Текст книги "Истории торговца книгами"

Этот феминистский исторический труд включен в ее великолепное собрание сочинений – так называемую «Книгу королевы» (The Book of the Queen), которая была преподнесена королеве Франции Изабелле в 1410 году и стала одним из первых экспонатов основанного в 1753 году Британского музея. В 1962 году для этой бесценной иллюстрированной пергаментной антологии размером 35 × 28 см был изготовлен новый переплет из зеленой кожи, вместе с тем издание дополнили листами бумаги, призванными защитить изображения. Чтобы вам позволили взять эту книгу в руки, требуется особое рекомендательное письмо, однако любой человек имеет возможность полистать ее оцифрованные страницы на сайте Британской библиотеки. Будучи одной из самых востребованных книг в коллекции, она стала одним из первых претендентов на полную оцифровку.

В книге чувствуется характер Кристины Пизанской: она появляется на иллюстрациях, а некоторые строки написаны ее собственным почерком. В основе «Книги королевы» лежит посыл о силе бумажной книги в неспокойные времена, в ней встречаются изображения Кристины, занятой письмом или чтением, а на одном из них она дает совет своему сыну: некогда считалось, что его сложенные на груди руки свидетельствуют о равнодушии, однако теперь известно, что это символ восприимчивости к материнским наставлениям.

Шарлотта Купер из Оксфордского университета отмечает, что на всех изображениях Кристина одета в одно и то же синее платье. Несколько простаков, слишком уж охотно отдающих свои сердца, служат аллегорическим изображением любви, а вот образ женщины в синем платье, осмотрительно оставившей свою любовь при себе, в последующих версиях исчез.

Хранящаяся в Британском музее рукопись, пронизанная идеями феминизма и размышлениями о том, как мужчины допускают непростительные ошибки в управлении, была заветной книгой королевы Изабеллы. Подобно Кристине, она была чужеземкой (наполовину итальянкой, наполовину баваркой) и, выйдя замуж в пятнадцать лет, переехала в Париж. В сущности, обе потеряли мужей: супруга Кристины забрала чума, а благоверного Изабеллы – безумие. На правах королевы-регента Изабелла изо всех сил старалась сохранить порядок в стране, а тем временем ее злосчастный супруг Карл Безумный, все глубже погружавшийся в сумасшествие, казнил преданных рыцарей и считал, будто его тело сделано из стекла.

На самом выразительном изображении из «Книги королевы» мы видим, как Кристина, одетая в свое незамысловатое синее платье, протягивает книгу Изабелле, компанию которой составляет лишь собака да две придворные дамы-немки. Современники Изабеллы, вступившие в сговор с целью оказаться у власти, обвиняли ее в кровосмесительных, неподобающих для матери любовных связях – они жестоко расправились с ее мнимым любовником, для начала отрезав ему руки. Даже монархам нужны заветные книги. Имя Изабеллы стало настолько тесно ассоциироваться с неприличием, что маркиз де Сад написал о ней ужасный роман «Тайная история Изабеллы Баварской», хоть позже и признался, что на самом деле на то не было никаких реальных оснований. Черная легенда о ее жизни сохранилась до времен викторианской Англии благодаря опубликованной в 1908 году «Маленькой королеве» (The Little Queen) Эндрю Лэнга[49]49
  Лэнг Эндрю (1844–1912) – шотландский писатель, фольклорист, автор критических очерков, переводчик и историк.


[Закрыть]. Сегодня ясно, что репутация Изабеллы Баварской не столь однозначна, и мы знаем ее как образованную женщину, силившуюся справиться с обязанностями королевы, одновременно поддерживая своего душевнобольного мужа и пресекая козни придворных женоненавистников.

Прежде чем попасть в Британскую библиотеку, книга Изабеллы прошла невероятный путь, который впредь был связан с именами выдающихся женщин-книгочеев. После битвы при Азенкуре новый регент Франции Джон Ланкастерский отвез издание в Лондон. Его супруга Жакетта подписала книгу в четырех местах, а также написала на двух страницах собственный эпиграф. Джона называли начитанным человеком, большим любителем книг, но эти надписи свидетельствуют о том, что Жакетта, как и Изабелла, получила куда большее удовольствие от этого произведения. Примечательно, что у этих дам было много общего. Жакетта тоже попала в капкан придворных козней – ее обвиняли в жадности и развращенности. Как не обратить внимания на тревожные звоночки: четырнадцать детей – это уже неестественная плодовитость. А ее французское происхождение? А как ее дочь сподобилась очаровать и соблазнить Эдуарда IV? На радость недоброжелателям в покоях Жакетты было «найдено» несколько отлитых из свинца фигурок, напоминавших короля, после чего она предстала перед судом по обвинению в колдовстве, но все же отстояла свою невиновность. Маргиналии Жакетты служат весьма интригующим доказательством безмолвных бесед между этой потрясающей женщиной, которой удалось выжить в придворной борьбе за власть, и Кристиной Пизанской.

Переданная по наследству «Книга королевы» попала в руки к сыну Жакетты, Ричарду, а более поздние упоминания говорят о том, что она оказалась в библиотеке одного фламандского дипломата, Лодевика Брюггского, проживавшего в Англии. Лодевик прибрал ее к рукам, дабы украсить свою внушительную книжную коллекцию, 145 экземпляров из которой впоследствии оказались в библиотеках по всему миру. Витиеватым почерком на первой странице он написал свой эпиграф.

Затем книга очутилась в аббатстве Уэлбек, в графстве Ноттингемшир, в доме роялиста Генри Кавендиша (1630–1691), – кстати, именно он был последним общим предком принца Чарлза и Камиллы. Несмотря на надпись «Эта книга принадлежит Генри, герцогу Ньюкасл, 1676», крупным, словно детским почерком нацарапанную поперек обложки, кажется, будто самой судьбой было предначертано, чтобы она попала в руки к женщине, которая пришлась бы по душе Кристине Пизанской.

Приятель Генри сетовал на свою жену Фрэнсис, которая «слишком уж большую роль играла в управлении семейными делами и хотела, чтобы все было, как она пожелает». Супруги разошлись, не сумев договориться о том, как поделить наследство между пятью дочерями. Книга досталась третьей дочери, Маргарет Кавендиш, а после – уже ее собственной дочери, Генриетте Кавендиш (1694–1755), большой любительнице чтения, которая аннотировала многие книги, хранившиеся в аббатстве Уэлбек, пользуясь своей системой условных обозначений.

Независимость мышления, которой отличалась Генриетта, вызывала некоторое недовольство. Рассуждения Свифта весьма типичны: «Она красива и умна, вот только рыжеволоса», другими словами, слишком уж вздорный у нее нрав. Она была интровертом-книголюбом в эпоху расточительной аристократии. Ее подруга леди Мэри Уортли-Монтегю вступилась за нее с такими словами: «Пусть она не блистает, зато легкомысленным созданиям вроде вас далеко до ее внутренней глубины». Историк Люси Уорсли увидела в ней лишь темпераментного эксцентрика. Однажды морозным январским днем, сидя в аббатстве Уэлбек в окружении книг, Генриетта написала письмо, в котором жаловалась на чрезвычайно жесткие рамки возложенных на нее социальных обязанностей, и проявляла необычную солидарность со многими любительницами чтения из рабочего сословия: «Я живу настолько уединенно, насколько это возможно, здесь, в этой стране, где так долго жили мои предки. Все же я вынуждена бывать в компании людей гораздо чаще, чем мне бы того хотелось».

Последней частной владелицей книги стала дочь Генриетты – еще одна Маргарет, и кажется, будто в ее руках написанная Кристиной утопия – «Книга о граде женском» – спустя 300 лет мистическим образом воплотилась в жизнь. Маргарет была одной из основательниц «Синих чулок» – неофициального общества, название которого со временем стало использоваться в отношении всех интеллектуально развитых женщин, отказывающихся признавать материнство или заботу о муже как определяющие аспекты своей жизни. Она была ученым-новатором, востребованным в кругу интеллектуалов эпохи Просвещения. Пока большинство женщин ее круга тратились на занавески, она покупала Портлендскую вазу (20 г. н. э.); когда другие млели от готических романов, она зачитывалась сенсационным романом Фанни Берни[50]50
  Берни Фанни (1752–1840) – английская писательница, автор эпистолярных и автобиографических романов, а также сатирических комедий, считается «матерью английской прозы». Ее личные дневники, которые она вела в течение всей жизни, служили источником информации для таких писателей, как У. Теккерей, а также были высоко оценены В. Вулф.


[Закрыть] «Сесилия» (Cecilia, or Memoirs of an Heiress); в то время, когда последним писком моды была вычурная садово-парковая архитектура, она изучала жизненный цикл пчел и зайцев. Окружающие, вероятно, ожидали, что она будет с напускной скромностью сидеть в салонах, меж тем она гуляла по Национальному парку Пик-Дистрикт вместе с Руссо и настаивала, чтобы тот обрел приют в ее доме.

Покинув библиотеку Маргарет, «Книга королевы» наконец очутилась в Британском музее. В XX веке труд Кристины Пизанской не раз публиковали. Симона де Бовуар, по ее собственным словам, черпала в нем вдохновение. Посвященное Кристине общество ежегодно проводит тематические конференции. Ее имя не кануло в небытие: на прошлой неделе я купил в Ланкашире подержанное издание «Книги о граде женском» в бумажной обложке – внутри я нашел использованный кем-то в качестве закладки пакетик соли из McDonald’s. Кристина бросила вызов гендерным стереотипам, а ее яркий образ – читающая женщина в синем платье – все еще сияет сквозь арочные своды столетий.

Что же приключилось с Кристиной Пизанской в старости? Она уединилась в монастыре, где до шестидесяти с лишним лет продолжала мирно заниматься чтением. Она перестала писать, но не утратила надежды и напоследок сочинила еще одно стихотворение, получив весть о первой победе Жанны д’Арк. Предвосхитив исторические строки Филипа Ларкина[51]51
  Ларкин Филип (1922–1985) – английский поэт, писатель. В 2008 г. газета The Times назвала его лучшим британским писателем послевоенной эпохи. Всю жизнь работал библиотекарем, сначала в Белфасте, а затем в Университете Халла.


[Закрыть]: «В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году <…> стало известно об акте полового совокупления»[52]52
  Перевод Л. Эпштейна.


[Закрыть], она воскликнула: «В одна тысяча четыреста двадцать девятом вновь засияло солнце».

Вскоре после кончины Кристины ко двору прибыла одна сильно напоминавшая ее француженка. Сестра короля Франциска Маргарита Наваррская (1492–1549), «первая современная женщина», читала много и безо всякого стеснения и даже держала целый коллектив чтецов, которые пополняли ее литературные познания, пока она занималась своим излюбленным делом – изготовлением гобеленов. Чтение принесло свои плоды – она начала писать стихи, которые, однако, были отвергнуты теологами Сорбонны: один монах требовал, чтобы ее посадили в мешок, зашили его и бросили в Сену. Более проницательные критики открыто выражали свое восхищение: Елизавета I еще в детстве переводила ее стихи, Эразм Роттердамский называл ее великим философом, а Леонардо да Винчи приезжал к ней погостить. Дважды благоволение фортуны сохраняло ей жизнь: ее хотели выдать замуж за Генриха VIII прямо накануне его коронации – тот отказался, а написанный ею «Гептамерон» – собрание рассказов о любовных похождениях и адюльтере, за которое она запросто могла попасть за решетку, – стало достоянием общественности лишь после ее смерти.

В Англии эпохи Ренессанса роль, аналогичная той, что сыграла Маргарита, принадлежала леди Энн Клиффорд (1590–1676) – женщине ростом чуть более полутора метров с каштановыми волосами до талии. Она собрала огромную библиотеку и, в отличие от многих из нас, помнила, какие книги прочла. Джон Донн обожал беседовать с ней, ведь она могла прочесть целую лекцию на любую тему «от человеческого предназначения до изготовления шелка».

Есть свидетельства и о многих других обладательницах богатых частных библиотек среди аристократок раннего Нового времени. В 1580 году у герцогини Саффолк имелся «целый короб книг». Леди Энн Саутуэлл в 1631 году переехала в новый дом, привезя с собой «три сундука книг». Ей было совершенно чуждо представление о том, что женщине следует быть на вторых ролях: с ней с удовольствием вели переписку короли Богемии и Швеции, а также политики и поэты из числа соотечественников. Будучи любительницей подискутировать на религиозные темы, она считала величайшей ересью убеждение, будто «от женщины того лишь стоит ждать, что мужу она будет угождать». О ее жизни следовало бы снять фильм, а пока мемориалом ей служит ее поэзия и скромная табличка на надгробной плите в ничем не примечательном лондонском районе Актон, на пути из центра города в аэропорт Хитроу.

Мужчин довольно быстро начал беспокоить живой интерес, который женщины проявляли к печатным книгам. «Королеву фей» (1590) Эдмунда Спенсера теперь, как правило, читают лишь в качестве обязательного пункта учебной программы, однако в елизаветинской Англии поэма считалась самым влиятельным стихотворным произведением после «Венеры и Адониса» Шекспира. Спенсер был типичным представителем правящей элиты, которого и по сей день ненавидят в Ирландии за высказывания в поддержку политики выжженной земли, проводившейся в этой «гиблой части государства». Его ужасало влияние свободного книгопечатания на женский пол. Женщина-чудовище, изображенная им в «Королеве фей», – это «гад, отвратный, мерзостный, чье существо – разврат»[53]53
  Перевод В. Микушевича.


[Закрыть]. Она наполовину змея, что, бесспорно, символизирует ее власть над мужчинами. Когда рыцарь сражается с ней, она извергает из себя книги, указывая на опасность, которую таит в себе ненасытное чтение, во время которого смысл прочитанного должным образом не усваивается.

В следующем веке цензура ослабла, а число книжных магазинов и библиотек преумножилось, но теперь главный враг читающих женщин притаился ближе к дому – это были их собственные мужья. Хотя женщины одним махом проглатывали такие потрясающие, а ныне забытые эпосы, как шестидесятитомный роман «Астрея» (1627), и хотя Сэмюэл Пипс не чувствовал никакого соперничества со стороны жены, которая ложилась спать позже его, дочитывая такие романы, как десятитомная «Кассандра» и пятитомный «Полександр», многим женам приходилось напускать на себя подобающую женщине ограниченность. В пьесе Ричарда Бринсли Шеридана «Соперники» есть занимательный эпизод, в котором Лидию и ее служанку уличают в чрезмерной начитанности:

Скорее, Люси, милочка, спрячь книги. Живо, живо! Брось «Перигрина Пикля» под туалет. Швырни «Родрика Рэндома» в шкаф. «Невинный адюльтер» положи под «Нравственный долг человека»… «Лорда Эймуорта» закинь подальше под диван. «Овидия» положи под подушку… «Чувствительного человека» спрячь к себе в карман. Так… так… Теперь оставь на виду «Поучения миссис Шапон», а «Проповеди Фордайса» положи открытыми на стол…[54]54
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]

Даже женщины-писательницы предостерегали прекрасный пол от излишней смелости в вопросах чтения. В «Письме, адресованном недавно вступившей в брак юной леди» (Letter to a Newly Married Lady), которое было написано в 1777 году английской писательницей Эстер Мульсо Шапон[55]55
  Шапон Эстер Мульсо (1727–1801) – английская писательница, чьи произведения, написанные в основном в эпистолярном жанре, предназначались для воспитания девушек и зачастую использовались в пансионах.


[Закрыть], говорится, что жена должна изучить читательские предпочтения мужа, ведь «более всего остального ей следует опасаться, как бы не утомило его и не наскучило ему ее общество». На каждую Эстер Мульсо Шапон нашлась бы женщина, готовая не согласиться, вроде Джейн Кольер[56]56
  Кольер Джейн (1714–1755) – английская писательница, автор самой известной сатиры XVIII в. «Очерк об искусстве изощренно мучить», в которой она рассуждала об отношениях и способах улучшить общество.


[Закрыть], чей замечательный «Очерк об искусстве изощренно мучить» (Essay on the Art of Ingeniously Tormenting) 1753 года содержит советы о том, как прервать читающего вслух мужа, когда жена хочет вернуться к чтению собственных книг, – советы настолько хорошие, что должен признаться, я бы не хотел, чтобы они попались на глаза моей жене. Тот факт, что многие женщины могли дать мужчинам фору, подтверждает статья, опубликованная в 1863 году в Macmillan’s Magazine, автор которой предостерегает: «Леди, склонная придерживаться иных мнений, нежели ее супруг и господин, нередко предпочитает уединиться с книгой в руках».

Елизавета, жена Александра Гамильтона, одного из отцов-основателей США, прятала «Основания критики» Генри Хоума под подушкой стула – так книга была всегда наготове, ее можно было вытащить в любой момент, застань ее кто-нибудь за любимым чтивом, из-за которого, как ее предостерегали, она могла прослыть «занудой». Или, быть может, она стала жертвой побуждений, которые чужды предписанным ей ролям? Этот вопрос поднимает Энн Бронте в романе «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла», рисуя портрет мужа, который не читает ничего, кроме газет, но при этом заставляет возлюбленную воздерживаться от чтения книг.

Проблема коренилась в том, что даже после того, как чтение перестало считаться чем-то предосудительным для женщины, все же ожидалось, что читать они будут книги назидательного характера, нередко выбранные мужем. В начале Викторианской эпохи Джон Марш, джентльмен из города Чичестер, ничуть не стыдясь, рассказывал, что «обычно на протяжении часа после чаепития леди занимаются рукоделием, слушая, как он читает им вслух». Писательница Викторианской эпохи Гарриет Мартино[57]57
  Мартино Гарриет (1802–1876) – английская писательница, философ и популяризатор экономической науки, социолог.


[Закрыть], рьяно отстаивавшая права женщин, в негодовании восклицает: женщина «должна была сидеть в гостиной с рукоделием, готовая в любой момент принять посетителей. Когда они приходили, часто сам собой завязывался разговор о только что отложенной в сторону книге – ее непременно тщательно выбирали».

Леди Лугард из семьи консервативных тори так отчаянно стремилась читать неподобающую литературу, что то и дело уединялась с книгой на яблоневом дереве. «Она забралась на яблоню, будучи тори и роялисткой, а спустилась страстной сторонницей демократии», – сокрушалась газета The Times. Жена Карлейля Джейн читала романы в доме «мудреца из Челси» и получала немалое удовольствие от этого вероломства: «Мне казалось, будто я вступила в недозволенную любовную связь». По иронии судьбы теперь ее письма пользуются бо́льшей популярностью среди читателей, чем массивные тома, написанные ее супругом.

Представительницы низших сословий в каком-то смысле избежали столь пристального надзора. Героиня одноименного романа Шарлотты Бронте Джейн Эйр хоть и была обыкновенной гувернанткой, зато могла уединиться, спрятавшись в оконной нише и задернув гардину. Ей не нужно было делать вид, будто она погружена в «Проповеди Фордайса» (Sermons to Young Women) или слушает, как ей вслух читает хозяин дома. Прислуга очень много читала тайком – гораздо больше, чем нам известно. Американская писательница Эдит Уортон описывает дом, где, несмотря на наличие огромной библиотеки, книг в руки не брал никто, кроме горничной, которая однажды нечаянно подожгла свою постель, уронив взятую без разрешения свечу.

«Час, отведенный на прическу» богатые аристократки воспринимали как пытку скукой, если только не находилось кого-нибудь, кто мог бы почитать им вслух – прислуга в этом случае всегда охотно соглашалась. В 1749 году одна горничная, услышав строки из «Клариссы», «так сильно разрыдалась, заливая слезами прическу хозяйки», что ей пришлось выйти из комнаты, чтобы взять себя в руки. За проявленное сострадание хозяйка подарила ей диадему. Один джентльмен с неодобрением в голосе рассказывал, как в 1752 году вошел в дом некоего лондонского семейства и обнаружил, что «хозяйка дома по нескольку часов просиживала в гостиной, склонясь над романом, пока ее горничные, подражая госпоже, предавались тому же занятию на кухне». В книжных кражах, что упоминаются в архивных записях Олд-Бейли[58]58
  Олд-Бейли – Центральный уголовный суд Великобритании.


[Закрыть], в основном были повинны именно служанки. В 1761 году жительница Лондона Мэри Гейвуд зашла в комнату своей горничной и обнаружила там все украденные за последние двадцать лет книги, да к тому же – что, похоже, разъярило ее сильнее всего – «пропавший сливочник». Некоторые слуги тайно присваивали книги, подвернувшиеся под руку, пока протирали пыль в библиотеке, вероятно решив, что по недосмотру никто не заметит пропажи. К середине XIX века наиболее просвещенные аристократы стали собирать отдельные библиотеки для слуг, тем самым признавая за собой долг о них заботиться – пусть это признание и омрачалось наличием стольких книг наставительного характера.

Среди рабочих было достаточно читающих женщин. Неудивительно, что один приходской священник в 1715 году начал сетовать, что «нынче любая деревенская молочница способна понять Илиаду». Но даже если оставить в стороне клириков, надо признать, что увлекавшиеся чтением женщины из рабочего сословия часто встречали непонимание даже со стороны своих. Смелые для того времени читательские привычки поэтессы из Глазго Эллен Джонстон, прозванной «фабричной девчонкой»[59]59
  Джонстон Эллен (ок. 1835–1874) – шотландская ткачиха и поэтесса, автор сборника «Автобиография, поэмы и песни Эллен Джонстон, “фабричной девчонки”» (Autobiography, Poems and Songs of Ellen Johnston, the «Factory Girl»).


[Закрыть], порождали в окружающих ядовитую беспомощную озлобленность вперемешку с завистью: «Другие девушки меня не понимали, а следовательно, начинали задаваться вопросами, завидовать и сеять сплетни обо мне… Я терпела все их оскорбления».

И все же Эллен приходилось не так тяжко, как чернокожим рабыням. Сведения о том, что среди них были книголюбы, появляются лишь по мере того, как становятся известны их собственные истории. Мемуары Гарриет Джейкобс «Случаи из жизни девушки-рабыни, написанные ей самой» (Incidents in the Life of a Salve Girl Written by Herself) не знали аналогов вплоть до 2002 года, когда в виде полноценной книги впервые была опубликована история Ханны Крафтс «Рассказ беглой рабыни из Северной Каролины» (A Fugitive Slave Lately Escaped from North Carolina), хотя написана эта история была еще в 1850-х годах. Крафтс с большим интересом прочла романы «Джейн Эйр» и «Роб Рой», отыскав их в хозяйской библиотеке. Ее неожиданно богатые познания о сюжете «Холодного дома» Диккенса помогли датировать события, о которых она повествует. Рассказ Крафтс был так хорош, что поначалу считалось, будто настоящими авторами, написавшими книгу от ее имени, были аболиционисты. По мнению Белинды Джек, специалиста в области истории чтения среди женщин, произведение Крафтс продемонстрировало, что «женщины-рабыни читали много и в значительной степени критически осмысляли прочитанное». Еще одним отрывочным, но весьма трогательным доказательством служит старая фотография читающей девочки-рабыни из Алабамы.

Едва не преданная забвению Ханна Крафтс нашла преемниц в лице шести женщин, которые в 1894 году в Питтсбурге основали книжный клуб «Аврора». Члены этого самого старого из всех известных афроамериканских женских книжных клубов в мире недавно отпраздновали 120-ю годовщину основания. Выступить на праздничном вечере пригласили прямого потомка Соломона Нортапа, автора «Двенадцати лет рабства».

Два удивительных случая рисуют в воображении образы женщин, которые могли почитать в свое удовольствие, уединившись в собственной комнате, – образы, которые согрели бы душу Кристине Пизанской.

Элеонора Батлер и Сара Понсонби сорок лет прожили вместе, наслаждаясь безмятежностью домашнего очага. Однажды еще в юности они переоделись мужчинами, вооружились револьверами и сбежали в Уэльс. Их необычный образ жизни привлекал многих восторженных посетителей от Вордсворта до Веллингтона, однако большую часть года они проводили в уединении. Их близость зиждилась на привычке читать вместе, а на книгах они выводили совместные инициалы. Поздней осенью 1781 года Элеонора писала:

Читаю Руссо моей Салли… весь вечер без конца льет дождь. Ставни закрыты, в камине пылает огонь, свечи зажжены – день, проведенный в суровом уединении, чувствах и радости.

Кажется, еще чуть-чуть – и слуха коснется уэльский дождь за окном и шелест переворачиваемых время от времени страниц.

Вот еще один неприметный, но все же важный эпизод – история, произошедшая сто лет спустя, в 1874 году, в поезде на пути в Италию. Две девушки-американки впечатлили самого Джона Рёскина, корифея искусствоведения, который ехал из Венеции в Верону. Едва зайдя в вагон, они задернули занавески, раскинулись на подушках и достали любимые книги:

У них были французские романы, лимоны и кусочки сахара… страницы книг едва держались на ниточке, которой некогда были сшиты… То и дело слюнявя пальцы, девушки переворачивали эти напрочь измятые, липкие листки с загнутыми уголками.

Поистине знаковые события в истории человечества зачастую остаются незамеченными: первое проявление взаимной любви, момент зачатия, последний раз, когда вы читаете сказку ребенку, мгновение, когда телом человека овладевает смертельная болезнь. Исторические вехи и переломные моменты – это далеко не только сражения и смены политических режимов, но еще и тихие, незримые миру победы.

Когда эмоции льются через край: возгласы и рыдания

Наша психоистория испещрена занимательными рассказами об эмоциональных реакциях читателей. На протяжении почти всей истории человечества повествование принято было вести вслух. Привычка читать про себя стала широко распространяться лишь в Средневековье – отчасти потому, что религия поощряла более интимное общение с Богом. У древних греков и римлян обычным делом считалось держать особого раба, чья единственная обязанность заключалась в том, чтобы читать вслух. А средневековый испанский мыслитель Исидор Севильский (ок. 560–636) давал крайне необычный для своего времени совет – читать про себя, что, по его мнению, помогало лучше запомнить содержание текста. Укоренение привычки читать молча отражало становление внутреннего «я». Подобно тому как в живописи постепенно складывалось понятие перспективы, а скульптурные изображения людей становились более персонифицированными и менее условными, так и в мышлении людей укреплялся осознанный индивидуализм.

Появление печатной книги упростило самостоятельное чтение: к примеру, всего за сорок лет, начиная с 1560 года, число жителей Кентербери, имевших в собственности книги, возросло с 8 до 34 процентов. В XIX веке в городе началась эпоха паровых печатных станков и локомотивов. Вскоре в Кентербери появились четыре железнодорожные станции (а вместе с ними возникла и привычка читать в поезде), большой университет, следом еще два, открылось несколько книжных магазинов, а в 1990 году Антония Сьюзен Байетт, преодолев бюрократические препоны, открыла там сеть книжных магазинов, которые с тех пор продали книг на 50 миллионов фунтов.

Теперь все мы читаем больше, однако, возможно, не испытываем тех эмоций, что переполняли читателей прошлых эпох, если только нам не повезет отыскать свою заветную книгу и подходящее укромное место. Современная культура создает благодатную атмосферу как для сосуществования самых разношерстных мнений, так и для некоего стадного консенсуса. Оберегать психическое разнообразие не менее важно, чем биологическое.

Надрыв, с которым реагировали на книги читатели прошлого, наталкивает на некоторые размышления. В отличие от наших современников, мужчины не реже женщин позволяли себе рыдать над книгой на глазах у посторонних. Английский поэт XVIII века Томас Грей вспоминал, что в его кембриджские годы роман «Замок Отранто» «доводил студентов до слез и… не давал спать по ночам». В 1749 году две сестры, «разумные и благовоспитанные барышни» из города Колчестер, «как-то утром так горько разрыдались» над романом «Сесилия», что им пришлось отложить обед, чтобы оправиться и привести в порядок «покрасневшие глаза и распухшие носы».

Даже третий том какого-то немецкого романа (первых двух ей не попадалось) в 1830 году пробудил в Анне Листер «ростки меланхолии», которые, как она полагала, «сгинули навсегда», заставив ее «пролить немало слез». В 1820-х годах одна леди, отмечая утрату книжного восторга, писала о подруге, которая отбросила знаменитый сентиментальный роман «Юлия, или Новая Элоиза» Руссо, не став его читать: «Если бы она, будучи собой, жила пятьюдесятью годами ранее, то выплакала бы все глаза, опьяненная и потрясенная этой книгой».

Английский астроном Джон Гершель (1792–1871) рассказал почти невероятную историю об эмоциях одного читателя из графства Бакингемшир, свидетелем которой он стал в юности. Под впечатлением от счастливой развязки «Памелы» Сэмюэла Ричардсона, которую собравшимся читал вслух деревенский кузнец, публика «подняла громкий крик, а после, раздобыв где-то ключи от церкви, принялась звонить в колокола».

В письме свояченице Диккенс писал об одном мужчине, который присутствовал на его чтениях романа «Домби и сын» в Йоркшире:

Он долго плакал, не пытаясь этого скрыть, а после закрыл лицо руками и, упершись лбом в стоявшее впереди сиденье, весь задрожал от переполнявших его чувств.

Эпистолярный роман Сэмюэла Ричардсона «Кларисса» (1748) – рассказ о молодой девушке, чья добродетель оказывается попранной, – чуть ли не на несколько десятилетий стал самой душещипательной книгой, как уже успела продемонстрировать та самая служанка, которая разрыдалась, расчесывая волосы своей госпоже. Одна леди писала Ричардсону о схожих эмоциях: «В агонии я откладывала книгу, снова брала ее в руки, проливала море слез, протирала глаза, снова принималась читать, но, не прочтя и трех строк, в рыданиях отбрасывала ее». Среди мужчин-читателей она вызывала не менее бурные эмоции. В 1852 году «один старый врач-шотландец», читая ее, так сильно разрыдался, что занедужил и не смог спуститься к ужину. Даже знаменитый интеллектуал Томас Маколей в 1850 году «все глаза выплакал над этим сочинением». Однажды в библиотеке лондонского литературного клуба «Атенеум» на улице Пэлл-Мэлл он встретился с Теккереем, и они обменялись впечатлениями о нашумевшей «Клариссе». Маколей встал со стула, принялся мерить шагами комнату, изображая эмоции, охватившие разных членов правительства Британской Индии при прочтении Ричардсона. Вспомнив, как разразился рыданиями главный судья, и пытаясь изобразить эту сцену, он и сам не сдержал слез.

Толстой, который в глазах широкой публики предстает мудрым бородатым мистиком, плакал как ребенок, читая Пушкина. Даже мрачный архиепископ Томас Кранмер был большим любителем порыдать над книгой. А в 1872 году один из кураторов Британского музея Джордж Смит остался под таким глубоким впечатлением от «Эпоса о Гильгамеше», что «начал рвать на себе одежды, громко восклицая от восторга».

Посоветовать любимое произведение – значит проявить теплоту и человечность, однако, став открытием, совершенным без посредников, книга способна обрести великую эмоциональную силу: Патрик Макгилл из графства Донегал, прозванный «поэтом-землекопом»[60]60
  Макгилл Патрик (1889–1963) – ирландский журналист, поэт и романист, получил прозвище «поэт-землекоп», поскольку работал землекопом, прежде чем взялся за перо.


[Закрыть], бросил школу в возрасте десяти лет и не брал в руки книги до тех пор, пока из окна экипажа не вылетела вырванная из школьной тетради страница со стихами. Поэтические строки так пленили его, что он купил «Отверженных» и принялся читать их, заливаясь слезами.

Что же это: захлебывающийся слезами житель Йоркшира, рыдающий землекоп, всхлипывающий судья?

Выставленные напоказ эмоции в прошлом не просто считались чем-то нормальным – странным считалось их отсутствие. На протяжении большей части мировой истории люди, зная, что не плачут лишь оборотни и вампиры, легко бы согласились с репликой Джо из сериала «Друзья», которую он произнес, увидев, что даже фильм про олененка Бэмби не заставил его друга Чендлера прослезиться: «Старик, да у тебя сердца нет!»

Заглядывая далеко в прошлое, я не нахожу никаких свидетельств того, что слезы – будь они проявлением радости или горя – считались неподобающей реакцией на книгу. Даже зачин первого в истории эпоса не обошелся без рыданий: Одиссей заплакал, вспомнив падение Трои, – с этого Гомер начинает свое повествование. Когда закончилась эпоха Античности, благодаря библейским историям плач стал не просто социально приемлем, а превратился в символ сопричастности, и многие статуи демонстративно проливали как настоящие, так и волшебные слезы. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали…»[61]61
  Пс. 136: 1.


[Закрыть] – эта строка знакома каждому благодаря многочисленным музыкальным произведениям, в которых она упоминалась.