Текст книги "Ануш. Обрученные судьбой"

Ануш

Вдоль северного мыса реки, впадающей в море, растут деревья. Они редеют в том месте, где поток воды изгибается, замедляется и образует небольшой водоем. Берег кажется изломанным, в воде будто лежат купающиеся гиганты.

Деревенские женщины ходят сюда стирать.

Ануш с матерью молча шли к реке и обе несли по корзине. Когда они подошли к излучине реки, до них донеслись голоса и звуки шлепков мокрой тканью по камням.

– Барев, Ануш! Барев, госпожа Шаркодян!

Парзик Шатиян, стоявшая на отмели возле Саси, приветственно помахала рукой, увидев Ануш и ее мать.

Рядом на камне сидела Хават, болтая ногами в воде. Обе девочки подоткнули подолы юбок за пояса, под ногами в воде лежала одежда для стирки.

Мать Ануш, едва поприветствовав их, вытрясла из корзины вещи на берег, затем сняла ботинки, чулки, подоткнула юбку и пошла к реке.

– Чего ты таращишься на них? – одернула она дочь. – Ты что, думаешь, белье выстирается само?

Ануш вывалила содержимое корзины и села рядом, чтобы снять обувь и носки. Одежда принадлежала их домовладельцу Казбеку Ташияну и его сыну Хусику.

Вещи были грязными и пахли тем, о чем Ануш не нравилось думать.

Ануш взяла кусок мыла и рубашку, опустила и то и другое в воду, намылила, потерла, прополоскала, потом разложила для просушки на камнях.

Мать и дочь молча работали бок о бок. Ануш пыталась повторять движения матери. Хандут Шаркодян была гибкой и крепкой. Из-за небольшого роста ее сила была незаметна.

Когда умер ее муж, именно она все чинила, пилила доски и забиралась на крышу, чтобы поправить деревянную черепицу. Она гордилась своим умением рыть траншеи, навешивать на петли ворота и вообще выполнять любую работу.

Гохар, бабушка Ануш, присматривала за небольшим огородом, а Ануш бралась за любую подработку, которая приносила деньги, хотя большинство из них не давало ничего.

Мать никогда не бывала довольна ее заработками и любила напоминать семье, что, если бы не она, Хандут Шаркодян, они все уже давно пошли бы по миру, так что им очень повезло, что есть она!

Ануш не была уверена, что им так уж повезло с матерью. Ничто не удовлетворяло эту женщину и не приносило ей радости. Ее раздражала жизнь в целом и дочь в частности.

– Псс… – подозвала подругу Парзик.

Ануш кивнула и оглянулась на мать, которая тщательно выполаскивала брюки.

– Пойду пожелаю Парзик удачи, – сказала Ануш. – Ее мать начала шить ей подвенечное платье.

– Только быстро! – отозвалась Хандут, даже не взглянув на нее.

Парзик стояла в воде, уперев руки в бедра, похожая на полузатонувшего колосса. Для девочки она была очень высокой. Ее рост еще больше подчеркивался худобой и необыкновенно длинной шеей. Густые темные волосы были заплетены в косы и лежали кольцом вокруг головы. А из-за носа, похожего на клюв, она заслужила прозвище Птичка. Она была не так красива, как Ануш или Саси, но у нее были полные груди, широкие бедра, и все это как по волшебству появилось пару лет назад.

Парзик единственная из всех подруг Ануш была обручена. Вардан Акинян, местный штукатур и ее троюродный брат, стал ее женихом. Благодаря работе, выполняемой в казармах, его освободили от воинской повинности, и он был одним из немногих молодых людей, оставшихся в деревне.

– Я слышала, что случилось, – сказала Парзик.

– Тихо! Моя мать не знает! Как Кеворк? – спросила Ануш, поворачиваясь к Саси.

– Нормально.

– А Хават?

Все три девочки посмотрели на сестру Саси, уставившуюся на свое отражение в воде.

– Она много плачет. Я пока не говорила ей, что Кево уехал.

– Уехал? Куда?

– Моя мать повезла его к дяде в Орду. Они выехали в Трапезунд сегодня утром.

Ануш посмотрела на реку – та упорно прокладывала путь к морю.

– Что ты будешь делать? – спросила Саси.

– Я?

– Тот солдат тебя запомнил, так что тебе угрожает опасность.

– Кажется, их капитан человек справедливый, – заметила Парзик. – Кеворку повезло, что тот подоспел вовремя.

– Он турок! Они все одинаковые! – заявила Ануш.

– Я только говорю, что, пока он здесь, не стоит волноваться.

– Моего брата практически повесили, – воскликнула Саси, – а ты говоришь не волноваться?

– Я не совсем это имела в виду. Ладно, я думаю, с Ануш все будет в порядке, а я выйду замуж. Нужно это хоть как-то отпраздновать! – Она ухмыльнулась и добавила: – Я – госпожа Вардан Акинян!

– Если Вардан все-таки возьмет тебя в жены! – заметила Саси.

– Ему повезет, если я ему достанусь! Курица-несушка – не чета мелким цыплятам!

Саси плеснула водой на Парзик и засмеялась. Это застало подругу врасплох. Холодная вода попала на грудь девушки и намочила ее блузку. Быстро придя в себя, она зачерпнула пригоршней воды и в отместку обрызгала Саси и Ануш. Девочки смеялись, а Хават встала с камня, чтобы присоединиться к ним.

Они плескались, и, заигравшись, Ануш забыла про мать. А Хандут уже вся промокла, с рукавов ее платья лилась вода. Из-за шума и смеха прошло некоторое время, прежде чем Ануш осознала, что ее кто-то зовет. Она повернулась и увидела, что мать машет ей мокрой рубашкой, а потом и вовсе бросила ее в дочь. Но в этот момент Парзик стала перед Ануш, и рубашка змеей обвилась вокруг ее длинной шеи. Она попыталась ослабить захват, поскользнулась и, беспомощно взмахнув руками, упала в воду. Жадно хватая ртом воздух, Парзик с трудом поднялась, мокрая с головы до ног.

– Свинья! – крикнула она Хандут.

Женщина повернулась к ним спиной.

– Ты просто сумасшедшая!

– Парзик…

– Отстань от меня, – отмахнулась та, отталкивая Ануш.

Поддерживаемая с одной стороны Хават, с другой Саси, Парзик прошествовала на берег, вытирая воду с лица. Три девушки собрали свои вещи и ушли.

Ануш от стыда хотелось зарыдать. Ее мать таки была сумасшедшей! Жестокой, испорченной, злой!

Ануш проклинала несговорчивую судьбу, которая выбрала именно эту женщину ей в матери и отняла у нее отца, которого она любила.

Оставив на камнях стирку, Ануш выбежала на берег.

Держа путь к небольшому заливу, девушка прошла через пляж по направлению к утесу. Ветер бил в лицо, пока она шлепала по отмели, подол платья был мокрым. Рядом, угрюмое, серое и беспросветное, билось о скалы море. Через некоторое время внутреннее напряжение ослабло, а дыхание стало успокаиваться.

Ветер свистел в ушах, волны бились о песок, заглушая въедливый голос матери.

Ануш хотелось так идти и идти вдоль берега, пока будет куда. Главное – уйти как можно дальше, например, в Константинополь, так далеко, чтобы больше никогда не видеть мать.

Она не замечала его, пока они практически не поравнялись. Увидев солдата в форме турецкой армии, она хотела было развернуться и убежать, но уловила в его облике что-то знакомое. Походка мужчины, наклон головы… Ануш поняла, что он наблюдает за ней, и сердце забилось быстрее.

Когда они поравнялись, к ее удивлению, капитан поприветствовал ее на армянском и пошел дальше.

Теперь они отдалялись друг от друга. Ануш вскоре достигла подножья утеса, дальше было некуда идти. Она развернулась, рядом не было никого, только неустанное море и пустынный пляж. Гладь песка нарушали лишь ее и его следы.

Джахан

Его поразило это противоречие. Девушка с фермы казалась юной и взрослой одновременно.

Эта детская коса и демонстративная непокорность смущали его, и мужчина не мог составить мнение о ней.

События на ферме обеспокоили его. Капитан очень хорошо понимал, во что все это могло вылиться, не поспей он вовремя.

Временами, командуя своими новыми подчиненными, он чувствовал себя беспомощным, чего не случалось с предыдущей командой.

После выхода декрета[4]4
  Советский декрет о независимости Армении – декрет о «Турецкой Армении» от 29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г. по новому стилю).


[Закрыть] все армяне, служившие в войсках Османской империи, были демобилизованы и определены в безоружные трудовые батальоны. Вследствие этого команда капитана потеряла треть своих бойцов, тех, кого он хорошо знал и уважал, в отличие от их преемников.

У большинства новичков была минимальная военная подготовка, а были и те, и среди них капрал Ханим, кого только что выпустили из тюрьмы.

Кроме лейтенанта, в его подчинении было лишь несколько солдат, которым капитан мог доверять.

Они, не испытывая жалости, рассуждали о судьбе армянских солдат. Поговаривали, что те были расстреляны из-за их преданности русским или использовались в качестве целей во время учебной стрельбы.

Какой бы ни была правда, с тех пор Джахан ничего не знал о своих армянских солдатах. Каждая газетная статья, каждая прокламация, выпущенная правительством, изобиловали антиармянской пропагандой.

По вечерам капитан прогуливался по длинному пляжу, омываемому водами Черного моря, и именно здесь он вновь повстречал ту девушку.

Она шла прямо на него, ее юбка громко хлопала, а волосы развевались на ветру.

Несмотря на уродливую косынку и ветхое платье, мужчина заметил, что девушка очень привлекательна, даже, пожалуй, красива.

Его восхитило то, что она гуляет здесь одна, особенно после того, что случилось.

В деревне, расспрашивая о юном мальчике-фермере, капитан навел о ней справки и выяснил, что она работает на местного врача, американского миссионера по фамилии Стюарт, и помогает в школе, которой управляет его жена.

Это было необычно, поскольку турчанки выходят замуж очень юными и им не дозволено работать за пределами дома. Он начал высматривать ее на улицах и обнаружил, что девушке чужды всякие условности. Пару раз он замечал ее с мокрыми волосами и в мокрой одежде, будто она где-то плавала. Но на самом деле он никогда не видел ее в воде, да и вообще старался быть осторожным и не приближаться к ней.

В тот раз, встретив ее на пляже, он сделал над собой усилие, чтобы поприветствовать ее на армянском, но она, очевидно, не узнала его, и ее враждебность была как холодный бриз.

Но ее нельзя было в этом упрекнуть. Капитан и не ожидал, что она проявит хоть какую-то благосклонность, и сожалел об этом.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 6 мая 1901 года

Сегодня был один из самых долгих, самых раздражающих и изнурительных дней, которые я когда-либо проводил в седле, и я надеюсь, что таких больше не будет в течение долгого времени. Но я забегаю вперед.

Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как мы приехали в Константинополь, а произошло уже так много событий. Мы с Хетти завели хороших друзей, изучаем турецкий и греко-армянский. Мы гордые родители очаровательного малыша – у нас мальчик! Мы назвали его Томас Джордж Стюарт.

Три недели назад, собираясь в поездку в Трапезунд, мы попрощались с Элиасом Риггсом и семьей Моргентау. Хетти было жаль уезжать, я думаю, из-за пугающей перспективы везти младенца на дикие просторы восточной Турции. Однако, должен признать, я, напротив, был рад нашему отъезду.

Нам пришлось все необходимое везти с собой. Я провел несколько недель, организовывая доставку мебели, медицинского оборудования и медикаментов, запасал провизию в дорогу. Это был обычный изматывающий период получения разрешений, раздачи взяток. Наконец все необходимое было сделано, и мы тронулись в путь.

Небольшой фрегат «Месидун» вез нас по Черному морю в Трапезунд.

Капитан черкес рассказал, что город получил свое название от греческого слова «трапезус», что означает «стол». Когда он направил фрегат в залив, мы увидели крепостные валы старого города, построенного на плоской вершине холма, со всех сторон окруженного средневековой стеной.

Вопреки моим ожиданиям, это был большой город.

В порту собралась толпа, тянулась цепочка мулов, возле которых стояли погонщики.

Прибытия фрегата ожидали уличные торговцы, таможенники, грузчики, носильщики, сопровождающие караваны и просто различного рода зеваки.

В толпе выделялся иностранец на голову выше всех и шире большинства мужчин в плечах. Я догадался, что это англичанин, встречающий нас, с ним договорился Элиас.

На почетном месте в начале прохода стоял местный сановник. На нем была камиза[5]5
  Камиза – часть мужского наряда, длинная рубаха с рукавами.


[Закрыть], а весьма солидную талию опоясывал зеленый кушак. Обут он был в традиционные турецкие шлепанцы. На его голове красовался головной убор, похожий на миниатюрный минарет, а на пальцах ослепительно искрились кольца с драгоценными камнями.

Один из двух слуг держал над сановником полосатый зонтик, стоял он на расстеленном на земле коврике. Сановник едва взглянул на Хетти, а от моего лица не мог отвести взгляда своих темных глаз. К тому времени я привык, что на меня пялятся, но под взглядом этого человека я чувствовал себя рыбиной, которую он намеревается съесть на ужин.

– Салам алейкум! – поприветствовал я его.

– Алейкум ассалам! – был ответ.

Он помолчал, и я не знал, что делать: поклониться ему, заплатить бакшиш[6]6
  Бакшиш – чаевые, пожертвование, а также разновидность некоторых форм взяточничества на Ближнем Востоке и в Южной Азии.


[Закрыть] или просто идти дальше.

– Позвольте мне представить вам его превосходительство вали[7]7
  Вали – губернатор, которого назначает правительство. Резиденция губернатора называется вилайет.


[Закрыть], губернатора Трапезунда, – раздался голос. Иностранец снял шляпу: – Простите… Я должен был отрекомендоваться. Меня зовут Пол Троубридж.

Как и Риггс, он был высок и худ. Его льняной костюм выглядел потрепанным, на локтях и коленях пузырился. Он навис над Хетти и потрепал Томаса по щеке.

– Добро пожаловать в Трапезунд! Вали с нетерпением ожидал знакомства с вами.

Великий человек что-то сказал Троубриджу на диалекте, которого я не понимал, и ушел. Все напоминало ситуацию, когда много шума из ничего. Пол уверил нас, что все не так.

– Это свидетельство того, что вам оказана честь! Уважение. Обычно вали никогда не встречает иностранцев у причала.

– А он всегда так странно ведет себя? Таращится? – спросил я.

– Только если человек ему нравится.

Увидев выражение моего лица, Пол засмеялся и сообщил мне, что распространился слух о моих навыках стоматолога.

– Он хочет, чтобы вы его навестили. У нашего почитаемого губернатора очень плохие зубы.

Потребовалась целая вечность, чтобы выгрузить наш багаж и погрузить его на мулов. Пока мы ждали, Пол предложил перекусить в местной гостинице.

На удивление, все было вкусно. Гостиницей управляли два брата-француза из Байонны. Во время обеда Пол рассказал нам немного о себе. Получив профессию врача, он решил путешествовать по Европе, останавливаясь во всех крупных городах. Далее его путь лежал в Афины, а затем в Константинополь.

Элиас Риггс был его единственным знакомым здесь, поэтому он остался у него и они проработали вместе несколько лет.

– Я не был миссионером. Я никогда не верил в эту чушь: «Мой Бог лучше твоего!»

После этого он извинился и выразил надежду, что мы не сочли его речи оскорбительными. На самом же деле Пол нравился мне все больше и больше.

Именно Риггс предложил Полу эту работу в Трапезунде, когда его друг доктор Фред Шепард умер от тифа и власти искали ему замену.

– Сколько лет вы уже здесь? – спросила Хетти.

– Слишком много! Я уже потерял им счет. Мои родители умерли, в Англии у меня остался лишь один брат, так что я езжу туда крайне редко. Мой дом на самом деле здесь. Надеюсь, вскоре и у вас возникнет то же чувство.

Я очень надеялся, что так и будет.

Во время долгого путешествия через всю Европу я сильно сомневался в том, что принял правильное решении приехать в Турцию. Для моей карьеры в области медицины это была катастрофа – оставить перспективную работу и стать миссионером. Некоторые люди, например мать Хетти, считали это мое решение пагубным.

Пол Троубридж убедил меня, что это не так. К тому времени, когда подоспели еда и вино, я уже поздравлял себя с тем, что поступил правильно.

Еще до окончания обеда Хетти немного рассказала Полу о том, что мы делали в Нью-Йорке, и я видел, что они сразу же нашли общий язык. Она была очарована его старомодными манерами, а он был явно сражен ее невозмутимостью и великолепным чувством юмора.

Мне, безусловно, следовало невзлюбить его, ибо он обладал всем, чего не было у меня: высоким ростом, красотой, очарованием. Но как же трудно было не любить Пола Троубриджа!

Он был любезным, приятным собеседником, и мы, возможно, так и сидели бы, болтая, если бы не пришло время отправляться в Мушар.

Последняя часть пути оказалась самой сложной. Пол предупредил нас об армии мух, кишащих на горном перевале, через который пролегал путь в деревню, но к этому невозможно было подготовиться. Мы взяли с собой широкополые шляпы с сеткой и специальный чепчик для ребенка, но они оказались совершенно бесполезными, когда нас атаковали полчища мух. Мы ехали друг за другом к перевалу, и, как только мы достигли деревьев, эти твари набросились на нас! Сетка и постоянное обмахивание никак не помогали. Я только то и делал, что разгонял тучу вокруг моей головы, и заметил, что лишь несколько маленьких негодяев досаждали Полу.

После того как караван лошадей и мулов перевалил через гору и стал спускаться вниз, наконец стала видна деревня Мушар. Какой контраст по сравнению с величием Константинополя и элегантностью гавани Трапезунда!

Пыльные, зловонные улицы, полные тявкающих собак и детей-оборванцев, кишели мухами и москитами.

Дети что-то хором выкрикивали, Пол перевел это как: «Посмотрите на этих людей! Они носят шляпы!»

Черноглазые дети в ярких одеждах окружили нас, а их матери сразу же закрыли лица чадрами так, что были видны одни лишь глаза, и расхаживали среди кур, овец и собак.

У многих детей были опухшие глаза, усеянные черными мухами. Я спросил Пола, почему они их не смахивают.

– Потому что верят: если будут это делать, навлекут на глаза болезнь, трахому, – это заболевание здесь очень распространено, – ответил он.

Трахома, вызванная мухами, ведет к возникновению хронической инфекции и, если ее не лечить, станет причиной слепоты по меньшей мере у половины этих детей.

Я наблюдал за тем, как они бежали за нашими лошадьми, сопровождаемые роем мух. Взрослые вели себя не лучше, они даже и не пытались отгонять назойливых насекомых.

Нам преподнесли в дар фрукты, козье молоко и виноград, его огромные грозди клали прямо в наши запыленные руки.

Женщина, несущая ребенка, вложила в руку Хетти клочок голубой ткани с изображением глаза и кивком указала на Томаса, дремлющего позади мамы.

– Это называется амулет, – объяснил Пол, – люди носят их с собой, чтобы уберечься от сглаза.

Дети носили синие бусинки, раковины или связанные треугольником кусочки ткани, на которых были изображены тот же самый символ и суры из Корана.

Хетти наклонилась, чтобы погладить темноглазого ребенка, у которого вокруг шеи был повязан амулет, но его мать сразу же накрыла его своей чадрой.

– Не воспринимайте это на свой счет. Никогда нельзя хвалить ребенка, здесь верят, что так можно его сглазить. А если вы забыли и все-таки сделали это, обязательно должны сказать: «Машалла!», что означает: «На все воля Аллаха!»

Мушар оказалась более крупной деревней, чем я ожидал, она простиралась и на восток, и на запад вдоль черноморского побережья. Холмы, покрытые густым лесом, спускаются до самой береговой линии, где нетронутый белый песок мерцает в свете полуденного солнца.

Центр деревни очень отличается от окраин, здесь двух-и трехэтажные дома выходят фасадами на площадь вполне достойного размера.

Церковь и мечеть высятся на противоположных сторонах площади. Еще одно здание, заслуживающее упоминания, – похожее на магазин строение со сваленными в кучи товарами, видными через открытые двери.

Пол повел нас вниз по маленькой улочке, которая протянулась за армянской церковью, и вскоре мы оказались на поросшей травой булыжной мостовой. Она упиралась в аккуратный каменный дом песочного цвета. Создавалось впечатление, что его переместили, уже полностью построенный, прямо из английской сельской местности.

Дом выглядел, будто нарисованный ребенком, – деревянная входная дверь, над которой виднелось арочной формы окошко, а по обе ее стороны – большие окна.

Такое расположение окон было и на втором этаже, только посередине добавилось еще одно.

Возле дома был разбит огород, а в саду цвели старые фруктовые деревья.

– Какая прелесть! – воскликнула Хетти.

– Кто, ради всего святого, мог построить здесь такой дом? – воскликнул я, не скрывая восторга.

Пол спешился и посмотрел на него.

– Он называется «дом учителя». Джейн Кент построила его, когда преподавала в здешней школе.

– Он напоминает мне дом из английских романов! – продолжала восторгаться Хетти.

– Так все и задумывалось. Он должен был в точности повторять дом Джейн в Сюррее.

Я спросил у Пола, почему учительница уехала, но он был занят разгрузкой мулов и, судя по всему, не слышал моего вопроса. Мы вошли внутрь и стали осматривать комнаты.

По одну сторону от входа расположилась маленькая комната, по другую – гостиная, а столовая выходила окнами в сад. Из крошечной комнаты для прислуги одна дверь вела в кухню, а другая – в посудомоечную, кладовую и холодильную комнату. Наверху были четыре спальни небольших размеров, гардеробная, ванная и помещение для сушки белья. Уборная находилась во дворе.

Как и можно было ожидать, в доме, где не жили в течение некоторого времени, было пыльно, пахло плесенью и сыростью. В этом было некое очарование, и все это легко устранялось хорошей уборкой, а при наличии соответствующей мебели дом мог быстро превратиться в комфортное жилище.

Некоторое время спустя, когда все ушли и мы наконец остались одни, Хетти и я в изнеможении опустились на стулья.

– Это несколько странно, тебе не кажется? – спросила Хетти.

– А я думал, тебе все понравилось…

– Я о том, что Джейн Кент уехала из этих мест. У меня создалось впечатление, что Пол не хотел об этом говорить.

– Да?

– Ты заметил, что он назвал ее по имени?

– Ты хочешь сказать, что между ними что-то было?

– Несомненно, он знает дом лучше, чем можно было ожидать.

– Может быть, он сам когда-то жил здесь? Или просто присматривал за ним?

– Возможно. Хотя он работает в Трапезунде, а это три-четыре часа езды отсюда.

Я засмеялся, гадая, что подумал бы Пол, услышав, о чем мы сплетничаем.

Уже далеко за полночь, и Хетти торопит меня заканчивать, отложить ручку и задуть свечу, но я знаю, что все равно не засну. Мысли не покидают меня, я все строю планы. Здесь многому придется научиться и столько всего сделать! Маленькую комнату для прислуги можно превратить в прекрасную лабораторию, завтра я перенесу туда мое оборудование. По крайней мере, это станет началом.