Текст книги "Советские ветераны Второй мировой войны. Народное движение в авторитарном государстве, 1941-1991"

Глава 3. Возвращение «на гражданку»

В ходе демобилизации бывшие солдаты вряд ли сумели бы добраться до дома, если бы рассчитывали только на государственную помощь. Но и после возвращения в родные места их подключение к мирной жизни потерпело бы неминуемый провал, если бы ветераны доверились в этом деле исключительно «хромому монстру» – советскому государству. Так или иначе, в большинстве своем фронтовики все-таки вернулись, сначала просто домой, а потом и к гражданской жизни. В реальности у них не было иного выбора, кроме как заново интегрироваться в общество, так как на государственную поддержку рассчитывать не приходилось. Скромное социальное обеспечение, предусмотренное законодательством о ветеранах, и еще более скудная фактическая помощь препятствовали консолидации бывших военнослужащих в группу, обладающую особым статусом и отличающуюся от остальных военных и гражданских групп. Как правило, возвращение в «нормальную советскую жизнь» обеспечивалось их собственной предприимчивостью и содействием окружавших их людей – родственников, друзей или просто добрых знакомых. Обмен разнообразными услугами – формальный или неформальный, легальный или противозаконный – позволял добывать необходимые товары, находить жилье и подыскивать работу. Криминальная и полукриминальная теневая экономика многим помогала справиться с временными трудностями, а для некоторых вообще становилась единственным шансом на выживание. Легальные, полулегальные и нелегальные религиозные общины также оказывались подспорьем, предоставляя ветеранам ресурсы и связи, которые способствовали возвращению к мирным будням. Таким образом, ветераны были вовлечены в различные институциональные отношения, эффект от которых часто подкреплялся действиями государства, но никогда не сводился только к ним[225]225
  Edele M. Soviet Society, Social Structure, and Everyday Life: Major Frameworks Reconsidered // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2007. Vol. 8. № 2. P. 349–373.


[Закрыть].

Государство играло относительно малую роль в решении проблем, связанных с обеспечением пропитанием, кровом и необходимым имуществом – то есть всем тем, что особенно остро требовалось людям, вернувшимся с фронта. Возьмем, к примеру, жилье. В конце 1945 года в Москве лишь 1 % демобилизованных солдат успел получить жилье или хотя бы встать в жилищную очередь. Остальные 99 % вынуждены были обустраиваться в столице самостоятельно[226]226
  Данные из отчета о работе с демобилизованными солдатами в Москве от 20 ноября 1945 года; см.: Москва послевоенная 1945–1947: Архивные документы и материалы. М.: Мосгорархив, 2000. С. 321.


[Закрыть]. Поиск работы являл еще один прекрасный пример того, насколько важными при интеграции в гражданскую жизнь оказывались личные связи и смекалка. Теоретически фронтовики могли рассчитывать на помощь партийных и государственных органов всех уровней, поскольку закон обещал им должности не ниже тех, какие они занимали до войны. Однако, как показано на диаграмме 3.1, ветераны не часто обращались в государственные органы, например, в местные бюро по трудоустройству, которым предписывалось помогать им в поисках работы. Вместо этого большинство, которое с течением времени выросло с 51 % до 61 %, использовало другие каналы. Именно об этом и пойдет речь в настоящей главе.

Одним из главнейших институтов советской повседневности была семья[227]227
  Bucher G. Women, the Bureaucracy and Daily Life in Postwar Moscow, 1945–1953. Boulder, Colo.: East European Monographs, 2006.


[Закрыть]. Она решала психологическую проблему самоидентификации после бездомных скитаний военных лет, выступала экономической ячейкой, а также средством выживания – и, тем самым, важнейшей основой для налаживания мирной жизни. Воссоединение с выжившими родственниками или установление новых семейных связей было одной из первостепенных задач, которые солдату требовалось решить незамедлительно по возвращении. Интересно, что официальные источники, как правило, не афишировали роль родни и супругов в интеграции в гражданскую жизнь. Описания этого аспекта послевоенной повседневности с большей вероятностью можно встретить в мемуарах, беллетристике или фильмах, нежели в государственных или партийных архивах – то есть в источниках народного творчества и коллективной памяти, а не в официальных трактовках прошлого. Все перечисленное содержит огромное количество неофициальной информации, доступной для критического исторического анализа[228]228
  Пионером использования советской литературы в качестве подспудного источника информации о советской жизни была Вера Данэм. См.: Dunham V. In Stalin’s Time: Middle Class Values in Soviet Fiction. Durham, NC, and London: Duke University Press, 1990.


[Закрыть]. Более того, после смерти Сталина на фоне укрепляющегося культа войны воспоминания, литература и кино часто функционировали в качестве эрзац-истории, поскольку академическая историческая наука находилась под жестким контролем. Проще говоря, в годы относительной культурной релаксации в художественных репрезентациях прошлого могли обсуждаться вопросы, еще не доступные для советских историков.

Диаграмма 3.1. Частота обращения демобилизованных, ищущих работу, в государственные службы трудоустройства (в городах, с начала массовой демобилизации, в процентах)

Источник исходных данных: ГАРФ. Ф. р-9517. Оп. 1. Д. 56. Л. 125, 115, 88, 78, 73, 58, 53, 47, 44, 39, 34, 31, 26, 15, 10, 7.

Для современных историков проблема цензуры стоит не так остро, так как они могут относительно свободно изучать ранее секретные архивы. Однако некогда «закрытые» материалы порой способны вводить в заблуждение. Партию-государство, которая бережно собирала и хранила эти документы, интересовали прежде всего те аспекты повседневной жизни советских граждан, которые либо грозили подрывом авторитета режима, либо отражали несовершенство государственного аппарата; именно поэтому в попытках реконструировать жизненные миры прошлого так важно привлекать свидетельства, не относящиеся к архивным. В то же время предвзятость архивов можно использовать для исследовательской пользы. Например, неоспоримый вывод о необычайной важности родственников и родственных связей при обустройстве «на гражданке» можно сделать на основании тех случаев, где никакой родни у бывших фронтовиков не оставалось. Так, инвалиды войны – в правовом плане, кстати, наиболее привилегированная группа ветеранов – оказывались в полной нищете, если им не помогали родные люди. Именно об этом свидетельствуют их письма в Верховный Совет СССР:

«Родственники мои погибли во время оккупации, только одна жена и та совершенно больная и совершенно работать не может»[229]229
  Руководитель секретариата председателя президиума Верховного Совета СССР П. Савельев о ходатайствах, касающихся задолженности по жилищным кредитам, которые были предоставлены инвалидам войны и другим лицам, 14 августа 1946 // ГАРФ. Ф. р-7523-55-10. Л. 120–129. Здесь – Л. 121.


[Закрыть].

«Родных не имею»[230]230
  Там же. Л. 122.


[Закрыть].

«…Я – инвалид Отечественной войны, семья у меня нетрудоспособная»[231]231
  Там же.


[Закрыть].

«У меня есть нетрудоспособный отец 60 лет, сестра 1935 года рождения и нетрудоспособная мать 57 лет»[232]232
  Там же. Л. 123.


[Закрыть].

«Семья у меня нетрудоспособная, и до моего прихода ничего не строила, никакого дома…»[233]233
  Там же. Л. 124.


[Закрыть].

«…А как же я должен жить? Родных у меня нет, родные расстреляны немцами. Я живу в частной квартире [то есть ветеран снимал чужое жилье. – М. Э.], я живу в плохих условиях»[234]234
  Записка П. Савельева Н. Швернику о жалобах на выдачу продуктовых карточек, поступивших в секретариат председателя президиума Верховного Совета СССР, 19 ноября 1946 // ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 10. Л. 131–146. Здесь – Л. 140.


[Закрыть].

«…Помощи нет ниоткуда, семья моя нетрудоспособная – шесть душ…»[235]235
  Там же.


[Закрыть].

Как правило, частное существование ветерана, не интегрированного в социальные сети и вынужденного рассчитывать лишь на помощь государства, становилось откровенно горестным. Однако наличие родственников тоже ничего не гарантировало: жизнь могла стать чуть «веселее», но не переставала быть ужасно трудной. В ситуации, где ветерану с расшатанными за годы войны нервами приходилось жить в шестнадцатиметровой комнате в коммуналке, причем совместно со своей сестрой, взрослой племянницей, ее мужем и их ребенком, не было ничего из ряда вон выходящего[236]236
  См.: Bucher G. Women, the Bureaucracy and Daily Life in Postwar Moscow, 1945–1953. Р. 118.


[Закрыть]. И это еще сравнительно неплохо: ведь другие вынуждены были ютиться в «непригодных для жизни» землянках, правдами и неправдами добывать топливо для обогрева и укладывать детей на голом полу[237]237
  Архивные материалы изобилуют описаниями нечеловеческих жилищных условий. Об одном таком случае см. доклад уполномоченного КПК по Саратовской области о работе с инвалидами войны от 29 сентября 1945 года. Этот материал воспроизведен в книге: Зубкова Е. Ю. и др. (сост.). Советская жизнь, 1945–1953. М.: РОССПЭН, 2003. С. 311–314. Здесь – С. 312.


[Закрыть].

Тем, кого не могли поддержать родственники, на помощь приходили друзья и знакомые, а также семьи друзей и знакомых. Когда Раббан Идиев вернулся с войны, он узнал, что его жена, двое детей и две сестры погибли. В живых остался только его шестилетний сын, живущий в потрепанной кибитке. На протяжении двух недель ветеран и мальчик жили у соседки, пока наконец представитель обкома партии не обеспечил их жильем[238]238
  Уполномоченный КПК по Узбекистану В. Татаринцев об исполнении закона о демобилизации, 24 августа 1945 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 102. Л. 96–104. Здесь – Л. 98.


[Закрыть]. Другой семье из четырех человек полгода пришлось кочевать по разным знакомым, которые позволяли им оставаться на ночь или на две[239]239
  Отчет руководителя секретариата председателя президиума Верховного Совета СССР П. Савельева о письмах с Украины, 18 июня 1946 // ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 10. Л. 78–89. Здесь – Л. 87.


[Закрыть]. Фронтовику Григорию Чухраю, в будущем известному советскому кинорежиссеру, первое пристанище в Москве предоставила семья друга детства[240]240
  Чухрай Г. Н. Мое кино. С. 7.


[Закрыть]. Личные связи использовались с максимальной взаимной выгодой. К примеру, у друзей и знакомых можно было одолжить денег, если государственный кредит на строительство жилья оказывался недостаточным[241]241
  См. случай, описанный в справке П. Савельева о задолженностях по жилищным кредитам, 14 августа 1946 // ГАРФ. Ф. р-7523. Оп. 55. Д. 10. Л. 120–129. Здесь – Л. 121.


[Закрыть]. Или же с их помощью можно было заработать, как это сделал демобилизованный солдат, который четыре дня трудился на соседку-колхозницу за четыре килограмма зерна, чтобы прокормить свою семью[242]242
  Уполномоченный КПК по Татарской АССР о повседневной помощи демобилизованным и включении их в производство, 11 августа 1945 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 102. Л. 71–75. Здесь – Л. 74.


[Закрыть].

Таким образом, ветераны строили жизнь в социальном мире, где нуклеарные и расширенные семьи были взаимосвязаны, а иногда и переплетены, с одной стороны, с различными учреждениями и организациями партии-государства, а с другой стороны, были встроены в более широкие сети дружбы, взаимопомощи и обоюдовыгодного обмена[243]243
  Теоретическую дискуссию о важности сетевых связей и практик взаимного обмена см. в книге: Ledeneva A. V. Russia’s Economy of Favours: Blat, Networking and Informal Exchange. New York and Cambridge: Cambridge University Press, 1998. О блате в эпоху сталинизма см.: Fitzpatrick S. Blat in Stalin’s Time // Lovell S., Ledeneva A., Rogachevskii A. (Eds.). Bribery and Blat in Russia: Negotiating Reciprocity from the Middle Ages to the 1990s. New York: St. Martin’s Press. 2000. P. 166–182.


[Закрыть]. Как правило, демобилизация означала возвращение в довоенное социальное окружение[244]244
  См., например, описание послевоенного круга общения историка Евгении Гутновой в ее мемуарах: Гутнова Е. Пережитое. М.: РОССПЭН, 2001. С. 249–253.


[Закрыть]; но связями, которые сложились во время войны, тоже очень дорожили – между незнакомыми прежде людьми налаживались узы военного товарищества, скрепляемые общим боевым опытом. Популярным местом встреч бывших фронтовиков стали заведения, зачастую имевшие типовое название «Голубой Дунай» и представлявшие собой пивнушки и забегаловки[245]245
  Zubkova E. Russia After the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945–1957. Р. 27–28.


[Закрыть]. У будущего поэта-песенника Михаила Танича, например, были друзья, которые любили встречаться в «знаменитой пивной на Богатяновском» в Ростове-на-Дону; они делали это настолько часто, что ростовская госбезопасность заподозрила в дружбе трех студентов антисоветскую деятельность[246]246
  Танич М. И. Играла музыка в саду… М.: Вагриус. 2000. С. 8–9. [На самом же деле, пишет Танич, «связи здесь были простые – бутылка водки, разлитая в пивные кружки…». – Примеч. перев.]


[Закрыть]. Подобные связи ширились по принципу «друг моего друга – мой друг». Они выполняли множество функций: сохраняли память о военных годах, поддерживали ощущение «боевого братства», питали «фронтовую ностальгию», помогали свыкнуться с военным и послевоенным опытом. Решали они и более практические задачи. Где-то между 1945-м и 1956-м Иосиф Прут подружился с писателем Эммануилом Казакевичем. Их познакомил общий товарищ Вениамин Рискинд, еще один фронтовик. В 1956 году Казакевич и Прут в складчину купили Рискинду костюм, так как исполнять песни в армейской гимнастерке десятилетней давности – единственном наряде, который у него тогда имелся – уже было невозможно[247]247
  Прут И. Л. Неподдающийся: О многих других и кое-что о себе. М.: Вагриус. 2000. С. 312–315.


[Закрыть].

К сожалению, поддерживать дружбу было не так-то легко. Нередко послевоенная жизнь разделяла бывших фронтовых товарищей: география и социальные различия не позволяли общаться. Лишь в редких случаях узы, завязавшиеся в годы войны, выходили за рамки ежегодного поздравления с Днем Победы[248]248
  Личное интервью автора с Е. Д., Москва, 27 сентября 2001 года. Мой собеседник поддерживал связь с фронтовым другом, но она ограничивалась лишь письмом или звонком, приуроченным ко Дню Победы, так как они жили в разных частях Советского Союза.


[Закрыть]. Многие ветераны вообще утратили контакты со своими боевыми друзьями, увидев их вновь лишь в 1960, 1970 или 1980-х годах, в контексте деятельности появившегося ветеранского движения, инициировавшего встречи сослуживцев[249]249
  См. главу 7.


[Закрыть]. Так, первая после войны встреча бойцов 3-го гвардейского механизированного Сталинградского корпуса состоялась только в 1963 году, а некоторые из ветеранов этого подразделения не могли повидаться с однополчанами вплоть до 1975 года[250]250
  Самсонов А. М. Из истории ветеранов войны (фрагменты) // История СССР. 1985. № 2. С. 53–79. Здесь – С. 54–55.


[Закрыть]. Ветераны 168-го противотанкового полка, в котором служил Михаил Танич, не виделись четыре десятилетия, пока встреча, состоявшаяся в 1985 году, наконец не собрала оставшихся в живых вместе[251]251
  Танич М. И. Играла музыка в саду… С. 257–258.


[Закрыть].

Активное общение ветеранов после возвращения на родину обычно ограничивалось адаптационным периодом, когда солдаты уже демобилизовались, но еще не успели полностью интегрироваться в гражданские реалии[252]252
  Подробнее о ветеранских сетях см. главу 7.


[Закрыть]. Вероятно, в поддержании фронтовых уз больше были заинтересованы молодые ветераны, не успевшие в полной мере врасти во взрослую жизнь до войны, нежели их старшие товарищи, возвращавшиеся к более или менее знакомым социальным ролям и кругам. Однако и молодежи, как правило, хватало ненадолго. Хорошим примером, вновь заимствованным из мира творческой интеллигенции, могут послужить трое фронтовиков: Алексей Охрименко, Сергей Кристи и Владимир Шрайберг, вместе сочинявшие песни в первые послевоенные годы. «Потом, к сожалению, наша троица расстроилась, – вспоминал позже Охрименко. – То есть не то, что мы, не дай Бог, поругались, – мы дружили и продолжали дружить, но у Володи наступила пора диплома – он ВГИК кончал, Сережа уехал в Подмосковье, где работал потом в газете в Воскресенске. И уже после 1951 года мы вместе никогда ничего не писали»[253]253
  Цит. по: Городницкий А. М. И жить еще надежде… М.: Вагриус, 2001. С. 82.


[Закрыть].

Почему отношения ветеранов в послевоенном мире оказывались такими хрупкими? Одной из причин были государственные репрессии. Выше уже упоминалось об аресте Михаила Танича и его собутыльников, которые слишком любили поговорить. Подобная участь не была редкостью. Студент Московского университета Владимир Кабо и его товарищ по фронту Юрий Брегель, тоже не умевшие держать язык за зубами, подверглись аресту по аналогичным обвинениям. (Эти двое в придачу были евреями, что лишь усугубляло их положение в послевоенной атмосфере ксенофобии и нетерпимости к «безродным космополитам»[254]254
  Kabo V. The Road to Australia: Memoirs. Canberra: Aboriginal Studies Press, 1998. P. 115–141 [Кабо В. Р. Дорога в Австралию: воспоминания. New York: Effect, 1995].


[Закрыть].) Ветераны действительно составляли значительный пласт арестованных и осужденных за «антисоветскую агитацию» – пункт 10 статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР – в послевоенные годы[255]255
  См.: Edele M. More than just Stalinists: The Political Sentiments of Victors 1945–1953 // Fürst J. (Ed.). Late Stalinist Russia: Society between Reconstruction and Reinvention. London and New York: Routledge, 2006. Р. 167–191.


[Закрыть].

Размыванию военных уз способствовали и более заурядные причины, как в случае с тройкой композиторов-фронтовиков. Послевоенная жизнь была тяжелой. Требовались связи, с помощью которых можно было бы справиться с базовыми проблемами, включая обеспечение жильем, пропитанием, деньгами. Чрезвычайной важностью обладали контакты с людьми, занимавшими руководящие должности и регулировавшими доступ к товарам и услугам, которые распределялись государством. Многие из подобных позиций находились в руках тех, кто не воевал, и потому налаживание связей типа «фронтовик – тыловик» было жизненной необходимостью[256]256
  Чухрай, например, никогда не стал бы кинорежиссером без покровительства Михаила Ромма. Ромм был ветераном Гражданской войны; отчасти, вероятно, это объясняет поддержку, оказанную им фронтовику Чухраю. Однако еще важнее то, что Ромм старался поощрять тех молодых кинематографистов, у которых видел талант. О роли Ромма в карьере Чухрая см.: Чухрай Г. Н. Мое кино. С. 35–54; об участии Ромма в Гражданской войне – С. 43; портрет Ромма – покровителя талантов – С. 33–54, 97–100.


[Закрыть]. В то время как горизонтальные, более или менее симметричные и взаимные отношения, называемые дружбой, играли незаменимую эмоциональную роль в процессе обустройства «на гражданке», практические проблемы, которые ставила новая реальность, вынуждали ветеранов встраиваться в систему вертикальных и зачастую асимметричных отношений типа «патрон – клиент»[257]257
  Fitzpatrick S. Intelligentsia and Power: Client – Patron Relations in Stalin’s Russia // Hildermeier M. (Hrsg.). Stalinismus vor dem zweiten Weltkrieg: Neue Wege der Forschung. Munich: Oldenbourg Verlag, 1998. S. 35–53.


[Закрыть]. Это, в свою очередь, расшатывало фронтовые узы: для преодоления послевоенных бытовых проблем связи с «тыловиками» оказывались гораздо полезнее. Контакты, налаженные в военные годы, были прочнее в тех случаях, когда взаимодействие ветеранов в мирной жизни подразумевало и вертикальные отношения. Например, офицер, попадавший на гражданскую руководящую должность, мог привести с собой своих «окопных» подчиненных, тем самым воссоздавая (к неудовольствию штатских коллег) дух фронтового взаимодействия в гражданской управленческой цепочке[258]258
  Галин Б. А. В одном населенном пункте: Рассказ пропагандиста // Новый мир. 1947. № 11. С. 135–217.


[Закрыть]. Бывало и такое, что прежние подчиненные следовали за своими бывшими командирами просто потому, что у них не осталось родственников и идти больше было некуда. Даже арест бывшего командира не помешал старшине, одному из персонажей Александра Солженицына, отправиться в Ростов-на-Дону, чтобы снять угол в квартире у жены этого «врага народа»[259]259
  Танич М. И. Играла музыка в саду… С. 103.


[Закрыть].

Вторым типом связей между ветеранами становились отношения, устанавливавшиеся после войны между незнакомцами, которых тем не менее сближал прежний фронтовой опыт. Зачастую дело ограничивалось мимолетными встречами в пивных и забегаловках. В дневнике Казакевича описана одна такая встреча, состоявшаяся 9 мая 1950 года: «В этот день тысячи ленинградцев шли на братское кладбище – место погребения умерших в блокаду. Я зашел в пивную. Два инвалида и слесарь-водопроводчик – старые ленинградцы – пили пиво и вспоминали войну. Один плакал, потом сказал: „Если будет война, я опять пойду“»[260]260
  Zubkova E. Russia After the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945–1957. Р. 28.


[Закрыть]. В повести «В родном городе» Виктор Некрасов описывает очень похожую сцену: два фронтовика, случайно встретившись в рюмочной, заводят разговор о войне, которая по сюжету была тогда в полном разгаре. В отличие от ситуации, описанной Казакевичем, эта встреча из ночной пьянки переросла в крепкую, хотя иногда и напряженную дружбу, основанную на эмоциональной и бытовой поддержке, которая помогла товарищам пережить процесс адаптации к гражданской жизни[261]261
  Некрасов В. П. В родном городе. С. 258–263.


[Закрыть]. Прочность подобной дружбы опять-таки зависела от того, насколько она отвечала запросам послевоенного периода. Многие ветераны, получившие административные должности после демобилизации, охотнее шли на сотрудничество с другими ветеранами, так как доверяли им больше, чем кому-либо еще. Эта тенденция, возможно, сильнее проявлялась в ранее оккупированных регионах, где человека окружали потенциальные «предатели», хотя подобные репрезентации послевоенной жизни были нередки и в Москве[262]262
  О бывших оккупированных территориях см.: Weiner A. Making Sense of War: The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2000. P. 123–124 (автор цитирует «В родном городе»). О ветеранах в Москве см.: Bondaryev Y. Silence: A Novel. Boston and Cambridge: Riverside Press, 1966. P. 115–116, 120. [Бондарев Ю. В. Тишина. М.: Советская Россия, 1980. Далее все цитаты из этого произведения приводятся по этому изданию. – Примеч. перев.]


[Закрыть]. Сочетание ветеранских уз с управленческими позициями в государственных учреждениях – и, следовательно, с доступом к товарам и услугам, а также к трудовым вакансиям – способствовало долгосрочности отношений.

Еще одним контекстом, в котором послевоенные связи между ветеранами демонстрировали устойчивость, была сфера высшего образования. В студенческом сообществе ветераны оставались особой группой. Это были (в основном) мужчины в преимущественно женском окружении, немного старше остальных студентов. Возрастные и гендерные отличия в сочетании с приобретенным на войне опытом сделали ветеранскую идентичность заметным компонентом культуры высшего образования послевоенной поры. Кроме того, бывшими фронтовиками по большей части были укомплектованы политические органы образовательных учреждений – комсомольские и партийные ячейки, – что позволило им стать доминирующим ядром студенчества[263]263
  См. главу 6.


[Закрыть]. Наконец, они, как правило, делили комнаты в общежитии с другими ветеранами, а это создавало возможности для укрепления отношений посредством традиционных практик мужского сплочения – пьянством и застольными разговорами[264]264
  Млынарж З. Мороз ударил из Кремля: Воспоминания одного из лидеров Пражской весны 1968 г. М.: Республика, 1992.


[Закрыть].

Другим местом, где военный опыт вторгался в мирную повседневность, стали открытые после Победы специализированные учреждения для инвалидов войны[265]265
  Fieseler B. Die Invaliden des «Grossen Vaterlandischen Krieges» der Sowjetunion: Eine politische Sozialgeschichte 1941–1991. Habilitationsschrift, Ruhr-Universitat Bochum, 2003. S. 297–318.


[Закрыть]. Здесь, правда, бывшим бойцам приходилось делить не групповой престиж, как в вузах, а групповую депривацию. Нежелание директоров предприятий брать инвалидов на работу, неразвитость системы социального обеспечения, нечеловеческие условия жизни в подобных учреждениях – все это в сочетании с относительной защищенностью в случае судебного преследования повышало в глазах инвалидов войны ценность таких альтернативных способов заработка, как спекуляция, нищенство или воровство. Хотя мне не удалось найти ни одного примера преступных группировок, состоявших только из бывших фронтовиков, инвалиды войны нередко оказывались их лидерами[266]266
  См. главу 4.


[Закрыть].

Популярность полулегальных и откровенно незаконных способов заработка среди ветеранов показывает, до какой степени теневая экономика, вращающаяся вокруг рынков и рыночных обменов, обеспечивала альтернативный канал доступа к материальным благам и к создаваемому ими социальному образу относительного благополучия. Несмотря на риторическое превознесение «плановой экономики», рыночные механизмы продолжали играть заметную роль в функционировании советского общества. Система распределения просто не могла бы функционировать без обширной сферы полулегальных («серых») и нелегальных («черных») обменов. Весьма важное значение в продовольственном снабжении населения, особенно во время войны и сразу после нее, имели также разрешенные законом базары и колхозные рынки, где крестьяне могли продавать излишки продукции со своих огородов[267]267
  Hessler J. A Social History of Soviet Trade. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004; Millar J. R. The Little Deal: Brezhnev’s Contribution to Acquisitive Socialism // Slavic Review. 1985. Vol. 44. № 4. Р. 694–706; Katsenelinboigen A. Coloured Markets in the Soviet Union // Soviet Studies. 1977. Vol. 29. № 1. Р. 62–85.


[Закрыть]. Во всех осуществляемых трансакциях легальный обмен и нелегальные сделки шли бок о бок, а официальные и неофициальные распределительные сети тесно переплетались друг с другом. Стремясь к сытой и добротной послевоенной жизни, ветераны опирались как на официальную, так и на неофициальную «иерархию распределения»[268]268
  См.: Osokina E. Our Daily Bread: Socialist Distribution and the Art of Survival. Stalin’s Russia, 1927–1941. Armonk, NY and London: M. E. Sharpe, 2001 [Осокина Е. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927–1941. М.: РОССПЭН, 1998.]


[Закрыть]. Отчасти напоминая семью и фронтовое товарищество, теневое общество тоже комбинировало психологическую поддержку с материальной помощью. Для некоторых возвращающихся бойцов оно предлагало альтернативный образ жизни, удовлетворявший психологические потребности, которыми пренебрегала пропагандируемая официозом жизнь долга, дисциплины и служения[269]269
  См.: Гаузнер Ж. В. Вот мы и дома… // Звезда. 1947. № 11. С. 27–31.


[Закрыть].

«Теневое общество» не только обеспечивало занятость тем, кто не мог или не хотел связывать себя с официальным миром «общественно-полезного труда», но и предоставляло возможности для обмена трофеев, вывезенных из Германии, на те или иные нужные вещи. Сергею, герою послевоенного романа Юрия Бондарева «Тишина», пришлось продать трофейные часы, чтобы на вырученные деньги купить гражданский костюм. Известным местом проведения подобных сделок стал Тишинский рынок в Москве[270]270
  См.: Bondaryev Y. Silence. P. 16–17, 27–29.


[Закрыть]. «Рынок этот был не что иное, как горькое порождение войны, с ее нехватками, дороговизной, бедностью, продуктовой неустроенностью. Здесь шла своя особая жизнь. Разбитные, небритые, ловкие парни, носившие солдатские шинели с чужого плеча, могли сбыть и перепродать что угодно. Здесь из-под полы торговали хлебом и водкой, полученными по норме в магазине, ворованным на базах пенициллином и отрезами, американскими пиджаками и презервативами, трофейными велосипедами и мотоциклами, привезенными из Германии. Здесь торговали модными макинтошами, зажигалками иностранных марок, лавровым листом, кустарными на каучуковой подошве полуботинками, немецким средством для ращения волос, часами и поддельными бриллиантами, старыми мехами, фальшивыми справками и дипломами об окончании института любого профиля. Здесь торговали всем, чем можно было торговать, что можно было купить, за что можно было получить деньги, терявшие свою цену»[271]271
  Bondaryev Y. Silence. P. 22.


[Закрыть].

Если Сергей обращался к теневому обществу «черного» рынка лишь разовым образом, то для многих других оно сделалось настоящим домом и альтернативой «приличной» жизни. О таких процессах архивные документы повествуют довольно скупо. И снова наилучшими источниками выступают мемуары и художественные произведения. Так, в повести Юрия Нагибина «Терпение», вышедшей в 1982 году, есть довольно показательный эпизод. Став на фронте инвалидом, Паша отказывается возвращаться домой после войны. После нескольких неудачных попыток освоить новую профессию он отворачивается от «нормального» общества и начинает странствие по теневым субкультурам. «Он торговал вроссыпь отсыревшими „Казбеком“ и „Беломором“, а выручку пропивал с алкашами в пивных, забегаловках, на каких-то темных квартирах-хазах, с дрянными, а бывало, и просто несчастными, обездоленными бабами, с ворами, которые приспосабливали инвалидов к своему ремеслу, „выяснял отношения“, скандалил, дрался, научился пускать в дело нож. И преуспел в поножовщине так, что его стали бояться. Убогих он не трогал, здоровых пластал без пощады. Ему доставляло наслаждение всаживать нож или заточенный напильник в распаленного противника и чувствовать, что он, огрызок, полчеловека, сильнее любой все сохранившей сволочи. Он думал, что в конце концов его зарежут соединенными силами, и не возражал против такого финала. Но обошлось без крови – жалким, гадким, смехотворным позором. Раз к концу дня, по обыкновению на большом взводе, он сцепился с девкой из магазина, поставлявшей им краденые папиросы. Девка его надула, чего-то недодала, но не денег было жалко, взбесила ее наглость. Он преследовал ее на своей тележке по Гоголевскому бульвару от метро до схода к Сивцеву Вражку. Девка была здоровенная, все время вырывалась, да еще со смехом. А ударить бабу по-настоящему он даже тогда не мог. Так дотащились они до спуска на улицу, здесь он опять ухватил ее за карман пыльника. Она дернулась, карман остался у него в руке, а он сорвался с тележки и кубарем полетел по ступенькам. При всем честном народе. На тележке же штаны не обязательны, их все равно не видно за широким твердым кожаным ободом. И тогда он сказал себе: все, это край. И подался на Богояр». В произведении Нагибина остров Богояр предстает «последним приютом тех искалеченных войной, кто не захотел вернуться домой или кого отказались принять». Увечные фронтовики основали здесь собственную субкультуру, помогая друг другу; в созданном ими «братстве» Паша стал «командиром». Прототипом вымышленного Богояра для Нагибина послужил реальный остров Валаам на Ладожском озере под Ленинградом, где находилось целое поселение для истерзанных войной людей и куда писателю удалось съездить[272]272
  Dunham V. Images of the Disabled, Especially the War Wounded, in Soviet Literature // McCagg W. O., Siegelbaum L. (Eds.). The Disabled in the Soviet Union: Past and Present, Theory and Practice. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1989. P. 160–163; Tumarkin N. The Living and the Dead. P. 98–99; Fieseler B. Die Invaliden des «Grossen Vaterlandischen Krieges». S. 316–317. [Фрагмент из повести «Терпение» цит. по: Нагибин Ю. Бунташный остров. М.: АСТ, 2005. – Примеч. перев.]


[Закрыть].

Взаимодействие с теневым социумом сталинизма – с «черным рынком» и криминальными субкультурами – было присуще не только инвалидам войны. Другие фронтовики, вернувшиеся после битв невредимыми, также промышляли «спекуляцией», порой отказываясь браться за другую работу[273]273
  Примеры см. в следующих документах: Отчет секретаря Владимирского обкома Г. Пальцева о трудоустройстве демобилизованных солдат, 17 ноября 1945 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 102. Л. 232–237; здесь – Л. 233; Секретарь Грозненского обкома – Н. Патоличеву, 5 ноября 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 147. Л. 135–141; здесь – Л. 136; секретарь Великолукского обкома Г. Бойкачев – Н. Патоличеву, 9 октября 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 147. Л. 142–146; здесь – Л. 143.


[Закрыть]. Часть демобилизованных в Краснодарском крае, как писал в 1947 году местный чиновник, «не желая работать, занимаются торгашескими делами на базарах и в других местах»[274]274
  Председатель Краснодарского крайисполкома М. Бессонов – председателю Совета министров РСФСР М. Родионову, 3 апреля 1947 // ГАРФ. Ф. А-259. Оп. 6. Д. 4477. Л. 44–46.


[Закрыть]. Некоторые ветераны активно добивались для себя таких должностей, которые позволяли бы выкачивать товары из официальной распределительной сети и продавать то, что не потреблялось самостоятельно, на «черном» рынке. Огромной популярностью пользовались рабочие места в хозяйственном секторе предприятий, а также в учреждениях общественного питания – на кухнях и в столовых[275]275
  См., например: Уполномоченный КПК по Ульяновской области В. Миронов – Г. Маленкову, справка о работе партийных организаций Ульяновской области с коммунистами, демобилизованными из Красной Армии, 2 мая 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 146. Л. 178–186; здесь – Л. 185.


[Закрыть]. В конце 1945 года на заседании ростовского горкома обсуждался тот факт, что «многие» демобилизованные «соглашаются работать только в торговых организациях или столовых, даже если они раньше не работали на таких работах, или они требуют руководящих должностей с повышенными продовольственными пайками»[276]276
  Jones J. W. «In my Opinion This is All Fraud!»: Concrete, Culture, and Class in the «Reconstruction» of Rostov-on-the-Don, 1943–1948. Ph.D. diss., University of North Carolina. 2000. Р. 114.


[Закрыть]. Помимо «руководящих» и «управленческих» позиций вернувшиеся фронтовики очень интересовались любой работой в сфере торговли[277]277
  Секретарь Грозненского обкома – Н. Патоличеву, 5 ноября 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 147. Л. 135–141; здесь – Л. 137; Отчет о трудоустройстве и помощи в интеграции демобилизованных солдат в Пензенской области, 5 апреля 1947 // ГАРФ. Ф. А-259. Оп. 6. Д. 4477. Л. 27–29; здесь – Л. 28.


[Закрыть]. Весьма востребованной была профессия водителя, поскольку многие ветераны обучились вождению во время армейской службы. Эту профессию любили не только за то, что управление автомобилем само по себе доставляло удовольствие, но и потому, что она позволяла неплохо зарабатывать, используя транспортное средство в частных перевозках для нужд «черного» рынка[278]278
  В Грозненской области в 1946 году демобилизованные водители отказывались работать по другим специальностям, хотя все водительские вакансии уже были заняты; см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 147. Л. 135–141; здесь – Л. 136. Как сообщал в 1950 году редактор газеты «Вечерняя Москва» Г. Мещеряков секретарю Московского горкома И. Румянцеву, все водители его редакции были ветеранами; см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 296. Л. 193–236; здесь – Л. 200.


[Закрыть]. Перевозимые товары регулярно «падали» с грузовика и «подбирались» водителем. «Трофеи», доставленные с оккупированных западных территорий, могли послужить стартовым капиталом для начинающего торговца-нелегала. Так, в конце 1946 года у предприимчивого ветерана из Тамбова милиция конфисковала 4622 меховых изделия. Он похитил шкурки в конце войны из берлинского мехового магазина и теперь собирался продать их в Москве[279]279
  Доклад И. Сталину, Л. Берии и А. Кузнецову об аресте демобилизованного офицера, 7 декабря 1946 // ГАРФ. Ф. р-9401. Оп. 2. Д. 139. Л. 466.


[Закрыть]. Другой такой же «предприниматель» в октябре 1946 года пригнал из Германии машину, полную трофеев. Его шурин взялся за реализацию товара, но весной 1947 года дельцов арестовали[280]280
  Министр внутренних дел СССР С. Круглов – И. Сталину, В. Молотову, Л. Берии, Н. Вознесенскому, 5 апреля 1947 // ГАРФ. Ф. р-9401. Оп. 2. Д. 169. Л. 213–217; здесь – Л. 214.


[Закрыть].

Реинтеграции «на гражданку» также могли способствовать религиозные организации и религиозные практики, которые играли важную роль в жизни многих советских граждан – несмотря на давнюю неприязнь государства и партии к подобным «суевериям»[281]281
  Я не смог бы написать большую часть этого раздела без великодушной помощи Николая Митрохина и Сони Тимофеевой. Они указали мне на большую часть использованных мной источников и предоставили фрагмент своей неопубликованной базы данных, посвященной руководителям РПЦ. См. также более раннюю версию этой базы: Митрохин Н., Тимофеева С. Епископы и епархии Русской православной церкви (по состоянию на 1 октября 1997 года). М.: Панорама, 1997.


[Закрыть]. Предполагалось, что в светском большевистском государстве руководящие члены Коммунистической партии должны быть воинствующими атеистами. Для большевиков – как и для большинства марксистов – религия была частью «надстройки», «опиумом народа», как выразился некогда Карл Маркс. Это духовное «успокоительное» делало жизнь при капитализме более или менее сносной, но одновременно оно побуждало эксплуатируемых мириться с угнетением. По идее, весь этот иррационализм должен был исчезнуть после того, как революция уничтожила его «объективную основу»: рационалистическому научному мировоззрению предстояло занять место уходящей религии. Этот базовый подход оставался неизменным, но конкретная политика проводилась с учетом тактических соображений. По указанной причине периоды воинствующего атеизма (1917–1921, 1929–1939, 1959–1964) чередовались с более прагматичным отношением к вере и религии – социальным явлениям, которые, несмотря ни на что, упорно отказывались отмирать[282]282
  Общий обзор см. в работе: Walters Р. A Survey of Soviet Religious Policy // Ramet S. P. (Ed.). Religious Policy in the Soviet Union. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 1993. Р. 3–30.


[Закрыть].

Поздний сталинизм стал одним из таких периодов относительного либерализма. С аннексией Восточной Польши в 1939 году в советское общество влились миллионы верующих христиан и их церковные организации. Не желая провоцировать возмущение на западных приграничных территориях, власти отодвинули воинствующий атеизм на задний план. В 1940 году Советский Союз даже вернулся от пятидневной недели к прежней семидневной. Во время войны политика в отношении религии еще более смягчилась, а Русская православная церковь (РПЦ) была кооптирована в мобилизационную кампанию. В 1943 году Сталин встретился с иерархами РПЦ и разрешил открытие православных церквей, монастырей и семинарий, а попутно и мусульманских учебных заведений[283]283
  Ibid. P. 16–17.


[Закрыть]. Теперь церковь благословляла танковые колонны и молилась о победе. Снисходительное отношение к церкви сохранялось и после войны, пока Никита Хрущев в 1959 году не развернул новое наступление на религию. До той поры религиозные взгляды можно было исповедовать относительно свободно, если только человек не был кандидатом в члены или членом Коммунистической партии: от таких людей ожидали исключительно непоколебимого атеизма[284]284
  Chumachenko T. A. Church and State in Soviet Russia: Russian Orthodoxy from World War II to the Khrushchev Years. Armonk, NY, and London: M. E. Sharpe, 2002 [Чумаченко Т. А. Государство, православная церковь, верующие. 1941–1961 гг. М.: АИРО-XX, 1999]; Зубкова Е. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М.: РОССПЭН, 2000. С. 102–110; Zubkova Е. Russia After the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945–1957. P. 68–73; Peris D. «God Is Now on Our Side»: The Religious Revival on Unoccupied Soviet Territory during World War II // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2000. Vol. 1. № 1. P. 97–118. Специалисты до сих пор спорят о том, чем именно было восстановление церковной деятельности в послевоенном СССР: подлинным возрождением религиозности или же просто религиозностью, вышедшей из подполья. См.: Berkhoff K. C. Was There a Religious Revival in Soviet Ukraine under the Nazi Regime? // Slavonic and East European Review. 2000. Vol. 3. № 78. Р. 536–567.


[Закрыть]. Верующие в массовом порядке лоббировали открытие церквей и без утайки отправляли религиозные обряды[285]285
  Показательна количественная динамика заявлений, в которых верующие Московской области просили открыть ранее закрытые церкви: 1944 – 910; 1945 – 363; 1946 – 279; 1947 – 255; 1948 – 121. См.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 6. Л. 84–95. Здесь – Л. 86.


[Закрыть].

Религиозные общины были важны для ветеранов из-за того, что в них реализовались те важнейшие функции оказания благотворительной помощи и сохранения исторической памяти, которым государство уделяло лишь поверхностное внимание. Местные религиозные общины заботились об инвалидах и сиротах войны[286]286
  О сборе мусульманским духовенством денег и вещей и раздаче их сиротам и инвалидам войны см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 405. Л. 95. О еврейских общинах, заботящихся об инвалидах и сиротах, см. там же: Л. 101.


[Закрыть]. Как сообщалось в официальных документах, в Ворошиловградской области Украины «в ряде районов представители советских организаций обращаются к церковникам и религиозным общинам с просьбами оказать помощь детям-сиротам и инвалидам Отечественной войны»[287]287
  Справка Управления по проверке партийных органов ЦК, 19 июля 1946 // ГАРФ. Ф. 17. Оп. 88. Д. 697. Л. 8–14. Здесь – Л. 8–9.


[Закрыть]. Несмотря на неодобрение со стороны центральных органов, испытывавшее затруднения местное начальство «обращалось к священникам и религиозным общинам с просьбой о помощи семьям солдат, инвалидам и сиротам» и в других регионах СССР[288]288
  Zubkova Е. Russia After the War: Hopes, Illusions, and Disappointments, 1945–1957. P. 71.


[Закрыть]. В Краснодарском крае священники и церковные активисты организовывали строительство мемориалов, посвященных героям войны[289]289
  Отчет председателя Совета по делам РПЦ Г. Карпова об итогах работы за 1946 год // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 407. Л. 2–42. Здесь – Л. 7.


[Закрыть]. В апреле 1949 года выпускники музыкального училища для инвалидов войны в Московской области обнаружили, что у них не хватает инструментов для освоения новой специальности баяниста. Справедливо предполагая, что от государства помощи не дождаться, они обратились в Московский патриархат с просьбой выделить им деньги для приобретения тринадцати аккордеонов[290]290
  Сопроводительное письмо к отчету Совета по делам РПЦ, 19 ноября 1949 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 111. Л. 200–208. Здесь – Л. 204.


[Закрыть].

После демобилизации доля мужчин среди церковной паствы заметно выросла. Так, в Куйбышевской области в 1945 году мужчины составляли около 10 % прихожан, а в первом квартале 1946 года их доля увеличилась до 30–40 %; многим из них было от 20 до 40 лет[291]291
  Г. Карпов – И. Сталину, В. Молотову, Л. Берии, К. Ворошилову, А. Жданову, А. Кузнецову, Н. Патоличеву; информация о состоянии РПЦ, 27 августа 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 407. Л. 60–75. Здесь – Л. 67.


[Закрыть]. Особую важность приобрели религиозные «ритуалы перехода» – самые главные православные обряды. Показательным примером служит брак, представлявшийся важным этапом возвращения к гражданской жизни. В марте 1945 года некий старший лейтенант-танкист в парадной форме, со Звездой Героя Советского Союза и пятью нашивками за ранения, явился в одну из казанских церквей, чтобы обвенчаться со своей невестой; в итоге ветерана исключили из партии за «темноту и отсталость»[292]292
  Доклад Б. Кандидова о текущем состоянии «церковного фронта»; сопроводительное письмо от 21 июля 1945 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 313. Л. 53–149. Здесь – Л. 65.


[Закрыть]. Похожая история произошла и с Юлианом Дулевским, вступившим в партию в 1943 году. После демобилизации он жил с родителями и не работал. Тем не менее вскоре ему захотелось жениться. Накануне церемонии он отправился в райком партии, чтобы попросить разрешение на венчание. Секретарь объяснил ему, что партийцы не заключают церковные браки. Дулевский явно не понимал, в чем тут проблема, поскольку потом еще два раза обращался за разрешением – но снова безрезультатно. В конце концов, он все равно вступил в брак по православному обряду, за что был изгнан из партии[293]293
  Начальник организационно-инструкторского отдела Гродненского обкома – секретарю Гродненского обкома П. Калинину; отчет о религиозной деятельности кандидатов в члены партии и членов партии, июнь 1946 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 88. Д. 721. Л. 2–5. Здесь – Л. 3.


[Закрыть]. В январе 1945 года церковное венчание коммуниста состоялось в Мордовии, где женился сельский активист, ветеран войны 1922 года рождения[294]294
  Отчет Мордовского обкома об активизации работы церковных деятелей // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 88. Д. 317. Л. 12–14. Здесь – Л. 13.


[Закрыть]. Совет по делам РПЦ докладывал о многочисленных церковных венчаниях, скреплявших браки образованных комсомолок (учительниц) и ветеранов-фронтовиков[295]295
  Председатель Совета по делам РПЦ Г. Карпов – члену Оргбюро ЦК Г. Александрову, 30 августа 1945 // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 313. Л. 155–170. Здесь – Л. 169.


[Закрыть].