Текст книги "Ануш. Обрученные судьбой"

Ануш

Вечерело, солнце клонилось к закату, но все еще было жарко. Дорога дышала пылью и зноем. Ануш решила пойти по короткому пути, через лес. Красное закатное солнце поблескивало между деревьями, птицы шумно устраивались на ночь. Ануш раздумывала о разговоре, произошедшем несколько дней назад между ней и доктором Стюартом.

«Ты должна стать профессиональной медсестрой. Ты зря тратишь свой талант, работая помощницей. Сестра Манон и я обсуждали это, и мы хотим, чтобы ты училась», – сказал он тогда.

Работы в больнице всегда было много, в том числе и весьма неприятной, но Ануш никогда не считала это пустой тратой времени.

Учиться на медсестру означало покинуть деревню и переехать на два года в муниципальную больницу Трапезунда.

Ануш всегда думала, что станет учительницей, как госпожа Стюарт. Но сторону доктора Стюарта приняла сестра Манон, а с ней спорить было бесполезно.

«Это правильный путь для тебя! У тебя будут деньги, еда и прекрасные навыки! Конечно, ты поедешь учиться!»

Когда мать Ануш услышала эту новость, она не обрадовалась.

«Грязная работа! Не намного лучше, чем работать прислугой!»

В деревне верили в то, что уход за больными может принести несчастье. Но, подумав, Хандут в конце концов согласилась. Она знала, что из-за отсутствия приданого у дочери нет особых шансов выйти замуж.

В начале осени Ануш уедет из деревни на два года.

Размышляя об этом, она наконец вышла из леса прямо к морю. Солнце опускалось в воду, и Ануш повернулась, чтобы поймать последние закатные лучи.

– Барев, Ануш!

– Барев, Хусик, – отозвалась она, не открывая глаз.

– Откуда ты знаешь, что это я?

– Потому что это всегда ты.

Он пошел рядом с ней, от него пахло потом, кровью животных и свежей землей.

– Я видел тебя вчера на девичнике у Парзик. С другими женщинами.

– И что с того?

– Я слышал, что Монголке разрешат окаймить платье.

– Ты, похоже, много знаешь о свадьбе, Хусик.

– Меня позвали зарезать козу, вот и все.

Обычно на проводы девушки забивают корову, но мать Парзик не могла позволить себе это и пожертвовала козой.

– Ты оставалась там допоздна, – заметил он.

– Это не твое дело.

– Небезопасно ходить одной ночью.

Ануш открыла глаза и посмотрела на Хусика. Это была самая длинная беседа с ним за последнее время.

– Мне не угрожала опасность, ведь я была не одна.

– Они бы тебя не защитили. Вокруг полно солдат.

– И что с того? – гаркнула Ануш.

Хусик удивленно уставился на ее вспыхнувшее лицо своими болотного цвета глазами.

– В любом случае я знаю, что ты где-то рядом, – примирительно сказала она.

Он улыбнулся, и она увидела щель между зубами – он потерял один зуб, когда одна из его ловушек отскочила и попала ему в лицо.

– Ты придешь на свадьбу? – спросил он.

– Конечно.

Там будет вся деревня. Это будет праздник, которого не видывали еще с начала войны. Все семьи скорбели по мужчинам, ушедшим на войну, и это станет поводом хоть на время забыть об одиночестве и пустых желудках. И будет повод потанцевать. Ануш вздрогнула.

– Иди домой, Хусик.

Он стоял у ворот отцовской фермы и наблюдал за тем, как Ануш скрылась за поворотом.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 9 апреля 1905 года

Сегодня знаменательный день в истории нашей деревни. Этим утром, в присутствии горожан и многих сановников, включая самого вали, мы открыли нашу новую больницу. После десяти месяцев ожидания разрешений, пиломатериалов и камня наконец закончено строительство деревенской больницы.

Жители становились в очередь с самого утра, чтобы увидеть ее, а Хетти внутри поставила столик со сладостями для детей и пловом для взрослых. Многие принесли подарки, масло виноградных косточек в маленьких мешочках из козьей шерсти, козье молоко и сыр. Все пришли к общему выводу, что доктор Стиппет и его ханум постарались на славу и здание вышло впечатляющим.

Самым странным в этот день была моя угрюмость. Я не мог избавиться от мысли, что все окончится провалом. Пол первым заметил мое настроение.

– Приободрись, Чарльз, – сказал он; мой сын сидел у него на плечах, болтая ногами. – Вдруг ветер переменится и все такое.

– Да все в порядке.

– Ты выглядишь несчастным.

– Видишь ли, я всегда так выгляжу.

Пол засмеялся, спустил Томаса на землю, и тот побежал к матери.

– Ну и почему ты такой хмурый?

Я посмотрел на новое здание, небольшое, каменное, в два этажа, построенное полукругом, с внутренним двориком и разделенное на женскую и мужскую половины. Полностью законченное, оно было таким, каким я его представлял, но только снаружи.

– У нас закончились деньги, – ответил я.

Предоставленные нам Элиасом Риггсом значительные средства были потрачены задолго до того, как заложили первый камень в фундамент здания. Взятки для получения разрешений, жадные строители и вороватые рабочие. К тому времени, когда здание было полностью возведено, не осталось денег, чтобы обставить помещения и купить оборудование.

– Отсюда все выглядит прекрасно, – заметил Пол.

– Но ты еще внутрь не заходил.

Я рассказал ему, что в операционной нет ничего, кроме нашего кухонного стола, покрытого листом железа, половой тряпки и швабры, чтобы смывать кровь. Нет никакой другой возможности стерилизовать инструменты, кроме как кипятить их в чайнике! Нет рентген-аппарата, отопления, гардеробной для зимней одежды, отдельных палат для инфекционных больных, в том числе больных туберкулезом, а большинство операционных инструментов я вынужден был изготовить сам.

– Ну, тогда работай, как раньше! – засмеялся Пол.

Жители деревни то и дело заходили в здание больницы, некоторые ели плов прямо руками с виноградных листьев, другие задерживались, чтобы поговорить с ханум. Наблюдая за тем, как жена Махмуда запихивает плов в карманы платья, я пытался объяснить Полу, что хотел построить нечто необычное. Современное учреждение. Он напомнил мне, что в Турции дела делаются очень медленно и все наладится в конце концов. Мне просто необходимо чуть больше верить в это.

– Верить? Вера – это единственное, в чем я преуспел за последнее время.

У стола с едой сидела Хетти с младенцем Робертом на руках, пытаясь вытащить горсти печенья из рук Томаса и Элеанор.

По такому торжественному случаю на Хетти было голубое шелковое платье и она постаралась уложить волосы как можно красивее. Щеки ее чуть раскраснелись, и, когда она начала что-то шептать на ушко Томасу, я был сражен ее девичьей привлекательностью.

– Почему бы вам не отдохнуть? – спросил Пол, наблюдая за Хетти. – Съездите в город на пару дней.

Идея показалась мне очень интересной, я не мог вспомнить, когда последний раз был в Трапезунде.

– Возьми с собой Хетти, поживите в гостинице пару дней. Побалуй ее немного, Чарльз. Она тут с тобой совсем света белого не видит.

Я повернулся сказать, что так и сделаю, но внимание моего друга было направлено не на меня. Он смотрел на Хетти с такой явной тоской, что я впервые начал гадать, а не влюблен ли Пол Троубридж в мою жену?

Ануш

Смеркалось. Ануш стояла у окна и смотрела на свое отражение в темном стекле. В доме не было зеркала, и, чтобы посмотреть на себя, ей приходилось становиться на стул и смотреть в окно. Вытягивая шею, она увидела, что сзади платье легло двумя красивыми складками. Оно было чуть длинноватым, но, если стоять на цыпочках, выглядело великолепно.

Элегантная девушка в красивом американском платье.

Госпожа Стюарт преподнесла ей этот подарок, но Ануш пришлось ждать, когда мать уйдет из дома, чтобы примерить его.

Парзик отдала бы все свое приданое, чтобы выйти замуж в таком платье! Оно было сшито из отличной белой ткани, легкой, как облако, и мягкой, как морской бриз. Подол остался чуть грязноватым после того, как госпожа Стюарт надевала платье последний раз, но Ануш никогда ранее не видела такой красоты. Платье было украшено пришитыми цветами ручной работы и кружевными манжетами.

Расплетя косу, Ануш уложила волосы на голове точь-в-точь как это делала госпожа Стюарт. Жена доктора была очень красива, просто идеальна, как женщина с картины, и очень отличалась от матери Ануш.

Хандут гладко прилизывала волосы и прятала их под косынкой. Она считала красоту слабостью и таким же недостатком, как тщеславие.

Госпожа Стюарт не была тщеславной. Она одевалась просто и не носила украшений, кроме пары изумрудных сережек, которые позвякивали, когда она поворачивала голову. У нее были большие серые глаза, кожа цвета светлого меда, а волосы – цвета мокрого песка.

Ануш всегда недоумевала, как так вышло, что эта женщина стала жить в их деревне и при этом ее жизнь разительно отличалась от жизни местных женщин. Она работала врачом и разговаривала с мужем на равных.

Доктор Стюарт с его темной кожей и бородой вполне мог быть турком по происхождению. Люди говорили, что нет болезни, которую он не может вылечить, но дух его неспокоен. Он всегда строил планы на будущее, а сегодняшними делами пренебрегал. Хороший человек, но при этом странный и непростой.

Ануш смотрела на свое отражение и вдруг заметила темную фигуру, наблюдавшую за ней из леса. Она спрыгнула со стула и открыла дверь.

– Хусик!

Охотничья собака тявкала где-то вдалеке.

– Хусик! Я знаю, ты там!

Ответа не было, только отдаленный шум прибоя и гул в ушах.

– Держись подальше от меня, слышишь? Ты ничего не значишь для меня! Слышишь, Хусик?! Ничего!

Зайдя в дом, она сняла платье и спрятала его в углу на чердаке.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 6 мая 1905 года

Сегодня в больницу прибыло еще два пациента с туберкулезом. Это дети, поэтому я разместил их на женской половине, которая практически пустует.

Но так дальше не может продолжаться. Постройка изолятора была включена в первоначальный план строительства больницы, и я еще не потерял надежды изыскать для этого средства.

Элиас Риггс подолгу не отвечает на мои письма, а его ответ всегда один и тот же: мы должны попытаться обойтись без изолятора.

Теперь, когда мы открыли больницу, задача приносить доход как никогда актуальна, тем более что у нас появился первый сотрудник – Манон Жирардо, сестра-хозяйка и главная медсестра (на самом деле единственная медсестра).

Она прибыла к нам из Трапезунда однажды утром. Это довольно крупная дама, так что стало весьма затруднительно выходить через дверной проем.

Манон из французских ливанцев и приехала в Константинополь вместе с семьей матери.

Примерно такого же роста, что и я, с телосложением и силой кузнеца, это весьма импозантная дама, мгновенно внушающая уважение.

Пол сказал мне, что она ищет место и ранее работала с ним в городской больнице Трапезунда операционной сестрой.

Я знаю, Пол ее высоко ценит, но мне интересно, почему она захотела работать в маленькой, бог знает где расположенной, плохо оснащенной больнице, да еще и отвратительно финансируемой?

Вчера я был у губернатора и вырывал ему зуб. Во время визита упомянул о нашей Манон. Он многозначительно ухмыльнулся и сказал, что имел место некий инцидент.

– Шкандаль… – произнес он с французским акцентом.

Я начал было выпытывать детали, но он больше ничего не сказал. Пол точно что-то знает, но ему явно неловко об этом говорить, так что я больше не настаивал.

Но все же я решил провести собеседование с Манон, прежде чем принять ее на работу, и после него у меня не осталось ни капли сомнения, кто здесь будет главным.

– Я управляю больницей, и весь персонал будет мне подотчетен. Вам сообщат, только если будут проблемы! – безапелляционно заявила она.

– Ну, вообще-то я…

– Мы вместе будем подбирать сотрудников, и вы должны заручиться моим согласием, прежде чем нанимать кого-либо!

– Я еще пока не решил…

– Alors![9]9
  Ну так вот! (фр. разг.)


[Закрыть] График дежурств составляется в начале недели, и если в него будут вноситься изменения, сообщайте мне.

– Ясно.

– Зарплата выдается мне каждый четверг и в полном объеме перед шестинедельным отпуском для поездки во Францию.

– Шесть недель!

– Только в этом случае я буду работать каждый день с одним выходным – пятницей!

Я решил не сообщать ей, что, кроме меня и Хетти, другого персонала нет, и нанял ее на работу немедленно!

Оказалось, Манон – именно тот человек, в котором так нуждалась больница. Она молчалива и иногда бесцеремонна на грани грубости, но лучшего управляющего я не могу и представить.

Все отделения работают как часы, и, что самое удивительное, она умеет приструнить самых трудных пациентов. Даже черкесы тушуются перед этой внушительной дамой.

Благодаря Манон у меня теперь появилось время для моих позабытых исследований, а Хетти вновь открыла школу, закрытую со времени отъезда Джейн Кент.

Как выяснилось, Манон имеет вполне определенное мнение об этой стране, и она вовсе не стесняется его высказывать.

Хетти недавно рассказала ей о том, что увеличилось число вызовов к пациентам, живущим далеко и страдающим от чрезмерной потливости ног. Они платили по золотой лире за каждый час хода каравана, и все это поступало в казну больницы. Манон была чрезвычайно удивлена и сказала, что в горах полно бандитов, которые только и ждут, чтобы ограбить меня и перерезать мне глотку.

Я не думаю, что она оценила то, как эти люди приняли меня, в том числе и бандиты, и понимала, что я в полной безопасности. На самом деле я всегда предвкушаю выезды по этим вызовам, это весьма разнообразит мой каждодневный распорядок, да и с Махмудом Агой, всегда сопровождающим меня, я чувствую себя в этой стране как дома.

Несколько дней назад за ужином снова возник этот вопрос.

– Не обманывайте себя, доктор Стюарт. Вам может нравиться эта страна, и вы ей можете нравиться, но она никогда не станет вашим домом. И глупо быть сентиментальным, – заявила Манон.

– Я совершенно не сентиментален, – ответил я. – Вы забываете, что ваш и мой опыт несколько различны, в первую очередь потому, что вы женщина.

– Эта деревня отнюдь не рай земной, доктор Стюарт. Вы считаете, вас приняли здесь? Non! Вы всегда будете неверным в этой стране, иностранцем и приверженцем другой религии! Для турок вы останетесь таковым навсегда!

– Мои дети не знают другой родины, кроме этой! – запротестовал я. – А как же они? Вы считаете, что Америка их родина? Страна, которую они никогда не видели?

– Для детей миссионеров это правило не вполне применимо. Вам не понравится эта мысль, но ваши дети не будут чувствовать себя своими ни здесь, ни в Америке. Pas de problème[10]10
  Никаких проблем! (фр.)


[Закрыть], они еще слишком малы. Они приспособятся. Но вы, доктор Стюарт, должны быть аккуратнее.

Я сказал ей, что, очевидно, отношение турок к женщинам сделало Манон несколько предубежденной, и тогда дама решила сменить тактику.

– Для Джейн Кент деревня стала домом, – заявила она, глядя на меня поверх бокала.

– Да, и тем не менее она не осталась здесь. А мы, напротив, не собираемся никуда уезжать.

– Джейн и Пол были любовниками. Вы знаете об этом?

Хетти сказала, что мы догадывались. Манон решила посвятить нас во все страстные, а то и душераздирающие подробности этого романа.

– Так что, Джейн уехала, потому что об их романе стало известно? – спросил я.

– Известно? Нет, на Джейн напали, ее сильно избили и еще… нанесли ужасное оскорбление.

Я был сильно шокирован. Шокирующим была не только сама история, но и полные слез глаза моей всегда такой флегматичной медсестры.

– Джейн никого не хотела видеть. Ни меня, ни друзей. С Полом встретилась раз или два…

– Бедный Пол! – вздохнула Хетти и посмотрела на улицу через окно столовой, будто он стоял там возле смоковницы. – И бедная Джейн! Но вы говорите, что тот мужчина напал на нее, потому что знал про их роман?

– Конечно нет! Он просто был злым! Un criminel![11]11
  Преступник (фр).


[Закрыть] В этой стране, чтобы доказать, что совершено преступление, необходимы два свидетеля – двое мужчин. А свидетелей не было! Alors, le crime n’existe pas![12]12
  Значит, и преступления не было! (фр.)


[Закрыть]

Я вспомнил тот тоскливый взгляд Пола, когда мы открывали больницу. А может, это была не тоска по моей жене, а оплакивание другой женщины?

Ануш

Парзик стояла в лесу, спрятавшись за деревьями, и поджидала Ануш.

– Я здесь!

– А я как раз шла к тебе, – сказала Ануш. – Все только и говорят о девичнике!

Парзик улыбнулась:

– Жаль, что это нельзя повторить! Но, по крайней мере, платье готово!

– Хорошо, что твоя мать разрешила Хават подшивать подол.

– Мне пришлось доделывать за нее.

– Хават была счастлива.

Парзик взяла ее под руку, и они пошли по тропинке, вьющейся между деревьями.

– Уже через неделю я буду невестой!

– Мне придется называть тебя госпожа Акинян!

– Да уж, пожалуйста! Это будет так странно! Скоро придет и твоя очередь, Ануш. Вот посмотришь, это обязательно случится! Нужно только найти правильного парня.

– Я не собираюсь выходить замуж, Парзик.

– Нет, собираешься! Должен же найтись в деревне тот, кто не против твоих странных привычек и сумасшедшей матери. – Девушка улыбнулась: – Кто-то такой же странный. О, знаю! Хусик!

Ануш отпустила руку Парзик и отстранилась.

– Я пошутила, ну ты же знаешь, я просто пошутила!

Парзик снова взяла Ануш под руку, и они пошли дальше.

– Тебе нужно будет прийти ко мне пораньше. Ты и Саси, вы же придете раньше?

– Ты же знаешь, что придем.

– Даже раньше, чем я проснусь? Пообещай, Ануш.

– Обещаю.

– Чтобы Вардан не застал меня спящей.

Парзик пыталась улыбнуться, но в ее глазах стояли слезы.

– Я не хочу покидать родной дом, Ануш! Придется от столького отказаться! Мама храбрится, но я знаю, она будет еще сильнее скучать по отцу и братьям. Особенно по Степану. Когда он присоединился к остальным, это разбило ее сердце. Ничего не известно об их судьбе, и это убивает ее. Может, мне стоит остаться?

– Откуда такие мысли?

– Все мне кажется неправильным, Ануш. Мне становится страшно, когда думаю о свадьбе.

– Не думай так много, Птичка! Ты любишь Вардана, и он нравится твоей маме. Она же хочет, чтобы ты вышла замуж?

Парзик кивнула.

– Это нормально, что тебе страшно. Все боятся. Все девушки плачут, покидая дом. Ни одна свадьба не обходится без слез…

– Знаю, но мне снятся кошмары. – Парзик утерла рукой глаза. – Папа всегда пел, когда мне снились плохие сны. У него был красивый голос, помнишь? Жаль, что его нет рядом! И жаль, что братьев тоже нет!

Ануш вспомнилась выцветшая свадебная карточка и отец, которого она знала лишь по фотографии.

– Послушай, Парзик, у тебя будет прекрасная свадьба. Ты переживаешь, потому что невесты всегда нервничают. Кто захочет смотреть на некрасивую невесту, похожую на обезьянку?

– Или скорее на птицу с большим клювом!

Девочки засмеялись.

– Тогда увидимся утром?

– Да! – отозвалась Ануш и попрощалась с подругой.

Парзик кивнула и пошла обратно в деревню.

Дневник доктора Чарльза Стюарта

Мушар Трапезунд 9 апреля 1915 года

Я пропустил день рождения Томаса, и мальчик не разговаривает со мной. Будучи старшим из пятерых детей, он иногда ведет себя как самый младший. Хетти всегда чересчур баловала его.

Она говорит, что он очень чувствительный и ему нужно чуть больше участия. Я отвечаю ей, что местным детям такая роскошь недоступна, но она меня не слушает. Роберт и Милли – крепкие ребятишки, хотя Роберт последнее время становится необузданным.

Он вместе со старшим братом возвращается в Америку уже осенью, чтобы завершить свое образование. Для них это будет нечто шокирующее. Бабушка Финклатер не потерпит от мальчиков никакой чувствительности, а тем более эксцентричности.

Честно говоря, я рад, что девочки остаются. Хетти, безусловно, уверена, что это несправедливо – давать образование только сыновьям, в то время как дочери так же умны. Я просто не могу себе представить жизни без них, особенно без Лотти. Я думаю, каждый отец отдает частичку своего сердца дочери, и я не исключение.

Элеанор вечно всем недовольна, Милли хочет проводить время только с Робертом, а вот улыбка Лотти способна растопить самое черствое сердце.

Удивительно, как быстро пролетело время. Хетти и я постарели, мы теперь такие же ветераны, как и Элиас Риггс, который все еще управляет миссией в Константинополе в почтенном возрасте – ему уже восемьдесят два года.

Тяжело поверить в то, что мы живем в Империи уже так долго, а временами кажется, что прошла целая вечность.

Я заметил, что последнее время часто думаю об этом. На самом деле тяжело думать о чем-либо ином.

Мое исследование трахомы застопорилось, я не могу ни на чем сконцентрироваться. Каждый вечер я сажусь, чтобы описать состояние пациентов, которых я принимал сегодня, но мой ум постоянно отвлекается на пустяки. Чириканье птиц напоминает вой сирен, гомонящие школьники через дорогу раздражают меня чрезвычайно. Я вновь занялся подготовкой стекол для микроскопических исследований и попытался сконцентрироваться на титровании сульфамида, но это бесполезно.

Час за часом, день за днем я сижу, уставившись на страницы, написанные только в моей голове. Хетти считает, что я устал, так как слишком много работаю.

– Возьми Махмуда и пойди в горы! Тебе нужно сменить обстановку, – говорит она мне.

Но я с недоверием отношусь к горам, боясь того, что может произойти под безоблачным голубым небом. Я действительно устал, и это беспокоит меня. Исследование трахомы – дело всей моей жизни, и если из-за создавшейся ситуации я не справлюсь, то что я вообще здесь делаю?

Впервые с момента приезда в Турцию я задумываюсь: правильно ли я поступил? Поражаюсь, с какой легкостью я бросил карьеру ради идеи, которой я не уделял должного внимания. Также я пренебрег карьерой Хетти, эта мысль беспокоит меня больше других.

Она не жалеет об упущенных возможностях, о том, что покинула семью и друзей. Я знаю, она прощает мое нетерпение в обращении с детьми и вмешивается от моего имени в их воспитание, но бывают ситуации, когда я чувствую, что она наблюдает за мной. Когда она сидит за шитьем или читает книгу, ее взгляд то и дело задерживается на моем лице, и мне следует быть осторожнее и не смотреть на нее.

Я стараюсь занять себя всем, чем только возможно, я боюсь того, что могу увидеть в ее глазах. Я страшусь оттолкнуть ее, но не способен поступить иначе.

Чтобы избежать этого безмолвного сопротивления, я постоянно задерживаюсь в больнице. Я удвоил количество операций и взял два дополнительных дежурства в неделю.

Манон считает, что я утратил способность рассуждать здраво, но она все время подле меня и никогда не уходит из больницы раньше, чем я.

Работа стала моей возлюбленной и наваждением. Мои дни настолько заполнены делами, что времени на самоанализ уже не остается. Да и вообще ни на что нет времени. Только пациенты владеют моими думами и краткими часами сна без сновидений.

11 апреля

Всю ночь не спал, занимался бухгалтерией. Больница напоминает мне ненасытное чудовище, бешено пожирающее любые выделяемые деньги. Штат разросся так, что я не в силах его контролировать. Манон взяла на должности медсестер двух студенток, Мари и Патиль, откомандированных из городской больницы. До этого она приняла на работу Ануш Шаркодян – помощницей медсестры – и Хусика в качестве больничного служителя.

Мне пришлось нанять двух студентов-медиков, чтобы те обучались глазной хирургии, – Бедроса Беджияна и Григора, сына профессора Левоняна.

С прошлого года у нас работает занимается диспансеризацией Малик Зарнакян.

Все это замечательные работники, но всем нужно платить!

Малик все время сидит у меня в кабинете и жалуется на проблемы с поставками медикаментов и оборудования. Из-за войны тридцать ящиков медикаментов, закупленных в Америке, были конфискованы в Александрии правительством, следующий груз прочно застрял в Египте, а последующие партии медикаментов – в портах, потому что любая свободная лошадь или повозка были реквизированы для нужд армии.

Даже Махмуд Ага боится покидать свою деревню, опасаясь, что его лошадей реквизируют.

Помимо этих неприятностей все население страны испытывает самый жестокий голод за все военные годы.

Очень печально смотреть на эти некогда плодородные земли, теперь столь же бесплодные, как и Сахара. Всходы зерновых, не успев набрать силу, увядают, посевы будто выжжены огнем, люди питаются дикой горчицей и репой. Жители отдаленных деревень побросали свои жилища, пришли к нам и взывают о помощи.

Бесплатная столовая для нуждающихся, которую организовала Хетти, работает на пределе своих возможностей, запасы продовольствия заканчиваются. Многое их того, что необходимо, мы выращиваем сами или пытаемся содержать фермы на деньги, которые высылают родители Хетти.

Ашен Налбадян потерял свою ферму, когда не смог платить за нее налоги. Я убедил его и двух его сыновей остаться и управлять фермой, которую мы содержим.

Небольшое стадо коров гернсийской породы прибыло в прошлом году из Англии, и мы достаточно хорошо ухаживали за ними, но все же потеряли одного из телят. Теперь, когда сыновья Ашена ушли на войну, ему трудно управляться на ферме, поить всех коров. Этим утром он пришел ко мне возбужденный, на грани паники, и сказал, что солдаты приехали, чтобы забрать скот.

Я решил поговорить с их командиром, капитаном Орфалеа, которого нашел в военном лагере. Солдаты расположились в старом складе для зерна на вершине холма, возвышающегося над деревней.

– Извините, доктор Стюарт, – начал капитан, пожимая мне руку, – я могу предложить вам лишь плохой кофе.

Он был человеком молодым и хорошо выглядел, говорил на отменном английском и явно был родом не из этих мест.

Его оценка кофе была точна, но мы быстро с ним расправились, будто это было великолепное варево. Мы поговорили о моей работе, местных делах, прежде чем он задал вопрос, которого я страшился:

– Я слышал, вы миссионер, доктор Стюарт, это правда?

Я попытался сделать уклончивый жест.

– Меня всегда восхищало это желание и нетерпение Запада насадить христианство в стране язычников – Турции, – капитан улыбнулся. – Обучаясь военному делу, я провел некоторое время в военной академии в Париже и увидел на тамошних улицах больше безбожия, чем в трущобах Константинополя.

– Капитан Орфалеа, – произнес я устало, – несколько лет назад, может быть, я и попытался бы убедить вас в моих миссионерских достижениях, но не сейчас. Мои интересы лежат исключительно в сфере спасения жизней, а не душ. Я не тешу себя иллюзиями, что ваши соотечественники прислушивались бы к моим проповедям, если бы я на них решился.

– Мне нравится ваша честность, доктор Стюарт, – снова заулыбался капитан. – А теперь позвольте и мне быть откровенным с вами. Я так понимаю, вы пришли из-за скота?

Я сказал, что это действительно так и что скот принадлежит миссии.

– Я обязан выполнить приказ, доктор Стюарт. Солдаты должные есть, чтобы воевать.

– Даже если это означает, что вся деревня будет голодать?

– Есть и другие источники пропитания. В море полно рыбы.

– Рыбаков давно уж нет. И лодок тоже. Вы здесь уже какое-то время, капитан. Вы видели, что все посевы пропали, а на полях лежат мертвые животные. Коровье молоко иногда единственное, чем некоторые дети питаются в течение всего дня.

Он слушал молча, и я продолжал наседать:

– Если вы заберете скот, они, скорее всего, умрут от истощения. Для вас одна-две коровы мало что изменят, но они могут спасти жизнь не одному ребенку. И многим жителям деревни. Подумайте об этом, капитан! Неужели местные жители кажутся вам сытыми?

Он посмотрел в небольшое окно, проделанное в каменной стене. Из него едва виднелся между деревьями шпиль армянской церкви.

– Хорошо, доктор Стюарт, я не буду реквизировать скот. Но если я узнаю, что вы прячете еду или скот от меня, то заберу все.