Текст книги "Эпоха Големов. Эпидемия Свободы"

Глава шестая. Визит Железного Пожирателя

– Святая Елена приветствует вас, космические горемыки! – выкрикнул кто-то из толпы, когда мы прошли за ворота.

Стоит отметить, разница в постройках между поселками технарей и литераторов была заметна даже издали.

Забор не оказался покосившимся, нет. Он стоял ровно, но больше всего походил на порванный парус пиратской шхуны, чудом вырвавшейся из дыма сражения, – щели и отверстия в заборе занимали наибольшую его площадь. Материалом сооружения служило всё – доски, проволока, пластиковые бутылки, картон, порванные штаны… Однако при этом ворота стояли крепкие, из тесно подогнанных досок и держались на толстых столбах.

Жилища писатели тоже возводили кое-как. Кому-то хватало и простого подобия полушалаша-полуземлянки с двускатной крышей. Хотя это описание звучит намного богаче реальной картины: на самом деле это была просто вырытая в песке квадратная яма, над которой поставили домиком два больших листа не то пластика, не то фанеры. Но стоит отдать должное, и среди этих убогих низких лачуг, высота которых не превышала человеческого роста, нашлось несколько захудалых хижин, похожих на заброшенный домик лесника. Торчала из песка и пара ржавых грузовых контейнеров из облегченного металла – счастливым обитателям этих коробок даже не пришлось ничего строить, приволок, как бурлак, по песку, поставил и живи. Благо Святая Елена была дамой некапризной и теплой: песчаными бурями не баловалась, морозами не стращала.

Писательский народ оказался довольно пестрым, интересным и словоохотливым – не в пример хмурым инженерам из поселка Технарей. Нас очень дружно, хоть и сумбурно встретили, кто-то даже кого-то узнал и приобнял, прослезившись. По лачугам не водили, экскурсий не устраивали. Сразу предложили разместиться в тени оазиса на прохладной траве и потрапезничать, чем Елена послала, – приготовленной на скорую руку нехитрой снедью: кашей из крупы неизвестного сорта да бутербродами из пресной лепешки и консервированного суррогата мяса, слегка попахивающего паленой пластмассой.

С вопросами к нам особо никто не приставал – понимали, что мы еле волокли ноги с дороги и едва ворочали языками. Накормили, напоили, несколько человек благодушно впустило нас в свои жилища переночевать и набраться сил.

На следующий день нам, новоприбывшим, предстояло отстраиваться. Право, не сидеть же в тюрьме на улице.

Оказалось, у писак царил истинный коммунизм – если кто-то еще помнит из учебников истории, то это такая концепция, созданная давным-давно, о существовании общества, где все равны и нет классового расслоения. В чем это выражалось у нас (пора, наверное, уже и себя причислить к бесправному классу колонистов)?

Отсутствовал хоть малейший намек на аппарат руководства в отличие от поселения технарей, где четко проглядывалась вертикаль власти во главе с их Главным Техником. Да здравствует свобода личности, не притесненная указами! Но стоит сразу пресечь всякие анархические мыслишки и заставить припомнить одну из древних концепций возникновения государства – теорию договора. Кратко напомню об этой легенде: когда-то давным-давно пещерные люди по дуновению волшебного ветра осознали, что неправы в своем анархичном существовании, одумались дети Адама, и неожиданно догадались собраться всем миром, сползтись в одну кучу на одном клочке земли и выдохнуть едино: «Теперь мы государство, договорились!» Договорились и писаки: отстраиваться помогаем всем писательским миром, поварить – попеременно, пасти скот, стоять в ночном дозоре тоже. Создан был четкий график разнообразных дежурств. В остальном же ты сам распоряжался личным временем насколько позволяли внутренние правила, установленные администрацией этого странного пенитенциарного учреждения.

Когда бледноликое солнце Елены выплыло из песчаных волн, пятнадцать человек вышли из поселения: я, Старец, некий Стократ (так его прозвали за тягу к философствованию и ругани, ровно во сто крат превышающую желание к тому же самому у древнего философа Сократа) и иные писатели, кто изъявил желание и не оказался связан по рукам обетом дежурства.

За пол часа до выхода я имел короткий диалог со Стократом.

– Ты еще спрашиваешь, зачем на свалку?! – загремел философ, – За материальным воплощением, сожри тебя ядритная псина! А ты думал, где мы берем весь этот хлам? – он обвел рукой поселок.

– Привозят, – пожал я плечами.

– Мгм, привезут. Джакузи с доставкой на дом! Хахаха! – Стократ засмеялся, и смех его звучал так, будто закаркала гигантская антропоморфная ворона. Он сплюнул под ноги и зашагал к воротам. Я пожал плечами и последовал за ним.

Итак, мы отправились на свалку, волоча за собой потертые, носилки-волокуши, неумело, но крепко сооруженные из двух жердей и больших кусков нейлона. Тащиться пришлось долго. Мягкий, рыхлый песок поедал наши ноги едва ли не по самую щиколотку. Подъем на пологие барханы (ими поверхность Святой Елены не то что была усыпана, а она просто из них и состояла) отнимал немало сил. Достигнув гребня очередной песчаной волны кто-то из нас то и дело оступался и с несусветной бранью скатывался вниз. Так мы и шли. В основном молча. Лишь Стократ иногда выдавал скабрезные шуточки, большинство из которых на мой взгляд не имели никакого смысла. Например, когда кто-то кубарем катился с бархана и сплевывал набившийся в рот песок, он смеялся своим вороньим голосом и восклицал: «Любите пески Елены, ибо они – тело ее! Целуйте барханы Елены, ибо они – груди ее! Кар-кар-ха-ха!»

Часов через пять стало видно некое подобие темного острова на желтоватом море песков. Еще час спустя мы проникли в эпицентр этой ниспосланной на Елену «манны небесной».

Чего только там не было! Не свалка, а мечта юного техника! Повсюду разбитая аппаратура, доски, плиты, куски резины, железа… книги! Да, ободранные, оборванные, а также новые, книги. Находились даже старые журналы – откуда взялась эта печатная пресса, ее практически нигде уже не издавали, только на технологически отсталых планетах, где дела со связью обстояли плачевно. Встречались даже новые пачки чистой бумаги… вернее, пластиковых листов, которые давно уже заменяют архаичную целлюлозу, но все равно зовутся бумагой, так как слово это за века использования успело так укорениться, что не вычеркнешь пером и не вырубишь топором, да и лень нам, людям, было этим заниматься – уж больно слово удобное.

В общем, чистая бумага имела здесь высокую ценность, ведь кучке графоманов, обитающих в поселении, о других утехах мечтать не приходилось… да и не хотелось. Особо плодовитые заканчивали свои пачки листов довольно быстро. Приходилось в итоге клянчить у соседа, выменивать на что-то или тащиться на свалку в поисках новой пачки. Или терпеть до следующего общего похода и не писать ничего. Но терпеть никто не хотел и не мог, все над чем-то трудились, все хотели что-то сказать. Взор пылал, руки тряслись – дайте скорее бумагу, дайте мне ее!

Пока я оглядывал свалку, в душу закралось сомнение насчет истинной функции этого места – избавительской. На Елене мусорка, по-моему, приобретала еще одну – подарительскую. То есть нужна была не только для того, чтобы жители соседних планет могли избавиться от хлама, не нарушая чистоты собственной экологии, но и для обеспечения нужд поселенцев. Поэтому, казалось мне, в мусор попадали и предметы, отнюдь не утратившие своих полезных свойств… да что там – выбрасывались (на самом деле будто даже подкидывались) и новые вещи! А иначе как объяснить эту так нужную писателям чистую бумагу, новые книги и относительно свежие журналы, авторучки и краски, бытовые инструменты и приборы? Особые снобы даже находили здесь архаичные металлические перья в красивых коробочках и пластиковые колбы с чернилами, чтобы выписывать свои мысли красивым каллиграфическим почерком, благо времени на выпендреж у них хватало, на Елене торопиться было некуда.

По мусорному полигону бродить можно было не часами, а днями. Он простирался во все стороны на десятки километров. Таких полигонов на планете насчитывалось, наверное, многие десятки, если не сотни. Превратить Елену в одну большую свалку мешали оазисы с уникальной растительностью. Горы мусора их просто бы задавили, отравили и уничтожили. Поэтому у каждого мусорного полигона имелось собственное место на карте, свои границы и цифробуквенное обозначение.

Раньше я и не подозревал, какое это увлекательное занятие, бродить среди громоздящегося всюду хлама – словно ищешь пиратские сокровища. Возникло чувство, будто вернулся в детство, хотя в детстве я никогда не лазил по свалкам, более того, никогда их не видел на родной Сухасулу – все отходы куда-то вывозили, может, на переработку, а может, даже утилизировали сюда, на Святую Елену.

Пока мы искали в мусоре ценные для облегчения нашей участи предметы, Стократ подсказывал, на что именно необходимо нам, новоселам, обращаться внимание в первую очередь. Но я оказался плохим учеником и в итоге, кроме необходимых досок, пластиковых щитов и утвари, в мои носилки была нагружена всяческая печатная продукция в таком количестве, что по дороге в поселение часть знаний пришлось отправить за борт в виду полного истощения запряженного в воз организма. А так как разбрасываться знаниями было жалко, и выкинул дрожащими руками я гораздо меньше того, чем следовало, то и добрался до ворот почти на четвереньках, с пересохшим горлом и в насквозь мокрой от пота одежде. Стократ же все каркал на обратном пути:

– Глядите, книжный червь ползет! Крыши нет – тома везет!

К слову сказать, строительными материалами каждый из нас был загружен по самую макушку. Благо, старожилы помогли дотащить. Повезло еще и в том, что часть материалов, оказавшаяся лишней в результате предыдущих вылазок, была уже аккуратно сложена за некоторыми хижинами. Все это спасло нас от повторного похода.

К ночи мы вернулись, бросили носилки у ворот и разбрелись по норам и лачугам. Моих сил хватило лишь на то, чтобы нахлебаться воды и рухнуть на жесткий топчан.

Утром мне рассказали про Свободную Неделю. Так называются первые семь дней, отпущенные новоприбывшим заключенным для обустройства быта на Святой Елене. Эта седмица славилась, действительно, полной свободой и отсутствием обычных для всех заключенных процедур. Глоток свежего воздуха для адаптации жертв процессуального законодательства. Прохладное дуновение в знойный полдень. Только что делать человеку с предоставленным суверенитетом в голой пустыне? Практически у любого возникают мысли о том, как украсить личный досуг. А если учесть высокий коэффициент запретности сладкого плода, то идеи заключенных далее веселого знакомства с зеленым змием не продвигаются. Но это потом.

С первых же дней заселения в резервацию писателей нам, новичкам, предстояло отстраивать жилища. Процесс оказался в меру трудоемким, но не затяжным. Мне все было в диковинку, поэтому особой усталости не чувствовал и как мог помогал в процессе строительства не только своей лачуги, но и хижин для других заключенных.

Сначала мы обустроили опалубку из принесенных со свалки досок и стали рыть неглубокие траншеи под фундамент – просто канавы в песке по прямоугольному периметру. Занятие это оказалось трудозатратное и нервное, так как песок то и дело осыпался даже несмотря на то, что мы обильно поливали водой место раскопок.

Что касается моего обиталища, то хоромы, конечно же, отстраивать никто не собирался. Более того, осмотрев мельком иные жилища, я еще более урезал свой изначальный проект, оставив только жилплощадь размером три на три метра, чтобы уместить топчан, какой-никакой столик и стеллаж для книг.

Что касается заливки фундамента, то все происходившее напоминало мне игру в большой песочнице. Мы закидали в траншеи куски всякой всячины (пластика, картона, металла и даже драного тряпья) и стали заливать с баллонов зеленоватой пеной, которая очень сильно увеличивалась в объеме и быстро застывала. Мой домик в результате жребия выпало отстраивать первым. Поэтому фундамент на правах старожила заливал один Стократ, никому не доверяя, но все время поучая и объясняя суть процесса.

– Строительная пена. Специальная. Крепежка в народе, вместо цемента. Легкая очень, потому нам удобно! Песок-то материя зыбкая, – пояснял он между делом, – Застывает крепежка, как монолит. Все, на что она попадает, превращается в камень, кхар-кар-ха! – засмеялся он, – Медуза, мать ее, Горгона! Ха-харр! Неровно польешь, клянусь ядритной собакой и титановыми зубами моей покойной бабушки, уже не выровняешь, будешь жить с кривым фундаментом!

Если кто-то лез в помощники или подсказчики – Стократ дико ругался, часто поминая и склоняя по падежам все ту же одному ему известную «ядритную собаку», которая мне почему-то представлялась фосфоресцирующим постъядерным четвероногим.

Окна (просто квадратные дыры, которые мы выпилили в пластиковых щитах и досках) я задумал в двух стенах и одно в крыше, которую решили смастерить не двускатной, а просто крыть горизонтально – и у меня получилась будка с кривоватым и не открывающимся окном посередине потолка для лучшего проникновения дневного света.

Все дома поселенцев выглядели довольно хлипко и несуразно. Стены толщиной всего лишь в одну доску у многих изобиловали щелями, через которые ветер задувал песок. Ураганов и песчаных бурь на Елене никогда не случалось. Ветер если и поднимался, то больше напоминал поток теплого воздуха из дышащего на ладан вентилятора, обреченного вечно работать на первой скорости.

Старцу, как мне тогда показалось, было все равно, каким окажется его дом на ближайшие годы, поэтому жилище ему воздвигли в пяти метрах от меня по созданному мной же проекту. Он только краем глаза взглянул на протянутый листок, даже в руки не взял, только хмыкнул и бросил «сойдет». Я даже не был уверен, понял ли он в действительности, что именно я начертил на белом прямоугольнике пластикового листа. Но, как оказалось позже, Старцу хватало и полувзгляда, чтобы понять весь мой незамысловатый чертеж. Как если бы ребенок принес отцу рисунок, на котором был бы запечатлен желтый кружок с лучиками, и спросил: «Папа-папа! Угадай, что я нарисовал?»

На всю стройку для новоприбывших у нас ушло четыре с половиной дня. Старец все это время работал за двоих. Не смотря на почтенный возраст он без устали носил строительные материалы, приколачивал доски, заливал фундамент и практически отобрал у Стократа его импровизированную должность прораба. Ну и дед, подумалось мне: и доски у него будто сами летают, и пена заливается как по линейке, так он еще успевает каждым из нас руководить от рассвета до заката. Все четыре с половиной дня строительства глаза у Старца горели ярко-синем пламенем, и мне показалось, что он сбросил лет двадцать, не меньше, даже кожа его будто стала отдавать золотистое сияние. Позже я узнал причину его любви к строительству.

В последний день Свободной Недели мы по праву новичков закатили фуршет. Так как горячительных напитков администрация не подвозила, за три дня до того писательская партячейка направила послов к технарям за самогоном, гнать который, к общему сведению, тоже запрещалось. Но Свободная Неделя, господа! А их самогонный аппарат, простаивавший в обычные дни, никто не изымал – личная собственность заключенного, тем более что такое движимое имущество не указано в «Нормативном Перечне Товаров Изъятых из Оборота». Иметь можно, пользоваться нельзя (исключая Свободную неделю и Новый Год).

Однако, когда послы, претерпев все тяготы длительного путешествия по горячим пескам Елены, добрались до поселения технарей, возник, так сказать, небольшой конфуз или, может, недопонимание. Дело в том, что товары всегда и везде имеют определенную стоимость. А вот своего денежного выражения эта стоимость на Святой Елене так и не нашла.

Задумка у наших послов оказалась нехитрая: прийти к изобретателям, попросить огненной воды, услышать, что им нужно взамен, взять ценный экстракт зеленого змия и отчалить, а после уже рассчитаться. Но! Кто же знал, что технарям ничего не нужно! Главный Техник минут десять чесал затылок и пытался припомнить, нуждается ли поселение хоть в чем-либо, но так и не смог. Свалка давала все, что нужно.

Но писатели не сдавались. Под натиском подвешенных языков, умеющих умаслить даже масленку, Главтех отправил надоедливую делегацию к Инвентаризатору, хранителю и властителю всего имущества в поселке технарей. Он знал, где и что лежит, зачем оно там лежит, кто пользовался последний раз и в каком сейчас эта вещь состоянии. Ходячая амбарная книга, дай вселенная здоровья его безграничной памяти.

Мы прошли к противоположному краю оазиса и остановились у крепко сбитого двухэтажного сарая – досочки одна к одной, стены выкрашены в цвет хаки, двускатная высокая крыша, окошко с наличниками. Первый этаж дома разинул перед нами двустворчатые ворота. На пороге сидел грузный мужчина в засаленном фартуке и, причмокивая толстыми губами, медленно курил самокрутку. Убирая ото рта папиросу, он шумно выдыхал невероятные клубы дыма и уставшими глазами с желтоватыми белками наблюдал, как этот самый дым нехотя растворяется в густом воздухе поселка.

Позади мужчины располагался то ли склад, то ли амбар. Все пространство первого этажа было загромождено коробками, банками, тарами и завалено разного рода предметами. А на втором этаже, видимо, находилась опочивальня, так как окно высокого чердака было зашторено кусками материала удивительно нежного фиалкового цвета.

Один из наших только раскрыл было рот, как Инвентаризатор поднял мясистую руку, не отрывая взора от дыма, и басом прогудел:

– Знаю!

Прозвучало довольно прорицательски, будто пришли мы к слепому оракулу в поисках совета, как дальше жить, и тот, призвав все знания потусторонних миров, прогудел: «Ведаю!»

Он медленно поднялся с низкого деревянного табурета и исчез в недрах своего склада. А через минуту уже снова стоял на пороге и держал в кулачищах два пятилитровых пузыря, как двух гусей за шеи.

– Ты и ты, – он поставил бутыли на пол и ткнул коротким указательным пальцем, больше похожим на большой палец ноги, в двух писателей, – остаетесь в гостях.

– Но!..

– Не возражать! – рявкнул Инвентаризатор, – Гости!

Он растянул толстые губы в улыбке, обнажив крупные желтые зубы.

– Будете у нас на праздник стихи читать и куплеты петь. Вы двое точно поэты. Я вас, пройдох, на сквозь вижу!

– Но!..

– Молчать! – снова рявкнул Инвентаризатор и хлопнул двух выбранных писателей по плечам так, что те аж присели, – Либо бутыли забираю.

Делать нечего, пришлось двоим оставаться у технарей на праздник Свободной Недели. Наши только повздыхали, мол, ладно, не переживайте, здесь тоже люди живут, не обидят, и откланялись, оставив двух пленников на поруки грузного кладовщика. После этого случая Инвентаризатора с легкой руки Стократа мы стали звать Инквизитором.

Был Свет. И перестал быть. Ибо на мир спустилась Тьма. Темный Легион. Так мне казалось на следующий день после Свободной Недели. Но обо всем по порядку.

Утро прорезалось во мне со стуком в тощий косяк дверного проема, занавешенного шкурой мамонта, сказал бы я, если бы обитал в пещере эпохи палеолита. Но дверь мне заменяла потрепанная нейлоновая ткань. Бледно-синяя материя была приколочена несколькими гвоздями и слегка трепыхалась на ветру.

Нежданный и незваный гость еще более настойчиво стал громыхать по косяку дверного проема.

– Кто? – спросил я, вскакивая с жесткого топчана.

– А ну на выход! – я узнал голос Стократа и одновременно с этим не узнавал его. Обычная беззаботная нотка пропала, появилась строгость, которую за всю неделю своего пребывания ни разу не улавливал в его тоне.

– А что случилось? – спросил я, высунувшись в приоткрытую дверь.

– На физкультуру! Грызи тебя ядритная собака!

– Чего?!

– Давай мигом! С сегодняшнего дня у тебя, как и у всех, подъем в семь. В семь тридцать – разминка. Потом завтрак. В час – обед, в шесть ужин, в девять – полдник!

– Ничего не по…

– Выходи! Осталось десять минут. Ты тут не на курорте!

Понимая, что сейчас мне толком ничего не объяснят за отсутствием времени, я быстро оделся и выпрыгнул из жилица.

– Умойся.

Я рванул к ручью. Наскоро умыл лицо, прополоскал рот. Рядом легла чья-то тень.

Стократ протянул зубную щетку и пасту.

– Дарю. Ты же еще своими не успел обзавестись.

– Спасибо, – я был несколько удивлен и медленно стал протягивать руку. Мое секундное замешательство Стократ оценил по-своему.

– Да новые они! – тут он привычно закаркал вороньим смехом и хлопнул меня по плечу, – Пару раз только зубы почистил! Кар-ха-ха!

Ровно в полвосьмого колонисты выстроились в одну шеренгу. Кто-то крикнул «шагом марш!», и наш ровный строй потопал к выходу из двора. Потом последовало «бегом марш!», и мы затрусили вокруг поселения. Несколько кругов спустя несчастные каторжники разминали плечи, кисти, приседали, кланялись Святой Елене, махали руками и ногами кто как умел.

Я совершенно ничего не понимал. Зарядка эта утренняя свалилась, как снег на голову. Кто ее вдруг выдумал? Почему все должны ее делать? Да еще подъем ранний. Похоже, началась жизнь по режиму.

Встретился глазами со Старцем. Он улыбался, щурился на бледное солнце и дышал полной грудью.

Минут через пятнадцать мы закончили и направились на завтрак. Готовили писатели из рук вон плохо. Что с них взять, народ творческий, мыслями среди вешних лугов в компании муз витающий. Поэтому часто мы питались пищей из одноразовых контейнеров, похожей на военный паек.

Утро сегодня выдалось пребеспокойным. Или мне, непривычному к местному ритму жизни, так казалось. Особенно после ленивой Свободной недели.

Не успел я дожевать последнюю ложку каши с кусками сублимированной свинины или динозаврятины (мясо в блюде просто обозначалось и на вкус слегка отдавало копченой половой тряпкой), как в утреннее спокойствие врезался гул не то турбин, не то еще чего-то технологического. Десятки заключенных тут же задрали головы.

– Началось, – протянул Стократ и заметно посерел лицом.

– Что началось? – я все еще мало понимал суть происходившего.

– Сам увидишь, – махнул он рукой, – Даже почувствуешь. Клянусь ядритной собакой, многое бы отдал за картину Репина маслом «Конвоиры с шокерами в заду»!

– С какими еще шокерами?!

И тут воздух сотряс громкий приказ:

– Заключенные! Всем собраться за воротами!

Сердце мое екнуло. От громкого и властного голоса, усиленного громкоговорителем, будто содрогнулись сами столпы Вселенной. По спине пробежал холодок.

Мы вскочили с теплого песка у ручья, где завтракали, побросали ложки и коробочки с недоеденными полуфабрикатами и рванули за ворота, как перепуганные школьники под вой сирены во время эвакуации. Не прошло и минуты – все уже выстроились ровно в одну шеренгу у входа в поселение, замерли и старались не дышать.

Метров за сто от нас стоял небольшой космический челнок для коротких перелетов между соседними планетами. От него по песку к нам бежали три конвоира. Черная форма ладно сидела на спортивных телах, по спине хлопало короткоствольное оружие, похожее на мини-автоматы.

Тревожные мысли сотней электрических разрядов завибрировали в моей голове. Возникло неожиданное желание пуститься наутек и скрыться за толстыми дверьми. Но на Елене не существовало таких дверей. В моей лачуге трепыхалась лишь старая потертая ткань, не в силах которой было защитить меня даже от порывистого ветра.

Конвоиры в полном молчании достигли ворот. Двое из них встали по обе стороны нашей шеренги, третий же, видимо, командир, вкопался по щиколотки в песок перед нами. Началась перекличка. Командир сверял по списку в планшете. Когда сверка закончилась, командир вальяжно прошел в край нашего строя и ткнул пальцем в плечо самого крайнего заключенного.

– Ты! Пошел в шаттл! Ша-гом-арш!

Летательный аппарат, стоявший в паре сотен шагов от нас, походил на резинового утенка, облитого серебряной краской. Из бройлерной туши этого порождения бреда человеческой мысли выпирали четыре культяпки, уходившие в песок. Еще он умел взлетать с места, судя по турбинам на брюхе, но судя по его толстому пузу казалось, что максимум, на что он способен, так это подпрыгнуть на метр, хлопнуться об песок и издохнуть от чрезмерного ожирения.

Такой космический аппарат я видел впервые. Несмотря на всю несуразность внешности, эта машина летать все-таки была в состоянии, раз конвоиры добрались на нем на Святую Елену и благополучно приземлились. Но наблюдать это несуразное металлическое тело было как минимум странно, учитывая возникающие ассоциации. Даже становилось немного обидно за родных сухасулинских крокодилов, форма тела которых во много крат лучше подходила для покорения воздушных пространств (конечно, я не имею в виду, что мои крокодилы отличаются чем-то от других – тоже завезены с Земли вместе с другими непривередливыми хищниками, как и на многие другие планеты, где имелись теплые климатические пояса и наблюдался переизбыток травоядных, поедающих посевы). Однако вот ведь загадка природы – динозавров крокодилы пережили, все издержки дарвиновской эволюции на себе испытали, секрет появления человека знают, а закон гравитации обойти не сумели. А вот бройлерный шаттл – умеет. И где здесь логика? Выглядел аппарат, будто чрезмерно откормленный телами пассажиров Железный Пожиратель. При всей смехотворности форм, отличало его в тоже время и что-то отталкивающее и даже необъяснимо жутковатое.

Беззубая пасть его была разинута, толстый язык трапа высунут, за трапом темнела бездонная глотка. Вот-вот он начнет поедать нас живьем.

Человек из старосидельцев, оказавшийся первым в шеренге в качестве еды для летательного аппарата, глубоко вздохнул, понурил голову, сцепил руки за спиной и тяжело поплелся к… я не знал, что ждет его внутри: снова тесты, уколы, лекции о примерном поведении, вести из дома… но так, как он, – идут только на эшафот. При первом же взгляде любому из нас становилось понятно, что человек имел сильное желание не подниматься по железному трапу, и, как мне думалось, – не без оснований… В те долгие несколько минут, пока он плелся по песку, мне казалось – вот человек сейчас попадет в этот шаттл и никогда больше из него не выйдет. Его переварит Железный Пожиратель.

Уткнув взгляд в ботинки, я вытер о штаны вспотевшие ладони.

Через несколько минут нам разрешили сесть на песок, не ломая строя. Я начал считать… один, два, три, четыре, пять…

Прошло не более десяти минут, когда теплый ветерок, обдувавший лицо, донес звук касания жесткой резиновой подошвы о железо трапа – кто-то шагнул из глотки Пожирателя на свежий воздух. Из шаттла показались трое. Двое в черной форме волокли тело третьего человека. Они спустились по металлическим ступеням, отошли на несколько шагов от корабля и кинули тело на песок… После этого двое черных комбинезонов скрылись в утробе корабля.

– Ты! – командир указал на следующего, – В шаттл!

Я быстро ткнул локтем Старца, сидевшего справа от меня.

– Он… что… м-мертвый?! – шепотом прокричал я и тут же получил прикладом автомата в плечо. Не сильно, скорее для острастки. Да и автомат имел длину всего в локоть вместе с прикладом и дулом и больше был похож на удлиненный пистолет или детскую игрушку.

– Еще слово, – голосом робота-человеконенавистника произнес командир, – и пойдешь туда два раза.

Старец мне ничего не ответил я тоже молчал. Но именно слова этого конвоира и стали для меня ответом.

«Действительно, зачем нас убивать. Какой бред только не придет в голову. Но что же тогда там происходит?»

Спросить у кого-либо не представилось возможности. Конвоиры следили за нами строго, не сводили глаз и казалось, будто они даже считают, сколько вдохов мы совершаем в минуту. Узнать ответ на вопрос можно было лишь самому шагнув в пасть Железного Пожирателя.

Я ждал своей участи, терзаясь в противоречивых чувствах: против посещения этого странного корабля кричала каждая частичка моего естества. Я со страхом глядел на распростертое на песке тело заключенного. Если он не мертв… очевидно, он не мертв! Значит, потерял сознание. Ведь не впал же он в кому! Отключился, но не по своей вине. Наверняка, ему что-то вкололи или провели какую-то дьявольскую процедуру. Может, тут над нами опыты ставят?! И перпендикулярно параллельному потоку этих тревожных мыслей встало обыкновенное человеческое любопытство, то самое обыкновенное, что подталкивает род людской к прогрессивным открытиям…

Конвоиры швырнули на песок очередное тело. Некоторые уже пришли или приходили в сознание. Очнувшихся колонистов конвоиры сажали в другую шеренгу, поодаль от нас метров за двадцать.

Вот на песок уронили новое тело. Это был Старец.

– Пошел! – твердый приклад толкнул меня между лопаток. Руки мои задрожали, я поднялся и едва не упал на песок, ноги подкашивались. На секунду стало даже стыдно перед самим собой за какую-то нелепую трусость.

«Да и черт с ним! – выкрикнул я сам себе, – Чего бояться! Все прошли и я пройду!»

Чуть более уверенной, но все равно нетвердой походкой я направился к Железному Пожирателю. Уже достигнув корабля, споткнулся, но удержался на ногах, прошаркал по песку и наступил на металлический язык монстра.

Что там творилось – не ведомо. Ясно одно – что-то нехорошее.

Меня «пожрало».

Скудное освещение не давало вошедшему с улицы возможности приглядеться. Был ли коридор длинным, коротким ли, широким или узким, оставалось неведомо.

Кто-то уверенно подхватил меня под локти, провел шагов пятнадцать и вежливо ткнул лбом в холодную, гладкую поверхность, которая тут же отодвинулась.

Вот-вот я только привык к темноте, как яркий белый свет, вылившийся из-за открытой двери, вновь лишил зрения, обжог, заставил быстро закрыть глаза.

Не знаю, заключалось ли в том какая-то специальная задумка (оказывается, эффективно шокировать можно и светом), но человеку в таком случае ничего не остается, как подчиниться рукам, профессионально снимающим с него одежду, укладывающим на твердую холодную кушетку и пристегивающим эластичными ремнями.

Обнаженный, привязанный, я все еще не смел открыть ослепленных глаз – яркий свет не утихал, не исчезал, даже становился сильнее, как будто в лицо направили прожектор.

Считанные минуты прошли с того, как…

Воздух в помещении имел неприятный вкус, оседавший на небе. Мне показалось в тот миг, что он отдавал резким запахом страха и боли.

Пальцы мои мелко подрагивали. Я не смел пошевелиться. Тело будто парализовало, но, прежде всего, – оцепенело сознание.

Рядом что-то хищно зажужжало, вызывая ассоциации с механическим шершнем. Мышцы окаменели, а тело, покрытое холодным потом, пыталось выгнутся. И каждая клетка во мне будто закричала, с ужасом осознавая полную неизбежность приближающейся неизвестности…