Текст книги "Сны о другом мире"

День шестьдесят девятый. Пустой

Без мыслей и весомых новостей. С моими переборами книг в разделе научной фантастики. И легким романтизмом английской литературы XIX века. С проливным дождем и затопленным по щиколотки читальным залом.

С надоедливым писком подвальных крыс, что бегут с тонущего корабля.

С простыми историями и принятиями оставшихся в живых.

С откровенными воспоминаниями и неподдельной дружбой.

Дмитрий все вздыхает и говорит, говорит о Викторе. Оказывается, они дружили много лет и жили в одном захолустном городке, где даже не было библиотеки, кроме трех полок в захламленном и пыльном школьном кабинете политологии.

Они вместе гоняли дворовых голубей, вместе красили в парадный красный столбы к приезду вождей. Вместе вступали в ряды добровольцев, однозначно готовых создать новый мир.

И их так долго мотало по трудовым бригадам, а потом за прилежание их направили в санаторий и в экспедицию.

«Виктор, он последний кусок всегда мне отдаст. «Ты же астматик, тебе нужно больше для жизни», – уверял он меня», – и крупные слезы обжигают обветренное лицо рассказчика, и он их даже не пытается смахнуть.

А потом он еще и еще наполняет нашу гнилостную реальность отрывками, словами и фразами из чужой жизни. Интересно так. Ведь тело Виктора уже сутки как погружено в добротный черноземный слой городского сквера, а его жизнь надолго врежется в нашу память – не без стараний Дмитрия, конечно.

И сегодня нас ждет поминальный компот из гусениц в исполнении Дениса. А может, он припас и что-то реально вкусное. Но это неточно, судя по нашим скудным запасам.

А вкус этого напитка ничем не изменить. Отменно блевотный, он склоняет меня к чтению приключенческих романов в самом дальнем углу полузатопленного зала. Там так много про отвагу и безрассудство. Про мечты и одержимость. Про жажду наживы и благородство. Про вдохновение надуманной жизнью и, конечно, про любовь. Про непонятную импульсивность, которая мне предательски непостижима. Как это – в мгновение влюбиться в чью-то кроткую улыбку и быть готовым перевернуть весь мир только ради нее?!..

Вот и фантазеры были тогда у писательского штурвала! Не боялись будоражить мысли и чувства читателям. Не боялись экспериментировать.

А может, они и правда знали, каково это быть настоящим романтиком и героем?..

День семидесятый. Перевальный

Библиотека окончательно наполняется водой до первого этажа. Даже провизия окунается в холодный поток водного нетерпения. И хоть консервы своевременно спасены, крупы разбухли и покрылись плесенью всего лишь за утро. Затопило матрасы и столовую.

Теперь там можно вальяжно проплывать на самодельном плоту от столика к столику. Мимо конфетной машины и вдоль барной стойки, где по военным праздникам выдавали пирожные и лимонад. Теперь столовские обои в гипюровый цветочек покрылись сырыми волдырями и с легкостью готовы свалиться вниз, в саму пучину пучин.

И все эти дождевые метаморфозы неласково намекают на то, что пора двигаться дальше. Вперед. А может, назад. Или в стороны. Это нам до сих пор не известно.

Поэтому Дмитрий вновь собирается на поиски выхода. Он в числе первых вызывается обойти еще раз стену. Качественно и без истерик. Берет веревку, рюкзак с припасами и спальным мешком. И обещает прийти с благими вестями. Мы же обещаем оставить ему записку с нашими новыми координатами, если найдем более-менее сухое место для ночлега.

Быстро хлопаю на прощание Дмитрия по руке и мысленно провожаю его в гнилостную реальность.

А он кивает всем и каждому в отдельности. Он все еще надеется на чудесный исход. Мы же надеемся на трезвость наших выводов.

Тем временем Федор предлагает двигаться в сторону холма. Там должно быть сухо и безопасно. А еще там здание Большого социалистического театра. Быть может, с сохранившимися гримерками и бархатными диванчиками в них. И с неплохим буфетом, по меркам старых воспоминаний.

Оказывается, наш Федор – театрал. Ему практически шестьдесят, и он еще помнит золотую эпоху городской культурной среды. Когда были яркие софиты и начищенные трубы оркестра, надушенные женщины в своих лучших нарядах, лакированные официанты, снующие тут и там, и хохот во время партийных комедий. И конечно же, ни с чем не сравнимая театральная атмосфера. И просто обязательно медовое шампанское с актерским составом после спектакля. Федор со всеми был знаком и со всеми был на «ты».

И сейчас он предлагает обосноваться в месте, некогда бывшем центром богемной жизни нашего города.

Что ж, мы все только за. До холма примерно час. Вещей у нас немного, и все берем с собой. А Дмитрию чиркаем подробную записку и оставляем у входа в библиотеку. Надеюсь, он присоединится к нам чуть позже. И только с хорошими новостями.

А мы побредем. Навьюченные и терпеливые к погодным перепадам и надоедливым жучкам. К новым местам и старым вопросам. К чужим воспоминаниям и собственным моментам, созданным здесь и сейчас, несмотря на всю абсурдность произошедшего, происходящего и того, что произойдет потом…

День семьдесят первый. Театральный

Представляете, какая здесь раньше была жизнь!..

С кринолинами, крошечными биноклями, париками и красками! В брызгах шампанского и копченой икры! С творческими посиделками и легендарными сабантуями!

А под этой золоченной люстрой с сотней лампочек было разбито столько сердец! Столько же полученных долгожданных «да». Красная дорожка хоть и утратила свою ковровую привлекательность, но до сих пор суха и мягка.

Значит, остаемся тут. Смахнем пыль с вестибюльного хрусталя и закатим вечеринку. Только для своих живых, да и для нескольких десятков трупов, что так искусно выложены в ряд у сцены. Присматриваемся. И наступаем на раскиданные ружья и гильзы от пуль. Что ж, причина смерти бедняг – далеко не ОГЗ. А чей-то заранее спланированный акт человеческого умерщвления. И сколько же мы еще увидим подобного?

Но Федор все равно доволен пригодностью места для ночлега. И с бархатными диванами тут проблем нет. И с актерской одеждой. Ярковата, конечно, но вполне терпимо. Особенно, когда наше дело просто переодеться во что-то свежее.

А вот расхваленный Федором кафетерий расстраивает с первого же взгляда. Несмотря на огромные столы вдоль стен и еще десяток высоченных столиков на курьих ножках «для двоих», внутри не оказывается никакой провизии. Все давно разнесено и разграблено.

Денис на всякий случай просматривает кладовые и дубовые шкафы у входа. Ого, да там же целая бутылка вина!.. Бокалов нет, но это и не важно. Из рук в руки, от губ к губам. Нетерпеливыми глотками из горла и совсем не обжигающими порциями. Вот оно какое бывает, виноградное. Грозовое. Налитое в гроздья солнечными поцелуями южных равнин.

Федор сетует, что к хорошему вину положен хороший сыр. А у нас только гусеничный десерт. И он не имеет никакого отношения к солнцу и сочной траве.

Матвей тем временем предлагает мне поискать припасы в нашем новом районе пребывания.

Тем более, что все слегка расслабились от коллективного распития, и остается только развлекаться театральными рассказами и культурными историями.

Выходим на улицу и впервые за неделю не чувствуем сырости. Здесь, на скалистом холме, не только был театр, но и прекрасная пешеходная улица с продовольственными лавочками, ателье и кофейнями.

Летними вечерами в моем детстве здесь уже не устраивали массовых посиделок, но все равно играл живой оркестр и была организована площадка для парных танцев. Сюда приходили накрахмаленные воротнички и плиссированные юбки со всей округи. Знакомились, волнительно кружились, а потом еще и отплясывали под строгий монотонный счет.

Наша соседка по парадной Эмилия Георгиевна здесь числилась тренером по воскресным танцам. Собирала пары от шестнадцати и до бесконечности. Потом обучала их польке и вальсу. Хмурилась, когда видела, что партнеры друг друга не чувствуют, а потом связывала им запястья атласной лентой до самого конца занятия. Так и должна была происходить танцевальная синхронизация по мнению Эмилии Георгиевны. Насильно и безапелляционно.

А еще, наверное, здесь, на холме, всегда был сильный ветер, потому как фонари были по непонятной причине наклонены. И витрины по всей улице стояли побитые и добротно заколоченные досками.

Мне кажется, или в этом районе дольше всего продержалась активная жизнь?.. Здесь не пытались просто все бросить и уйти, а заботливо забивали и консервировали свои заведения.

Но потом пришли мародеры и, видимо, убийцы. А это оказалось пострашнее эпидемии. И привело к не менее разрушительным последствиям. Вот здесь, например, был магазин сладостей. Без битых стекол и с противоударными щитами.

А это молочная лавка Тимофеевых, где сожжен прилавок и валяются резиновые покрышки для баррикад. Обходим квартал и возвращаемся ни с чем с другой стороны. Оказывается, театр тоже укрепляли с западного фасада. Деревянные палеты, железные канистры из-под красок и металлические тросы, окутывающие всю эту несложную конструкцию у запасного выхода.

Те, кто доживал тут свои последние театральные дни, явно подготовился к непрошеным гостям.

Но теперь здесь никого нет.

Только мы, пронизанные осенним ветром и бодро перешагивающие через завалы главного городского холма…

День семьдесят второй. С бархатным налетом

Мы обустроились во всех существующих гримерках. Я и Кристина – в самой маленькой, с вишневыми полосатыми обоями и чудесным арочным окном, выходящим на задний двор. А самая приятная деталь этого помещения – старинное овальное зеркало с фацетом и вековыми встроенными светильниками. Свет они уже не дают, но настроение, будто ты на детском празднике.

Матвей с Денисом оказались в гримерке, где огромная стеклянная панель спрятала встроенную актерскую гардеробную. А Кирилл, Антон и Федор остались в третьей, довольно просторной, с четырьмя диванами и самодельной барной стойкой. Думаю, Дмитрий к ним тоже присоединится в ближайшие дни. И, наверное, наше новое жилище уж точно не обделено духом авантюризма и легкомыслия.

А пока я валяюсь после первой необычной ночи на бархатном ложе с ни на минуту не ложившейся и постоянно что-то анализирующей Кристиной, общественную уборную уже оккупировал шум. Точнее, кашель, да такой знакомый и такой тревожный. Это все Матвей. И его хрипы, что оставили непростительные кровавые следы на старинном умывальнике.

Стою, как вкопанная, и не верю своим ушам. И не верю своим глазам. Так хочется, чтобы мне все это показалось, ведь это всего лишь кашель. Из-за последних сырых дней и затопленной библиотеки. Но нет. Алые капли теперь и у меня на кончиках пальцев. И мне они не страшны.

Глупая. Ты думала, что члены экспедиции бессмертны?

Ведь риски заболеть здесь, в зоне отчуждения, в разы выше. Это подтверждает и Кристина, ставя неутешительный диагноз. И нет ни одной причины, чтобы усомниться в ее компетентности.

Матвей лишь отшучивается, мол, я случайно сам себе в легких поковырял. Адаптируюсь к новым реалиям, и все будет хорошо.

Но я-то знаю, что при таких явно открывшихся симптомах адаптации не будет.

Не перестаю мучить Кристину и требую срочно найти лекарство. А она лишь пожимает плечами и шепчет: «Крепись!».

Знакомо ли вам такое чувство, когда ты вроде бы знаешь свою жизнь во всех ее реалиях и проявлениях, и даже принял ее такой, а потом что-то идет не так, как плевок в спину, и хочется опять кричать? До хрипоты. До болевых схваток и лопнувших сосудов в легких. Пока не проживешь это состояние каждой клеточкой выболевшего тела и рассудка…

А потом, наверное, наступит утро и все повторится снова и снова. Раз за разом. Но однажды обязательно станет светлее, потому что боль – это лишь симптом, признак незатянувшейся раны. А раны, они всегда затягиваются…

День семьдесят третий. Познавательный

С раздробленным пониманием действительности и любовью к театральным плакатам. У нас в гримерке их три, а в фойе с десяток.

Последний театральный сезон был ровно двадцать лет назад и пришелся он на новогоднее ожидание чуда. Поэтому и плакаты – в замысловатых снежинках и прорисованных сосульках. «Морозко», «Двенадцать мгновений любви» и «Новогодний переполох» лучатся дружелюбием.

А Федор продолжает нас наполнять призраками прошлого, замечая, что был знаком с тем самым популярным режиссером. И что тот был весьма противным типом, дебоширом и расхитителем женских сердец. А еще как только были зафиксированы первые случаи непонятного заражения, он в первых же рядах продал все свои украшения и был таков! Поговаривали, что он смог перебраться через границу к вражескому соседу и развернуть диссидентскую деятельность. Уж очень он был подозрительный и чересчур светский. И никаким рабочим классом от него ни капли не веяло. Он вообще не очень понимал, как это – создавать пропагандистские спектакли и тем более под каким их подавать соусом. При этом, напротив, с неподдельной легкостью ставил про любовные треугольники, скандалы и человеческие сплетни.

Он никогда не скрывал, что в баре его гримерки только импортное шампанское и лучшие хрустальные бокалы. Иногда он жаловал своих дам и дарил им подарки, например, в виде «Садов Афродиты» – духов, которые имели в закромах только жены руководящей элиты. А тем в свою очередь это преподносилось на дипломатических вечерах. И откуда такие иноземные гостинцы имел бездарный режиссеришка, да еще и в немалом количестве, оставалось загадкой.

Одинокие женщины со всего города стремились познакомиться с нафталиновым чудаком после спектакля и оценить его радушие. Кому-то удавалось попасть в страстный список и продержаться на олимпе грез хотя бы один сезон. Но это в качестве исключения. Обыденным делом для него было менять любовниц как перчатки. Однажды даже произошло событие, совершенно из ряда вон выходящее. На предновогодней, так называемой культурной тусовке маэстро был замечен в гримерке одновременно с тремя женщинами. Причем одна из них была постоянной театральной посетительницей, а по совместительству женой военного командира.

В итоге режиссер чуть не лишился достоинства, а неверная жена – статуса.

Но как раз в тот момент и начались те тревожные и непростые времена, закрутившие всех в военную и больничную мясорубку.

И, может, совершенно не случайно в театре у сцены теперь столько трупов людей, погибших от армейских пуль.

Но этой тайны Федор уже не знает, а только сетует, как некогда глянцевая и накрахмаленная жизнь превратилась в это.

А мне и вспомнить по этому поводу нечего. Матвею так тем более. Но сейчас мы, носители совершенно разного интеллектуального опыта, представленного разными поколениями, здесь и сейчас в одной лодке. И нам это разгребать…

День семьдесят четвертый. Выжидательный

Когда хочется кричать от бессилия, помогают однотипные действия. Например, перебирать старые рекламные буклеты и рассортировывать их по алфавиту. Потом расправлять все выжившие в фойе французские шторы и даже подниматься на сцену, сосредоточенно занимаясь занавесом.

Потом протирать все безнадежно помутневшие зеркала, запасаясь терпением, избавлять их от гнили.

Ведь чернеющие споры на любой возможной поверхности в нашем мире не новость, а разлагающаяся реальность.

Но так хочется, чтобы место, где мы остановились, пусть даже временно, выглядело чуть добрее и спокойнее. А спокойствие пока нам только снится. Дмитрий, например, так и не вернулся из своей поисковой операции, а у Матвея к ночному кашлю прибавились судороги и внезапный жар.

Когда я решаю натереть зеркало в комнате с барной стойкой, Матвей там. Принимает горизонтальное положение, как ему прописала Кристина.

И мне хватает лишь одних дружеских объятий, чтобы разрыдаться на его увядающей груди. А потом начать вытирать бинтами не только крупные капли пота на его лбу, но и мои сентиментально соленые слезы.

Матвей лишь хмыкает в ответ и пытается улыбнуться. Глупо это, мол, слезы лить над живым человеком.

И я уже думаю, что да, глупо. Лучше и дальше зеркала протирать. Или пробежаться по району в поисках провизии.

Или просто поболтать с Денисом.

Он у нас как никак военный психолог. И просто обязан реагировать на коллективные истерические настроения. Но Денис уже сам в поисках еды. «Его больше часа нет на месте», – сообщает мой потный зараженный друг.

Что ж, значит, мне просто нужен воздух. Поэтому и бегу. А потом опять бегу. Да так быстро, что перехватывает дыхание, которое сбивается и начинает хрипеть. Слизь в носу превращается в соляной комок. Мои глаза с поблекшими зрачками и до сих пор мокрыми ресницами отказываются видеть этот новый мир, отказываются привыкать к разложению и полнейшему упадку.

И главное теперь – не останавливаться. Идти. Искать. Потому как приводить в порядок мысли не получается, как это было раньше. Все долго, и кажется, что больше нет терпения и перспективы.

Эх… Хорошо бы наткнуться на Дениса и получить целую лекцию спасительного психоанализа. Но нет. Передо мной лишь огненная и довольно-таки непростая архитектурная линия в закатном солнце, а вот Дениса нигде нет. Как и намека на сегодняшнюю вкусную трапезу с консервами или хотя бы сушеными гусеницами…

День семьдесят пятый. Поисковый

Он начинается с нетронутой записки в библиотеке. Дмитрий сюда точно не приходил.

А читальный зал внутри изрядно затопило.

Он даже покрылся какой-то жирной, неприятной на ощупь пленкой.

Нам так хочется верить, что Дмитрий еще вернется! Поэтому мы и закрепляем повторно название нашего театрального убежища, плотно придавив записку камнем.

И теперь перед нами стоит выбор: ждать ли Дмитрия или готовиться к его поискам. А еще мы без провизии, и это первоочередная проблема, не требующая комментариев… К слову, Денис вчера смог найти несколько банок с овощами в местной заколоченной бакалее.

Но этого хватит буквально на несколько порций.

А еще приходит четкое осознание, что мы, видимо, обустраиваемся в театре надолго, может, и до самых холодов.

И что поиск Дмитрия и, соответственно, выхода в стене превращается в день сурка. Конечно, кто-то еще надеется, что нас отсюда вызволит спасательная группа. Мы же трудовая гордость вождей! Ценнейшие кадры, которыми точно не будут разбрасываться! Но что-то мне подсказывает, что никто не появится, а собственные шкуры нам придется спасать только самим.

И пока я мечтательно размышляю о героях-спасателях, в моем тревожном подсознании всплывает образ главного городского ресторана «Пролетарский феникс». С его огромными светильниками в латунных решетчатых порах и круглым лакированным роялем.

Однажды папа водил меня туда, в святая святых элитного досуга. Он там был на переговорах, а я маячила за соседним столиком со своим дневником, тысячей школьных тайн и клубничным мороженым.

А тетеньки-официантки в клетчатых колпаках и с пухлыми начесами суетливо передвигались по залу по строго заданной траектории и по минутам. Мороженое мне приносили раза три. Вот я тогда наелась тягучего липового сиропа!

Но эти воспоминания не о том, какой у меня был классный папочка, а о том, что у них точно была огромная кухня и подвальные помещения с весомым объемом запасов. А вдруг нам сегодня повезет? И я притащу Матвею роскошный ужин в стиле увядшей ресторанной эпохи?

Поэтому я беру Федора с Денисом в руки своего пищевого энтузиазма и направляю их к Фонтанной площади. Как раз там стоит правительственное здание и стеклянный дом. В нем когда-то и располагался «Феникс» во всем своем великолепии и кулинарном разнообразии. Искать вход долго не приходится. Стеклянные двухъярусные конструкции практически не утратили прочности.

Двери со скрипом, но сдвигаются с места, и мы оказываемся в некогда прекрасной зимней оранжерее. Сейчас это только угадывается по почерневшим кадкам, в которых произрастали экзотические пальмы и драцены, папоротники и фикусы. А в углу стояла позолоченная клетка с соловьями. И они пели! Несмотря на неволю и драгоценные оковы, они буквально наполняли пространство лесными трелями в унисон с рояльными партиями.

Клетку, видимо, давно утащили мародеры. Как и подсвечники, и металлические конструкции светильников. А вот чугунные перила причудливо выгнулись наружу и давно перестали выполнять свою функцию.

«Где вы все?!» – хочется встать в центр мраморного зала и крикнуть.

Да так, чтобы эхом унеслось в каждый уголок этого сложносочиненного пространства. Единственное, что здесь сохранилось из ценного – это пластина от огромных часов в форме солнца. Сейчас она примотана цепью и слегка покачивается под потолком. Жалкое зрелище, но мы здесь не для того, чтобы оплакивать. Мы здесь для того, чтобы искать надежду на выход.

Поэтому мы бесцеремонно пробираемся на кухню, но дверь в подвал проржавела, и ее заклинило. В ход идет все: ножи, топорики и даже часть чугунной ограды. Мы бьемся до появления искр и ссадин на металлической поверхности, но от этого проход не появляется.

И чем дольше она не открывается, тем больше кажется, что там обязательно спрятано что-то жизнеутверждающее и ценное.

Но увы!.. Сегодня нам не преодолеть это препятствие. Поэтому мы решаем вернуться завтра. С новыми лопатами и пилами. И теперь полным составом.