Текст книги "Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991"

В конечном счете, разочарование вело ветеранов в Москву, где они толпились в приемных всевозможных учреждений и ведомств. Но прежде чем отправится в столицу, они писали, писали и писали. Бывшие солдаты заваливали просьбами и жалобами все этажи советской и партийной иерархии. В архивных фондах одного только Верховного Совета СССР хранятся тысячи писем демобилизованных. Его соответствующий отдел, отвечавший не только за личный прием граждан, но и за обработку получаемой от них корреспонденции, тонул в потоке поступающих бумаг. Другим излюбленным адресатом для жалобщиков выступали центральные газеты. В августе и сентябре 1945 года редакция газеты «Известия», например, получила огромное количество писем с жалобами от демобилизованных. Прежде чем написать в газету, их авторы, как правило, безуспешно обращались в районные и городские советы или соответствующие собесы[184]184
  См. отчеты отдела писем газеты «Известия»: ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 5. Л. 187–189, 170–173, 266–268.


[Закрыть].

Результаты всех этих усилий были весьма неоднозначными, хотя некоторым все же удавалось преуспеть. Так, профессиональные мошенники, в послевоенные годы пытавшиеся погреть руки на полагающихся ветеранам льготах, не раз демонстрировали, что невозможное возможно. Одним из самых дерзких советских аферистов той поры был Вениамин Вайсман. Его случай – яркий пример того, чего можно было добиться просьбами и увещеваниями, пользуясь ими умело и умно[185]185
  Fitzpatrick S. World of Ostap Bender. Р. 548–550 [Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России XX века. С. 325–328].


[Закрыть]. Вайсман решил прибегнуть к мошенничеству после того, как «профессиональная травма» положила конец его карьере: этот человек, осужденный за воровство, в 1946 году во время неудачного побега из лагеря потерял обе ноги и руку из-за обморожения. Отказавшись от прозябания в провинции, он до самого своего ареста в 1947-м предпочитал «работать» в Москве. Раздобыв где-то документы, свидетельствующие о том, что он является дважды Героем Советского Союза, а также кавалером семи орденов и трех медалей, Вайсман всякий раз отправлялся за помощью непосредственно в центральные ведомства. Этот человек был на редкость удачлив: «Ему почти всегда удавалось попадать на прием к министрам или заместителям министров (дело само по себе нелегкое) и выманивать у них десятки тысяч рублей или товары равноценной стоимости. В общей сложности на удочку Вайсмана попались 27 министерств, в числе его жертв оказалось множество советских руководителей высокого ранга, например, министр металлургической промышленности И. Т. Тевосян, министр транспортного машиностроения В. А. Малышев, министр финансов А. Г. Зверев»[186]186
  Fitzpatrick S. World of Ostap Bender. P. 549 [Цит. по: Фицпатрик Ш. Срывайте маски! С. 326].


[Закрыть]. За единственный год своей деятельности он обзавелся не только крупной суммой денег, одеждой (включая «синий американский костюм»), обувью и тканями, но также квартирой в Киеве, билетом на самолет, чтобы добраться до своего нового жилища, и всей необходимой для обустройства мебелью[187]187
  Ibid. P. 549–550 [Там же. С. 326–327].


[Закрыть].

Правдами или неправдами, но некоторым фронтовикам все-таки удавалось получить государственную помощь. Но, как видно из таблицы 2.1, в расчете на одну ветеранскую душу выделенных денег и товаров решительно не хватало. В итоге оформилась четкая иерархия, положение в которой определяло получаемую долю скудного государственного пирога: демобилизованный солдат в среднем получал больше, чем любой заявитель из гражданских, но меньше, чем орденоносцы и прочие особо отличившиеся. На инвалидов войны усредненно приходились совсем миниатюрные суммы – вероятно, из-за того, что их было слишком много[188]188
  См. данные о личных обращениях в секретариат президиума Верховного Совета СССР в 1946 году: ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 12. Л. 3, 9, 15, 25, 30, 34, 44. Цифры обобщены в моей работе: Edele M. A «Generation of Victors?». P. 204. Table 3.5.


[Закрыть]. Итог рассмотрения конкретного обращения зависел и от многих других факторов: от социальных навыков просителя, прихотей советских чиновников, шестеренок бюрократической машины, а также готовности ведомственного исполнителя показать то или иное письмо «важной шишке». Бо́льшая часть корреспонденции, адресованной высшим инстанциям, просто отправлялась назад с указанием разобраться на месте. Лишь в том случае, если высокопоставленное лицо решало, что проблема заслуживает особого внимания, обращение или жалобу «ставили на контроль». В подобных ситуациях ветераны действительно могли получить все то, что им причиталось. Инвалид войны В. Н. Никитин из Свердловска поделился с чиновниками следующей историей. В 1946 году он выписался из госпиталя и отправился домой, но по дороге, в Москве, у него украли армейскую расчетную книжку, на которой числилась приличная сумма в 7180 рублей 82 копейки. Он немедленно уведомил о потере Госбанк, отвечающий за выплаты бывшим фронтовикам. Оттуда солдату сообщили, что его депозит будет восстановлен в течение шести месяцев. «Я написал несколько писем, но не получил определенного ответа, они все тянут», – рассказывал ветеран. В декабре 1946 года Никитин отправился в Москву, чтобы решить эту проблему, но теперь ему сказали, что он получит свои деньги в марте следующего года. К апрелю он все еще ничего не имел. Тогда он написал еще одно письмо в Госбанк, на которое получил обескураживающий ответ: «Ваш счет закрыт, деньги получены, мы пытаемся выяснить, кто их получил». После этого заявитель решил, что без помощи высокого начальства уже не обойтись. Он написал обращение к председателю президиума Верховного Совета СССР, в аппарате которого дело сочли достойным внимания, передав его в военную прокуратуру. Бюрократическая машина заработала, и Никитин наконец обрел свои кровные[189]189
  ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 14. Л. 47–48.


[Закрыть].

В некоторых случаях привилегии «продавливались» сверху, невзирая даже на то, что соответствующие решения высокого начальства шли вразрез с реальностью, гранича с абсурдом. Именно таким было дело Якова Озерова, которое весной 1946 года превратилось в настоящую головную боль для Московского городского отдела народного образования[190]190
  Все материалы по этому делу были собраны и подшиты прокуратурой. См.: Протест на отказ заведующего Мосгороно восстановить демобилизованного учителя Озерова на работу в школе № 4 станции Быково Ленинской железной дороги (1–29 марта 1946) // ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 23. Д. 187.


[Закрыть]. 23 июня 1941 года Озеров отправился добровольцем в Красную Армию и по закону, вернувшись с фронта, имел право восстановиться на довоенной должности – то есть получить не просто аналогичную работу, как нередко случалось с другими демобилизованными, а именно то же самое оставленное им довоенное место[191]191
  Постановление СНК от 28 июля 1941 года № 1902 // ГАРФ. Ф. р-5446. Оп. 1. Д. 195. Л. 60. О соответствующих правах демобилизованных фронтовиков см. статью 7 закона о демобилизации, принятого 23 июня 1945 года: Ведомости Верховного Совета СССР. 1945. 30 июня. № 36. С. 1.


[Закрыть]. Озеров, похоже, любой ценой намеревался воспользоваться этой привилегией. До 1941 года он работал директором оздоровительной школы № 4 Мосгороно. Это учреждение, как и многие другие подобные, во время войны было закрыто, а его здание передано под военные нужды. По возвращении Озерова из армии Мосгороно предложил ему вернуться на директорскую должность. «В интересах дела», как выразился начальник ведомства Орлов, ветерана попросили возглавить школу № 8, которая вновь начала работать, – вместо школы № 4, которая по-прежнему оставалась закрытой. О назначении Озерова был издан соответствующий внутренний приказ.

Однако ветеран остался недоволен. В конце концов, он имел право на ту же самую, а не на аналогичную работу. В положенный день он не явился на рабочее место и, к большому огорчению чиновников и учащихся, задержал открытие школы. Он проигнорировал просьбы Мосгороно принять новое назначение, вместо этого обратившись с жалобой в прокуратуру[192]192
  ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 23. Д. 187. Л. 1–6; сама жалоба – Л. 1–2.


[Закрыть]. Прокурор не поддержал совершенно разумный довод Мосгороно о том, что школы № 4 больше нет и что Озерову стоило бы занять аналогичную должность в школе № 8. В письме заместителю наркома просвещения РСФСР прокуратура указала, что закон явно на стороне Озерова и потому должен быть исполнен: «Прошу Вас дать категорическое указание зав. Мосгороно тов. Орлову о восстановлении Озерова в ранее занимаемой должности»[193]193
  Там же. Л. 7.


[Закрыть]. Такая позиция правоохранительных органов решила все вопросы. Озеров был назначен директором школы № 4, которую теперь надлежало вновь открыть именно из-за его восстановления в старой должности[194]194
  Там же. Л. 8.


[Закрыть].

Впрочем, даже если какому-то ветерану удавалось заручиться поддержкой вышестоящих органов, исход просьбы, обращения или жалобы все еще оставался писаным вилами по воде. Местные власти могли решить, что у них нет ресурсов[195]195
  Секретарь Кировоградского горкома Привалов начальнику военного отдела Свердловского обкома, 10 октября 1945 // Центр документации общественных организаций Свердловской области (далее – ЦДООСО). Ф. 4. Оп. 31. Д. 728. Л. 73; секретарь горкома Матузков начальнику военного отдела Свердловского обкома Баскову, 13 декабря 1945 // ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 705. Л. 198.


[Закрыть], что заявитель на деле не нуждается в помощи[196]196
  Секретарь горкома Никитинских секретарю Свердловского обкома Андрианову, август 1945 // ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 704. Л. 205.


[Закрыть], что жалоба не обоснованна[197]197
  Секретарь Невьянского райкома Игумнов – секретарю Свердловского обкома Андрианову, 1945 // ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 704. Л. 196; начальник военного отдела Суетников – секретарю Свердловского обкома А. Панину, «Справка к спецсообщению Управления НКГБ по Свердловской области „О жалобах инвалидов Отечественной войны по материалам военной цензуры“», 8 августа 1945 // ЦДООСО. Ф. 4. Оп. 31. Д. 704. Л. 180–181.


[Закрыть]. У местных властей просто не хватало сил и средств, чтобы учесть привилегии и права каждого ветерана. Рассуждения о том, что их слишком много, чтобы можно было помочь всем, бывшие фронтовики слышали очень часто[198]198
  См., например: ГАРФ. Ф. р-9541. Оп. 1. Д. 49. Л. 13; ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 10. Л. 86; ГАРФ. Ф. р-9541. Оп. 1. Д. 40. Л. 29.


[Закрыть]. В таком контексте поддержка вышестоящих органов никак не могла быть гарантией изыскания необходимых ресурсов. Например, в июне 1945 года инвалид войны Докторов подготовил обращение к председателю горисполкома города Чебоксары с просьбой помочь ему с жильем. Чиновник согласился, оставив на обращении резолюцию: «Товарищ Дмитриев! Просьбу выполнить». Соответственно, начальник горкомхоза, которому и была адресована упомянутая резолюция, тоже поддержал просителя, написав начальнику горжилуправления: «Товарищ Абрамочкин! Внесите в список». Однако последний, как оказалось, возражал. Зная о ситуации с жильем, сложившейся в городе, он снабдил письмо Докторова еще одной, окончательной, резолюцией: «В ходатайстве отказано в связи с отсутствием квартир»[199]199
  Доклад уполномоченного КПК по Чувашской республике А. Некипелова о проблемах реагирования на жалобы, 11 апреля 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 148. Л. 12–14. Здесь – Л. 13.


[Закрыть].

Еще одной неприятностью могло стать получение совсем не той помощи, о которой ходатайствовал заявитель. Инвалид войны мог, например, попросить в местном собесе пару брюк и мужское пальто, а вместо этого получал юбку и женский плащ; одновременно кому-то из его товарищей, напротив, выдавались мужские брюки вместо заказанного им платья для жены[200]200
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 148. Л. 13.


[Закрыть]. По логике местных чиновников, брать нужно было то, что дают: ведь потом на барахолке все полученное можно будет выменять на то, что действительно требуется[201]201
  О роли барахолок во время и после войны см.: Hessler J. A Social History of Soviet Trade: Trade Policy, Retail Practices, and Consumption, 1917–1953. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004. Chap. 6.


[Закрыть]. Порой бывало и так, что в помощи не отказывалось, но вот принять ее попросту не было никакой возможности. Например, когда инвалид войны И. А. Половикин из Костромской области после долгих бюрократических проволочек наконец-то получил желанные дрова для своей печки, забирать их нужно было за двадцать километров от его дома, а транспорт при этом не предоставлялся[202]202
  Уполномоченный КПК по Костромской области о проблемах реагирования на жалобы, 30 мая 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 148. Л. 41–50. Здесь – Л. 43–44.


[Закрыть].

Иногда решение проблем затягивалось из-за конкуренции за скудные ресурсы, от притязаний на которые никто упрямо не хотел отказываться. Наиболее частые конфликты такого рода возникали из-за жилья. Подавляющее большинство (73 %) жалоб от демобилизованных солдат, поступивших в прокуратуру Московской области в июле и первой половине августа 1945 года, касались именно этой проблемы. Многие ветераны добивались выселения новых жильцов из комнат или квартир, в которых они проживали до войны и на возвращение которых имели законное право[203]203
  Отчет прокурора Московской области о работе по исполнению закона о демобилизации, 21 августа 1945 // ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 97. Л. 267–271. Здесь – Л. 268. Эта проблема обозначилась еще в военные годы, после того как появилось законодательство, закреплявшее за военнослужащими право на довоенное жилье. О работе прокуратуры в этой сфере в 1942–1943 годах см., например: ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 20. Д. 1.


[Закрыть]. Хотя, как правило, их усилия венчались успехом, были случаи, когда им приходилось годами бороться за собственную жилплощадь. Такие ситуации возникали там, где квартира или комната, занимаемая фронтовиком в довоенную пору, в его отсутствие передавалась либо лицу с равноценными правами или серьезными связями, либо учреждению, которое могло претендовать на бо́льшую важность, чем какой-то отдельный ветеран.

28 июня 1945 года Совет народных комиссаров Советского Союза разрешил властям Украинской ССР допускать отступления от нормы, требовавшей возвращать демобилизованным воинам их прежнее жилье; если их квартиры оказывались занятыми кем-то из высших эшелонов советской интеллигенции, то возвращение не предусматривалось. Вместо этого остававшихся ни с чем ветеранов из таких городов, как Киев, Львов или Черновцы[204]204
  Государственный советник юстиции К. Горшенин генеральному прокурору Советского Союза Р. Руденко, 2 июня 1945 // ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 21. Д. 5. Л. 2.


[Закрыть], предлагалось «при наличии возможности» обеспечивать другим жильем. Аналогичный конфликт статусов имел место в ситуации, когда довоенное жилье ветерана было передано какому-нибудь известному военачальнику[205]205
  См. дело, описанное уполномоченным КПК по Ворошиловградской области, 13 ноября 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 148. Л. 127–128.


[Закрыть].

Если в случаях, описанных выше, ветераны проигрывали официально и законодательно утвержденной распределительной иерархии, то в другой категории дел им приходилось уступать иерархии de facto, сформированной реалиями власти, а не конструкциями закона. В этом плане показательно дело майора Л. Л. Туркия, которому, чтобы вернуть свое жилье, пришлось схлестнуться с одним из начальников НКВД, составной части могущественного сталинского аппарата госбезопасности. Врач Туркия был призван на фронт по повестке, а его жена ушла туда добровольцем. По действующему законодательству их право на частный дом с тремя комнатами и кухней, которым они владели в Сухуми, было гарантировано: жилище должны были вернуть хозяевам независимо от того, как оно использовалось в военные годы. Уходя на войну, семейство оставило свой дом на попечение родственника, который поселился в одной из комнат, в то время как остальные, где хранились личные вещи хозяев, стояли запертыми. Вскоре исполняющий обязанности председателя горисполкома товарищ Гохокидзе, подыскивая новую квартиру для заместителя наркома внутренних дел Абхазии товарища Енукидзе, который постоянно испытывал нехватку жилплощади, приказал выселить присматривавшего за домом человека, взломать запертые комнаты и выбросить оттуда все имущество четы Туркия, которое их родственники сумели увезти лишь частично. При этом родственникам пригрозили «репрессиями», если они напишут о произошедшем находящемуся на фронте законному владельцу дома.

После того как родня все же сообщила ему о случившемся, Туркия в октябре 1944 года написал обращение к главному военному прокурору, который начал процесс выселения незаконного арендатора. По причинам, которые представляются очевидными, но в архивном документе остаются неупомянутыми, это не сработало, и дело было передано в абхазскую прокуратуру. Здешний прокурор проинформировал горисполком Сухуми о том, что незаконных жильцов необходимо выселить, а также лично пообщался по этому вопросу с местными партийными чиновниками и даже с народным комиссаром внутренних дел Абхазии. Все это не принесло результатов, поскольку Енукидзе просто игнорировал любые формальные решения, продолжая жить там, где и жил. Ответственный прокурорский работник столкнулся с неразрешимой проблемой: кто же все-таки должен выселить второго человека в республиканском НКВД? Он попытался обратиться в местную военную прокуратуру, поскольку Енукидзе формально находился под ее юрисдикцией. Но это ведомство наотрез отказалось помогать ему в нелегком деле. Прокурор Абхазии тоже не спешил применять административные меры в отношении Енукидзе, ссылаясь на то, что раз с войны никто еще не вернулся, то и ссылаться на указ от 5 августа 1941 года нет нужды. Одновременно он размышлял о том, как бы вообще увильнуть от решения щекотливого вопроса. После его обращения в правительство Абхазии вроде бы были приняты «надлежащие меры» – но снова ничего не изменилось. Никому не хотелось связываться с могущественным нарушителем. К немалому облегчению всех, причастных к скверной ситуации, вопрос окончательно разрешился сам собой: Енукидзе был переведен на другое место службы[206]206
  Изложение этого дела см. в ответе абхазского прокурора Мамулии на телеграмму союзного прокурора Горшенина, делавшего запрос относительно сложившейся ситуации, от 23 августа 1945 года: ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 5. Л. 197–198; здесь же см. оригинал письма Туркии в свою гарнизонную военную прокуратуру: Л. 191, 191 об.


[Закрыть].

Прошло несколько лет, прежде чем настойчивые усилия Туркии увенчались успехом; причем стоит иметь в виду – все были единодушны в том, что закон на его стороне. Вслед за первой своей жалобой, поданной в ноябре 1944 года, заявитель написал в газету «Известия». Демобилизовавшись как инвалид войны II группы, он обосновался в Тбилиси, «без жилья, но зато в армейской форме». Поскольку обращения и жалобы не принесли результата, он попытался подать иск в суд. Однако судебное решение о возвращении ему имущества не выполнялось на протяжении полутора лет, а письма с требованиями его исполнить игнорировались. В 1945 году он называл свое материальное положение бедственным; спать ему приходилось на кухне[207]207
  ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 5. Л. 192, 193, 196. Из-за этого дела лишился работы исполняющий обязанности председателя сухумского горисполкома Гохокидзе. См.: ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 5. Л. 203.


[Закрыть].

Ветеранские права могли нарушать не только люди, занимающие более высокое положение в формальной или неформальной иерархии власти и потребления. На привилегии ветеранов, касающиеся жилплощади, могли покушаться, например, и целые учреждения. Если, скажем, во время войны в доме был развернут госпиталь, то не помогали ни статус демобилизованного, ни постановления облисполкома, ни обращения в Верховный Совет. Пока госпиталь оставался в спорном здании, ветерану приходилось платить за аренду другой квартиры, хотя он не только формально продолжал владеть домом, но и обладал признанным правом вернуться в свое жилье. Такие случаи были особенно частыми в пострадавших от сильных разрушений западных регионах СССР[208]208
  См. случай, описанный в отчете руководителя секретариата председателя президиума Верховного Совета СССР П. Савельева по поводу жалоб из Белоруссии в июле 1948 года: ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 20. Л. 1–17. Здесь – Л. 8.


[Закрыть]. Наконец, правовая коллизия, касающаяся привилегий, неизбежно возникала в тех случаях, когда одного демобилизованного селили в квартиру, принадлежащую другому демобилизованному. Учитывая общую нехватку жилья, такие ситуации не были редкими[209]209
  См., например, рапорт городского прокурора Ашхабада Фатеева от 2 ноября 1945 года: ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 93. Л. 6–11. Здесь – Л. 11.


[Закрыть].

Ходатайство о предоставлении льгот было не единственной заботой, связывающей ветеранов с государством. Важнейшими этапами возвращения к гражданской жизни оказывались постановка демобилизованного на учет, выдача ему документов, получение прописки и надлежащее оформление орденов, медалей и ранений. Эти вопросы приходилось решать в перегруженных и недоукомплектованных учреждениях, зачастую функционировавших в кафкианском духе. Ветеран Сталинграда Виктор Некрасов так описал начало жизни «на гражданке» в своей повести «В родном городе», опубликованной в 1954 году: «Так началась новая полоса в жизни Николая. Началась с беготни по учреждениям. В военкомате надо было встать на учет, получить пенсионную книжку, в милиции сдать какие-то анкеты и фотографии для оформления паспорта, получить продуктовые карточки. Везде были очереди, и надо было кого-то дожидаться, или не хватало какой-то справки, или надо было ее заверить у нотариуса, а там тоже была очередь, или опять надо было кого-то дожидаться»[210]210
  Некрасов В. П. В родном городе // Он же. Избранные произведения. Повести, рассказы, путевые заметки. М.: Художественная литература, 1962. С. 323–324.


[Закрыть].

Если кто-то из ветеранов возвращался не в тот регион, где родился, то мороки было гораздо больше. Некий фронтовик за полгода отправил несколько запросов в ЗАГС своего родного региона, прося прислать ему копию свидетельства о рождении, которая была необходима для получения паспорта. Пока ответ не приходил, обзавестись удостоверением личности ему не удавалось. И подобных историй было немало. После демобилизации солдаты получали временный паспорт, который через некоторое время надлежало заменять новым. Временный паспорт выдавался на основании военных документов, но для замены его на постоянный требовалось, помимо прочего, свидетельство о рождении. Если такая бумага пропадала в пламени войны, то тогда необходимо было запросить по месту своего рождения официальное подтверждение ее утраты. Ветерана, раздобывшего наконец необходимые документы, направляли на медицинскую комиссию, которой предстояло установить возраст претендента на паспорт. Но проблема заключалась в том, что получить любую из упомянутых бумаг было чрезвычайно сложно, так как ЗАГСы буквально захлебывались в обрушившихся на них ходатайствах. Запросы оставались без ответа на протяжении нескольких месяцев, и даже личные поездки на родину не всегда помогали. А это порождало грандиозные трудности не только с получением прописки, но и с поисками работы[211]211
  Отчет руководителя секретариата председателя президиума Верховного Совета СССР П. Савельева о жалобах, 22 февраля 1950 // ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 39. Л. 12–21.


[Закрыть].

Таким образом, какофония административной машины создавала много неудобств для возвращающихся бойцов. Однако из той же самой неразберихи можно было, при наличии определенных талантов, извлекать ощутимую выгоду для себя. Упоминавшийся выше Вайсман был лишь наиболее выдающимся примером весьма распространенного явления: люди, которым угрожали репрессии или которые хотели приобщиться к ветеранским льготам, пытались выдавать себя за бывших фронтовиков. В ходе демобилизации подобное мошенничество с личными данными получило особо широкое распространение. В частности, дезертиры порой изображали из себя демобилизованных солдат, документы которых были украдены во время возвращения с фронта, а военнослужащие, юный возраст которых еще не позволял демобилизоваться, приписывали себе годы, чтобы поскорее проститься с армией[212]212
  См., например, случаи, отмеченные в докладе секретаря Тульского обкома Н. Чмутова Г. Маленкову, 12 ноября 1945 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 102. Л. 210–213. Здесь – 210 об.


[Закрыть]. Боевые награды «со всеми сопутствующими документами, подписанными и заверенными надлежащим образом», запросто можно было купить на базарах; хотя имя «героя» в такие бумаги вписывалось при покупке, они позволяли претендовать на незаслуженный статус, а в некоторых случаях и на материальное вознаграждение[213]213
  См.: Hessler J. A Social History of Soviet Trade. Р. 271; Vanni E. Io, Comunista in Russia. Bologna, Cappelli Editore, 1949. P. 130–132. О привилегиях, связанных с наградами, см. главу 8.


[Закрыть]. Кроме того, после завершения войны органы госбезопасности периодически задерживали «аферистов или шпионов» с поддельными партийными документами. В марте 1946 года «демобилизованный» с фальшивым партбилетом сумел даже сделаться прокурором одного из районов Белоруссии[214]214
  Доклад Н. Патоличеву, 25 мая 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 192. Л. 1.


[Закрыть].

Другой ветеран попытался ввести в заблуждение парторганизацию в Горьком. Пытаясь скрыть тот факт, что в апреле 1946 года его исключили из партии и лишили командирской должности, он изготовил письмо, написанное якобы в политуправлении войск Министерства внутренних дел на Кавказе, в котором утверждалось, что его партийный билет сгорел и что, согласно приказу главного политуправления вооруженных сил от 19 февраля 1947 года, предъявления самого этого письма будет достаточно для выдачи дубликата партбилета. Злоумышленник напечатал свой «документ» на заводской пишущей машинке, к которой каким-то образом получил доступ; причем вместо бланка организации он был выполнен на обычной папиросной бумаге, а заверяла его неразборчивая печать жилищной конторы того же предприятия, тоже почему-то оказавшаяся в руках у изобретательного фронтовика. Аферист бросил свое послание в обычный почтовый ящик неподалеку от того райкома, который, как он надеялся, выдаст ему новый партбилет. Второй секретарь, получив «документ», счел его достоверным и запустил процесс подготовки новой учетной карточки. Ветеран также представил фиктивные справки о том, будто он в 1939 году работал директором машинно-тракторной станции (МТС), является кавалером ордена Трудового Красного Знамени и выпускником Одесского сельскохозяйственного института. Эти «личные достижения» очень помогли ему в трудоустройстве в качестве директора МТС. Он присочинил и еще кое-что, утверждая, например, что состоял в партии еще до войны, хотя на самом деле стал коммунистом позже, уже на фронте. Среди всех этих выдумок была и басня, согласно которой его отец, в послевоенные годы осужденный за пособничество оккупантам, якобы погиб под Берлином[215]215
  Выписка из протокола № 574 заседания Горьковского обкома от 18 августа 1947 года // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 292. Л. 6–6 об.


[Закрыть]. В обширной схеме был единственный изъян – мошенник не изменил своего имени. Поэтому, когда в райком из горвоенкомата поступило его личное дело, жульничество было раскрыто[216]216
  Записка о незаконном получении партбилета, 14 августа 1947 // РГАСПИ. Ф. 17. Д. 122. Л. 292, Л. 8–8 об. Здесь – 8 об.


[Закрыть].

Эти истории ярко показывают, в какой неразберихе проходило возвращение ветеранов к нормальной жизни. Местные партийные организации нередко были перегружены заявлениями коммунистов, прибывших из армии. В 1945 году поток фронтовиков нарастил численность парторганизаций на 19 %[217]217
  РГАНИ. Ф. 77. Оп. 1. Д. 3. Л. 45–48, 125–128, 205–208; Д. 4. Л. 45–48, 140–143; Д. 5. Л. 46–49, 139–142; Д. 6. Л. 46–49, 143–149; Д. 7. Л. 46–49, 142–145; Д. 8. Л. 46–49, 150–153. Эти данные суммированы в таблице 3.4 в моей работе: Edele M. «Generation of Victors?». Р. 225.


[Закрыть]. Даже два года спустя, в 1947 году, в городской партийной организации Горького в ожидании учетных карточек оставались около 1800 человек[218]218
  Юдин – Суслову, 29 августа 1947 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 292. Л. 11–12. Здесь – Л. 12.


[Закрыть]. Ситуацию усугубляла (с точки зрения властей) или облегчала (с позиций предприимчивых людей, переформатировавших собственное прошлое ради лучшего будущего) утрата больших массивов архивных данных. В военный период документацию 199 местных партийных комитетов в западных областях не успели эвакуировать; следовательно, она была либо уничтожена, либо захвачена немцами. Среди утерянных документов оказались 41 800 учетных карточек. Кроме того, еще 19 000 учетных карточек были потеряны или уничтожены в армейских парторганизациях. Столкнувшись с такой ситуацией, усугубляемой огромным наплывом демобилизованных коммунистов непосредственно после войны, местные парткомы зачастую не могли определить, кто на самом деле лишился членского билета, а кто только представлялся пострадавшим. «В результате этого, – сетовал автор служебной записки, – аферистам и всякого рода проходимцам иногда удается по поддельным документам получить партийные билеты»[219]219
  Г. Борков – А. Жданову и А. Кузнецову (без даты) // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 292. Л. 13–14. Здесь – Л. 13.


[Закрыть].

Таким образом, у перехода к гражданской жизни имелся отчетливо советский привкус, обусловленный не только масштабными разрушениями, пережитыми страной, но и внутренними особенностями коммунистического строя. Сравнение делает эту специфику еще более очевидной. Военнослужащие США часто переживали свое вхождение в армейский быт как вторжение бюрократической машины в их личное пространство, порождающее ненужные хлопоты, не поддающуюся разумному осмыслению волокиту и непостижимые правила – все то, что бойцы именовали обобщающим термином «чушь собачья» [chickenshit][220]220
  См.: Fussel P. Wartime: Understanding and Behavior in the Second World War. New York and Oxford: Oxford University Press, 1989. Особенно – Р. 79–95.


[Закрыть]. Демобилизация, таким образом, становилась для них транзитом из мира бессмыслицы в мир здравомыслия. Советские ветераны, напротив, чаще всего ощущали обратное. Для них «чушь собачья» начиналась, как только они окунались в гражданскую жизнь. «Вместо отдыха после четырех лет военных скитаний, вместо того чтобы набраться сил для будущей жизни и работы, вместо того чтобы помочь жене наладить разрушенный быт, приходится нервничать, переживать, воевать с бездушными и узколобыми людьми», – писал один из них генеральному прокурору СССР[221]221
  Написанное от руки письмо генеральному прокурору СССР, 10 июля 1945 // ГАРФ. Ф. р-8131. Оп. 22. Д. 5. Л. 213 об.


[Закрыть]. Возврат к советской «нормальной» жизни, в которой неизбежно доминировал дурно функционирующий госаппарат, управляющий экономикой дефицита, отчасти объясняет «ностальгию по фронту» и «тоску по окопам», которые, по крайней мере в ретроспективе, казались ветеранам миром, избавленным от бюрократизма и «тыловой нечисти»[222]222
  О фронтовой ностальгии см.: Zubkova E. Russia After the War. Р. 28. На связь между бюрократическими препонами и фронтовой ностальгией указывает Виктор Некрасов: Некрасов В. Н. В родном городе. С. 323–326.


[Закрыть].

Но избежать неприятного общения было невозможно: материальные и денежные вопросы, пенсии и документы, включая разрешение на проживание, регистрацию жилья, подтверждение орденов и медалей, установление категории инвалидности, – все перечисленное толкало ветерана в объятия бездушной бюрократической машины. Обеспечение крыши над головой требовало наибольших хлопот: жилищные привилегии некоторых ветеранских категорий вынуждали к взаимодействию с органами власти; большая часть жилого фонда контролировалась государственными учреждениями; дефицит жилья оборачивался конфликтами как с индивидами, так и с организациями, для разрешения которых государство было необходимо в качестве арбитра. На содействие государства рассчитывали и в тех случаях, когда речь заходила об одном из главных аспектов включения в гражданскую жизнь – о работе. «Прошу Верховный Совет рассмотреть мою жалобу и оказать мне помощь в устройстве на работу, так как местные власти не оказывают никакой помощи, – писал один из ветеранов, потерявший во время войны ногу и не способный заниматься тяжелым физическим трудом. – Я уже жаловался в район, никаких мер со стороны района нет. Жаловался в область, совершенно нет ответа, а также нет ответа и из республики»[223]223
  Отчет руководителя секретариата председателя президиума Верховного Совета СССР П. Савельева о работе с жалобами, июль 1948 // ГАРФ. Ф. 7523. Оп. 55. Д. 20. Д. 1–17. Здесь – Л. 12.


[Закрыть].

Иначе говоря, несмотря на свои тоталитарные амбиции, советскому государству было еще далеко до идеальной бюрократической машины, способной не только контролировать, но и опекать своих граждан. Пропагандистские посулы, раздаваемые вернувшимся фронтовикам, физически не могли быть выполнены, причем даже в том случае, если бы режим всерьез вознамерился воплотить их в практику: слишком отсталой была управленческая система, слишком скудны ресурсы и слишком велики проблемы, с которыми столкнулась страна, опустошенная войной и стоявшая на пороге нового глобального конфликта – на этот раз с американцами. Добиться от этого самовлюбленного и хромающего чудища содействия или помощи было архитрудной задачей. Лишь редкий талант общения с различными уровнями бюрократии и сопутствующая ему удача могли увенчаться для кого-то желанными результатами. Большинству же ветеранов приходилось обходиться без государственной поддержки, в одиночку преодолевая бесчисленные бюрократические рогатки, густо расставленные той институцией, которая в официальном дискурсе именовалась «нашей дорогой партией и нашим дорогим правительством». Неизбежные разочарования влекли за собой обиду и раздражение: «После войны нам обещали хорошую жизнь, а на деле повысили налоги, и жизнь становилась все хуже и хуже. И за что мы боролись, мы сами не знаем»[224]224
  Edele M. More than just Stalinists. Р. 180.


[Закрыть]. В то же время хождение по кабинетам, подготовка прошений, жалоб и заявлений, да и сам процесс отстаивания собственных интересов – все это укрепляло фронтовиков в мысли, что они особенные граждане, заслужившие особого к себе отношения. В годы массовой демобилизации ветераны постоянно сталкивались друг с другом в учреждениях, стоя в очередях и толпясь в коридорах. Долгое ожидание предоставило им достаточно времени, чтобы убедить друг друга в праве на лучшую жизнь.