Текст книги "Классический либерализм и будущее социально-экономической политики"

Задачей этой главы было отстоять робастность классического либерализма перед лицом теорий «провалов рынка». Было доказано, что критерий эффективности, предложенный в неоклассической модели, мало чем полезен при практической оценке рыночных процессов в сравнении с системами политического контроля. Если использовать альтернативный, эволюционный критерий, то экономические доводы в пользу свободных рынков в большей степени удовлетворяют требованиям робастной политической экономии, чем теории «провалов рынка», будь то старые или новые. Разумеется, отстаивать экономические аргументы в пользу классического либерализма означает принимать нормативную посылку, в соответствии с которой экономические критерии должны выступать мотивирующей силой для государственной или публичной политики. Однако некоторые наиболее существенные вызовы классическому либерализму исходят из позиций, оспаривающих моральные, а не экономические следствия классических либеральных идей. Последующие главы части I обращены именно к этим вызовам.

Глава 3
Уход, высказывание и коммуникативная рациональность: вызов коммунитаризма I

Аргументы в пользу классического либерализма, сформулированные в предыдущей главе, не пользуются широкой поддержкой среди экономистов мейнстрима, однако справедливости ради следует признать, что экономическая теория как научная дисциплина предоставляет определенные аргументы в поддержку «приватизации», которые, что примечательно, в современной политической теории, в отличие от экономической, практически отсутствуют. Даже такие критически настроенные по отношению к классическому либерализму авторы, как Стиглиц, довольно благосклонно относятся по крайней мере к некоторым аргументам в поддержку рынков и конкуренции. Одна из причин этой разницы между двумя дисциплинами проистекает из склонности неоклассических экономистов к определенным допущениям в отношении человеческой природы, характера деятельности индивидов и назначения общественных институтов. К числу этих посылок относится то, что люди мотивированы преимущественно собственными интересами и что главным назначением институтов является агрегирование индивидуальных предпочтений в эффективную «функцию общественного благосостояния».

Однако с точки зрения многих политических теоретиков исходные посылки современной экономической теории крайне сомнительны, а выводы в поддержку классических либеральных институтов, сделанные на основе таких допущений, ведут к сомнительным с моральной точки зрения результатам. Исходя из более широкой коммунитаристской критики доказывается, что либеральная политическая экономия пренебрегает «ситуационной» природой человеческих существ, предпочтения и ценности которых в значительной степени определяются институциональным контекстом процесса принятия решений. В соответствии с этим представлением больший акцент должен делаться на коммуникативных процессах, через которые формируются предпочтения людей, и на развитии практик, институционализирующих стремление к «общему благу». В этом контексте излюбленной альтернативой классическому либеральному принципу «ухода» является концепция совещательной демократии, «основанная на высказывании» [voice-based].

В этой главе предметом рассмотрения является аргументация в пользу демократической совещательности, выдвигаемая в рамках коммунитаристской мысли. После изложения критики рынков и других институтов, основанных на принципе «ухода», показывается, что классический либерализм полностью совместим с ситуационной концепцией социальных акторов. При ближайшем рассмотрении выясняется, что причины, по которым классические либералы предпочитают «уход» «высказыванию», имеют много общего с основаниями, на которых строится коммунитаристская теория. Акцент на «уходе» в классическом либерализме, хотя и подкрепляется вниманием к стимулам, тем не менее основывается не на предположениях об «эгоистичности», а на свойствах «стихийного порядка», способствующих увеличению знания. В этом свете процессы, допускающие уход и конкуренцию, могут представлять собой более робастный метод получения тех самых коммуникативных преимуществ, которые, по мнению коммунитаристов, могут быть достигнуты только в рамках социально-демократической дискуссионной площадки.

Широко распространенный в современной политической теории скепсис по отношению к классическому либерализму во многом порожден выдвигавшимися на протяжении последних 30 лет коммунитаристскими возражениями против базовых посылок либерализма как политической философии. Хотя классические либералы или либеральные сторонники минимального государства, такие как Роберт Нозик, и либералы-эгалитаристы, сторонники социального государства, такие как Джон Ролз, существенно отличаются друг от друга в своих нормативных взглядах на то, насколько широко простирается сфера правомерной деятельности государства, утверждается, что они едины в своей поддержке этики, ставящей интересы индивида выше моральных требований общности [community].

С точки зрения коммунитаристов либеральные теории основаны на ошибочном понимании «я». В рамках построений, предложенных Ролзом (Rawls, 1971; Ролз, 2010) и Нозиком (Nozick, 1974; Нозик, 2008), индивид считается независимым от социальной идентичности, он или она свободно определяет и выбирает свои собственные ценности и способен (способна) дать определение персонализированной концепции «блага». Следовательно, общество рассматривается в редукционистском ключе и представляется не более чем агрегатом индивидов, имеющих мало общего в том, что касается интересов. Именно в этом смысле такие коммунитаристы, как Тэйлор (Taylor, 1985), утверждают, что либерализм пренебрегает природой человеческих существ, которая в своей основе социальна. В соответствии с такой интерпретацией способность разумно рассуждать и обладать ценностями должна рассматриваться не как свойство изолированных индивидов, а как продукт существования в рамках исторически сформировавшейся общности. Социальные институты, такие как язык, являются коллективными или интерсубъективными феноменами, которые расширяют способность к рассуждению и выбору за пределы субъективного опыта индивидуального актора.

Рассуждая примерно в том же ключе, Макинтайр (MacIntyre, 1981; Макинтайр, 2000) доказывает, что либерализм сводит вопросы морали к теме индивидуальных предпочтений, причем таким образом, что последние становятся полностью релятивистским понятием. В той мере, в какой у либералов присутствует понятие «общего блага», последнее считается отражением агрегированной суммы индивидуальных предпочтений. Но, как указывает Макинтайр, в отсутствие некоего высшего и всеохватывающего смысла морали, выходящего за пределы индивидуального актора, такие принципы, как уважение к частной собственности, становятся не более чем вопросом субъективных предпочтений. Вследствие этого либеральные институты и посылки, лежащие в их основе, могут оказывать разрушительное с моральной точки зрения воздействие на социальный порядок. Общество больше не рассматривается как представляющее собой «[общность], объединенную общим видением блага для человека» (McIntyre, 1981: 219–220; Макинтайр, 2000: 319), а видится как всего лишь «собрание чуждых друг другу людей, каждый из которых преследует собственные интересы при минимальных ограничениях» (ibid.: 233; указ. соч.: 339). С точки зрения Макинтайра, главным предметом интереса политической теории должна быть не эта индивидуалистическая ментальность, а институты, которые позволяют производить оценку предпочтений людей и при необходимости оспаривать их на основании концепции «общего блага», отражающей общность в целом.

Такого рода обвинения применимы ко всем вариантам либерализма, делающим акцент на максимизирующем полезность индивиде в качестве исходного пункта разработки политической теории, и они все чаще и чаще выдвигаются против экономической теории, которая, как считается, лежит в основе аргументации в защиту свободных рынков. Экономическая теория подвергается критике за то, что она отстаивает узкое представление о человеческой мотивации, которое, будучи институционализировано в виде рыночной экономики, ведет к обеднению «публичной сферы» и условий для действительного социального процесса формирования ценностей. Считается, что для либерализма, в особенности экономического либерализма, характерна чрезвычайно «узкая» концепция рациональности, которая сводится к стремлению достичь целевых показателей эффективности. В соответствии с позицией критиков, необходимо более богатое и коммуникативное по своему характеру понятие разума, признающее, что творчество и дискуссия по поводу надлежащего содержания целей людей являются столь же важными, если не более важными, чем решение задач условной оптимизации, которыми озабочена современная неоклассическая экономическая теория.

На переднем крае этой жесткой критики находятся работы Хабермаса и представителей «критической теории» франкфуртской школы (см., например, Habermas, 1984, 1990, 1996; Хабермас, 2001). Согласно этим авторам, рыночные институты поощряют чрезвычайно «инструментальную» форму рациональности, в рамках которой человеческая деятельность сосредоточена на применении наиболее эффективных средств для достижения заданного набора целей. Например, Миллер (Miller, 1989: 252) проводит различие между «агрегирующей» и «диалогической» моделями политического процесса и общества. Агрегирующие институты связаны с отношениями торга, которые находят отражение в рынках и в политическом процессе, основанном на взаимодействии групп интересов. Диалогические же институты подразумевают попытки убедить людей посредством аргументации и стремление достичь консенсусных позиций, воплощающих смысл «коллективной воли». Концепции общего блага или коллективной воли придается особенно большое значение тогда, когда в игру вступают несоизмеримые моральные цели и когда невозможно агрегирование конфликтующих ценностей в некую «функцию общественного благосостояния». Согласно этой точке зрения, моральные конфликты по поводу использования ресурсов не должны рассматриваться на основе утилитаристского критерия готовности платить; вместо этого они должны разрешаться на основе демократических дискуссий и аргументации. С точки зрения Хабермаса и его последователей, механизмы «ухода», являющиеся ключевой составляющей рынков, препятствуют процессам публичной аргументации, необходимым для того, чтобы люди принимали к сведению интересы и ценности других. Выключение людей из общегражданских дел, возникающее по этой причине, сужает их горизонты и не позволяет им мыслить в терминах «общего блага».

Развивая аргументацию Миллера, Айрис Янг (Young, 1990, 2000) выдвигает тезис, что фокусирование на агрегировании предпочтений, которые предполагаются «заданными» экзогенно по отношению к процессу принятия решений, закрепляет всевозможные формы «угнетения» и «эксклюзии», которые могут возникать вследствие реализации этих самых предпочтений. Утверждается, что рынки и другие «агрегирующие институты» не обеспечивают того публичного пространства, в котором могут быть оспорены и трансформированы устоявшиеся стереотипы и предрассудки в отношении идентичности и роли женщин, этнических и религиозных меньшинств и прочих групп, испытывающих на себе социальную эксклюзию.

Приводя эти аргументы, Хабермас и его последователи исходят из общего с коммунитаристами представления, что понятие общности [community] не просто отражает сосуществование акторов в рамках общей культуры, но требует, чтобы люди обладали осознанной осведомленностью о принадлежности к этой культуре – хотя, как подчеркивает Янг, оно может включать и оспаривание некоторых аспектов этой культуры, если последние ведут к маргинализации членов определенных социальных групп. С точки зрения коммунитаризма важное значение имеет то, что чувство культурной общности должно подкрепляться характером политических институтов. В рамках такой интерпретации общность реализует свой потенциал, если имеет место коллективное обсуждение общественных целей и коллективное определение результатов общественного выбора. Эта конкретная интерпретация во многом обязана своим существованием идее Маркса, что «подлинная свобода» требует, чтобы люди действовали на основе единства общественной цели. Как это формулирует Маркс (Marx, 1906, Chapter 1: 92; Маркс, 1960, глава 1: 90): «Строй общественного жизненного процесса… сбросит с себя мистическое туманное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем».

В то время как рынки и принцип «ухода» не способны предоставить подобающие условия, в которых могут быть артикулированы составляющие общего блага, процесс совещательной демократии, как утверждается, наилучшим образом приспособлен для того, чтобы восполнить эту нехватку. Классическая либеральная критика централизованного планирования социалистического типа рассматривается как устаревшая, поскольку она игнорирует возможность более децентрализованной альтернативы бюрократическим иерархиям, построенной на расширенном понятии демократического участия. Для представителей «критической теории» системы централизованного планирования не меньше, чем рынки, повинны в культивировании исключительно инструментальной формы разума (см., например, Dryzek, 1990, 2001). В то время как рынки наделяют привилегированной ролью индивидуальных потребителей, которые предположительно «знают, как лучше», иерархии централизованного планирования отводят привилегированную роль «экспертам», якобы обладающим совершенным знанием общественных нужд и ценностей. Следовательно, альтернативой и рынкам, и централизованному планированию является система диалогического социального планирования, когда решения подчиняются процессу коллективной коммуникативной деятельности, в рамках которой все граждане обладают полномочиями участвовать в процессе, ориентированном на творчество и на процедуру открытия общественных целей (Adaman and Devine, 1997).

Для того чтобы демократический процесс культивировал такой диалог, полагает Хабермас, необходимо, чтобы он принял форму свободного и открытого аргументирования, когда никто в принципе не может быть исключен из обсуждения и когда все те, кого могут затронуть принятые в итоге решения, обладают равными шансами на то, чтобы вступить в дискуссию и участвовать в ней (Habermas, 1996; 305–306). Кроме того, демократические процессы должны быть свободны от сил внутреннего «доминирования», могущих помешать равному участию всех граждан. Это условие требует приверженности большему равенству в обладании материальными ресурсами, а следовательно, и заблаговременной – то есть осуществляемой до принятия публичных решений, касающихся распределения, – ликвидации многих видов неравенства в богатстве и статусе, являющихся результатом действия рыночной экономики (Young, 1990: 184–185; Habermas, 1996: 306; Young, 2000: 229–235; Brighouse, 2002: 55). Наконец, коллективные обсуждения должны заканчиваться процессом принятия решения большинством голосов. Мнение большинства, которое может быть ошибочным, считается разумным основанием для принятия решений, пока те, кто придерживается позиции меньшинства, не смогут переубедить большинство. При идеальной форме совещательной демократии этот процесс правления большинства должен не только отражать то, какие именно предпочтения имеют наибольшую поддержку в количественном выражении, но и должен детерминироваться предложениями, которые, по мнению общественности, были поддержаны «не опирающейся на принуждение силой лучшей аргументации» (Habermas, 1996: 305–306)[12]12
  Доводы Хабермаса стали пользоваться большим влиянием. Хотя в разных работах присутствуют незначительные различия по поводу того, каковы должны быть условия для эффективного демократического обсуждения, те или иные вариации на тему совещательной демократии присутствуют у широкого круга авторов. К числу этих работ относятся, например, Benhabib (1996), Bohman (1996), Cohen and Arato (1992), Fraser (1993), Laclau and Mouffe (1985), Mouffe (1993). Хотя многие теоретики совещательной демократии могут быть вполне обоснованно названы «коммунитаристами», некоторое число тех, на кого оказал влияние Хабермас, относят себя к либеральной эгалитаристской традиции – см., например, Guttman and Thompson (2004).


[Закрыть].

Признавая, что такие условия являются чрезвычайно ограничительными, сторонники совещательной демократии утверждают, что «идеальная речевая ситуация» представляет собой ключевой эталон или регулятивный идеал, на основе которого следует судить о сравнительных результатах применения различных институтов и практик. Этот идеал может быть недостижим на практике, однако везде, где только возможно, следует стремиться к реформам, приближающим к нему реальность. В пользу совещательного идеала выдвигаются три набора аргументов. Первый представляет собой эпистемическую претензию на то, что совещательная демократия приводит к лучшим и более рациональным решениям, чем несовещательные альтернативы, такие как рынки. Утверждается, что демократическое обсуждение открывает перспективу для более холистического процесса принятия решений, в ходе которого граждане, а не «анархия» рыночной конкуренции, коллективно анализируют то, каким образом их решения влияют на жизнь других. Кроме того, посредством процесса интерсубъективного обучения, привлекающего внимание людей к новым исследованиям и решению социальных проблем, которые могли бы в противном случае остаться незамеченными, публичное обсуждение позволяет акторам расширять свои горизонты (Barber, 1984; Smith and Wales, 2000).

Второй набор аргументов фокусируется на механизмах, необходимых для того, чтобы не допускать злоупотребления властью и поощрять бо́льшую прозрачность при принятии решений. Хотя сторонники совещательной демократии сосредоточивают свое внимание на стимулах иным образом, нежели это принято в традиции рационального/общественного выбора, тем не менее и они стремятся ограничить проявления коррупции и создаваемые особыми интересами искажения процесса принятия решений в сфере публичной политики. С позиций совещательной демократии требование, чтобы индивиды и организации обосновывали свои полномочия по принятию решений на публичном форуме, сделает неоправданные взаимоотношения по поводу власти предметом общественного внимания и тем самым породит запрос на их коррекцию. Напротив, процессы, основанные на уходе и торге, как утверждается, воспроизводят сложившуюся структуру власти и неравенства.

Третий набор аргументов является развитием этического или морального тезиса, что решения, выработанные посредством демократического обсуждения, лучше отражают фундаментальные нормы справедливости, чем те, которые являются результатом действий разрозненных индивидов и организаций, преследующих свои собственные цели. Например, Янг (Young, 1990, 2000) аргументирует против «агрегирующих» институтов, таких как рынки, на том основании, что они не способны в должной мере побудить людей учитывать нужды «находящихся в иной ситуации других людей» и не отражают в должной степени понятие «равного уважения». Утверждается, что, в противоположность этому, концепция совещательной демократии предоставляет публичную площадку для дискуссии, на которой люди выслушивают мнения других для того, чтобы предоставить членам «исключенных» групп, таких как этнические и культурные меньшинства, равное право высказывания в ходе процесса принятия публичных решений.

Вопрос о том, насколько именно должна быть расширена сфера совещательных демократических процедур, остается в определенной степени предметом дискуссии. В более радикальных версиях, выдвигаемых такими авторами, как Адаман и Дивайн (Adaman and Devine, 1997), отстаивается некая форма «социализма участия» [participatory socialism] и «демократизации экономической жизни», когда контроль над предприятиями передан в руки советов рабочих и граждан. Аналогично, согласно таким теоретикам, как Янг (Young, 1990: 250–251; также Young, 2000), совещательность должна выступать в качестве всеобъемлющего принципа, требующего, чтобы каждый, кого затрагивает то или иное социально-экономическое решение, имел право участвовать в принятии соответствующего решения. С этой точки зрения все решения, влияющие на производство и распределение благ, включая такое благо, как социальный статус, должны получать публичное одобрение на демократическом форуме. Хабермас (Habermas, 1992) придерживается более умеренного подхода, доказывая, что социально-демократические процедуры должны ограничиваться центральными «направляющими механизмами» политико-экономической системы, которые задают рамки повседневных действий частных лиц, принимающих решения, но не определяют конкретное содержание самих решений. Тем не менее общим для всех этих теоретиков является представление, что существующие либеральные демократии сильно недотягивают до совещательного идеала и что соответственно должны приветствоваться любые шаги, направленные на расширение сферы публичной совещательности, основанной на высказывании.