Текст книги "Оборотень. Новая жизнь"

12
Беглец

– Так профессор Харбард в Англии?

– Да, – сказал Балби, – и уже предложил нам свои услуги. Сегодня вечером он будет здесь.

– И вы не посчитали нужным сообщить мне об этом раньше? – возмутился Кроу.

– Не посчитал, поскольку до последнего не был уверен, что он согласится. А две головы, понятное дело, лучше, чем одна.

Взгляд Кроу затуманился и устремился вдаль. На него накатывало ощущение, какого он не испытывал уже целое столетие или даже больше. Ему было жарко, тревожно, а одежда казалась чем-то ненужным, навязанным ему. Должно быть, такой же зуд чувствует змея, собираясь сменить кожу, – как будто она трансформируется во что-то иное, оставляя прошлое позади. Ему нужно было сохранить человеческий облик. Кроу тянулся к этому, как жаждущий тянется к воде, однако понимал, что переломный момент близок и тогда все его стремления примут другое направление – появится новый голод и его начнет тянуть к звериному облику. Значительные области его сознания прекращали функционировать – точнее, не видели смысла в продолжении деятельности, – в то время как другие начинали просыпаться. Очень скоро они резким рывком вернутся к жизни, словно человек, который проспал, не услышав будильника.

Кроу очнулся. Он пришел в обычное уравновешенное состояние, усилием воли принудив к этому свой мозг: так бывает, когда пытаешься вспомнить, куда сунул свои ключи, и надеешься на внезапное озарение. Профессор нервно поправил галстук, коснулся серебряной морды волка на своем кольце, потом достал расческу и пригладил волосы. И окончательно пришел в себя. Это ощущение было похоже на восстановление прежних восприятий, обострившихся слишком уж быстро. Кроу понимал, что близок к провалу, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он уважал Харбарда, но знал, что тот всегда выставлял свои познания напоказ. Если он выяснил столь примечательный факт, как существование Кроу, разве сможет он пройти мимо этого – не рассказав обо всем в какой-нибудь отвратительной статейке, – когда получит достаточные доказательства? Возможно, конечно, что это просто какое-то странное совпадение, но это весьма сомнительно. Харбард должен был обо всем знать. Как там в свое время говаривали скальды? «То, что знают трое, знают все». Так что Харбард способен разоблачить его, Кроу, перед всем миром.

Почему Кроу не хотел, чтобы кто-то узнал о его бессмертии? Ему было известно, что он находится на пороге эпохи, когда одна лишь известность способна притягивать к людям власть и богатство. Это могло бы принести ему положение в обществе, которое позволит сделать очень много добра.

Но Кроу не был заинтересован в том, чтобы делать кому-то добро, – впрочем, и зло тоже. Ему хотелось просто жить спокойно, чтобы его не тревожили, хотелось усмирить суету тысячелетнего существования и анонимно затеряться в толпе. Окружающие его люди превыше всего ценили славу, тогда как Кроу пришел к заключению, что оно того не стоит.

Известность предполагала, что тебя будут преследовать, проверять, задавать вопросы, изучать, в результате чего в конце концов неминуемо выплывут многочисленные преступления. Бремя, тяготеющее над сознанием Кроу, стало бы слишком велико, и под этой непосильной ношей его захлестнули бы боль и смятение волчьего существования. Помимо этого информация о его бессмертной природе может привлечь внимание посторонних сил. Кроу понимал, что он, скорее всего, не один такой, что каким-то образом могли выжить и другие, и у него не было ни малейшего желания с ними встречаться. Однако, кроме всего прочего, представляя свое разоблачение, он испытывал отвратительное чувство, которое бывает, когда, проснувшись утром с похмелья, вдруг со смущением и досадой вспоминаешь об ужасах, которые натворил накануне вечером; впрочем, то, что испытывал Кроу, было в тысячу раз сильнее. В общем, он знал, что ничего хорошего из этого не получится, причем осознавал это даже не умом, а где-то на уровне тактильных ощущений. Слава была ему ни к чему.

Кроу закурил еще одну сигарету.

– Что ж, тогда сообщите, пожалуйста, профессору Харбарду мои координаты в гостинице и попросите встретиться со мной при первой же возможности, когда ему будет удобно, – сказал он, изо всех сил сдерживая панику.

– Я не хотел ставить под сомнение вашу компетенцию и профессиональные навыки, – извиняющимся тоном заметил Балби.

Кроу уже взял себя в руки и вновь надел маску легкомысленной небрежности.

– Ох, инспектор, я уже много раз пытался вам объяснить: мои профессиональные навыки, как вы выразились, поверхностны и незначительны. Может быть, вернемся в город?

«Вот так, – подумал он, – пора двигаться дальше, уходить и начинать все сначала». Приблизит ли это его к Адисле? Этого Кроу не знал. Пришло время отправляться в путь – в каком-то смысле наступил час его нового рождения. Он возьмет с собой немного денег и кое-какую одежду, а все остальное выбросит. Он не может иметь никаких связей со своей прежней жизнью. Смерти Кроу был лишен, поэтому эффект возрождения ему приходилось создавать самому – через полный и окончательный разрыв с той личностью, которой он был до этого. Итак, с Эндамоном Кроу покончено. Кто будет следующим?

На обратном пути в Стратфорд Балби что-то рассказывал Кроу о планах, о намеченных встречах, о ходе расследования. Профессор не мог сосредоточиться на его словах. В машине он вновь ощутил вкус крови. А еще почувствовал глубинный голод. Налетела гроза; из-за сильного дождя пейзаж за окнами выглядел размытым. Дворники на ветровом стекле, не справляясь со своей задачей, натужно отбивали учащенный ритм, как будто автомобиль был запыхавшимся зверем. Кроу прижался к холодному стеклу, зафиксировав взгляд на искаженной картине проплывающего мимо мира. Балби рядом с ним как бы исчез, шофер впереди тоже перестал существовать. Осознание того, что они люди, личности, индивидуумы, таяло. Исчезало даже их отличие от деревьев и домов. Тот факт, что человеческие существа обладали разумом, не имел для Кроу значения; это казалось ему не важным, словно какое-то незначительное свойство, как то, например, что один куст шелестит под ветром иначе, чем другой. Сейчас для Кроу был важен только нарастающий голод. Он стал видеть в полицейских не людей, а движущиеся модели, которые он мгновенно оценивал. Его сознание уже поглощало их, объединив в одну общую категорию – добыча.

Кроу содрогнулся. Неужели это всегда происходит так быстро? Он никак не мог этого вспомнить. Может быть – да, а может – нет.

– Остановите машину!

– Что?

– Остановите же эту долбаную машину!

Водитель затормозил.

– С вами все в порядке?

– Это все ваш дьявольский напиток! – заявил Балби.

Для него все выглядит так, будто Кроу действительно одержим дьяволом: отчаянно потеет, волосы взъерошены, на коже сиденья остались отметины в тех местах, где он вцепился в них пальцами. Но больше всего полисмена встревожило выражение его лица: на нем отражалась смесь глубокой боли и какой-то детской ожесточенной ярости.

Кроу скреб дверцу, пытаясь выбраться наружу, но никак не мог найти ручку – точнее, он как будто не мог понять, что с ней делать, чтобы использовать по назначению.

– Выпустите меня, выпустите меня!

Шофер и инспектор переглянулись, и Балби жестом велел открыть дверцу.

– В такую-то погоду? – с сомнением переспросил водитель.

– Просто делай, что говорят, – сказал Балби.

Шофер выбрался наружу, обошел машину и открыл дверцу со стороны Кроу. Профессор тут же выскочил наружу и бегом бросился в лес.

– Думаете, он заприметил там паб? – спросил водитель, вновь усаживаясь за руль. – Может, нам к нему присоединиться, а?

– Не вижу в этом ничего смешного.

Балби вышел из машины, но не увидел не только самого Кроу, но даже направления, в котором тот скрылся.

А Кроу спрятался в лесу, подальше от людей. Ему необходимо было лечь, заснуть и охладить свой закипающий мозг. Он уперся головой в мягкий грунт, позволяя дождевой воде поливать его. Ливень был сильным, и очень скоро Кроу промок насквозь, а образовавшееся под его весом углубление в земле постепенно превратилось в небольшой пруд. Профессору было очень некомфортно, но именно этого он и добивался. Ему нужно было разбудить в себе человека. Он сел в этой слякоти вертикально и попробовал заставить свой мозг вернуться к повседневной работе: стал вспоминать ходы шахматных фигур, скрипичные гаммы, восторг, который он испытал, впервые увидев часы. С помощью рефлексов и привязки к привычным действиям Кроу удалось прийти в себя. Вынув плоскую флягу, он открутил крышку и полной грудью вдохнул аромат односолодового виски. После этого достал бутылочку с пипеткой на конце и отвинтил колпачок. Несколько десятилетий тому назад Кроу как-то в баре потерял сознание, выпив «Микки Финн» – виски, куда подмешали снотворное, хлоралгидрат. Очнувшись и в конце концов убив своих обидчиков, он забрал у них эту бутылочку и с тех пор всегда носил с собой. В сочетании с алкоголем это был самый быстрый известный ему способ, чтобы в самом крайнем случае отключиться, отдохнуть и выиграть время.

Осторожно, трясущимися руками Кроу добавил три капли в свой виски. И выпил его залпом. Мир потерял четкость очертаний, ливень отошел на задний план, а Кроу в своем сознании перенесся на тысячу лет назад. Стоя на склоне горы, он держал за руку прекрасную белокурую девушку и с восхищением любовался лежавшим перед ними фьордом, поверхность которого сверкала на солнце.

Профессор как бы со стороны услышал свой голос, только молодой:

– А что скажут обо мне люди, когда я умру, Адисла? Сложат ли они песни о моих ратных подвигах?

– Нет, Вали, не сложат. Скольких врагов ты убил?

– Но они ведь не стояли на месте – они убегали.

– Для твоего отца они стояли на месте.

– Они пытались сбежать. Просто он оказался быстрее меня.

– Я дразню тебя. Ты славно сыграл свою роль, но песни о тебе они все равно не споют.

В ушах у него звучал мелодичный голос девушки, умолкший тысячелетие тому назад – и даже больше.

– Тогда что же они скажут обо мне?

– Они скажут, что ты любил и был любимым.

– Но достаточно ли этого?

– Для меня достаточно.

А затем все стихло. Шел дождь, и Кроу был уже не в лесу. Он снова стал самим собой и поднимался по опасной горной тропе. Рядом с ним шел странный седовласый человек со страшной кривой саблей в руке; Кроу знал, что эта сабля, которая уже рубила его прежде, может разрубить его вновь.

13
Фрау Фоллер отправляется к медиуму

Наступила осень, и Герти заметила, что Макс изменился. Не то чтобы ее муж стал немногословным или перестал говорить, что любит ее, – ничего такого не случилось. Просто что-то изменилось в их отношениях.

А потом к Герти вернулись ее сны. Складывалось впечатление, будто ее первый сон был для ее мозга чем-то вроде наркотика, некоторое время удовлетворявшего его. Но теперь, чтобы успокоиться, ей требовалось этого наркотика все больше и больше.

Снова и снова Герти оказывалась на черном песке, на берегу неподвижного моря, отливавшего металлическим блеском. Пересекая черные, как уголь, дюны, она подходила к большому чертогу, который, казалось, был полностью покрыт извивающимися черными змеями; они делали выпады в ее сторону и шипели на нее. Герти знала, что за этими стенами что-то есть, что-то чрезвычайно важное, однако не могла не только заглянуть внутрь, но даже приблизиться туда. Затем двери вдруг распахивались, но, прежде чем она успевала что-либо увидеть, наступало пробуждение. Герти опасалась, что эти пугающие ее кошмары были вызваны напряженнной жизнью в замке и переменами, происходившими с ее мужем.

Кое-какими тревогами по поводу Макса она поделилась с одной из своих новых подруг, фрау Райтер, женой старшего управляющего. Впрочем, о своих снах Герти все-таки умолчала, побоявшись, что фрау Райтер сочтет ее сумасшедшей.

– Такое чувство, будто изменилась сама атмосфера между нами. Я понимаю, что это звучит нелепо, но что есть, то есть.

– У него есть любовницы?

– Нет!

– Иметь их – его долг.

– Но он ведь не член СС, он по-прежнему офицер медицинской службы регулярной армии.

– О, – сказала фрау Райтер с ноткой некоторого разочарования.

– Его назначил сюда сам рейхсфюрер Гиммлер, – добавила Герти, стараясь улучшить общее впечатление.

– О! – отреагировала фрау Райтер.

Она относилась к тем женщинам, которые могут вложить в короткое междометие все что угодно. В данном случае в нем прозвучали уважение и заинтригованность.

Женщины не могли обсуждать работу доктора Фоллера, и фрау Райтер искренне об этом сожалела. Даже если бы она спросила об этом у Герти напрямую, ей мало что удалось бы выяснить. Да, Герти знала, что ее муж исследует скрытые возможности мозга, знала, что работать ему приходится под давлением, однако Макс не посвящал ее в подробности пыток, которые, как от него ожидалось, он должен будет осуществлять. Чувствительная натура Герти была бы просто не в состоянии постичь, что требуют от Макса. Да у него и самого это в голове не укладывалось.

– Думаю, мой муж опасается, что рейхсфюрер останется недоволен результатами его работы.

– О, – закивала фрау Райтер; сейчас она вложила в этот гласный звук оттенок сочувствия, надеясь таким образом получить больше информации.

Среди администрации замка ходили разные слухи о том, что происходит в лаборатории у Макса, но толком никто ничего не знал. Одни говорили, что он поддерживает исследования Черного Солнца, другие – что он конкурирует с ними, третьи – что он тренирует крокодила, чтобы тот мог оценивать моральный дух преступников и определять, виновны они или нет.

У жены старшего управляющего были свои соображения о том, как это выяснить.

– Герти, – начала она, – я тут подружилась с одной индийской дамой. Она просто чудо. Полностью избавила меня от жуткой головной боли, а вы сами знаете, как я от нее страдала.

– Да, – смиренно согласилась Герти.

Боже, ну откуда ей знать, как фрау Райтер страдала от своих мигреней? Если эта женщина не перестанет жаловаться, у Герти самой скоро заболит голова.

– А еще она умеет читает человеческие судьбы. Почему бы вам не обратиться к ней? Она расскажет, что вас ожидает. Она фантастически умеет слушать, и все сказанное не выйдет за пределы четырех стен ее комнаты.

Герти немного побаивалась предсказателей судеб, однако возможность пообщаться с посторонним человеком, которому можно было бы излить душу, была слишком соблазнительной.

Итак, через два дня Герти сидела в небольшой комнатке на самом верху северной башни. Здесь стоял неприятный густой запах ладана, а по стенам были развешаны гобелены с изображением чудовищных существ – мужчин с хоботами, как у слонов, женщины с ожерельем из черепов, танцующей с отрубленной головой. На одной из стен вокруг большой золотой свастики и фотографии фюрера было оборудовано что-то вроде алтаря или места поклонения. Впрочем, рядом с портретом были и довольно причудливые иконы – многорукая женщина с телом змеи, мужчина с четырьмя головами, какие-то толстые синие дамы и пугающе бледные воины, пронзающие копьями извивающихся врагов. Вокруг святилища был рассыпан яркий разноцветный порошок; мазки этого странного пигмента были также заметны и на стенах. Интерьер явно был слишком пестрым, и Герти это совсем не понравилось.

Напротив нее сидела Девья Шанкара, известная также как фройляйн Хайди Фишер. С юных лет увлекавшаяся восточной философией, фройляйн Фишер, имея для этого средства и возможности, отправилась в Тибет на обучение к гималайским наставникам. Приехавшие туда в 1938 году нацистские мистики отыскали ее и убедили переехать в Вевельсбург в качестве поборницы и защитницы чистоты арийской расы. Ее уверенность в том, что Гитлер был аватаром – воплощением бога Вишну, хранителя мироздания, сдерживающего волны хаоса, – показалась верхушке партии чрезвычайно привлекательной, и Хайди попросили написать несколько книг и брошюр на эту тему.

Однако вся ее деятельность сводилась исключительно к этому. Политические маневры в замке привели к тому, что фройляйн Фишер оказалась в подвешенном состоянии: с одной стороны, ей не могли найти применения, а с другой – не могли ее отпустить. День, когда Герти нанесла Девье визит, выдался исключительно неудачным. Провидица медитировала, занималась йогой и читала, но во время всех этих практик невольно то и дело поглядывала в узенькое оконце своего жилища, мечтая о том, чтобы дождь наконец закончился и она смогла отправиться на прогулку. Высокая красавица-блондинка, разодетая в чудесные шелка, в тюрбане, с серьгами в ушах и в ноздре, Девья буквально жаждала аудитории, которой можно было бы продемонстрировать свои познания и умения.

Она решила, что пришла пора сделать себе имя. Девья уже зарабатывала на карманные расходы, предсказывая будущее женщинам из замка, однако сегодня вечером запланировала нечто необычное. Фрау Райтер заверяла ее, что муж ее сегодняшней клиентки – чуть ли не правая рука самого Гиммлера, и поэтому Девья подумала, что ей следует пойти дальше, чтобы произвести впечатление на нужного человека. Как аюрведическая вегетарианка, она была встревожена, когда до нее докатились слухи о том, что доктор Фоллер держит в своей крошечной лаборатории крокодила, но она готова была временно пересмотреть свои взгляды по данному вопросу. У доктора Фоллера имелась собственная лаборатория. Такого не было ни у кого в замке. Это сразу делало его важной фигурой. В общем, дружба и уважение его жены могли бы пойти на пользу не только крокодилу, но и самой Девье.

Она верила, что у каждого из нас есть свои духи-покровители – как снаружи, так и внутри. В этом смысле Девья недалеко ушла от психоаналитиков с их понятиями о движущих и сдерживающих силах личности, только называла это другими словами.

Одни считают, что личность формируется в раннем возрасте за счет сделанных выборов и внешних влияний и что несделанные выборы и пути, которые мы по каким-то соображениям не избрали, лежат где-то в нашем мозгу, словно непроявленная фотографическая пленка. У некоторых индивидуумов это может со временем всплыть в сознании, и тогда мы сталкиваемся с такими явлениями, как раздвоение личности или одержимость. Однако другие верят в общие символы индивидуальности, которые можно извлечь из подсознания и заставить их жить своей жизнью в умах людей или хотя бы одного человека. К тому же всегда имеет место идея существования богов, ангелов и демонов. Но разве это не просто метафоры для обозначения одного и того же? Девья была не уверена в этом, но твердо знала: на эту женщину необходимо произвести должное впечатление.

– Присаживайтесь, дорогая, – сказала Девья.

Обычно она сидела на полу, но после того, как выяснила, что дамы из замка предпочитают более официальный подход, приобрела низкий столик и мягкие скамейки, которые поставила рядом с ним.

Герти села. Фрау Райтер расположилась рядом с ней, хотя и в несколько неудобной позе – мешала модная юбка, – и взяла Герти за руку, догадавшись по крепкому пожатию ее пальцев, что та нервничает.

– Не волнуйтесь, дорогая. Это всего лишь небольшое развлечение, – успокоила ее фрау Райтер.

Девья избавила себя от объяснений серьезности процесса. Для нее составление ведических гороскопов было священным обрядом, а не забавой для скучающих домохозяек, на вечерок оторвавшихся от кухни.

– Я готова рассказать вам о себе подробно, – начала Герти. – Я родилась…

Девья подняла руку, останавливая ее:

– Сегодня вечером нам это не понадобится. Жена офицера медицинской службы Фоллера заслуживает особого отношения.

На лице Герти появилась легкая паника, и фрау Райтер снова сжала ее руку, чтобы успокоить.

– Я просто хотела узнать, что ждет меня в будущем, – пролепетала Герти.

– И вы это узнаете, – заверила ее Девья. – Но не я буду рассказывать вам об этом. – Она выдержала многозначительную паузу, чтобы усилить эффект.

– А кто же об этом расскажет? – растерянно поинтересовалась Герти.

– Вы сами. Я чувствую, что вы обладаете экстрасенсорными способностями.

В этом Девья лишь слегка отошла от известных лжеприемов всех астрологов мира, которые всегда говорят нечто такое своим клиентам. Она тоже часто лгала людям, основываясь на таких признаках, как нервное подрагивание губы или проникновенный взгляд, которые она трактовала как подтверждение присутствия сверхъестественного начала.

– Случалось ли вам подумать о ком-то, а затем получить от него письмо?

– Да, да, случалось, – подтвердила Герти, заерзав на низкой скамье.

Девья удовлетворенно кивнула:

– Ну а еще?..

– А еще я могу чувствовать атмосферу между двумя людьми в виде цвета, музыкальной ноты или вкуса – а иногда всех трех этих факторов одновременно. А по ночам – с тех пор как я поселилась в замке – я вижу кошмары. Вижу змей, извивающихся вокруг какого-то строения, вижу громадный чертог, стены которого сплетены из змеиных скелетов, и понимаю, что очень скоро должно произойти что-то ужасное. Я бегу по коридору в замок, но не в тот, который только что видела, а в другой, который, как мне известно, должен быть где-то здесь. Прибежав, я тяну на себя громадную тяжелую дверь, потому что уверена: за ней находится нечто жуткое. И когда я вот-вот должна увидеть, что там такое, я просыпаюсь.

От воспоминаний о ночных страхах на глазах у Герти выступили слезы.

Девья удивленно подняла брови. Она привыкла к тому, что женщины заявляют что-нибудь вроде: «Однажды я почувствовала, что муж вернется с работы пораньше, – и так оно и случилось». Фрау Райтер на всякий случай отпустила руку Герти.

– М-да, – сказала Девья. – Что ж, надеюсь, нам в конце концов удастся разобраться, к чему все это, и тогда вы сможете спать спокойно.

– Я тоже на это надеюсь, – ответила Герти.

– Мы с вами сейчас будем медитировать. Вам известно, что это означает?

Обе посетительницы дружно покачали головой.

– Это просто способ успокоить свои мысли и вступить в резонанс с космическими вибрациями. Сейчас мы говорим о практике под названием жнана. Вам известно, что это означает?

Этого посетительницы тоже не знали.

– Это самопознание. Оно позволит вам увидеть, что в вашей жизни является реальным, а что – напускным и временным. Мы говорим, что это объединяет вас в одно целое со Вселенной.

– А что это значит?

Этот вопрос слегка выбил Девью из колеи: раньше у нее об этом не спрашивали.

– Это гармонизирует вас, дорогая.

Такая формулировка понравилась Герти: она подумала, что немного гармонизации ей определенно не помешает.

– Когда мы с вами достигнем расслабления, я вызову своего Гандхарву.

– Опережая ваш вопрос, – заявила фрау Райтер, – хочу вам сразу сказать: мы не знаем, что это такое.

– Это своеобразный дух, очень добрый и приятный. И сексуальный.

Слово «сексуальный» Девья произнесла с индийским акцентом, чтобы произвести дополнительное впечатление на визитерок и в надежде немного приобщить их к восточной экзотике. Она ожидала услышать вежливый смешок, однако усмехнулась только фрау Райтер.

– Прежде чем мы начнем, может быть, у вас есть какие-то вопросы?

– Будут ли успешными эксперименты моего мужа? – сказала Герти.

Фрау Райтер выразительно посмотрела на нее – ну и ну! Выходит, насчет результатов имелись сомнения. Ей как-то не приходило в голову, что эксперименты могут не удаться. Она подумала, что, если это так, эти опыты не могут быть такими уж хорошими.

– Мы это выясним, – ответила Девья. – Хотя лично я уверена: доктор уровня вашего мужа просто обречен на успех. Мне он представляется человеком, которому все дается легко.

После таких слов Герти немного расслабилась. Она шла к предсказательнице, чтобы услышать нечто в этом роде, а не всякий вздор насчет каких-то духов.

Девья расстелила на полу два мягких мата и пригласила женщин улечься на них. Они так и сделали, после того как тщательно изучили маты на предмет пыли. Подняв глаза к потолку, Герти увидела там еще одну свастику, нарисованную карандашом в довольно претенциозной манере – со стилизацией под Восток.

– Вы сейчас смотрите на священный символ солнца, дающего жизнь Вселенной, – начала Девья. – Постарайтесь сделать так, чтобы это также стало символом вашего истинного «я», вашей души. Закройте глаза, если хотите, и сосредоточьтесь на вашем дыхании, на вашей внутренней сущности. Думайте только о дыхании. Используйте технику Нети Нети: если в вашей голове появляется мысль, чуждая вашей истинной душе, просто скажите себе: «Нети, Нети», что в переводе на ваш язык означает: «Не эта, не эта», и прогоните ее. Сфокусируйте внимание на дыхании и все свои мысли возвращайте назад, к нему.

Девья монотонно произносила эти успокаивающие слова; но как долго это продолжалось, Герти сказать не могла. Сознание ее как бы заполнилось запахом ладана. Голос Девьи странным образом гармонировал с ее состоянием, словно аромат был вибрацией, голос – цветом, а краска на стенах – звуком. Казалось, эти ощущения уже не отличались друг от друга, а слились воедино.

– Чтобы поспособствовать процессу медитации, – сказала Девья, исполненная решимости получить результаты, которые привлекли бы к ней внимание Гиммлера, – я смажу ваши губы специальным составом, приготовленным из цветов лотоса.

Она достала маленький глиняный горшочек с какой-то синей слизью, издававшей гнилостный запах, вынула затычку, опустила внутрь кисточку и принялась тихо напевать себе под нос монотонным голосом.

– Ом, ом, ом, ом, – повторяла она; слова эти казались Герти и фрау Райтер не менее странными, чем многоголовые иконы или розовый и желтый красящие порошки.

Девья нанесла субстанцию на губы женщин. При взгляде со стороны можно было бы подумать, что здесь проводят косметические процедуры.

Это снадобье (эссенция из перетертых лепестков синего лотоса) было замечательно тем, что являлось едва ли не единственным доступным азиатским галлюциногеном. Его основу составляли каннабис и две-три разновидности пасленовых в сочетании с широким набором других растений, однако настоящей ударной силой, своеобразной «подковой в боксерской перчатке», была щедрая добавка настойки мухомора и несколько капель яда кобры. В итоге Герти, которая время от времени позволяла себе лишь немного сухого хереса на Рождество, испытала что-то вроде шока.

Под гипнотическим воздействием голоса Девьи она мысленно уплыла далеко-далеко, в места, куда не добиралась даже во сне. Если бы к Герти в этот момент подключили электроэнцефалограф, который заказал для своей лаборатории ее муж, прибор показал бы, что частота излучений ее мозга стремительно падает – от бета-уровня с быстрыми вибрациями до альфа-уровня, потом до креативного дельта-уровня (в этот момент перед ней неожиданно промелькнуло видение – занавески в их комнате, которые ей так понравились), – и наконец до тета-уровня с очень медленными циклами, соответствующими глубокому сну. А затем датчик самописца упал бы в зону, у которой одно название – смерть. Хотя, конечно, это не совсем смерть.

Заказывая такое устройство, доктор Фоллер искренне считал, что находится на передовом крае науки. Однако окажись он на этом самом передовом крае в действительности, ему пришлось бы радикально пересмотреть свои взгляды на то, как далеко наука успела уйти на самом деле. Но это так, лирическое отступление, просто к слову пришлось. Между тем, после того как профессор Бергер опубликовал первые результаты своих исследований, проведенных с помощью энцефалограмм, мир воспринял различающиеся уровни регистрируемых колебаний головного мозга как настоящее открытие. Но, оказывается, никакое это не открытие.

Изучение индуистского символа «ом», этой странной изогнутой тройки с соскочившей шапочкой, расположенной чуть позади, показывает, что все это было известно задолго до изобретения энцефалографа. Символ этот состоит из трех завитков и точки. Большая нижняя дуга – состояние бодрствования. Верхняя дуга соответствует сну и бессознательному состоянию, тогда как нижняя дуга поменьше изображает промежуточную зону – зону снов. В этом знаке запечатлена попытка показать, что все три стадии неотделимы друг от друга и перетекают одна в другую: сон – сновидения – творчество – бодрствование.

Индуистская метафора в каком-то смысле соответствует представлениям ученых, занимающихся исследованием ЭЭГ, однако при этом содержит дополнительный уровень, который невозможно зарегистрировать никаким прибором. Графически это обозначается точкой, которая отделена от основного тела кривой в виде полумесяца.

Полумесяц – это иллюзия реальности, а точка символизирует состояние абсолютной осознанности. Девья называла это словом Турийя. В символе «ом» показано, как этот уровень, который еще называют «солнцем души», освещает остальные, хотя и отделен от них иллюзией реальности.

Однако знак «ом» работает на гораздо более глубоком уровне, чем его научное объяснение, представляя собой нечто большее, чем сумма составляющих. Он отражает идею о том, что Вселенная и все, что в ней находится, – это выражение вибрации одного звука, «ом», реверберирующего в бесконечности тонких оттенков. И кто бы усомнился в том, что, когда активность мозга Герти снизилась, в голове у нее зазвучала именно эта универсальная вселенская нота?

Для Герти, которая различала отношения между людьми по цвету, которая воспринимала личности как звуки, голос Девьи казался серебряным дождем, пролившимся на ее душу. Но затем подействовало зелье и что-то исчезло. Индуистские оккультисты назвали бы это состояние Майя – кривая перед точкой, которая говорит нам, что физический мир, который мы видим, является единственной реальностью. В медицине это называется здравый рассудок.

Именно он и покинул Герти, слетел, как балласт, сброшенный с воздушного шара. Герти была всего лишь нотой в грандиозной симфонии Вселенной, молекулой в бурлящих бурунах бесконечности. А затем в мгновение ока снова стала собой.

– Не эта, не эта, – зашептала она.

– Просто сосредоточьтесь на своем дыхании, – сказала Девья, довольная тем, что Герти выполняет ее инструкции.

– Не эта! Не эта! – повторила Герти более пылко, чем ожидала от нее Девья: провидица едва не соскочила на пол, в то время как фрау Райтер продолжала лежать спокойно и неподвижно.

Герти стояла в сером сумеречном свете на чернеющем берегу. Свинцовое море было похоже на поле из смятой металлической фольги, а пляж – на насыпь из блестящего антрацита. На холме над ней возвышался чертог вроде того, что она видела в своих снах, только теперь он был намного четче. То, что Герти раньше принимала за извивающихся змей, оказалось сложным трубопроводом, а змеиные кости и чешуя, укрывавшие крышу, оказались черепицей и кровельной плиткой. Это явно был какой-то завод – там была большая труба, из которой тянулся столб дыма. Обыденность этой картины успокоила Герти.