Текст книги "Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников"

– Поживем – увидим, – снисходительно улыбнулся горбун. – Я прекрасно знаю: без временны́х затрат и труда не выловишь рыбку из пруда. Но благодаря небольшому наследству, которым я обязан благодетельной скупости своей матери, у нас есть чем продержаться, по крайней мере три года. А через три года… – Загадочно улыбнувшись, он замолчал.

– Да, через три года!.. – подхватила певица, победно покачивая головой.

– А что будет через три года? – поинтересовался Уголен.

– У нас обширные планы на будущее! – ответил горбун, поглаживая жену по волосам. – Но пока не время делиться ими. Это отняло бы слишком много времени. На днях я вам все объясню. Кстати, мне нужны кое-какие сведения. Нельзя ли взять в аренду или купить поля, примыкающие к нашим на севере?

Уголен чуть не задохнулся…

– Вам известно, что у вас больше двенадцати тысяч метров?

– Двенадцати тысяч восемьсот, – уточнил горбун. – Этого недостаточно или, скорее, будет со временем недостаточно, и я бы хотел заранее обеспечить себе еще лишний гектар. Будьте так любезны, разузнайте…

– Справлюсь в деревне… – только и вымолвил Уголен. – Сосед ваш, кажется, булочник… Я спрошу у него.

– Благодарю вас.

– Но для того, чтобы возделывать два гектара, вам понадобятся работники?

– Разумеется, мне нужны будут двое. А эти двое, вот они!

Он раскрыл обе ладони и протянул их вперед: они у него были широкие, с длинными пальцами, но тонкие и белые, с почти прозрачными ногтями. Он встал, улыбаясь.

– Должен вам сказать, что ваша любезность для меня – большой сюрприз. Моя мать, которая здесь родилась, много раз говорила мне, что крестьяне из Бастид-Бланш – самые настоящие дикари и ненавидят людей из Креспена ни за что. Я с удовольствием отмечаю, что вы являетесь исключением, и радуюсь, что мы с вами познакомились. Однако я попрошу вас не оповещать всю деревню о нашем приезде: они и так узнают о нем слишком рано.

– Вам придется ходить в деревню за хлебом!

– За покупками мы будем ходить в Руисатель. Это, конечно, чуть подальше, но там, по крайней мере, люди поцивилизованнее… Еще раз спасибо. Но теперь я должен взяться за самое неотложное. Эме, который час?

Взглянув на золотые часики на браслете, Эме ответила:

– Ровно десять.

– Нельзя терять ни минуты. Пока вы будете наводить порядок и готовить обед, я начну чинить крышу. Извините меня, дорогой сосед. Первый день особенно важен, я должен сию минуту приступить к работе! – Он встал, пожал Уголену руку. – Благодарю за бескорыстную помощь и уверяю вас в своей искренней соседской дружбе.

Он вошел в дом, некоторое время спустя верхняя часть его тела вдруг показалась на крыше под звук потрескивающих под его ногами разбитых черепиц.

– Да, это настоящее поле боя, – весело сказал он. – Все эти камни клали на черепицу, чтобы ее не сносило, когда дует мистраль?

– Наверно, так и есть, – ответил Уголен.

– Кажется, их клали весьма неосторожно, если только не забрасывали снизу… Много черепиц расколото… К счастью, те, что на крыше конюшни, кажется, в хорошем состоянии, переложить черепицу будет детской игрой.

– Главное – береги руки! – крикнула светловолосая женщина.

– У меня есть все необходимое! – ответил горбун, вынув из кармана пару старых перчаток из тонкой кожи.

– Берегитесь скорпионов! – закричал Уголен. – Они часто водятся под черепицей.

– Спасибо за предупреждение, – ответил горбун, который теперь целиком показался на крыше. – То, за что я сейчас возьмусь, продержится недолгий срок, поскольку у меня нет цемента и извести. Однако этого будет достаточно, чтобы уберечь нас от весеннего дождя!

– Что ж, желаю упорства! – сказал Уголен.

– У нас его хоть отбавляй, – ответил горбун и, натянув перчатки, расставив руки в стороны, как канатоходец, двинулся вдоль коньковой балки крыши.

Уголен бросился на поиски Лу-Папе, но не сразу нашел его – тот был в винограднике. Сидя на табуретке, которую он всегда носил с собой, старик натягивал железную проволоку для виноградных лоз.

Заслышав, как бежит племянник, он поднял голову.

Уголен, задыхаясь, первым делом осмотрелся вокруг и только тогда вполголоса выпалил:

– Горбун уже тут. С женой и дочкой. Переселились с мебелью и пожитками. Устраиваются.

– Хорошо, – сказал Лу-Папе, – сходи за моим ягдташем! Он вон там, под терпентинным деревом. Перекусим. Я забыл позавтракать.

Уголен устроился на борозде, а Лу-Папе по-прежнему сидел на табурете. Переломив хлеб, он принялся резать колбасу, пока племянник откупоривал бутылку и наполнял стаканы вином.

– Итак, что он за человек?

Уголен секунду помедлил с ответом.

– Ну, типичный городской горбун! – проговорил он, словно речь шла о широко известном типаже горожанина-горбуна.

– Он что, очень городской?

– Дальше некуда! Они оба очень милые, но несут такую чушь, что ты не поверишь. Он считает, что красивее чертополоха на свете ничего нет, и собирается его сфотографировать. А его жену так и бросает в жар при виде кустов жоподёра. И оба говорят, что эта ферма – рай на земле!

– Ты что, виделся с ним?

Уголен, с раздутой от еды щекой, не без труда выговорил:

– Я помог ему выгрузить мебель, и он угостил меня белым вином.

– И долго он намеревается оставаться там, наверху?

– До самой смерти. Так он сказал.

– Он что, болен?

– Ничуть! У него руки – как у кузнеца! Привез с собой целую повозку кирок, мотыг, граблей и лопат и собирается крестьянствовать!

– Он тебе об этом сказал?

– Ну да. А еще сказал, что его двенадцати тысяч метров ему будет недостаточно, что ему нужен еще один гектар, что он собирается купить поле булочника! Он говорит, что у него «обширные планы» на будущее!

– Значит, – заключил Лу-Папе, – он знает о роднике?

– Нет! – ответил Уголен. – Уверяю тебя, нет! Он знает о ключе в Ле-Плантье, потому что тот указан в его бумагах, но нашего там нет. Я несколько раз в разговоре упоминал о воде. Он сказал, что за питьевой водой будет ходить в Ле-Плантье. А еще цистерну увеличит!

– Куренок, будь осторожен! Горбунам нельзя доверять. Они хитрее нас с тобой! Вполне возможно, что мать рассказывала ему о роднике! Не забудь, он из Креспена и остерегается нас! Может быть, он на самом деле городской дурачок, но все-таки не стал бы говорить о том, что собирается возделывать два гектара земли, имея в своем распоряжении только одну цистерну! А что он собирается выращивать?

– Овощи, виноград, пшеницу и, самое главное, какой-то аутентишник! Повсюду будет сажать аутентишник! Это что такое?

– Это, наверное, такое растение, что растет только в книгах… Теперь понятно.

– Он мне сказал: «Нужно быть современным!»

– Ставлю десять франков, бьюсь об заклад, он тебе наплел о «рутине».

– Что это такое?

– Это городское слово… Рутина – это все то, чему нас научили предки, и, если верить таким, как горбун, и ему подобным, надо все это выбросить на помойку, потому что это несовременно и уже такие чудеса придуманы…

– А может, так и есть?

– Дичь и чушь, – постановил Лу-Папе. – Лет двадцать назад я батрачил у одного богатея из Марселя, который обосновался неподалеку от Жеменос, у него хоть отбавляй было и машин всяких, и лебедок, а главное, идей. И вот он как раз тоже говорил о рутине! И притом так прочувствованно, что я чуть было не поверил ему! Ну вот, он велел нам засадить целых пять гектаров какой-то заморской фасолью, которую купил на колониальной выставке в Париже, при этом мы использовали немереное количество химического порошкового удобрения, которое стоило дороже жевательного табака. Это была уже не рутина! Эта фасоль росла невероятно быстро. Метр за неделю! Через месяц она переросла жерди и колыхалась на ветру! Да была такая пышная, что в поле без серпа и не думай ходить! А в конце концов что получилось? Пшик! Ни стручка, ни зернышка. Через год тот господин из Марселя упаковал чемоданы и на прощание сказал нам: «Друзья мои, я все понял, возвращаюсь в город. Но если когда-нибудь придет такой, как я, чудак, прошу вас, передайте ему от меня, что существует три способа прогореть с треском – женщины, азартные игры и сельское хозяйство. Причем сельское хозяйство – самый быстрый способ разориться и к тому же не самый приятный! Счастливо оставаться!» И был таков. Этот аутентишник у твоего горбуна наверняка что-то в этом роде. Ничего у него не получится, и он все бросит. Но мы с тобой потеряем время…

– По меньшей мере год, – хмуро уточнил Уголен.

– Если он знает, где родник, то два года, а может, и целых три. Поскольку, когда есть вода, всегда что-то вырастет, хотя бы чуток… Среди этих городских попадаются такие, которые упорствуют до последнего франка… Но если он о роднике не знает, я предрекаю: в мае будущего года он отсюда уберется…

– В таком случае не все потеряно, – обрадовался Уголен, – я смогу начать вспашку уже в октябре… но если три года, то это катастрофа…

– Куренок, нельзя настраиваться на худшее. Поверь, рано или поздно, но эта подвода вернется и увезет их обратно в город. А мы пока будем присматриваться, что да как, и составим план действий. Сдается мне, он не знает, где родник, но боюсь, как бы Англад или Казимир, которые приходятся ему дальними родственниками, не рассказали ему… Вот что самое опасное.

– Что до этого, не бойся ничего. Его мать дала ему наставления насчет Бастид-Бланш, так что хлеб он собирается покупать в Руисателе и запретил мне говорить в деревне, что он из Креспена.

– Зато мы будем об этом говорить! – весело закричал Лу-Папе. – Скажем, что ферму купил житель Креспена, но ни слова ни о Флоретте, ни о том, как его зовут! Это первое. Во-вторых, оказывай ему кое-какие услуги. На новом месте всегда чего-то не хватает. Помоги ему, одолжи на время мула или инструменты, которых ему недостает, и, самое главное, приноси его жене гостинцы: горсти две миндальных орехов, пару певчих дроздов, корзинку со смоквами… Так что, когда он уедет, ферму он продаст тебе, а не другому!

– Я уже утром так и сделал… Предложил брать воду из моего колодца… По лейке в день. Но поступил так по другой причине.

– По какой?

Уголен сконфузился, заморгал, веки его трижды дернулись, он словно хотел оправдаться перед Лу-Папе за то, что так щедро раздает воду, и скороговоркой выпалил:

– Понимаешь, если бы они стали пить воду из цистерны, все трое наверняка бы умерли, и мне стало бы не по себе. Заделать родник не преступление: это ради гвоздик. Но если из-за этого умрут люди, может быть, мы с тобой не стали бы об этом говорить, но это не давало бы нам покоя.

Лу-Папе снисходительно улыбнулся, а потом с каким-то нежным состраданием проговорил:

– Ты – вылитая покойница, твоя матушка. То и дело болела душой за других! Ну что ж, ты правильно поступил, потому что если умрет вся семья, то неизвестно, кто приедет на их место. В конце концов, лучше он, чем настоящий крестьянин…

– А я постараюсь внушать ему, что у него ничего не выйдет. Скажу, что оливы ему не восстановить, что земля, проросшая пыреем, никуда не годится, что саранча все уничтожит, что в Розмаринах никогда не бывает дождя, что цистерна все равно всегда будет мала, что зимой здесь заморозки по утрам… что мистраль…

– Что ты мелешь? Замолчи! – остановил его Лу-Папе. – Не по тому пути идешь! Не забудь, что, даже когда тебе нужно переубедить кого-то, намного легче пахать под гору, чем в гору! Скажи ему, что выращивание аутентишника – это великолепная идея, что дождей здесь сколько угодно, что тут мистраль – все равно что легкий ветерок, что ему нужно немедленно засучить рукава, да и вообще подталкивай его в ту сторону, куда он сам клонится, авось упадет!

– По-моему, это легко, он и без меня клонится куда надо. Тебе бы самому взглянуть на него, сам и раскусишь, что он за человек.

Лу-Папе, набивая трубку, минуту молчал.

– Нет. Лучше, чтобы он не знал меня. Когда-нибудь это нам поможет, – ответил он.

Поднимаясь к себе в Массакан часа в три, Уголен услышал издалека мелодию, исполняемую на губной гармонике. Подойдя поближе, он увидел горбуна, тот сидел под смоковницей между двумя новыми лейками.

– Привет, сосед! – бросил ему горбун. – Как видите, я решил не откладывать на потом и воспользоваться вашим великодушным предложением.

– И правильно, но зачем было ждать меня! Взяли бы воду сами!

– Ну, в первый раз было бы как-то… Впрочем, я не терял времени зря: воспользовался случаем и познакомился с великолепным пейзажем, – сказал он, указывая на долину, раскинувшуюся у подножия далекой горной цепи Марсель-Вейр и тянущуюся до самого моря.

– По правде говоря, я по части пейзажей не знаток. Этот хорош, потому что тут есть простор и можно определить, какая будет погода…

Уголен говорил и в то же время спускал ведро в колодец. Дождавшись удара о поверхность воды, он схватил цепь, что спускалась вниз, и потряс ею раза три-четыре.

– Делайте вот так, иначе ведро не погрузится в воду и вы поднимете его пустым.

Из глубины колодца донесся металлический лязг, потом хлюпнуло.

– Ну вот! Оно зачерпнуло воды и стало погружаться.

Он долго выбирал цепь с ведром из колодца, а затем перелил сверкающую на солнце воду в лейку.

– Ну, как дела с крышей? – спросил он.

– Да в целом ничего, но черепиц наверняка не хватит, а я забыл заказать их погонщику мулов. Заботит же меня то, что они все равно будут новые и короткие, отчего пострадает красота всего дома…

– Знаете, на крышу мало кто обращает внимание.

– Знаю, – согласился горбун, – но все-таки…

Уголен перелил воду из второго ведра в лейку.

– Дальше обходитесь без меня, потому что меня уже три дня в сарае дожидаются саженцы и до вечера нужно их посадить!

Горбун рассыпался в благодарностях. Он вытащил еще три ведра и с двумя полными лейками, покачиваясь, двинулся к своему дому.

* * *

Минут десять спустя Уголен возился с рассадой помидоров, которые по-местному называются «яблоками любви», как вдруг услышал скрип; он поднял голову и увидел вчерашнюю подводу: она с большим трудом и под страшные ругательства возницы поднималась по ведущей к его дому извилистой каменистой дороге. Упряжка состояла из ослика и двух мулов, ослик шел первым, груз был прикрыт зеленым брезентом, сзади к повозке были привязаны две большие козы, которые изо всех сил сопротивлялись продвижению вперед, упираясь четырьмя копытами в землю, и потому были наполовину задушены веревками.

Погонщик щелкал кнутом, орал во всю мочь, и когда наконец весь этот кортеж добрался до площадки напротив дома Уголена, мулы остановились передохнуть, а возница вытащил из кармана огромный, не слишком чистый носовой платок и стал отирать им пот со лба.

Уголен подошел к нему:

– Эй, коллега, опять мебель?

– Не без того, – отвечал погонщик, – но по большой части ящики с книгами, посудой и большие сундуки, битком набитые бельем и одеждой.

– А инструменты есть?

– Кое-что есть. Один ящик с оконными стеклами, банки с краской и маленький насос.

Последнее слово Уголен не пропустил мимо ушей.

– А что он будет качать?

– Наверное, воду из цистерны?

Это было правдоподобно.

«Если бы он знал о роднике, насос был бы ему ни к чему, – подумал Уголен. – А может быть, он не знает, что вода в роднике течет сама по себе? В любом случае надо будет посмотреть, куда он его поставит, этот насос!»

– Ну я пошел. Мне нужно пораньше вернуться домой: жена рожает мне ребенка! Но-о, клячи проклятые.

* * *

На другое утро подвода появилась опять.

«Ого! – подумал Уголен, – это не к добру!»

Ему казалось, что, перевозя сюда столько богатств, злосчастный горбун окончательно пускает корни в Розмаринах.

На этот раз погонщик раз шесть застревал на крутом подъеме, прежде чем смог передохнуть на площадке перед домом Уголена.

От тяжести груза, накрытого брезентом, сели рессоры подводы.

– На этот раз неизвестно, доберусь ли я до верха. В повозке двести килограммов цементных труб и триста – проволочной сетки! – проговорил он, указывая на брезент, волнообразно покрывающий огромные рулоны.

– Что он собирается делать?

– Забор… Я должен доставить еще завтра другие рулоны и десять мешков штукатурки из Обани…

– Да он, я смотрю, богач, – заметил Уголен.

– Не скажу, богач ли, но, во всяком случае, платит хорошо!

– Как ты думаешь, надолго он к нам?

– Откуда мне знать? – ответил погонщик. – Ты еще не знаешь, что он мне заказал! Старые черепицы, пусть даже потрескавшиеся, длиной в три ладони! Таких уже днем с огнем не сыщешь… Боюсь, он слегка не в своем уме.

– Он ведь из города! – как бы в оправдание горбуна проговорил Уголен.

– Я тоже из города, – с гордостью возразил погонщик, который жил где-то в отдаленном пригороде, – но я-то не свихнутый! Даже наоборот! Кстати, у меня мальчик!

– Какой мальчик?

– Да ребенок, о котором я тебе вчера говорил, мальчик! Он весит четыре с половиной килограмма!

– Поздравляю, молодец у тебя жена!

– Его зовут Брюно, потому что его крестный – брат Эрнестины. Парень хоть куда. По десять литров вина за день выпивает. А вечером свеженький как огурчик. Он кузнец. Парень что надо! И значит…

К счастью, в эту минуту второй мул укусил первого за хвост, тот отплатил ему тем, что лягнул его в ответ и двинулся с места.

– Пресвятая Дева Мария! – воскликнул погонщик и бросился вслед за своими вьючными животными, щелкая кнутом и осыпая ругательствами затеявшего драку мула.

Уголен смотрел им вслед, как вдруг одно слово, прозвучавшее в разговоре, поразило его. Минут через пять, как у него всегда бывало. Погонщик говорил о каких-то «больших цементных трубах». Что собирается делать горбун с этими трубами? Трубы – они же для того, чтобы проводить куда надо воду. А какую воду? Он покрылся холодным потом. Лу-Папе и на этот раз не ошибся: горбун знает о существовании родника и собирается прокладывать трубы для орошения двух гектаров.

Вот они, те самые «обширные планы на будущее»! Потом он спокойно обдумал ситуацию: горбун – человек хотя и самодовольный, но скорее симпатичный. Вряд ли он станет врать! Но это все равно ничего не значит… К тому же он из Креспена. Разве можно доверять хоть кому-то из Креспена?

Все то время, пока он размышлял, он продолжал стоять на месте как вкопанный, беспомощно свесив руки и приоткрыв рот, устремляя глаз то на горизонт, то на кончики своих башмаков. Наконец он решил, что, прежде чем отчаиваться, разумнее дождаться, когда возчик поедет обратно, и расспросить его поподробнее, и вернулся к своей рассаде.

* * *

К полудню на дороге снова показалась на этот раз пустая подвода. Уголен подал вознице знак остановиться.

– Что за трубы ты ему привез?

– Из цемента.

– Большие?

– С кулак.

– И много их?

– Метров тридцать или сорок.

– А для чего эти трубы?

– Обычно трубы нужны для воды.

– Да у него нет воды! – выкрикнул Уголен, не в силах сдержаться.

– Может быть, для цистерны… Чтобы дождевую воду, что течет по дороге, провести до цистерны?

– Это он об этом тебе сказал?

– Нет, ничего он мне не говорил. Да с ним вообще бесполезно разговаривать, все равно не поймешь, что к чему! К тому же какое мне дело! Ну я пошел. Всего наилучшего, коллега…

Повозка покатилась под гору.

«Метров тридцать или сорок! Да это стоит бешеных денег… Просто так такие деньги не потратишь! Он, верно, надул меня!» – С этими мыслями он продолжил сажать дольки чеснока, кончиком башмака присыпая их землей.

«А может быть, узнав о наследстве, он уже однажды побывал в Розмаринах… Спрятался и увидел, как мы заделываем родник… Пока он делает вид, что ничего не знает. А потом пригласит меня и скажет: „Коллега, смотрите-ка, что я нашел“. И покажет мне ручеек, из которого течет как из пожарного шланга. А потом поднимет с земли ту самую деревянную затычку и спросит: „А кто вбил эту затычку? Кто задумал похитить у меня мой родник? Ты, Уголен, подонок, каких мало, я сейчас все расскажу жандармам!“ Только этого и не хватало!»

Бросив в землю еще несколько долек чеснока, он вполголоса добавил:

– Нет, нет, это у меня сплошная игра воображения. Все намного проще: мать рассказала ему о роднике, он его восстановит и никогда не уедет отсюда. С водой да с такой землей – воткнешь подпорку для помидоров, а через неделю можешь спать себе под ней в теньке! У него клубника будет размером с фонарный шар, тыква с колесо повозки, оливки не меньше абрикосов и всякие обширные планы. А моим гвоздикам ничего не светит!

Он еще немного поработал и вдруг решил:

– Я должен увидеть эти трубы. Лучше сразу во всем разобраться.

Отбросив грабли, он побежал к конюшне, где стоя спал мул Лу-Папе.

К осуществлению своих, скорее всего несбыточных, планов Жан Кадоре подошел с неукротимой энергией и подготовился с большим тщанием. Склонные к мечтательности люди по своей целеустремленности и выносливости порой не уступают умалишенным.

Перед ним на коньке крыши лежал «Самоучитель кровельного дела». А он, босой, с мастерком в руке и распухшим от осиных укусов глазом, скреплял штукатуркой старые черепицы.

Время от времени, перегнувшись через край водосточного желоба, он спускал вниз на веревке ведерко из-под варенья, а девочка наполняла его раствором.

Несмотря на несерьезность имеющегося у него инвентаря, он уже привел в порядок половину крыши и очень гордился своей работой, как все те, кто в один прекрасный день обнаруживает, насколько интересно и отрадно заниматься ручным трудом.

Он в очередной раз подсчитывал, сколько черепиц ему не хватает, как вдруг увидел направляющегося к дому огромного, кожа да кости мула, навьюченного двумя большими плетеными корзинами. Следом за этим живым скелетом плелся Уголен. Остановив мула перед террасой, он весело крикнул:

– Мой вам привет, господин Жан!

– И вам привет! – ответил горбун.

– Взгляните-ка сюда! – Уголен вынул из мешка продолговатую провансальскую черепицу, судя по всему старинную, но в хорошем состоянии, не расколотую.

– А куда вы везете эти черепицы?

– Сюда, – ответил Уголен. – Они у меня давно в конюшне лежат, а после того, что вы сказали мне вчера, я подумал, вам будет приятно… ну я вам их и доставил!

– Это уже вторая дружеская услуга, которой я не забуду!

С этими словами горбун тотчас слез с крыши и крепко пожал Уголену руку. Потом они вдвоем сложили еще больше сдружившие их черепицы у стены. Уголен искал глазами трубы и наконец заприметил их: они лежали в конюшне, у которой не было крыши, рядом с рулонами проволочной сетки… Горбун предложил Уголену пропустить по стаканчику белого вина: он охотно согласился, и они уселись под навесом из виноградных лоз.

– Я думал о том, как вам быть с водой. Цистерна может послужить вам для полива, но недолго: она довольно быстро опустеет, вода поступает в нее с крыши, а крыша у вас небольшая. Зато когда льет дождь, по дороге течет много воды. Если бы у вас были трубы, я имею в виду довольно большие трубы из цемента, то вы бы смогли проложить трубопровод от дороги до цистерны и она бы регулярно наполнялась!

– Прекрасная идея! – воскликнул горбун. – Как раз сегодня утром мне привезли трубы!

– Здо́рово! – обрадовался Уголен. – А как вы собирались их использовать?

– Это пока большой секрет… – с таинственной улыбкой отвечал горбун.

«Вот те на! – подумал Уголен. – Он наверняка знает о роднике… у него был такой странный вид, когда он сказал „большой секрет“. Он просто издевается надо мной. Это ясно!»

Тем не менее Уголен пытался как можно любезнее улыбаться.

Из дома вышла Эме, неся бутылку и два стакана. На подносе, как в кафе. Уголен встал поздороваться с ней. Она была вся такая красивая, чистенькая и сияла улыбкой: ее золотистые волосы выбились из-под туго стягивающей их косынки, завязанной так, что на лбу образовались рожки, – это смотрелось столь же красиво, как и настоящая шляпа. На ней был приталенный длинный фартук до плеч светло-голубого цвета с бледно-желтыми кружевными оборками.

– Прошу извинения, – сказала она, – за то, что предстаю перед вами в таком виде, но у меня в доме еще много работы, только на уборку понадобится не меньше недели!

Уголену эти извинения были совершенно непонятны, поскольку и косынка на голове, и фартук представлялись ему верхом элегантности.

Он поздоровался с ней и достал из карманов несколько горстей миндальных орехов, которые выложил на стол.

– Я вам принес миндаль для девочки!

– Как это любезно с вашей стороны! – поблагодарила его Эме. – Вы нам доставляете большое удовольствие! Манон, – крикнула она, – принеси щелкунчика!

– Не стоит, – возразил Уголен. – Это миндаль сорта «принцесса»: его давят пальцами.

Прибежала Манон. Уголен собрался было погладить ее золотистые кудри, но она отскочила, скрестив руки на груди, бросилась к матери и уткнулась носом в роскошный фартук.

– Простите ее, – извинилась мать. – Она немножко дикая, потому что еще не знает вас.

Уголен весь кипел от нетерпения и беспокойства. Как вернуть разговор к тем загадочным трубам? Он собрался с духом и прямо спросил:

– Я видел, как к вам направлялась подвода с грузом. Собираетесь ставить забор?

– Ну да, но особой конструкции: он должен быть заглублен в землю на шестьдесят сантиметров.

– Ого! – воскликнул Уголен. – Боитесь, что кролики станут поедать ваши овощи?

Горбун, подняв вверх большой палец, с загадочным выражением на лице ответил:

– Горячо! Вы почти угадали, ошиблись лишь в одном: с какой стороны забора будут находиться кролики!

Уголен, нахмурив брови, моргнул три раза:

– Не понимаю.

Горбун переглянулся с женой:

– Сказать ему?

– Как хочешь! Почему бы и нет?

– Ну что ж! – Он вошел в дом.

«С какой стороны забора кролики… – раздумывал Уголен. – Что это значит? Во всяком случае, он сказал, что трубы – какой-то большой секрет. А эта женщина, что все время улыбается, она явно надо мной издевается. А малютка, что держится от меня подальше, как будто я хищный зверь… В конце концов, я уже ничего не понимаю, они слишком хитрые для меня».

Горбун снова вышел на террасу, на этот раз с какой-то книжкой в руке. Он удобно уселся, облокотившись о стол и подперев подбородок руками.

– Я уже дал вам понять, – начал он, – что у меня довольно обширные планы.

– Ну да, обширные.

– Да. И я сейчас раскрою их вам. – Он принял наставительный вид докладчика. – Меня привлекла сюда прежде всего любовь к природе. Но хотя у меня денег ныне вдоволь, я должен кормить семью и обеспечить будущее дочки: вот почему философ, коим я являюсь, пожелал совместить желание жить на лоне природы с обязанностью наживать состояние.

Из всего сказанного Уголен ухватил только самые последние слова. Горбун намеревается «нажить состояние». Нажить состояние в Розмаринах! Каким путем? Ну не с помощью же полумертвых оливковых и миндальных деревьев и не с помощью овощей, пшеницы или вина. Значит, он знает о роднике и, может быть, собирается выращивать гвоздики!

Уголен с отчаяния перешел в контратаку:

– Знаете, тут цветы, даже если бы у вас был родник, то…

– Какие цветы? – перебил его явно удивленный горбун. – Неужели вы думаете, что я надеюсь нажить состояние, продавая ежевику или чертополох? И о каком роднике вы говорите? Вам же известно, что мой ключ очень далеко отсюда!

Он говорил искренне, но Уголен все равно думал про себя: «А трубы? Что ты собираешься делать с этими трубами? Что это за большой секрет?»

Докладчик продолжал:

– Поймите, я не бросаю слов на ветер, мой план тщательно обдуман и подробно разработан. Вот в чем его суть.

Гордая улыбка появилась на лице его жены, но она ничего не сказала.

– Прежде всего я стану выращивать кое-какие «семейные» растения для еды: лук-порей, помидоры, картошку, кервель, это не требует большого труда.

«Это только кажется!» – подумал Уголен, но поддержал сказанное:

– Нет ничего проще.

– Час работы в день, – уточнил горбун.

– Когда все посажено, полчаса.

– Я на это и надеялся.

– Но, – вставила Эме, – цистерна уж очень небольшая. Что, если у нас не хватит воды для полива?

– Что тут гадать? – улыбнулся Уголен. – Просто овощи будут поменьше. Зато какой запах! И вкус!

– Тем лучше! – обрадовался горбун. – Мне нужно не количество, а качество.

Уголен сделал вид, что всему поверил.

– Если вам нужно качество, вы его получите! – поддакнул он.

– Значит, это вопрос решенный. – Одним-единственным жестом руки, каким сметают со стола крошки, горбун обеспечил семье качественную пищу на много лет вперед. – Затем, справившись с вопросом продовольственного обеспечения, мне придется заняться выращиванием кормовых культур, необходимых для разведения кроликов в крупных масштабах.

– В крупных масштабах? – переспросил Уголен. – Вы имеете в виду разведение крупных кроликов?

– Да нет же! – воскликнула Эме. – Мы имеем в виду несколько сотен кроликов в месяц, а дальше – несколько тысяч!

– Эме, не будем преувеличивать. Оставим несбыточные мечты и останемся в пределах здравого смысла.

Он раскрыл книжку и пододвинул ее Уголену: на двух страницах имелась таблица, пестревшая от цифр.

– Посмотрите на это!

Уголен посмотрел, два раза нахмурил брови и заявил:

– Ничего не понимаю. Разумеется, я умею читать. Но цифры сбивают меня с толку.

– А я, – сказал горбун, – в них прекрасно разбираюсь и сейчас скажу вам, что они значат: они значат, что от одной-единственной пары кроликов СОВРЕМЕННЫЙ животновод может получать уже к концу третьего года их разведения по пятьсот голов в месяц. По крайней мере, так утверждает специалист.

Уголен три раза подряд недоумевающе покачал головой и задался вопросом, не шутит ли горбун. Но перед ним было серьезное лицо – лицо специалиста из города, и ему вспомнился совет Лу-Папе: нужно «подталкивать его в ту сторону, куда он сам клонится».

Поэтому, не переставая моргать, он сделал вид, что в восторге от услышанного.

– Это же бесподобно! Пятьсот кроликов в месяц!

– Это вас удивляет, – сказал горбун, – однако вы же видели кроликов, да, наверное, и сами их разводили?

– У меня всегда имеется штук шесть кроликов.

– Мне кажется, несмотря на весь ваш опыт, у вас нет точного представления о плодовитости этих грызунов. Этот специалист, – горбун помахал книжкой, – утверждает, что хозяйство, насчитывающее больше пяти тысяч голов, могло бы представлять опасность для населения, поскольку при численности в тысячу самцов и пять тысяч самок на животновода в первый же месяц хлынул бы поток молодняка в тридцать тысяч голов, а начиная с шестого месяца этот поток вырос бы до двухсот тысяч голов, а с десятого месяца – до двух миллионов голов в месяц! Что довело бы целый регион, а может быть, и целую страну до голода и смерти.

У Уголена брови поползли вверх, он смотрел на этого вестника несчастья, наподобие фокусника, вынимающего из шапокляка миллионы кроликов, и ему мерещилось, как он, Уголен, стоит посреди своих опустошенных полей чечевицы и турецкого гороха, а по штанинам его брюк карабкаются взбесившиеся кролики…