Текст книги "Истории торговца книгами"

С 1750-х по 1850-е годы из-за огораживаний[101]101
  Огораживание – насильственная ликвидация общинных земель в Англии в XIII–XIX вв. На фоне роста цен на английскую шерсть крестьян сгоняли с пахотных земель, которые затем огораживали изгородями, канавами и превращали в пастбища. Данная практика приводила к обнищанию сельского населения и его выселению в города.


[Закрыть] шотландские продавцы чапбуков потеряли большую часть своих покупателей, а начиная с 1850-х годов все коробейники должны были в соответствии с новым законом получить лицензию. Книжная торговля теперь велась в городах и на ярмарках, однако чапбуки продолжали печатать в Абердине вплоть до Первой мировой войны.

Никого не может оставить равнодушным рассказ анонимного журналиста из газеты города Данди, писавшего под псевдонимом A. Scot, который в 1913 году «на безлюдной дороге в Высокогорье» познакомился с одним из последних бродячих продавцов чапбуков. О странствующих торговцах, зарабатывающих на жизнь продажей книг, этот ветеран сказал следующее: «На дорогах нас совсем уж не осталось. В конце года, бывает, случайно встретишь кого». А потом он продемонстрировал присущее книготорговцам заговорщицкое лукавство – привычный для них стиль общения, столь же извечный, сколь и театральный:

Он повернулся к своему потасканному коробу. Ремень, на котором тот держался, был перешит и починен при помощи шнура. Открыв крышку, он показал лежавший внутри товар на продажу [хлопок, ленты, бумагу и перьевые ручки], а затем перед моими глазами предстало потайное отделение, или тайник. Он искоса взглянул на меня и, прикрыв веко, подмигнул насмешливо и многозначительно. Я и не заметил, как оказался на коленях рядом с ним. Он извлек на свет «Забавные приключения Тома из Лотиана» (The Comical Adventures of Lothian Tom), отметив: «Но на них спрос невелик. Эх!» В его глазах блеснул огонек при воспоминании о прошлом: «Видывал я времена, когда они расходились десятками». Рядом с «Томом из Лотиана» расположились «Деяния Джорджа Бьюкенена, величайшего шотландца своего века» (The Exploits of George Buchanan the Greatest Scot of his Age) и увлекательная «История Бакхейвена» (History of Buckhaven), где высмеивался этот городок, что находится в округе Файф. Было странно видеть все эти чапбуки. О них никому, кроме коллекционеров, не известно, и их не раздобудешь ни за какие деньги. У Вальтера Скотта было несколько таких, и он берег их как зеницу ока. К числу современных коллекционеров относится Джеймс Кейр Харди [один из основоположников Лейбористской партии].

Специалисты по всему миру постепенно открывают для нас историю странствующих книгонош. Профессору Йеруну Салману из Научно-исследовательского института истории и культуры при Утрехтском университете в Голландии удалось пролить свет на прошлое книготорговли на территории исторических Нидерландов. Он руководит проектом «Культура народного книгопечатания в Европе» (EDPOP: The European Dimensions of Popular Print Culture). Хотя финансовое положение не позволяет мне приобрести опубликованный им в 2017 году труд о голландских книготорговцах, ибо стоит он 117 фунтов, однако в 2007 году вышла его статья, посвященная именно этой теме, и в ней голландские книгоноши предстают настоящими духовными собратьями британских торговцев чапбуками.

Профессор Салман развенчивает миф о том, что Голландия якобы была столь продвинута в вопросах грамотности и насчитывала столько книжных магазинов, что нужда в бродячих книготорговцах попросту отпала. Черпая доказательства в налоговых ведомостях, уголовных делах и наполеоновских отчетах об оккупации завоеванных земель, Салман приходит к выводу о том, что «странствующие книготорговцы… даже во времена Республики Соединенных провинций… играли ключевую роль в распространении печатной продукции». В 1765 году члены гильдии книготорговцев Амстердама жаловались: «В наши дни число рыночных прилавков легко может потягаться с количеством книжных магазинов», а Салман также ссылается на источники, в которых описывается схожая ситуация в Лейдене и Утрехте.

В Амстердаме существовало издательство, специализировавшееся на продаже бульварной литературы, а также агитационных сочинений: в 1715 году контора Ван Эгмонта опубликовала «Поступки графа Ормонда, католика-бунтовщика» (The Behaviour of the Duke of Ormond (A Catholic Rebel)) на голландском. Несколько коробейников, подвергшихся преследованию за подпольную продажу этого труда, утверждали, что Ван Эгмонт регулярно поставлял запрещенную литературу странствующим торговцам. По мнению Салмана, понимание того, что на самом деле в те времена представляла собой книготорговля, коренным образом изменит наш взгляд на происходившие в Европе культурные трансформации.

Вслед за Салманом историк Диармайд Маккалох в своем труде «Реформация: расколотая Европа, 1490–1700» (Reformation: Europe Divided, 1490–1700), опубликованном в 2003 году и насчитывающем около восьмисот страниц, ссылается на неофициальные литературные источники в качестве одного из возможных объяснений эффекта разорвавшейся бомбы, который произвели как в городской, так и в деревенской среде тезисы Мартина Лютера. В Германии пылкое сочинение немецкого богослова за один лишь 1523 год разошлось в 390 различных форматах, а к 1525 году по всей стране насчитывалось порядка трех миллионов листовок (нем. Flugschriften). Это были дешевые памфлеты, часто дополнявшиеся весьма натуралистичными изображениями: на брошюре «О происхождении монахов» был изображен дьявол, испражняющийся священнослужителями. Как описать этот расцвет печатной продукции, посвященной бунту против папства в среде простого люда? Лейпцигский историк Франц Лау предложил весьма емкий термин, назвав это явление одним словом – Wildwuchs, что в переводе с немецкого означает «буйная растительность, быстрое разрастание»: с такой же быстротой дикая поросль охватывает джунгли или заброшенный сад. Не менее образно об этом явлении высказался в 2016 году Карлос Эйре из Йельского университета, который сравнил распространение неофициальной антипапской литературы с «ковровой бомбардировкой». Дать ей отпор у папы Сикста V, который весьма поспешно, но все же слишком поздно основал в Ватикане типографию, не было ни малейшего шанса.

Бродячие книготорговцы по всей Испании и Португалии также носили в своих заплечных мешках литературу религиозного и революционного толка вперемешку с народными сказками и продавали книги на самых распространенных языках полуострова – каталанском, кастильском и галисийском, – что стало значительным шагом вперед. Клайв Гриффин, ученый-испанист в Тринити-колледже Оксфордского университета, стал первопроходцем в области изучения бульварной литературы Пиренейского полуострова. Гриффин отыскал затерявшиеся следы бродячих книготорговцев Испании, воспользовавшись документами испанской инквизиции, на кострах которой нередко горели коробейники, а иногда – их плетеные чучела. Уличные торговцы толпами стекались в такие густонаселенные центры науки, как Саламанка и Севилья, а также на крупные ярмарки, проводившиеся в некогда финансовом центре Испании, а ныне – небольшом сонном городке Медина-дель-Кампо. Один странствующий торговец по имени Борсельер говорил на нескольких языках и, вероятно, был родом из Лиона. На протяжении всей жизни он скитался по Германии, Франции и Иберии и за распространение литературы, пропагандировавшей идеи Реформации, привлек внимание инквизиции. Еще один уроженец Лиона Пьер д’Альтабель навлек на себя неприятности, продавая в Португалии перевод запрещенной папой римским Псалтири. Как только его уличили в торговле недозволенными книгами, он принялся промышлять продажей другой книги религиозного содержания – часослова – в португальских деревнях. Дело это было весьма прибыльное, ведь считалось, что такие книги наделены особой силой и могут служить оберегом, если носить их с собой. Стараясь избежать неприятностей, книгоноши часто представлялись чужими именами. Один бельгийский книготорговец не слишком изобретательно назвался Педро Фламенко. Упоминание о его появлении в деревне неподалеку от Толедо мелькает в хрониках 1570 года: собрат по ремеслу заподозрил, что он завязал интрижку с его женой, и устроил с соперником драку в трактире. Как это ни трагично, но позднее обоих сожгли на костре за продажу крамольной литературы.

Другие подробности жизни испанских книготорговцев можно почерпнуть из товарных описей анонимного книгоноши, скончавшегося неподалеку от города Вальядолид. Помимо осла, он оставил после себя несколько экземпляров «Прекрасной Магелоны» – провансальского любовного романа, который в дальнейшем вдохновил Брамса на сочинение вокального цикла и послужил основой для нескольких житий святых, сборников баллад, а также пьесы об Агамемноне. Сэмюэл Пипс обнаружил в Испании богатейший источник для пополнения своей коллекции чапбуков: в Кадисе и Севилье он раздобыл семьдесят пять народных сборников традиционной испанской поэзии и песен на разных наречиях. Иберийские торговцы часто исполняли свои баллады под музыку, чтобы те лучше продавались.

Из Испании бульварная литература и традиционные сборники баллад попали в южноамериканские колонии, благодаря чему австралийский путешественник Питер Робб испытал фантасмагорический скачок во времени, о котором рассказывается в его книге «Смерть в Бразилии» (A Death in Brazil), вышедшей в свет в 2004 году. Однажды в старом колониальном городе Ресифи в Бразилии он увидел, как какой-то мужчина исполнял балладу под аккомпанемент гитары, подсоединенной проводом к автомобильному аккумулятору. Вокруг него на продажу были разложены различные сборники рассказов и баллад. Робб купил историю о девушке, превратившейся в змею. Поразительно, но некий бразильский печатник продолжал издавать эту сказку о водяной нимфе Мелюзине – сказку, которую европейские печатные станки штамповали еще с XV века и которая уходит корнями глубоко в универсальные основы мифа. Сэр Вальтер Скотт слышал, как ее исполняли под музыку шотландские книгоноши, затем ей было суждено найти новую жизнь в произведении Гёте, Мендельсон положил ее на музыку, а теперь отсылки к ней проскальзывают даже в видеоиграх.

Хотя странствующие книготорговцы, похоже, ушли в прошлое, их двоюродные братья – владельцы рыночных прилавков – живут и процветают по всему миру. Широкий тротуар рядом с фонтаном Флора в индийском городе Мумбаи служит великолепным пристанищем для самого оживленного книжного развала, который когда-либо существовал на свете. Неподалеку от шумной транспортной развязки выстроились в ряд шаткие стопки книг, похожие на небоскребы Манхэттена: офисные сотрудники покупают «Фрикономику»[102]102
  «Фрикономика» – бестселлер экономиста Стивена Д. Левитта, написанный в 2005 г. в соавторстве с журналистом и писателем Стивеном Дж. Дабнером, на тему законов экономики и жизни современного общества.


[Закрыть], студенты – Достоевского, а туристы с рюкзаками за спиной обменивают уже прочитанные книги на новые. Местный репортер поражался умению покупателей «погружаться в мир чернил и бумаги, позабыв обо всем, и создавать собственную библиотеку, где царит тишина» – прямо как мистер Бранлоу из «Приключений Оливера Твиста», только сто пятьдесят лет спустя и на другой стороне земного шара.

В 1981 году, изучая историю штата Пенджаб на северо-западе Индии, я познакомился с сикхом, возродившим книжный базар в Дарьягандже в Дели, – ныне покойным Хушвантом Сингхом[103]103
  Сингх Хушвант (1915–2014) – сикхский писатель, историк, литературный редактор.


[Закрыть]. Он пережил эпоху раздела[104]104
  Раздел Британской Индии – начавшееся в 1947 г. разделение бывшей британской колонии на два доминиона, входившие в Британское Содружество наций, – Пакистан и Индийский Союз, – которое привело к ожесточенным столкновениям между мусульманами и индусами и массовой миграции.


[Закрыть] и написал о том ужасном времени роман «Поезд в Пакистан» (Train to Pakistan). Будучи преданным завсегдатаем книжного базара, существовавшего вот уже пятьдесят лет, он сыграл ключевую роль в успешной кампании, целью которой было не позволить администрации города закрыть рынок. Участники этой кампании обращались во всевозможные инстанции, включая Верховный суд. Сегодня рынок в Дарьягандже насчитывает 250 прилавков. Во всех индийских городах есть книжные лавки, но больше всего их на улице Колледж-стрит в городе книголюбов Калькутте.

Книжный рынок на улице Тьенбу в городе Янгон в Мьянме и сейчас насчитывает 70 прилавков – когда-то там бродили Оруэлл и Неруда. В XIX веке книготорговцы Каира нашли подходящее место у стен садов Эзбекея – расположившийся там книжный базар до сих пор процветает и насчитывает до 130 деревянных прилавков. Этот рынок вызывает неодобрение властей, ведь там процветает пиратство. Например, там без труда можно приобрести нашумевшие мемуары американского журналиста Майкла Волфа «Огонь и ярость» (Fire and Fury: Inside the Trump White House), проникнутые антитрамповской риторикой. Жаль, что я не поспешил вовремя запастись экземплярами этого издания, ведь книги, поступившие в продажу в магазины сети Waterstones в Кентербери, разлетелись вскоре после публикации, и мне пришлось огорчить отказом немалое количество интересовавшихся ею покупателей. История стамбульского рынка под открытым небом, расположенного в радующем глаз месте – у стен мечети Баязида[105]105
  Мечеть Баязида – одна из крупнейших мечетей Стамбула начала XVI в., построенная в классическом османском стиле.


[Закрыть], – восходит к византийским временам. На старинном пятничном рынке в Багдаде, на улице Мутанабби, не так давно запретили движение автотранспорта, после того как в 2007 году взрыв начиненного взрывчаткой автомобиля унес жизни двадцати семи человек.

Уличные книготорговцы повидали и дождь, и град, и ветер. Власти пытались регулировать их деятельность, обязывали обзаводиться лицензиями, арестовывали их и даже сжигали. Но вот уже пять столетий они продолжают распространять книги, продавая их городским прохожим и жителям провинций. Хоть об этом нигде и не написано, они сыграли свою роль в Реформации, Просвещении и целом ряде революций. Однако, возможно, важнее всего то, что благодаря им у людей были книги, дарившие душевное успокоение в этом беспокойном мире. Чтобы продать товар, они использовали всю палитру театральных навыков: костюмы и юмор, ораторское искусство и музыку. Их ремесло беспечно и незамысловато: как сказал герой пьесы Шекспира Автолик, «я понял все», всего-то и надо – «острый слух, зоркий глаз и проворные руки»[106]106
  Перевод В. Левика.


[Закрыть].

5
Библиотечные сны

В годы учебы в Школе восточных и африканских исследований Лондонского университета я как-то раз уснул за столом в библиотеке. Предыдущим вечером я засиделся допоздна, работая над эссе, а Судан начала XIX века действует как превосходное снотворное. Я спал, упершись лбом в стол, – как сейчас помню мягкую дерматиновую обивку. Пробуждение стало одним из самых прекрасных моментов, которые мне когда-либо доводилось пережить в библиотеке: очнувшись от глубокого сна, я оказался в межгалактической гипнагогической реальности. Это ускользающее состояние – не то сон, не то явь – любопытным образом связано с мировой душой, что доказывает внешний вид обитающих там мифических существ – инкубов, суккубов, а также более благожелательных созданий. Самые разные мыслители, от Ньютона до Бетховена, черпали идеи из гипнагогических видений.

Уже проснувшись, но все еще в полудреме, я сидел в библиотеке Школы восточных и африканских исследований, испытывая такое чувство, будто оказался в самой настоящей Александрийской библиотеке, ощущение растерянности и пребывания в бесконечности. Карл Юнг отчетливо уловил связь с библиотечным подсознательным, увидев сон о недавно почившем друге: тот подвел его к стеллажу, где на самой верхней полке лежала книга в красном переплете – названия было не разобрать. Утром, вспомнив сон, Юнг навестил вдову своего друга и впервые вошел в его библиотеку. Там, на верхней полке, он нашел книгу в красном переплете под названием «Наследие умерших» (The Legacy of the Dead). Юнг ощутил успокоение, сочтя это явным знаком того, что труд его друга, так или иначе, его переживет.

Куда мы отправляемся во снах, если не во вселенскую библиотеку? Это бесконечно огромное хранилище, должно быть, похоже на мозг – своего рода лабиринт со множеством коридоров, где слышится потрескивание передающих электрические сигналы синапсов, появляются и исчезают мифические создания, где все безгранично и в то же время неведомым образом взаимосвязано – нечто среднее между «Лабиринтом фавна»[107]107
  «Лабиринт фавна» – фильм мексиканского режиссера Гильермо дель Торо по мотивам произведений валлийского писателя Артура Мэкена.


[Закрыть] и «Мастером и Маргаритой». Интересно, что два автора, писавшие о лабиринтах, – Хорхе Луис Борхес и Винфрид Георг Зебальд – не только являлись воплощением интернационализма и символом свободы от предрассудков (ослепший полиглот и ссыльный немец), но также оба обожали «осиротевшие факты» и оба писали истории о библиотеках, влияние которых имело вселенский масштаб. «Вавилонская библиотека» Борхеса – сама по себе настоящая вселенная, а Национальная библиотека в Париже, описанная Зебальдом в «Аустерлице», стояла на том месте, где гибли жертвы холокоста. Однажды я видел, как ощущение вечности захлестнуло другого человека: в 1996 году заслуженный сибирский ученый Ольга Харитиди[108]108
  Харитиди Ольга (р. 1960) – врач-психиатр родом из Новосибирска, специализируется на лечении психологических травм, автор книг «Вступая в круг» (Entering the Circle), «Мастер осознанных снов» (Master of Lucid Dreams), является практикующим психиатром в США.


[Закрыть] должна была выступать в моем четырехэтажном книжном магазине, но едва мы поднялись наверх, туда, где должна была происходить встреча с читателями, как по ее лицу ручьями полились слезы. С некоторым трудом она отозвалась на мои настойчивые попытки выяснить, что стряслось: «Это все книги… Их тут так много, и кто угодно… может просто взять и… прочесть их». Полагаю, говоря «кто угодно», она имела в виду и писателей, и читателей, и сами книги, и вселенную. Это глубокое ощущение единства с другими носит мистический характер, его не описать словами, но можно постичь в окружении слов. Сделать выдох в библиотеке – это одно, сделать вдох – другое, а новый выдох вновь будет не похож на предыдущий.

Это ощущение бесконечности было бы невыносимо, если бы не наша подспудная способность действовать по наитию. Она дарит нам плавники, благодаря которым мы пересекаем бесконечные воды библиотек, выбирая замысловатые пути и не имея ориентиров. Интуитивные решения, принимаемые в библиотеке или в книжном магазине, кажутся беспорядочными и хаотичными, но посетители магазина часто воспринимают их как естественный способ выбрать книгу. Почему? Недавно в журнале по психоаналитике я прочитал статью, где отмечалось, что наше подсознание «изменчиво и неразборчиво» – эпитеты, которые нам вряд ли хотелось бы услышать в свой адрес, однако они вполне применимы к нашим читательским «я». Похоже, пускаясь в поиски книги бездумно, мы удивительным образом проявляем благоразумие. Оказавшись в заваленном информацией книгохранилище, вполне естественно отключить расчетливое, переполненное информацией сознание и дать волю подсознанию, с его стеллажами и верхними этажами, чердаками, домиками на деревьях и редко навещаемыми хижинами. Книжные стеллажи – отражение нашего неизведанного «я».

Искать книгу наугад все равно что заниматься дайвингом без акваланга или скалолазанием без специального снаряжения: эти занятия не предусматривают никакого вмешательства извне. Интерес к подобным увлечениям представляет собой реакцию на жизнь в мире, подчиненном тотальному контролю и коммерческой выгоде. Между поиском книги в библиотеке и алгоритмизированным поиском в сети разница та же, что между скалолазанием без страховки и автобусной экскурсией.

В мемуарах Лесли Джеймисон «Восстановление: интоксикация и ее последствия» (The Recovering: Intoxication and Its Aftermath) есть эпизод, где охранник одного консервативного наркологического «учреждения» в Кентукки рассказывает о некоем пациенте, содержащемся под усиленной охраной: «Может, у него на счету несколько административных взысканий, может, он пару раз сделал неправильный выбор, но мы все еще верим, что он поддается программированию». «Программирование» – именно это пытается с нами сделать общество, превратить нас в жертву социальной тенденции к конформизму с помощью убивающих всякую индивидуальность бюрократических и социальных институтов, которую новозеландцы называют «машиной для битья» (clobbering machine). В библиотеке можно от нее сбежать, спрятавшись в лабиринте стеллажей, и на какое-то время вывести из строя программу, отключить систему слежения и исследовать другие способы бытия. Выйдя оттуда, вы, возможно, даже решите остаться именно таким, каким общество и хотело бы вас видеть, но благодаря книгам вы придете к этому самостоятельно. Мысль о том, что в библиотеке можно вскрыть секретные механизмы общественного контроля, всплывает в таких научно-фантастических фильмах, как «Зардоз», «Зеленый сойлент» и «Бегство Логана».

Непрограммируемые библиотечные эксцентрики подобны многочисленным причудливым обитателям рифа – некоторых совсем не ожидаешь там увидеть. В 1970-х я работал в небольшой библиотеке на Голборн-роуд в лондонском районе Ноттинг-Хилл, которая представляла собой настоящую безопасную гавань на первом этаже многоквартирной высотки Треллик-тауэр, где тогда еще процветала нищета и преступность. На всех окнах стояли тяжелые решетки, а иногда бывали дни, когда мне казалось, будто я стал героем боевика «Нападение на 13-й участок»: в дверь вваливались люди, спасающиеся от вооруженных грабителей, а однажды даже прибежал человек с ножевым ранением. Это место было пристанищем для бродяг и неординарных личностей.

Биограф Томаса Де Квинси, Фрэнсис Пол Вилсон, писатель, работающий при Нью-Йоркской публичной библиотеке, с восторгом описывает это явление в статье, опубликованной в журнале Literary Review в 2018 году, отмечая, что, кто бы ни вошел в Нью-Йоркскую библиотеку и чем бы он ни занимался, «книги на любого оказывают освящающее воздействие»:

Одна женщина приходит каждый день и, положив пакеты с покупками на стол в зале с картотекой, достает вязанье. Еще одна посетительница просит принести ей полное собрание сочинений Фрейда из двадцати четырех томов, а потом шесть часов подряд играет в игры на телефоне. Покрывшийся испариной мужчина в мягкой фетровой шляпе разыгрывает шахматные комбинации. Однажды утром, проходя мимо уборной, я случайно увидел обнаженного мужчину – блестящий, как дельфин, он плескался у раковины. В нашей встрече не было ни капли неловкости. Будто он был Адамом, библиотека – Эдемским садом, а стеснение еще предстояло изобрести.

В следующем выпуске Literary Review власть социума вновь заявила о себе в лице обратившегося в издательство чопорного университетского профессора, пожелавшего выразить свое отчаяние по поводу дамочек, которые оскверняют храм знаний, играя в игры на телефоне.

И все же верх одержит именно Уилсон, а не университетский профессор: из всех библиотек мира Нью-Йоркская публичная библиотека, вероятно, может похвастаться наибольшим разнообразием посетителей. В ближайшее время вряд ли что-то изменится – отчасти потому, что находится она в Нью-Йорке, отчасти благодаря непрекращающейся череде фильмов, книг и видеоигр, сюжет которых разворачивается в библиотечных стенах. Теперь читальные залы так часто используют в качестве места действия, что одна киностудия даже обзавелась постоянным павильоном с декорациями Нью-Йоркской публичной библиотеки.

Существующая с 1932 года библиотека Лондонского университета в Сенат-Хаусе с ее сталинской монументальностью появлялась в таких фильмах, как вышедший в 1984 году «1984», а также в киноленте о вампирах «Голод» с Дэвидом Боуи в главной роли. В 1970-х годах, будучи одиноким студентом, я допоздна засиживался за учебой на верхних этажах этой внушительной высотки, из небольших, квадратных, глубоко вдающихся в стену окон которой открывался вид на многолюдный Лондон, с такой высоты казавшийся тихим. Здесь было слышно лишь ветер, с воем проносившийся прямиком из графства Беркшир и мчавшийся через улицу Гауэр-стрит. Заунывно стеная, он словно беседовал с особым боковым помещением, где хранилась коллекция книг, некогда принадлежавших Гарри Прайсу[109]109
  Прайс Гарри (1881–1948) – английский писатель, изучавший паранормальные явления.


[Закрыть] – охотнику за привидениями и пустозвону (подозреваю, что руководство университета вообще не хотело брать его книги).

Боже, этот ветер! Из-за него казалось, будто библиотека превратилась в корабль в открытом море, – пожалуй, не найдется метафоры, которая позволила бы лучше передать, что может представлять собой библиотека. Это легко почувствовать, взглянув на огромную махину новой Британской библиотеки и ряды письменных столов, за которыми, словно в тепле нижней палубы, дни напролет работают многочисленные посетители. О море напоминают и звуки, раздающиеся в чистых просторных уборных с тяжелыми дверьми и латунными ручками. Рев сушилок для рук напоминает неутихающий вой штормового ветра, а читатели, громко хлопающие дверьми, и обрывки их многоязычных разговоров вызывают в сознании образ экипажа – столь же разномастного, что и на борту «Пекода»[110]110
  «Пекод» – китобойное судно из романа Г. Мелвилла «Моби Дик».


[Закрыть], – каждый из членов которого отправлялся в путешествие, не зная наверняка, чем оно закончится.

Чем бы ни была для нас библиотека, в своем воображении мы жаждем там оказаться. Каждый из нас понимает, что является чем-то большим, чем просто человеком, живущим здесь и сейчас, носящим данное ему имя. Мы – продукт странствий и великих переселений, мы говорим на многоязычном наречии оккупантов. Неудивительно, что нас мучает невыносимая жажда историй и что периодически нам хочется пуститься в скитания подобно австралийским аборигенам, которые отправляются в ритуальное бродяжничество[111]111
  Ритуальное бродяжничество аборигенов – один из этапов процесса инициации австралийских аборигенов, которые отправляются в пустынные районы континента, где проводят до полугода, учатся выживать, формируют мужество и стойкость.


[Закрыть] (walkabout). Мы знаем, что деревья связаны между собой и поддерживают друг друга посредством подземных мицелиальных нитей, а каждый новый прорыв в нейробиологии или в изучении экосистем раз за разом демонстрирует нам, насколько все взаимосвязано.

Мы непроизвольно тянемся друг к другу в своем воображении, пересекая океаны и столетия. В библиотеке мы чувствуем себя более цельными, потому что каждый из нас внутренне питает веру в то, что «один в поле не воин». Библиотека – это сон о взаимосвязи всего сущего. Идеи, разом привидевшиеся множеству людей, воплощаются в жизнь. Пол Фасселл[112]112
  Фасселл Пол (1924–2012) – американский историк, культуролог, писатель, автор книг «Великая война и современная память», «Класс: путеводитель по статусной системе Америки».


[Закрыть] в своем эпохальном труде «Великая война и современная память» продемонстрировал, как некогда мы сами навлекли на себя зловещий пожар войны, предсказав его в романах и эссе. Пол Дэвис[113]113
  Дэвис Пол Чарльз Уильям (р. 1946) – британский физик, астробиолог, популяризатор науки и писатель, профессор университета Аризоны, написал более 20 книг, в том числе «Другие миры», «На краю бесконечности», «Бог и новая физика», «Суперсила», «Случайная Вселенная», «Пространство и время в современной картине Вселенной», «Проект Вселенной: новые открытия творческой способности природы к самоорганизации».


[Закрыть] объясняет то же самое на языке квантовой физики: поскольку число параллельных вселенных бесконечно, все, что можно вообразить, способно произойти, а идеи, которые часто рождаются в воображении, с точки зрения математики с большой долей вероятности воплощаются в жизнь. Итак, мы на протяжении тысяч лет представляли себе вселенскую библиотеку и наконец-таки произвели на свет интернет – Александрийскую библиотеку, существующую в эфире.

Древние библиотеки

На протяжении большей части истории человечества (в первую очередь в западной цивилизации) Александрийская библиотека представляла собой первичный библиотечный миф – многочисленные библиотечные легенды связаны именно с ее историей. Всеобъемлющая, исчерпывающая и трагически сожженная то ли римлянами, то ли арабами, то ли евреями (в зависимости от того, какие настроения царят на западе). Вышедший на экраны в 2019 году фильм «Агора» с Рэйчел Вайс в главной роли открыл новую главу в долгой истории нашего траура по этой библиотеке и восхищения ею. Рассказ о том, что Гомер явился Александру Македонскому во сне и подсказал место, где надлежало возвести город Александрию, делает эту легенду еще более пленительной. Она воплощает в себе представление о хранилище древней мудрости. Это образ первой настоящей библиотеки.

Как это ни парадоксально, но Александрийская библиотека могла и не существовать в том виде, в каком мы ее себе представляем, и нет никаких доказательств того, что она сгорела. Настоящая библиотека, находившаяся в древнем шумерском городе Ур (в ходе раскопок там были обнаружены тысячи глиняных табличек), имеет больше оснований претендовать на звание протобиблиотеки, чем Александрийская. Можно даже сказать, что библиотека в городе Ур – это и есть подлинная протобиблиотека. Безусловно, Александрия отличалась выдающейся академической школой и всегда была многонациональным городом, «плавильным котлом» культур, где смешивались египетский и классический средиземноморский подход к познанию, однако ее библиотечный миф куда значительнее, чем ее история.

Вся эта неопределенность вокруг легенды об Александрийской библиотеке лишь добавляет ей значимости. Как писала в 2015 году классицист Эдит Холл, «миф порой оказывается более плодовитым, нежели реальность».

Александрия – это глоток свежего воздуха, дарящий вдохновение. Представление о бескрайнем хранилище знаний – это полная противоположность библиотеки старого скучного педанта, преподобного Эдварда Кейсобона из романа «Мидлмарч», посвятившего себя патриархальной цели создать синкретичную христианскую теорию, объединяющую все мифологии. Книжная коллекция Александрии – это до сих пор некий идеал, дарящий свободу, глобальный, разнообразный и целостный. Будь у нас больше информации о ней, этот идеал стал бы узок и его стало бы слишком просто использовать в своих целях. Возможно, широкая публика о нем и вовсе не знала бы, как не знает о потрясающей библиотеке в средневековом испанском городе Кордова, находившемся под властью арабов, где хранилось около 400 000 томов, или о самой древней действующей библиотеке в мире, которая была основана в 859 году женщиной по имени Фатима аль-Фихри в городе Фес на территории современного Марокко.

Любой из нас внутренне нуждается во всеобъемлющей библиотеке, хранящей все многообразие знаний. В исламском мире эту роль исполняет Дом мудрости, или прославленная библиотека Байт аль-хикма в Багдаде, основанная халифом Харуном ар-Рашидом, образ которого фигурирует в «Тысяче и одной ночи». Что может быть более захватывающим, чем библиотека, которую основал книжный персонаж – тот самый, историями о котором зачитывались самые разные западные писатели и поэты от Теннисона до Йейтса? Эта библиотека и впрямь существовала в эпоху Харуна, в золотой век ислама, когда Багдад, подобно Александрии, был выдающимся, передовым международным центром познания. Одна замечательная арабская присказка гласит: «Что пишут в Каире, то публикуют в Бейруте, а читают в Багдаде».

Вопрос о том, действительно ли Харун самолично основал Дом мудрости, с культурной точки зрения не так важен, как тот факт, что это было ему под силу. В этом же ключе можно взглянуть и на следующую ситуацию: однажды я услышал спор двух историков о том, правда ли, что Черчилль приказал британским войскам открыть огонь по бастующим уэльским шахтерам в Тонипанди, и тот, что был настроен против премьер-министра, положил конец дискуссии следующими словами: «Послушайте, мне все равно, сделал он это или нет… но он из тех, кто мог бы так поступить». Аналогичным образом, когда востоковед эпохи регентства Джон Малькольм[114]114
  Малькольм Джон (1769–1833) – британский государственный деятель, историк, дипломат, автор трудов об Индии и Иране, самый известный из которых «История Персии».


[Закрыть] путешествовал по Персии, собирая материал для своего труда по истории, он спустя какое-то время осознал, что местные сообщали ему смесь фактов и выдумки. Более того, он понял, что разница между этими вещами ровным счетом ничего для них не значила. В древнем Иране первостепенное значение имела ценность истории для одухотворяющего коллективного сознания. Эту странную идею об историчности мифов отстаивал Гилберт Кит Честертон: «В преданиях больше историчности, чем в фактах, ведь они заключают в себе историю тысяч людей, а не одного». Так что долой халифа аль-Мамуна, который, скорее всего, был истинным основателем Дома мудрости, и забудем о тридцати шести других крупнейших библиотеках средневекового Багдада. Вместо этого давайте полной грудью, словно аромат благовоний, вдохнем дух мифа.