1945. 3 октября. № 69. C. 1.


[Закрыть].) То, что самые молодые когорты выживших фронтовиков оказались в меньшинстве, подтверждается и анализом демобилизационной статистики. Первая волна демобилизации освободила от службы людей, родившихся с 1893-го по 1905 год[69]69
  См. главу 1.


[Закрыть]. С июля по сентябрь 1945 года, на которые пришелся этот этап, к мирной жизни вернулись сразу 40 % всех красноармейцев[70]70
  См.: Донченко В. Н. Демобилизация Советской армии и решение проблем кадров в первые послевоенные годы // История СССР. 1970. № 3. С. 96–106. Здесь – С. 98.


[Закрыть]. Таким образом, получается, что две пятых ветеранов, которых распустили по домам в ходе продолжавшейся до 1948 года массовой демобилизации, к концу войны уже были старше 40 лет. Иными словами, история «фронтового поколения» – вовсе не то же самое, что история советских ветеранов.

Таблица I.1. Мужское население Советского Союза по возрастным группам к началу 1946 года (млн чел.)

Источник: Гельфанд В. С. Население СССР за 50 лет (1941–1990): Статистический справочник, 1992; см. также: Edele M. A «Generation of Victors?». App. 1. P. 69–71.

В этой книге представлена история советских ветеранов как «нового социума»[71]71
  Термин «новый социум» предложен Еленой Зубковой. См. ее книгу: Послевоенное советское общество: Политика и повседневность, 1945–1953. М.: РОССПЭН, 2000. С. 28–36.


[Закрыть]. Ее тема – появление новой группы в советском обществе. Основное внимание в ней уделяется социальным отношениям и поведению ветеранов, а не процессам, способствовавшим, скажем, принятию благоприятной для них государственной политики. Разумеется, о других аспектах ветеранской проблематики тоже можно было бы порассуждать обстоятельно и пространно: например, о значении военного опыта в создании «сообщества заслуживающих», о роли армии в этом движении, о происхождении и трансформации культа Великой Отечественной войны, о повседневной жизни инвалидов-фронтовиков в 1960-х годах и позже или же о месте переживших войну в литературе и искусстве. Ход демобилизации или история «молодых коммунистов», вступивших в партию на передовой, также могли бы послужить материалами для самостоятельных и обширных исследований книжного формата. Но даже организационная история ветеранского движения исследуется мной лишь постольку, поскольку она затрагивает базовую для меня тему – а именно социальную интеграцию и социальную дезинтеграцию народного движения бывших солдат после их возвращения домой.

Книга тематически разделена на три части, каждая из которых состоит из нескольких глав. Первые две части посвящены внутригрупповой дифференциации, а последняя – оформлению целостной группы. Эти процессы можно обособить друг от друга только в аналитических целях, так как в реальной жизни они развивались параллельно. В начале первой части мы будем сопровождать только что демобилизовавшихся ветеранов в их зачастую хаотическом путешествии на родину. Наряду со всевозможными трофеями, военными байками, ранениями и хроническими недугами, которые будут мучить их до конца жизни, они везли с собой убежденность в том, что имеют полнейшее право на достойную жизнь после войны. Это осознание собственных заслуг подпитывалось тогда официальной пропагандой, которая обещала солдатам-героям именно то, чего они ждали. Однако, когда ветераны наконец-то добирались до родных мест и успешно увольнялись из армии, незамедлительно обнаруживалось, что приятные посулы в основном пусты: вместо сытой послевоенной жизни их ждала рутина дурно работающей бюрократической машины, о чем подробнее будет рассказываться в главе 2. Соответственно, в главе 3 речь пойдет о тех факторах, которые все-таки позволяли бывшим фронтовикам интегрироваться в гражданскую жизнь: о негосударственных социальных связях, сетях, институтах.

Во второй части будут проанализированы некоторые размежевания, наметившиеся в ходе демобилизации, а также интеграции, позже расколовшие «фронтовое братство». Инвалиды войны, которым посвящена глава 4, были вынуждены решать специфические проблемы, обусловленные их увечьями и отсутствием адекватной социальной поддержки со стороны государства, которое интересовалось только трудоспособными гражданами. В этой главе говорится также о том, что даже внутри этой особенной категории ветеранов наблюдалась выраженная дифференциация по уровню доходов и качеству жизни – своеобразная иерархия нищеты. В главе 5 мы обратимся к иной коллективности, обремененной нетипичными проблемами: к бывшим советским военнопленным, на родине столкнувшимся с дискриминацией и преследованиями. Глава 6 расширит горизонт анализа, выходя за рамки упомянутых проблемных групп и показывая, что после войны у бывших солдат в целом отсутствовала объединяющая их социальная траектория: как и в других воевавших странах, кто-то из них преуспел, а кто-то нет.

Переключая внимание с процессов, разобщавших ветеранов, на процессы, которые их объединяли, две главы третьей части сосредотачиваются на возникновении советского ветеранского движения и последующем превращении выживших бойцов из «сообщества заслуживающих» сначала в статусную группу, а потом и в корпоративную группу, встроенную в позднесоветский порядок. В этих двух финальных главах подытоживается аргументация всей моей работы. Как и в первой части, в фокусе внимания здесь остается отнюдь не только государство, которое рассматривается мной как весьма важный, но далеко не единственный актор более широкого социокультурного и социопсихологического процесса, в ходе которого собиралась и распадалась такая социальная сущность, как «ветераны»[72]72
  Основные аргументы, позволяющие осмыслить советское государство в качестве части советского общества, см. в статье: Edele M. Soviet Society, Social Structure, and Everyday Life: Major Frameworks Reconsidered // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2007. Vol. 8. № 2. P. 349–373.


[Закрыть].

В полном объеме весь этот процесс не контролировался никем. Государство зачастую вынуждено было уступать, поддаваясь натиску силы, которая не вполне была ему подвластна. Тем не менее последнее слово оставалось за ним: хотя государственная политика не могла упразднить «сообщество заслуживающих», она с легкостью могла противостоять ветеранским требованиям. Главенство авторитарного государства в установлении хронологических вех, в соответствии с которыми развивалось ветеранское движение, описывается в заключительной части книги; подвергать эту роль сомнению невозможно – чтобы убедиться в этом, достаточно самого беглого взгляда на периоды, которые были пройдены ветеранами как социальной группой и как движением. «Сообщество заслуживающих» сложилось во время войны и сразу же после ее завершения, причем оно смогло выжить, несмотря на почти десятилетнее непризнание. Хрущевское правление привнесло некоторые перемены, особенно в оформление памяти о войне и становление культа войны, а также в некоторой степени в организационные дела, но никакого институционального развития «сообщества заслуживающих», на чем ветераны настаивали с 1945 года, так и не произошло. Только благодаря прагматизму Брежнева, которому нравилось изображать из себя героя-фронтовика, этот период латентного существования подошел к концу. Когда в 1985 году к власти пришел Горбачев, ветераны – к тому времени их ряды поредели и постарели, – стали основной статусной группой советского общества. Несмотря на всю риторику «возвращения к ленинским заветам», Горбачев продолжил и завершил процесс, начатый его предшественниками в эпоху застоя. По мере того, как время шло, а старшие когорты ветеранов таяли, оставшиеся все больше сближались между собой в возрастном плане. Если в 1945 году «их поколенческий профиль был расплывчатым», то теперь «они демонстрировали гораздо меньшую хронологическую диффузию». Они начали превращаться в отдельное поколение, у представителей которого становилось все больше общего со сверстниками, пусть даже не воевавшими на фронте, но разделявшими с ними коллективный опыт военной поры. Такие люди были для бывших фронтовиков гораздо ближе, чем более молодые советские граждане. В результате с 1970-х годов в торжественном публичном дискурсе рядом с «героями Сталинграда и Курска» регулярно стали появляться «ветераны труда», бывшие рабочие и колхозники. Этот процесс «смычки», сближения идентичностей «пенсионера» и «ветерана»[73]73
  Lovell S. Soviet Russia’s Older Generations // Idem. (Ed.). Generations in Twentieth-Century Europe. Houndmills, Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2007. P. 205–226; цитаты – Р. 221.


[Закрыть], был завершен при Горбачеве, который объединил оба типа ветеранов под эгидой одной организации и распространил многие привилегии, имевшиеся у ветеранов фронта, на ветеранов тыла. Более того, он официально интегрировал новую, объединенную ветеранскую организацию в политическую систему.

То, что признание жертв, принесенных ветеранами в военное время, состоялось в виде распространения на них целостной системы привилегий, было исторически закономерным. Законодательное закрепление особого государственного обращения с «заслуженными» категориями граждан и исходящее из этого принципа неравномерное распределение льгот были одной из основ социальной стратификации и режимной стабильности[74]74
  Ibid. P. 214–223.


[Закрыть]. В межвоенные годы некоторые социальные группы по идеологическим соображениям считались естественными союзниками большевиков; к таковым относились, в частности, рабочие или некоторые национальности. В силу этого они находились на особом положении: в частности, их представителям было легче получить доступ к высшему образованию – в отличие от выходцев из тех групп, которые, как считалось, изначально враждовали с режимом (к последним относились, например, бывшие аристократы или зажиточные крестьяне-«кулаки»)[75]75
  Fitzpatrick S. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia // Journal of Modern History, 1993. Vol. 65. P. 745–770; Martin T. Modernization or Neo-Traditionalism? Ascribed Nationality and Soviet Primordialism // Fitzpatrick S. (Ed.). Stalinism: New Directions. P. 348–367.


[Закрыть]. Другие были обязаны своим статусом служению государству и революции – чем важнее служба, тем выше статус и, соответственно, тем шире доступ к товарам и услугам[76]76
  О принципе служения и о служилых классах в русской истории см.: Ключевский В. О. Русская история: полный курс лекций в 3-х томах. Ростов-на-Дону: Феникс, 2000; Hellie R. The Structure of Modern Russian History: Toward a Dynamic Model // Russian History. 1977. Vol. 4. № 1. P. 1–22.


[Закрыть]. Особое положение военнослужащих в советской жизни также было обусловлено принципом служения: оно предопределялось пользой, приносимой ими государству. Невероятные масштабы Великой Отечественной войны размыли в сознании многих грань между служебным рвением и социальным положением. Услуга стране, оказанная на передовой, была настолько огромной, что все выжившие оказались частью учрежденной государством категории «участников войны», которым предстояло получать особые льготы независимо от их текущих занятий. Это имело смысл и в связи с изменениями символического контекста: если после 1917 года рабочие обладали особым статусом, поскольку именно они совершили революцию, то после войны старые солдаты получили право рассчитывать на такое же уважение, так как они выиграли великую битву. Институционализация культа Великой Отечественной войны в качестве нового легитимирующего мифа советской системы, таким образом, логически подразумевала обеспечение особого положения для защитников родины. В 1978 году советские законодатели восприняли наконец эту логику: к тому моменту война во многих отношениях затмила революцию как фундаментальное и основополагающее для советского строя событие.

В контексте брежневского культа войны и в рамках реализуемой государством перераспределительной политики сложился новый дискурс взаимоотношений власти и ветеранов. Это была своеобразная разновидность того, что один историк назвал сталинистской «культурой дара», в рамках которой граждане были обязаны служить государству (и любить его руководителя) по той причине, что последний предположительно заботился о благосостоянии населения. Исходя из подобных представлений, ветераны оказывались в долгу перед государством из-за особого отношения, которое они на себе испытывали[77]77
  См.: Brooks J. Thank You, Comrade Stalin! Soviet Public Culture from Revolution to Cold War. Princeton: Princeton University Press, 2000.


[Закрыть]. Начиная с 1960-х годов подобные идеи комбинировались с конкурировавшим и, возможно, даже взаимоисключающим ветеранским убеждением в том, что фронтовики заслуживают эксклюзивной заботы сугубо из-за их вклада в дело Победы. Сложилось нечто похожее на двусторонний договор между ветеранами и государством: страна была обязана ветеранам, причем если она честно будет выполнять свою часть сделки, то и старые солдаты, в свою очередь, будут обязаны помогать режиму[78]78
  Dunham V. S. In Stalin’s Time: Middleclass Values in Soviet Fiction. Durham, NC, and London: Duke University Press, 1990.


[Закрыть]. К концу 1970-х годов это негласное соглашение облекли в институциональные формы. Описывая в 1979 году свое видение предназначения ветеранской организации, ее председатель Павел Батов отмечал прежде всего пропагандистскую работу, которой она занимается как внутри страны, так и на международной арене. И только потом он обратился к тому, за что совсем недавно, в 1956 году, еще приходилось бороться: к особым интересам и потребностям ветеранов, об удовлетворении которых должна заботиться их институция: «Много внимания СКВВ [Советский комитет ветеранов войны] уделяет также содействию советским органам в выполнении ими постановлений партии и правительства, направленных на улучшение обеспечения интересов и нужд участников и инвалидов войны, членов семей погибших воинов». Председатель СКВВ вполне четко заявлял о том, что отношения между партией-государством и ветеранами представляют собой партнерство, базирующееся на принципе взаимности. Высоко оценивая Указ от 10 ноября 1978 года «О мерах по дальнейшему улучшению материально-бытовых условий участников Великой Отечественной войны», он писал: «Это обязывает нас еще активнее трудиться на благо Родины»[79]79
  Батов П. Советские ветераны войны в борьбе за мир // Военно-исторический журнал. 1979. № 6. С. 71–75. Цитаты – С. 75.


[Закрыть]. Спустя три десятилетия после того, как смолкли орудия, последствия войны обрели наконец подобающе советский отклик.

Таким образом, в одном своем срезе эта книга представляет собой исследование одного из самых интригующих социально-политических явлений XX века (которое, похоже, будет живо и в XXI веке): бытования народных движений в авторитарных обществах. Движение советских ветеранов не было ни примитивным результатом государственной социальной инженерии, ни выражением оппозиции режиму. Его появление на свет не планировалось, не проектировалось, не контролировалось кем бы то ни было; скорее, за ним стояла логика специфически советского опыта войны и демобилизации. Руководители СССР никогда не стремились создавать «ветеранов», а политика, породившая эту новую социальную сущность, никоим образом не вытекала из большевистской идеологии[80]80
  О создании статусных групп в ходе реализации большевистского проекта см.: Fitzpatrick S. Ascribing Class: The Construction of Social Identity in Soviet Russia. См. также более подробное обсуждение вопроса: Idem. Tear Off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth-Century Russia (Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2005). Chaps. 2–4 [Фицпатрик Ш. Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России. РОССПЭН, 2011. Гл. 2–4].


[Закрыть]. Совсем наоборот: правящая элита считала весьма проблематичным предоставление бывшим солдатам каких-то особых прав только из-за того, что они служили в военные годы, и потому режим на протяжении четырех десятилетий решительно противился созданию любой ветеранской организации. Но практики, приведшие к возникновению новой социальной сущности, были обусловлены чрезвычайностью и неординарностью войны; именно это, собственно, и вынудило власти все-таки пойти на введение особых привилегий для фронтовиков и их семей. Иначе говоря, в другом своем срезе эта книга превратилась в исследование непреднамеренных долгосрочных, социально-психологических и политических, последствий ведения войн.

У этих последствий была своя предыстория. Для российского общества в вооруженном противостоянии не было ничего необычного. Опираясь на идеологию XIX века, в которой насилие и конфликт представали движущей силой истории, большевики в XX веке научились управлять тем и другим, что было убедительно продемонстрировано в годы Первой мировой и Гражданской войн[81]81
  См.: Pethybridge R. The Social Prelude to Stalinism. London and Basingstoke: Macmillan, 1974. P. 73–131; Fitzpatrick S. The Civil War as a Formative Experience // Gleason A., Kenez P., Stites R. (Eds.). Bolshevik Culture: Experience and Order in the Russian Revolution. Bloomington: Indiana University Press, 1985; Holquist P. Making War, Forging Revolution: Russia’s Continuum of Crisis, 1914–1921. Cambridge, Mass., and London: Harvard University Press, 2002.


[Закрыть].

Еще в царской России военные реформы 1874 года инициировали, а законодательство 1912 года еще более закрепило, принцип «взаимной полезности», связывающий военную службу и гражданскую жизнь. То, что при советской власти называли «Первой империалистической войной», оказало решающее влияние на его дальнейшую эволюцию в СССР[82]82
  Sanborn J. A. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War, and Mass Politics, 1905–1925. DeKalb, Ill.: Northern Illinois University Press, 2003.


[Закрыть]. Опыт тотальной войны и внедрение системы привилегий, распространявшихся на военнослужащих и членов их семей, популяризовали связку «солдат – гражданин», подчеркивая взаимозависимость между участием в боях за родину и привилегированным социальным положением[83]83
  Stockdale M. K. United in Gratitude: Honoring Soldiers and Defining the Nation in Russia’s Great War // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 3. Р. 459–485.


[Закрыть]. Эта связь послужила базисом военизированного социализма 1920–1930-х годов[84]84
  Hagen M. von. Soldiers in the Proletarian Dictatorship: The Red Army and the Soviet Socialist State, 1917–1930. Ithaca and London: Cornell University Press, 1990.


[Закрыть]. Война, таким образом, выступала центральной доминантой в формировании и преобразовании этого общества: ведь на протяжении большей части своей истории оно либо воевало, либо готовилось к войне, либо восстанавливалось после войны. За Гражданской войной последовала длительная кампания против антибольшевистских мусульманских сил в Туркестане в 1923–1931 годах, советско-китайский конфликт 1929-го, участие в гражданской войне в Испании (1936–1939) и в войне в Китае (1937–1939), конфликты с Японией на озере Хасан в 1938-м и реке Халхин-Гол в 1939-м, кампания в Западной Украине и Западной Белоруссии в 1939-м, «зимняя война» с Финляндией в 1939–1940-м[85]85
  Сенявская Е. С. Психология войны в XX веке: Исторический опыт России. М.: РОССПЭН, 1999. С. 382.


[Закрыть]. Война с Германией, продолжавшаяся с 1941-го по 1945 год, стала очередным важным испытанием для общества, формирующегося для войны и в процессе войны. В ходе тех грандиозных событий, которые позже нарекли «Великой Отечественной войной», связь между сражением за Родину и получением воздаяния за эту жертву видоизменилась в массовом сознании, превратившись в представление о том, что армейская служба в военное время должна сохранять свой особый статус и после завершения боев.

Последствия этой трансформации идей, касающихся военной службы, гражданской жизни и привилегий, институционализировались медленно, поскольку политическое руководство противилось подобным изменениям – по идеологическим, экономическим и политическим причинам, а также вопреки укрепляющемуся культу войны. Тем не менее многие ветераны желали признания более ощутимого, чем просто упоминания в речах ответственных лиц и приглашения на праздничные ритуалы, посвященные Дню Победы 9 мая. Как показано в этой книге, в конце концов – в 1978 году, когда их число значительно сократилось, а самым молодым было уже за пятьдесят, – они добились желаемого.