Текст книги "Истории торговца книгами"

4
«И дождь, и град, и ветер»: уличные книготорговцы[80]80
  В названии главы обыгрывается цитата из пьесы У. Шекспира «Двенадцатая ночь, или Что угодно» в переводе Э. Л. Линецкой.


[Закрыть]

Многие владельцы розничных сетей гонятся за прошлым, пытаясь возродить теплоту и участливость рыночных торговцев. Как любое искусство стремится обрести музыкальную гармонию, так и любой книготорговец жаждет добиться непосредственности, характерной для уличной торговли. Хозяева розничных магазинов говорят о необходимости создать атмосферу театра – это понятие просочилось в книготорговлю с курсов по предпринимательской деятельности, и теперь все кому не лень пользуются им, желая снова заманить покупателей в крупные сетевые магазины.

Театральную атмосферу невозможно создать искусственно, а у уличных торговцев это получается само собой. Уловки сетевых магазинов вроде выставленных на витрине композиций, акций, заготовленных приветствий – все это лишь жалкое подобие тех методов, которыми издавна пользовались люди, торговавшие вразнос или за уличным прилавком. Рынок – это место, где было положено начало торговле, а также, что не менее важно, человеческому взаимодействию. Лондонский рынок под открытым небом «Боро» существует вот уже более тысячи лет. Прообразом современных магазинов были рыночные прилавки: арендная плата за них невелика, их легко передвигать с места на место, а стоящие за ними торговцы могут с легкостью наладить контакт с прохожими, что не в силах сделать продавец за стеклянной витриной магазина. Им нет нужды создавать театральную атмосферу: их повседневная жизнь – это, в сущности, самая настоящая актерская импровизация.

Рынок Мос-Эспа из фильма «Звездные войны», пестрящий всяческими межгалактическими причудами, вызывает ощущение, будто вот-вот что-то произойдет или может произойти в любой момент, – ощущение, которое царит на любом рынке, ведь это место, которое дарит возможность что-то найти или от кого-то ускользнуть, подобно Аладдину, который прячется в переулках арабского сука[81]81
  Сук – традиционный арабский базар.


[Закрыть], или Рику Декарду из «Бегущего по лезвию», который бродит по рынку, где можно нелегально приобрести чешуйки кожи андроидов. Рынок, гудящий мириадами голосов, дает импульс общественной жизни. Если перефразировать слова русского теоретика литературы Михаила Бахтина, уличные рынки противостоят искусственной монологической атмосфере централизованной торговли[82]82
  Автор, судя по всему, имеет в виду высказывание Бахтина о «монологическом едином мире авторского сознания» (Бахтин М. Проблемы творчества Достоевского // Бахтин М. М. Собр. соч.: в 7 т. М.: Русские словари, 2000. Т. 2. С. 41.) – Примеч. ред.


[Закрыть]. Нет ничего удивительного в том, что Джимми Портер, высокомерный молодой человек, герой революционной пьесы Джона Осборна «Оглянись во гневе» (Look Back in Anger), решил зарабатывать на жизнь мелкой торговлей на рынке, предпочтя это занятие работе в обычном магазине.

Уличный базар – это подмостки человечества, благодатное охотничье угодье рассказчика. Как пишут авторы книги о Бахтине Катерина Кларк и Майкл Холквист, «на балаганных и ярмарочных подмостках звучало шутовское разноречие, передразнивание всех “языков” и диалектов… велась живая игра “языками” поэтов, ученых, монахов, рыцарей».

Бахтин высказывает следующие предположения:

В карнавальном мире отменена всякая иерархия[83]83
  См.: Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Эксмо, 2015.


[Закрыть].

Колыбель европейского романа Нового времени начали плут, шут и дурак[84]84
  Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975.


[Закрыть].

В тот день, когда я писал эту главу, я услышал по Би-би-си Radio 4 совершенно противоположное мнение. Руководитель факультета писательского мастерства Университета Восточной Англии, отвечая на вопрос о том, какие задачи ставят перед собой его сотрудники, пояснил: «Факультеты, на которых обучают писательскому мастерству, стоят на страже литературной формы – ни мир книготорговли, ни издательское сообщество на это не способны». Стоять на страже литературной формы? Что это означает? Что хорошие истории исчезли бы, не будь на свете академиков, занятых тем, чтобы выдумывать зыбкие жанровые классификации? Уважаемый читатель, если автор книги, которую вы держите в руках, когда-нибудь опустится до подобной казуистики, будьте любезны отправить ее в мусорную корзину.

На другом конце Европы у Бахтина, часто подвергавшегося цензуре, была родственная душа – столь же обожавший уличные рынки немец-еврей Вальтер Беньямин. Спасаясь бегством из оккупированной нацистами Франции, он покончил с собой, однако оставил чемодан с заметками о парижской культуре и торговле, которые позднее были опубликованы в виде головокружительного и не поддающегося классификации труда «Пассажи» (Passagenwerk), насчитывающего около тысячи страниц. В 1926 году он выступил по берлинскому радио с монологом об уличной торговле в немецкой столице. Запись выступления утеряна, однако гестапо конфисковало ее стенограмму, которая затем попала в руки советских военных, а в 1960 году очутилась в ГДР, куда до 1983 года было не попасть. В конце концов в 2014 году выступление Беньямина было опубликовано на английском языке:

Есть в уличной торговле нечто волнующее и праздничное, не так ли? Даже самые что ни на есть будничные еженедельные рынки таят в себе волшебство восточных базаров, рынка в Самарканде. Рыночная болтовня, обмен товарами – зрелище богатое и роскошное. [Продавец и покупатель] подобны двум актерам, оказавшимся на одной сцене. Бродячий книгоноша упоминался во многих книгах, которые он же сам и продавал. Разумеется, он – не главный герой, а лукавый старик, предвестник или соблазнитель. Торговец с книжной тележкой невозмутимо взирает на покупателей, разглядывающих его товар: он знает, что люди отыщут там книги, о покупке которых они еще утром и мечтать не могли.

Однажды я продал новый экземпляр «Гарри Поттера», стоя за уличным прилавком на главной улице Кентербери, и понял: это совсем не то же самое, что сидеть в книжном магазине, а все равно что плавать в открытом море после перегретого общественного бассейна.

Рыночный театр и древние традиции предстали передо мной во всей красе во время раздачи автографов в рамках организованной мной презентации книги Стивена Беркоффа в магазине сети Waterstones в Кентербери. Будучи жителем Ист-Энда, крепко сложенным и привыкшим, как говорится, «работать на публику» актером, который запомнился зрителю ролью злодея в одном из фильмов о Бонде, Беркофф начал терять терпение, увидев, что его книги плохо расходятся. Он встал и принялся тараторить, как рыночный зазывала, пытающийся продать оставшиеся к вечеру фрукты из своего лотка, благодаря чему быстро собрал вокруг себя толпу покупателей и начал продавать книги целыми стопками.

С расцветом книгопечатания и приблизительно до 1900-х годов такие лоточники, или книгоноши, странствовали без всякого разрешения на торговлю. В 1696 году, когда парламент издал соответствующий акт в надежде узаконить книготорговлю, немногие англичане удосужились заплатить 4 фунта за лицензию: 2500 торговцев, которые все же купили себе право продавать книги в течение первого года, – это лишь малая толика из общего числа. Многие не имели постоянного места жительства, а значит, и вовсе не могли претендовать на получение лицензии. Из 2500 человек более 500 указали в качестве города проживания Лондон.

Запоминающееся описание книгонош Викторианской эпохи оставил публицист Генри Мэйхью в своем сочинении «Рабочие и бедняки Лондона» (London Labour and the London Poor, 1851). Мэйхью, один из семнадцати детей, в юношестве был гардемарином на корабле Ост-Индской компании, а затем в течение нескольких разгульных лет скитался по Европе, скрываясь от кредиторов. По возвращении в Лондон он озолотился, став одним из основателей журнала Punch, в котором чествовались или сатирически высмеивались все слои общества. Эпохальный четырехтомный труд Мэйхью о лондонской жизни являет собой свидетельство его искренней любви к человечеству. В этой книге автор пересказывает множество бесценных диалогов, которые до сих пор остаются золотой жилой для историков.

Мэйхью подметил, что бродячие книготорговцы часто наведывались на главные и самые оживленные улицы столицы, такие как Олд-Кент-роуд[85]85
  Олд-Кент-роуд – шоссе в пригороде Лондона Саутуорк, откуда дорога ведет в Дувр на южное побережье Англии и в Европу.


[Закрыть], главную улицу квартала Сток-Ньюингтон, или Коммершиал-роуд. Тот факт, что издатели чапбуков теснились вдоль главной улицы Стрэнд[86]86
  Стрэнд – центральная улица Лондона, которая соединяет Вестминстер и Сити.


[Закрыть] (она вела к юго-западному тракту) и в квартале Смитфилд (откуда удобно было отправляться в путь на север), наглядно показывает, какую роль Лондон играл в поставке книг деревенским скупщикам.

Коробейники и их поставщики веками старались держаться поближе к таким крупным городским артериям. Чосер какое-то время жил в помещении над городскими воротами Олдерсгейт. Как отмечает Питер Акройд, он наверняка обращал внимание на ежедневный поток самых разных людей, которые проходили под его окнами, а кроме того, вполне можно вообразить, что громкие возгласы зазывал, торгующих популярной в народе литературой, были неотъемлемой составляющей доносившегося с улицы шума. Известно по меньшей мере о четверых издателях и торговцах, промышлявших на старом Лондонском мосту, по которому в XVII веке пролегал путь в Дувр и который в то время представлял собой настоящую улицу с домами. Вот реклама одного из них – торговца Джосайи Блэра:

Книжная лавка под вывеской с лупой на Лондонском мосту: широкий ассортимент исторических сочинений, коротких рассказов и баллад для сельских разносчиков и не только.

Кажется, будто помещения на мосту были не слишком просторными, однако у издателя чапбуков Джона Тайаса, торговавшего «под вывеской с тремя Библиями на Лондонском мосту», в наличии имелось 90 000 книг, которыми была завалена вся лестница до самого чердака. Среди них, к примеру, можно было отыскать 375 экземпляров «Истории о Гае из Уорика»[87]87
  Гай из Уорика – герой средневекового рыцарского романа. История о Гае из Уорика в различных вариантах была популярна в Англии и Франции в XIII–XVII вв.


[Закрыть] (The Tale of Guy of Warwick) – по два пенса каждый.

Один странствующий книготорговец однажды рассказал Мэйхью, что лоточников притягивали не только главные улицы города: «Найдись подходящая ниша, мы тут как тут – рядом с цветочными лотками и продавцами нот к балладам». Разнообразие товара было огромным: «Дон Кихот» на испанском, отдельные тома собраний сочинений, классические произведения и чапбуки.

Ниже приведены записанные Мэйхью выкрики одного торговца, который направо и налево расхваливал имеющиеся у него в продаже сборники поэзии. И если не полениться и прочитать их вслух, передавая манеру лоточника, «очень быстро, проглатывая слова», можно услышать голос диккенсовского Лондона:

Байрон! Последние и лучшие стихи Байрона! Шесть пенсов! Шесть пенсов! Восемь пенсов! Принимаю ставки от нескольких пенсов до одного шиллинга! Восемь пенсов за стихотворения лорда – продано! Теперь они ваши, сэр. Купер – Купер! При публикации стоил три шиллинга и шесть пенсов, как указано на задней стороне обложки. Даже лучше, чем Байрон – «Задача» Купера. Ставок нет? Спасибо, сэр. Один шиллинг шестьдесят, и она ваша, сэр. Юнг, «Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» – отличные темы. Лондонское издание, на обложке цена три шиллинга и шесть пенсов. Окончательная ставка – больше ставок нет – два шиллинга – продано!

Один коробейник вспоминал двух постоянных клиентов – эссеиста Чарлза Лэма, «тихого, заикающегося мужчину», и капеллана, служившего под началом адмирала Нельсона на корабле Королевского флота Великобритании «Победа» (Victory), «приятного пожилого господина с седыми волосами и румяным лицом, который любил между делом переброситься парой слов о книгах».

Наглядным подтверждением той роли, которую такие кочующие торговцы играли в истории, служит тот факт, что многие из них продавали радикалистскую литературу. Один ветеран вспоминал, как хорошо продавалось сочинение Томаса Пейна «Права человека» во времена Манчестерской бойни, – правда, продавал он его «из-под полы», прикрыв антиреволюционными трактатами. Есть несколько упоминаний о судебных делах, где говорится о передвижных книжных ларьках, появлявшихся вдоль стен Олд-Бейли в Лондоне во время проведения крупных слушаний и вокруг Вестминстер-холла во время заседаний парламента.

Высокие глухие стены прекрасно подходили для того, чтобы устанавливать под ними передвижные лотки с книгами, для этих целей служили и пустоши. К западу от ворот Бишопсгейт и немного к северу от Лондонской стены располагался так называемый Мурфилдс (что в переводе с английского означает «болотистые пустоши») – топкая, непригодная для проживания местность, справа от которой протекала река Уолбрук, позднее уведенная под землю. У этой земли был необычный административный статус: за нее отвечала не администрация города, а пребендарий[88]88
  Пребендарий – духовное лицо, в распоряжении которого имеется приход или церковный округ, с которого он получает доход (пребенду).


[Закрыть] района Финсбери, что отражено в ее официальном названии – свободная земля Мурфилдс. Туда переселялись жители столицы, оказавшиеся без крыши над головой в результате Великого лондонского пожара 1666 года. Позднее болото осушили, но Мурфилдс так и остался одним из трущобных районов столицы, а подземные туннели, сооруженные для отвода излишков воды, превратились в убежище для подпольного криминального мира. С 1680-х годов здесь воцарилась еще более своеобразная атмосфера: на южной оконечности пустоши находился Бедлам – психиатрическая больница Святой Марии Вифлеемской. Над входом возвышались две статуи – Меланхолия и Мания (теперь они находятся в Музее Лондона). В район часто наведывались полицейские и разгоняли «незаконные сборища подмастерьев». Именно здесь во время бунта лорда Гордона[89]89
  Бунт лорда Гордона – антикатолические протесты 1780 г. против закона о католиках от 1778 г.


[Закрыть] часто возникали вспышки насилия. Мурфилдс предпочитали остальным районам города скупщики краденого, уличные грабители, карманники и «содомиты» – это было нечто среднее между лесопарковой зоной Хампстед-Хит в центре Лондона и неблагополучным районом вроде Уайтчепела.

Среди продавцов, что держали прилавки в Мурфилдсе, особенно у длинной глухой стены Бедлама, преобладали книготорговцы. «Психи» были местной достопримечательностью, которая по популярности могла бы потягаться с Вестминстерским аббатством или зоопарком, так что неиссякаемый поток покупателей был гарантирован. Кроме того, торговцев книгами привлекала атмосфера вседозволенности, а некоторые перебирались в Мурфилдс, когда становилось слишком тесно в находившемся чуть к востоку старом центре книжной торговли – на существующей и по сей день улице Литл-Бритен – единственной, которой удалось уцелеть в Великом пожаре. Прилавки Мурфилдса отражали типичные эклектические черты уличной книготорговли, и покупатель конца XVII века мог без труда найти там даже специализированное многоязычное собрание поздних сочинений Роберта Бойля, отца современной химии, «невзначай выложенное на продажу». На закате XVIII века в трактире «Лебедь и обруч» на насыпной улице Финсбери-пейвмент – самой оживленной в Мурфилдсе – жил один худощавый начитанный паренек, которому было предначертано скончаться в двадцать пять лет. Без сомнения, мы не будем далеки от истины, если предположим, что молодой Джон Китс с большим интересом разглядывал ассортимент расположившихся неподалеку книготорговцев.

В 1812 году пустошь Мурфилдс была застроена. Сегодня это место частично занято цирком Финсбери. Со временем регулирование торговли в столице стало более жестким, и большинство уличных лоточников исчезло. Однако книготорговцы подыскали другое место, где нашлась такая же длинная стена, как и вдоль Бедлама, и где за ними не следила полиция. В 1869 году около собора Святого Павла была вымощена новая крупная улица – Фаррингдон-роуд. Прямо рядом с ней, с восточной стороны, находилась длинная стена, отгораживающая новые железнодорожные пути. Это место стало единственным в Лондоне книжным рынком, который можно сравнить – по крайней мере, по внешнему сходству, если не по масштабам, – с чудесными книжными прилавками, что раскинулись вдоль берега Сены в Париже. Бывший продавец жареных каштанов Джеймс Деббс был одним из немногочисленных успешных торговцев, который всего с пяти тележек продавал тысячи книг. Такие лоточники торговали старинными рукописями и книгами древними, как само книгопечатание. Вот что писала в 1938 году журналистка Мэри Бенедетта о местных покупателях:

…стекающие с парусиновых навесов капли дождя падают им на плечи, но они этого даже не замечают. Время ничего для них не значит. Они очарованы романтизмом и пленительной красотой старых книг.

Диккенс в свое время воплотил образ такого покупателя с Фаррингдон-роуд в одном из персонажей романа «Приключения Оливера Твиста», мистере Бранлоу:

Он взял с прилавка книгу и стоя читал ее с таким вниманием, как будто сидел в кресле у себя в кабинете. Очень возможно, что он и в самом деле воображал, будто там сидит: судя по его сосредоточенному виду, было ясно, что он не замечает ни прилавка, ни улицы, ни мальчиков – короче говоря, ничего, кроме книги, которую усердно читал[90]90
  Перевод А. Кривцовой.


[Закрыть].

Бранлоу был так погружен в чтение, что Плуту удалось украсть у него носовой платок и скрыться в логове Феджина на улице Сафрен-Хилл, которая существует и сейчас.

В 1950-х годах мой отец, работавший на расположенном неподалеку рынке Смитфилд, любил просматривать лотки с книгами на Фаррингтон-роуд во время обеденного перерыва. Будучи отцом восьмерых детей и получая скромное жалованье, он всегда опасался, что жена заметит принесенные им домой старые книги, которые мы едва ли могли себе позволить, и все же он очень обрадовался, наткнувшись на трехтомное издание «Жизнеописаний английских королев» (Lives of the Queens of England) Агнес Стрикленд в оригинальном красном тканевом переплете. После обеда он вернулся на работу, но трехтомник не выходил у него из головы. Тогда отец позвонил в газету Daily Worker, позднее ставшую прокоммунистической Morning Star (их редакция находилась как раз напротив рынка), и спросил, не сможет ли кто-нибудь из сотрудников спуститься на ту сторону улицы и внести задаток, чтобы книги приберегли для него. Они выполнили просьбу, и те книги до сих пор хранятся у моего брата.

Впоследствии завсегдатаями этого рынка были поэт Джон Бетчемен[91]91
  Бетчемен Джон (1906–1984) – поэт-лауреат Великобритании, писатель, один из основателей Викторианского общества.


[Закрыть] и легендарный уроженец Тринидада и Тобаго, историк и публицист Сирил Джеймс, а также ирландский писатель Спайк Миллиган. Однако администрация города стабильно поднимала цены на аренду торговых мест (в прошлом за нее вообще не брали денег), и в 1994 году ушел в мир иной последний торговец, державший там прилавок, – громкоголосый зазывала Джордж Джеффри, который всю свою жизнь торговал книгами, если не считать периода службы в десантных войсках во время Битвы за Арнем. Я помню лавку Джеффри – настоящий рог изобилия – и ее хозяина в синем рабочем комбинезоне и с термосом. Один покупатель нашел у него на прилавке рукопись Томаса Мора (позднее она была продана за 42 000 фунтов), другому в какой-то книге попались написанные рукой Байрона письма. Психогеограф Иэн Синклер, державший книжный киоск неподалеку, в лондонском переулке Камден, однажды просматривал выставленные Джорджем на асфальте стопки менее ценных книг по 25 пенсов за штуку в поисках оригинальных художественных произведений XX века, и среди них он обнаружил редкое издание романа «Открытие» (Opening Day) английского поэта-сюрреалиста Дэвида Гаскойна[92]92
  Гаскойн Дэвид (1916–2001) – английский поэт, представитель сюрреализма, переводчик французских поэтов-сюрреалистов.


[Закрыть]. Джеффри забирал никому не нужные книги с аукционов крупных лондонских домов, таких как Sotheby’s, часто целыми тысячами скупал ведомственные и частные библиотеки, а когда закрылся замечательный магазин поэтических произведений Turret Books, он выкупил их фонды. Свой ассортимент он пополнял за счет книг со склада, который арендовал за небольшую плату и где хранил большую часть товара. Когда-то его отец и дед тоже торговали книгами на Фаррингдон-роуд, поэтому Джорджа Джеффри, в сущности, можно считать настоящей связующей нитью между нами и Лондоном времен Диккенса и миром «Оливера Твиста».

Словно по волшебству, дух лондонской уличной книготорговли вновь сменил место обитания, на этот раз обосновавшись в районе Саут-Бэнк[93]93
  Саут-Бэнк – район в центре Лондона, расположенный на южном берегу реки Темзы, один из центров культурной жизни города.


[Закрыть]. Тягу к рыночной атмосфере в человеке унять невозможно. Теперь семь дней в неделю на южном берегу Темзы слышен гомон книжного рынка, расположившегося на оживленном пешеходном островке у реки и укрытого сводами моста Ватерлоо. Гарет Томас – владелец самого крупного прилавка – говорит, что ни за что не стал бы работать в офисе.

Так уж исторически сложилось, что странствующим книготорговцам всегда было сложно отыскать достаточное количество потенциальных покупателей за пределами Лондона. В Восточной Англии на протяжении столетий бесчисленные толпы стекались к местам казней (а чем еще заняться?), неудивительно, что там же собирались и книгоноши. Кроме того, их привлекали ярмарки. В Норидже, который до начала промышленной революции неизменно оставался вторым по величине городом в стране, находился второй по масштабам рынок во всей провинциальной Англии, а также типография, специализировавшаяся на книгах для «книготорговцев, сельских разносчиков и уличных лоточников» (1706). На нориджском рынке и сейчас активно идет торговля, но раньше он был лишь одним из множества городских базаров. Согласно альманаху издательства Jarrold за 1822 год, в графствах Норфолк и Суффолк в тот год было проведено 204 ярмарки.

Ныне позабытая ярмарка в Стаурбридже, что располагалась у реки Кам, неподалеку от Кембриджа, в период между династиями Тюдоров и Ганноверов была, вероятно, крупнейшей в мире. На этом рынке, послужившем для Беньяна прообразом «Ярмарки Суеты», которая, в свою очередь, вдохновила Теккерея на создание «Ярмарки тщеславия», продавалось все, что только можно себе вообразить, – это была предтеча нынешних торговых центров вроде огромного «Молла Америки» в Миннесоте. Стаурбриджская ярмарка пользовалась дурной славой – здесь процветали внебрачные связи и распутство. Как и в лондонском районе Мурфилдс, разнузданность, царившая в этом сомнительном месте, которому в народе даже придумали нецензурное название, привлекала книготорговцев. Писатель Нед Уорд[94]94
  Уорд Нед (1667–1731) – английский сатирик и хозяин лондонского трактира, автор очерков «Лондонский шпион» о жизни столицы, которые впоследствии были опубликованы одной книгой.


[Закрыть], описывавший жизнь социальных низов, заприметил так называемый «ряд рогоносцев, где размещалось огромное количество книжных прилавков» (по всей вероятности, книги служат успокоением для обманутых мужей). Двадцать лет спустя на плане ярмарки этот участок был благополучно переименован в «книжный ряд». Ниже приведен записанный в 1700 году речитатив Эда Миллингтона, одного из постоянных торговцев, расхваливающего свой товар:

Вашему вниманию – старинное произведение! Только взгляните на кожаную обложку – сразу видно, какое это древнее издание, в нем вы найдете все необходимые вам, ученым мужам, знания обо всем на свете! Правда, дальновидный автор, готовый не скупясь делиться своей мудростью, обнаружил, что на самом деле ничего не знает. Начальная цена два шиллинга, кто поднимет ставку на три пенса? Как, никто не желает?.. Как жаль! Ведь вы, люди образованные, не позволите такому автору остаться недооцененным? Даже мальчишка, подносящий порох, заплатит за него больше, чтобы пустить на гильзы! [Старые книги часто использовались для изготовления бумажных пороховых гильз.] Никто не желает накинуть три пенса? Говорю вам, вы найдете в ней столько знаний, что с лихвой хватит запутать профессоров из обоих университетов[95]95
  Имеются в виду Оксфордский и Кембриджский университеты, соперничество между которыми уходит далеко в прошлое, когда они были единственными университетами Англии и Уэльса.


[Закрыть].

Поскольку товарных описей или завещаний не сохранилось, историкам не известно никаких подробностей того, какие именно книги продавались на Стаурбриджской ярмарке, но, по мнению Даниеля Дефо, тамошний ассортимент был даже богаче, чем на старинной Франкфуртской ярмарке. Именно в Стаурбридже Исаак Ньютон приобрел издание Евклида, по которому самостоятельно обучался математике (позднее он вернулся на рынок, чтобы купить призмы, с помощью которых демонстрировал преломление света). Можно предположить, что благодаря соседству с Кембриджем местные книготорговцы играли куда более значимую роль в культурной жизни страны, чем может показаться, судя по отсутствию упоминаний о них в общеизвестных исторических исследованиях. В Кембридже Ньютон был чужаком, он мало общался с кем-либо из студентов и стал своего рода вынужденным самоучкой – ведь он в буквальном смысле пытался выйти за устоявшиеся научные рамки.

Самым что ни на есть подходящим местом для чудаков-самоучек были рынки под открытым небом с их непринужденной атмосферой доступности и широким ассортиментом, среди которого можно отыскать разнообразные тома собраний сочинений, рукописи и, как сказал харизматичный продавец чапбуков Автолик из «Зимней сказки» Шекспира, «то, что плохо лежит»[96]96
  Перевод Т. Щепкиной-Куперник.


[Закрыть]. В 1960-х годах среди моих знакомых были люди, полагавшие, что книжный магазин Hatchards на Пикадилли – официальный поставщик королевского двора – был слишком уж претенциозным, чтобы туда заходить. Мне и сейчас иногда приходится видеть, как супружеские пары в буквальном смысле шепчутся в сетевых магазинах Waterstones, будто пришли в церковь. А вот уличные прилавки и торгаши никогда не вызывали мыслей о классовых барьерах.

Шотландия – одна из величайших стран в мире по количеству самоучек. С одной стороны, происходило это само собой, с другой – на то была острая необходимость. Благодаря сложившейся тенденции, а также отдаленности многих провинциальных поселений странствующие книгоноши там всегда были на особом счету. Двое из них даже опубликовали собственные мемуары. Как и парижские книготорговцы на берегах Сены, шотландские продавцы чапбуков одевались в броскую одежду, стремясь очаровать покупателей и воплотить в своем облике обещание потрясающих персонажей из новых, еще непрочитанных историй – так клоуны и мимы своим внешним видом стараются показать нам наше второе, мифопоэтическое «я». Ниже приведено описание типичного коробейника с Шотландского высокогорья по прозвищу Старина Довит, датируемое приблизительно 1870 годом: «Всегда одетый в просторный синий сюртук с большими металлическими пуговицами, на голове – огромный берет с красным помпоном, а на шее повязан индийский платок с зелено-желтым узором». Довит, как и большинство сельских разносчиков в Шотландии, никогда не стучал, а сразу заходил во двор. Ему оставалось лишь надеяться, что кто-нибудь, глядишь, да и приютит его на ночь. Наведавшись в чей-то дом, он всегда…

…отвешивал незамысловатый поклон да говорил какой-нибудь комплимент, например: «И о здоровьице нет нужды справляться – так им и пышете!» Или, увидев хозяйскую дочь: «Душенька, милее вас красавиц я в Высокогорьях не видал».

Если оказывалось, что это был фермерский дом, Довит прощупывал почву такими словами: «Вот уж ваше-то угодье и в сравнение с прочими не идет!» Все эти заготовленные фразы могут показаться очевиднейшей попыткой заговорить зубы потенциальному покупателю – так оно и было, но Довиту – самому настоящему «актеру на сцене» вроде торговцев с описанного Вальтером Беньямином рынка в Берлине – везде были рады. Кроме того, шотландские фермеры знали, что Довит мог подробно пересказать слухи из ближних и дальних деревень: принять его в своем доме было все равно что зайти в фейсбук (ну, или в любую другую социальную сеть, которая пришла ему на смену теперь, когда вы это читаете).

Обычно коробейник расхваливал свой товар и показывал имеющийся в продаже ассортимент (у Довита большим спросом пользовались шетлендские вязаные носки, шерстяные ночные колпаки, ленты, булавки и такие книги, как «Тысяча и одна ночь»), после чего ему вполне могли предложить ночлег, скажем, в коровнике, «рядом со скотинкой». Это было особенно тяжело, ведь в бродячие торговцы часто подавались инвалиды, которые по причине физических увечий не могли заниматься тяжелым ручным трудом или нести военную службу, – к примеру, известен один горбатый книгоноша с Шотландского высокогорья.

Как это ни удивительно, в Шотландии существовало по меньшей мере пять книготорговых обществ, носивших громкие имена, например «Братство книготорговцев Западного Лотиана, Мидлотиана и Восточного Лотиана», члены которого собрались в 1837 году и скорбным тоном еще одного шотландца, рядового Фрейзера[97]97
  Рядовой Фрейзер – персонаж телесериала Би-би-си «Папашина армия», запомнившийся зрителям своей коронной фразой «Мы все обречены!».


[Закрыть] из телесериала «Папашина армия», причитали:

…по причине недавно возникшей тенденции к открытию многочисленных магазинов розничной торговли, число странствующих книготорговцев стало невелико, а давнишние члены нашего братства один за другим уходят на тот свет.

Чертовы магазины! Рассудительные члены этого общества избирали себе Лорда и содержали вдовий фонд.

Мельник Александр Вильсон[98]98
  Вильсон (Уилсон) Александр (1766–1813) – шотландско-американский поэт, натуралист, орнитолог, иллюстратор, эмигрировавший из Шотландии в Америку в 1794 г. Несколько видов птиц названы в честь Вильсона.


[Закрыть] из города Пейсли, что неподалеку от Глазго, попал в тюрьму за сатирическое стихотворение об эксплуатировавшем его работодателе. Стихи публично сожгли. Выйдя на свободу, Вильсон стал книготорговцем. Он поведал о своей жизни в поэтических строках:

 
Я на спине носил суму потяжелее ваших,
В конюшне спал и соскребал с горшка остатки каши.
 

Однажды, взбираясь по заснеженному склону, он сорвался и полетел вниз. Чтобы спастись, ему пришлось перерезать лямки вещевого мешка, а затем немало потрудиться, собирая растерянный товар, на что ушло не меньше четверти часа. Покинув Шотландию в 1794 году и отправившись в Пенсильванию, этот упорный самоучка написал девятитомный труд, посвященный американским видам птиц, за который получил звание «отца американской орнитологии».

Уильям Николсон[99]99
  Николсон Уильям (1782–1849) – шотландский поэт, получивший прозвище «бард Галлоуэя».


[Закрыть] из графства Галлоуэй на юго-западе Шотландии промышлял книготорговлей, перевозя товар в лошадиной повозке, но испытывал по этому поводу смешанные чувства. В своих мемуарах он размышляет о том, что «авось мог бы сварганить себе магазин», но вот откуда знать, что понравится «безмятежно прозябать за прилавком»?

Уильям Маги́ в своих «Воспоминаниях странствующего книготорговца о путешествии по северу Шотландского высокогорья в 1819–1820 гг.» (Recollections of a Tour through the North Highlands in 1819–20 by an Itinerant Bookseller), которые он самостоятельно опубликовал в 1830 году в Эдинбурге, от лица бродячего торговца дарит читателю уникальный и захватывающий список бестселлеров, отражающий рьяный шотландский патриотизм народных масс: «Благородный пастух» (Gentle Shepherd) Аллана Рэмзи, «Жизнь сэра Уильяма Уоллеса» (The Life of Sir William Wallace), «Жизнь и предсказания Дональда Каргилла» (The Life and Prophecies of Donald Cargill), «Жизнь Александра Пидена» (The Life of Alexander Peden), «Краткие мемуары Бонапарта» (A Brief Memoir of Bonaparte) и сонники. Подобно тому как в 1930-х годах английский поэт Лори Ли получил в Испании ночлег, сыграв на скрипке, так и книгоноши часто отплачивали за гостеприимство, музицируя. Маги мог похвастаться редким умением играть на двух варганах одновременно. Александр Вильсон был обладателем красивого голоса, а Уильям Николсон привлекал внимание покупателей игрой на волынке – однако, описывая столь очаровательную картину, он признавал, что ему нередко случалось исполнять что-нибудь, просто присев отдохнуть в безлюдном месте, «в поучение одним лишь птицам да земным тварям вокруг».

Считалось, что крестьянки даже без гроша в кармане могут обладать несметным богатством – незаурядно красивыми волосами, которые часто обменивали на товары, а затем сбывали местным постижерам или не отличающимся природной красотой благородным дамам – те украшали ими прически. Кажется, будто подобный бартер взялся из какого-то мифа или сказки. Житель Шотландского высокогорья, веривший в мистику, в способности провидцев и целителей, в существование шелок[100]100
  Шелки – существа из шотландской и ирландской мифологии, люди-тюлени.


[Закрыть] и привидений, видел в сказках из чапбуков, в историях вроде «Тысячи и одной ночи» или сказок братьев Гримм точное отражение своего собственного мира, так же как мы видим в романах Иэна Макьюэна или Элены Ферранте жизнь нашего собственного, картезианского, ни на секунду не умолкающего общества.