Текст книги "Сборник статей по истолковательному и назидательному чтению деяний святых Апостолов"

В. Л-на

Совокупляя вместе все отрывочные известия, в которых упоминается о вечерях любви в первые времена Церкви, мы получаем следующие сведения об образе их совершения. В книге Деяний Апостольских, между прочим, говорится о первенствующих христианах, что они бяху… по вся дни… ломяще по домом хлеб, приимаху пищу в радости (2, 46), – и в другом месте (20, 7, 11), что в едину от суббот, собравшимся учеником преломити хлеб, Павел беседоваше к ним, и после воскрешения юноши, упавшего из окна и убившегося до смерти, возшед и преломь хлеб и вкушь, довольно же беседовав даже до зари, и так изыде. Из этих слов священного Дееписателя можно заключить, что в самые первые времена христианства были двоякого рода вечери любви: такие, которые совершались в разных домах и, следовательно, отдельными обществами верующих (по преимуществу в Иерусалиме), и такие, которые в известные дни, именно в воскресные, совершались всем собранием верующих. Яства для вечерей любви готовились или в том месте, где происходила вечеря, или же доставлялись туда в готовом виде богатыми. Они состояли из овощей, рыбы, мясных и мучных кушаний; вино тоже не исключалось. Все эти яства, преимущественно вино и хлеб, долженствовали быть предварительно освящены за богослужением. За столом господствовали умеренность, скромность и порядок. Епископы, пресвитеры и диаконы занимали. высшие места и руководили всем. Вечеря открывалась и завершалась молитвою и омовением рук. Во время вечери пелись псалмы и другие священные песни, читались и толковались отрывки из священного писания. Тут же верующие сообщали друг другу различные церковные известия, так что все постоянно могли знать, в каком положении находится христианская Церковь. Кроме того, прочитывались послания епископов и других представителей Церкви и деяния мучеников, чтобы укрепить себя в вере на случай гонения. При окончании вечери делался сбор для бедных, вдов, заключенных, потерпевших кораблекрушение. После всего расставались с уверениями братской любви и с лобзаниями. Нужно заметить, что явные грешники и те, которые подвергались публичному покаянию, также оглашенные и все, еще не принадлежавшие к Церкви, не допускались к вечерям любви.

Вечери любви, по крайней мере, вначале, были очень распространены. Сами по себе они не в такой степени составляли необходимую принадлежность Евхаристии, чтобы не могли быть опущены. Известно, что уже в первые века христианства были Церкви, в которых мы не видим и следов этих вечерей. Так, Иустин мученик, говоря о совершении Евхаристии и о богослужении у римских христиан своего времени, не упоминает об агапах. У св. Иринея о них тоже ничего не говорится. Причина этого, главным образом, заключается в том, что в Риме и ближайших к нему местах тайные собрания и ночные пиршества были запрещены; а по словам Плиния, общие вечери христиан были запрещены эдиктом императора Траяна. Вдали от центра государства могло быть, конечно, иначе, и вот почему мы находим упоминание о вечерях любви в других местах.

Из тех мест Св. Писания, где говорится о существовании подобных собраний в Иерусалиме, Коринфе и Троаде, видим, что в первые века христианства, именно в Иерусалиме верующие собирались весьма часто и даже ежедневно для совершения Евхаристии и вечери любви. Так как это явление очень естественно объясняется состоянием первых общин, именно немногочисленностью христиан; точно так же естественно и то, что этот обычай не был в общем употреблении или, по крайней мере, употреблялся недолго. Потому мы скоро находим, что для празднования агап назначались собственно воскресные дни (Деян.20, 7, 11), хотя из этого были исключения, и воскресные вечери в одних местах происходили реже, в других чаще.

При самом начале христианства, доколе Церковь Христова не получила еще определенного устройства, агапы предшествовали Евхаристии. К этому располагало сходство этих вечерей с тайном вечерей Самого Господа, которую, как в других отношениях, там и в этом, брали за образец. Некоторые места Св. писания, например, слова апостола Павла в 1 посл. к Коринф., указывают на это (XI, 20–27). Позднее же, напротив того, вследствие различных причин, как в коринфской общине, так и во всей восточной и западной Церкви, еще во времена апостольские, агапы происходили после причащения Св. Таин и потому обыкновенно после Евхаристии. По окончании богослужения верующие оставались в храме для общей братской вечери… С течением времени, по этому самому, только вначале вечери стояли в связи с Евхаристией, позднее же совершенно отделились от нее. Только в великий четверг некоторые африканские общины совершали вечерю раньше причащения для живейшего воспоминания о тайной вечери Господа, положившей им начало. Что касается собственно времени, в которое происходили вечери любви, то, так как время богослужения в первые века христианства, при стесненном положении Церкви, было не одинаково, посему и агапы не могли совершаться в определенное время. Вообще, можно принять за верное, что они происходили вечером и ночью; в позднейшие же времена, когда они совершались после утреннего богослужения, – в полдень или около этого времени. Но несомненно, что место, где происходили вечери любви, было то же самое, где совершалась и Евхаристия, т. е. Церкви, если христиане владели ими, или дома, в которых они собирались.

Особый род священных вечерей представляют, в первые времена христианства, те вечери, которые совершались в память мучеников. При ежегодном воспоминании тех дней, в которые мученики претерпели христиански геройскую смерть, верующие собирались на их могилах, а позднее в церквах, посвященных их имени, и по окончании богослужения устроялась общая вечеря, под руководством священников. Вечери сего рода известны были во втором веке и долго сохранялись в православной Церкви. При погребении людей достаточных устроялись вечери погребальные: бедным предлагали пищу в церкви или около нее, прося через это их молитв за умершего и считая милостыню спасительной для усопшего.

Христианские братские вечери, известные под именем агап, издавна некоторые старались объяснить подобными же явлениями в состоянии богослужений иудеев и язычников. Так, Исаак, в знак мира и дружелюбия с оскорблявшими его Авимелехом и его союзниками, сотвори им пир, и ядоша, и пиша; и восставше заутра клятся кийждо ближнему (Быт.26, 30, 31); Иаков пожре жертву на горе, и воззва братии, ядоша же и пиша, по восстановлении добрых, родственных отношений с тестем его Лаваном и по взаимном уверении и клятве в искренности благожелательных чувств и намерений в отношении друг к другу (31, 54). Так, завет, заключенный между Иеговою и израильским народом, сопровождался пиршеством: ядоша и пиша (Исх.24, 11). Этот обычай встречается и во времена царей (1Цар.9, 12); а по свидетельству Иосифа Флавия, общие трапезы продолжались даже и до времен христианских. Филон оставил нам даже подробное описание религиозных трапез ессеев, которые, с первого взгляда, имели большое сходство с христианскими агапами.

Точно так же в языческом богослужении был очень распространен обычай устроять в храмах, после жертвоприношений, из остатков общие трапезы. Персы, афиняне, аркадцы, навкратиты соединяли с общественным богослужением общие пиршества. У жителей острова Крита, лакедемонян и римлян, как известно, были общие трапезы.

Но христианские вечери любви ничего общего не имеют с ветхозаветными пиршествами, которые устроялись по тем или другим обстоятельствам, ни тем более пиршества языческие ни в каком отношении не могли быть первообразами для христианских вечерей любви.

Христианские вечери любви ближайшим образом явились в подражание тайной вечери Господа Иисуса Христа, и суть не что иное, как живейшее ее воспроизведение для большего возбуждения в верующих тех чувств, которыми были проникнуты ученики Христовы в священные минуты последней прощальной беседы с ними возлюбленного их Учителя. Начало их коренится в самом духе христианства, которое возвещает людям одного Бога любви и один союз священной любви и братского единения. Уже употребление в христианстве слова άγάποι в смысле совершенно новом доказывает, что христианские братские вечери представляли нечто особенное, существенно отличное от всех известных пиршеств. Кто не знает, каким пламенным воодушевлением к божественному проникнуты были первенствующие христиане, и до какой степени вся их жизнь со всеми материальными ее отношениями была исполнена религиозно-христианского сознания? Удивительно ли, что вкушение пищи – один из тех видов житейских отношений – имело характер не простого, обыденного действия, а служило также, в известной мере, отображением целого христианского мировоззрения верующих? Как божественное, как бы снисходя с неба, проникало собою все земные отношения в жизни христиан: так и человеческое, земное, со своей стороны, проникнутое божественным, как бы одухотворялось им и являло собою как бы непрерывное, живое служение Богу.

К этому религиозному настроению первенствующих христиан присоединились и нравственные побуждения: братское общение и любовь. Любовь своей могущественной силой связывала всех в один кружок любящих братьев: все чувствовали себя соединенными в одном средоточии живого братства, воодушевленного и вдохновленного духом братской любви и единства, Никто не хотел иметь своей отдельной собственности, все долженствовало быть общим. А где это чувство с большей полнотой могло выразиться, как не в общей братской трапезе? Таким образом в первенствующей Церкви вечери любви существенно были связаны с церковной жизнью христиан, проникнутых духовным чувством единства и общности достояния каждого, – были, так сказать, только завершением их; а отсюда понятно, как могло принятие пищи и пития – дело материальное – так тесно соединиться с самым высоким, чисто духовным богослужением, – Евхаристией.

Распространению вечерей любви могли немало способствовать самая необходимость и обстоятельства времени. Христиане, гонимые извне, должны были теснее соединиться между собою и в этом тесном общении искать опоры, утешения и ободрения. Религиозные собрания первенствующих христиан происходили в частных домах: устроению вечерей благоприятствовала самая малочисленность христиан. Было немало и других причин в первоначальном положении христиан, которые способствовали распространению этого обычая.

Но времена переменялись. С распространением христианства, первоначальная жизнь христиан, имевшая семейный характер, более и более принимала обширные размеры жизни общественной, церковно-народной; поэтому первоначальные агапы должны были постепенно выйти из употребления сами собою. В конце третьего века начинают они праздноваться только в особенные дни, преимущественно в память мучеников, и именно, как пиршества для бедных. уничтожению вечерей любви много способствовали злоупотребления и беспорядки, примешавшиеся к ним.

Язычники по поводу такого непонятного для них учреждения, каковы были вечери любви, осыпали христиан злыми и нелепыми клеветами. Эти клеветы стали нам известны из защитительных речей христианских апологетов. Язычники называли вечери любви Фиестовыми пиршествами по причине соединенной с ними и непонятной для язычников Евхаристии, и обвиняли христиан в том, будто они предавались самому грубому распутству. Как ни ложны были эти клеветы, – все-таки агапы не были чужды некоторых злоупотреблений. Уже ап. Павел осуждает за эти злоупотребления коринфскую общину, именно за разобщение богатых от бедных и их неумеренность (сн. 2Петр.2.13., Иуд.12). Конечно, хорошая сторона вечерей любви долгое время одерживала верх и все данные к первые три века, за немногими исключениями, говорят о том высоконравственном духе, которым были проникнуты христиане на вечерях любви, о том религиозном благоговении, с которым относились к ним христиане, о том порядке, который господствовал на этих вечерях. Об этом свидетельствует один из злейших врагов христианства, Юлиан, благоприятно отзывавшийся о вечерях любви, устроявшихся в его время.

Позже, с увеличением числа лиц, вступавших в христианскую общину, вечери любви постепенно утрачивали свой первоначальный характер во многих отношениях; появились и с течением времени усилились разного рода злоупотребления и беспорядки, против которых восставали уже Климент Александрийский, св. Григорий Назианзин, св. Златоуст, бл. Августин и другие. Собор Лаодикийский, в половине IV века, издал запрещение справлять агапы в церквах: «Не подобает в храмах Господних или в церквах совершати, так именуемые, трапезы любви, и в доме Божием ясти и возлежание творити», читаем мы в 28 пр. сего собора. Хотя, несколько лет ранее этого, собор Гангрский, в Памфлагонии, и принял агапы под свою защиту против евстафиан; но это произошло только потому, что они, еретики, в своем гордом воздержании, считали агапы непозволительными, и постились даже в воскресенье… По причине злоупотреблений, вечери любви отменены были и в Милане св. Амвросием. Скоро и в остальной Италии стали прекращать их, Бл. Августин советовал карфагенскому епископу Аврелию отменить их в Африке, но вместе советовал приняться за это дело с благоразумием. Третий собор, Карфагенский (391 г.), запретил духовенству принимать участие в агапах и повелел, по возможности, удерживать от них и народ. Долгое время еще сохранялся в некоторых местах обычай справлять эти пиршества в церквах, и потому запрещение этого обычая было снова повторено на Констант, соборе в 692 году. Как трудно было совершенно отменить этот обычай и как к нему привык народ, можно заключить из того, что еще папа Евгений в 826 г. жаловался на беспорядки при агапах. Долее всего сохранились эти церковные празднества в Англии, Галлии и Германии. Григорий I позволял новообращенным англичанам, которые особенно любили религиозные торжества, совершать пиршества у церквей в праздничные дни. Точно так же первые проповедники германские допускали их преимущественно у бриттов и скоттов. В праздники Господские и в честь мучеников собирались они или в церкви, украшенной зелеными ветвями, или перед церковью под деревьями, или, наконец, в палатках, сплетенных из древесных ветвей; там закалывали животных, и, под звуки музыки и религиозных песен, совершали праздничный пир. Подобные праздники происходили и в Галлии, Но здесь они так изменились, что почти преобразились в языческие вакханалии: в церквах затевалась пляска, происходили беспорядки и бесчинства всякого рода; даже, по древнеязыческому обычаю, закалали животных в жертву святым. Подобное извращение вечерей любви и смешение языческих обычаев с христианскими проявлялось и в Германии. Многие соборы, именно собор Орлеанский в 533 г., собор Оксерский в 584 г., и соборы, собранные деятельностью Бонифация, особенно собор в Люттихе 743 г. и германский собор около 746 г. решительно восстали против злоупотреблений, вкравшихся в древние вечери любви. Однако ж, еще почти сто лет спустя, собор в Ахене принужден был возобновить запрещение собора Лаодикийского против агап, и все-таки по местам они продолжали сохраняться: так привык к ним простой народ в Германии и Франции.

У абиссинских христиан еще и теперь существуют вечери любви в связи с таинством причащения. В других странах напрасно стали бы мы искать этого древнего учреждения, но нередко можно встречать различные обычаи, не столько церковные, сколько народные, в которых так или иначе сказывается память древних преданий. Думают, что обычай, сохранившийся в некоторых местах, по большим праздникам, разбивать палатки вокруг церкви и продавать в них яства и пития, равно как предложение трапезы бедным соединенное с омовением их ног, в великий четверг (как это делается в Риме, Австрии, Баварии и других местах), – суть остатки древних вечерей любви. Так же смотрят и на те пиршества, которые у греков и даже у русских, устрояются богатыми для бедных по случаю погребения или по какому-нибудь другому случаю, под открытым небом или в частных домах. Нечто похожее на агапы видят в пиршествах, совершающихся в известные дни у гернгутеров, в молельне перед принятием Св. Таин. У них, кроме того, есть особенные, так называемые, домашние вечери любви (Прав. Обозр. 1870 г., 1-е полуг., стр. 940).

А. Никитина

Иудейские партии думали, что со смертью И. Христа погибнет и основанное Им общество, что кружок учеников, веривших в мессианское достоинство своего учителя, безвозвратно рассеется. По меньшей мере, саддукейская партия имела тот повод, оставаться спокойной, что Анна и Каиафа умертвили Мессию, проповедь Которого для них казалась знамением мятежа и беспорядка. Но общество последователей Христовых далеко не рассеялось, далеко не погибло бесследно: оно, по вознесении на небо И. Христа, ждало лишь исполнения обетования о ниспослании Духа истины. Сошествие св. Духа в 10-й день по вознесении И. Христа обозначает в истории христианской Церкви новую эпоху. Исполнение обетования И. Христа, давая верующим сильнейшее доказательство Божественности своего Учителя, давало вместе с тем новую задачу Церкви. Теперь последняя, по словам Прессансе, должна была усвоять дарованную истину, извлекать из нее все следствия и через освобождение от оков иудейства известным образом достигать нравственного совершенства. Такое значение сошествия св. Духа ясно понимали св. апостолы: они увидели теперь, что христианство с этого момента должно сделаться универсальной религией; это ясно выразил ап. Петр в своей речи, произнесенной к народу для объяснения тех странных и непонятных перемен, какие совершил в апостолах св. Дух. Называя И. Христа распятым Господом, он призывал присутствующих ко крещению без различия звания, возраста и национальности (Деян. II, 36–39). Довольно трудно сказать, почему эта проповедь осталась незамеченной со стороны фарисеев саддукеев, особенно, – если принять во внимание то сильное движение народа в пользу христианства, которое выразилось в присоединении трех тысяч народа. Быть может, продолжительное время, в течение которого христиане не заявляли о своем существовании, настолько усыпило бдительность и подозрительность виновников смерти И. Христа, что они были вправе думать, что ученики Христовы рассеялись, убедившись в дерзкой мечтательности своего Учителя. С другой стороны, обращение в христианство 3-х тысяч народа могло остаться незамеченным фарисеями и саддукеями, если мы обратим внимание на то многолюдство, каким отличался Иерусалим во время праздника Пятидесятницы, когда сюда стекались многочисленные толпы иудеев из всех стран. Наконец, можно предположить, что во время проповеди ап. Петра саддукеи, как иерархические лица при иерусалимском храме, были заняты исполнением лежавших на них обязанностей по отправлению общественного богослужения. Фарисеи же, если и слышали речь апостола, то не могли отнестись к ней враждебно, потому что в ней излагалось на основании пророчеств учение о воскресении мертвых, учение, составлявшее центр тяжести фарисейской догмы. На упоминание же в проповеди имени Иисуса Христа, как Господа, фарисеи могли не обратить никакого внимания, потому что крестная смерть Его совершилась на глазах народа, и потому, с их точки зрения, не могла располагать массы к вере в Иисуса Христа, как Мессию. Как бы то ни было, но проповедь Петра прошла совершенно незамеченной ни фарисеями, ни саддукеями.

Христианство встречает оппозицию со стороны иудейства вслед за чудесным исцелением хромого от рождения апостолами Петром и Иоанном. Исцеление хромого перед глазами всего народа произвело неотразимое впечатление на последний; это обстоятельство дает ап. Петру повод обратиться к народу с речью о Мессии, отверженном со стороны народа в лице И. Христа, Который, однако, воскрес и дает силу верующим в Него совершать чудеса. Напомнив о древних пророчествах, говорящих о том, что И. Христос должен был пострадать, он увещевал присутствующих обратиться ко Христу, чтобы загладить свою вину и получить вечное спасение. Но, судя по повествованию Деяний Ап., проповедь Петра еще не была окончена, как к нему «приступили священники, начальники стражи при храме и саддукеи». Эти последние делаются душой враждебной христианству партии, «досадуя на то, что Апостолы учат народ и проповедуют во Иисусе воскресение мертвых» (Деян. IV, 1–2). Пользуясь своей внешней силой и могуществом, саддукеи теперь схватывают апостолов, заключают их в темницу и подвергают строжайшему допросу в тайной надежде, что так открыто проповедуемое ими учение о воскресении мертвых будет решительно опровергнуто в торжественном заседании Синедриона. Такую надежду они могли питать потому, что в Синедрионе в то время саддукеи, составляли большинство: отсюда опровержение в Синедрионе учения о воскресении мертвых могло бы рассматриваться со стороны саддукеев полным торжеством их принципов и публичным унижением фарисейской доктрины. И вот, двух бедных галилеян ставят посредине блестящего собрания и спрашивают, каким именем и какой силой они творят чудеса. Если судьи надеялись такой тактикой совершенно подавить дух этих людей, говорит Ланге, то этому нам не следует удивляться, потому что они хорошо знали, как одиннадцать учеников обратились в бегство при первом появлении римского отряда в Гефсиманском саду. Но саддукеи не знали, какая перемена произошла теперь в галилеянах… Оказалось, что саддукеи не были подготовлены к борьбе с апостолами, потому что мужество не оставило их среди той торжественной обстановки, какую они увидели л этом многолюдном заседании Синедриона. Саддукеи, заранее уверенные в своей победе над ненавистным им учением, встречают со стороны апостолов такие аргументы, на которые они ничего не могли возразить; поэтому они в гневе и смущении удаляют апостолов из залы суда, чтобы сделать совещание о том, как им следует поступить с ними. Совещания однако ни к чему не привели. Принимая во внимание, с одной стороны, очевидность чуда, а с другой – общее сочувствие народа к совершителям его (Деян. IV, 4, 16), саддукеи не могли подвергнуть апостолов каким-либо наказаниям, не подвергая опасности свой собственный авторитет. Посему они ограничиваются одним запрещением проповеди об Иисусе Христе. Во всяком случае для нас теперь ясно, какое положение заняли саддукеи по отношению к христианству. Они надеялись подавить проповедь апостольскую своей грубой силой, обаянием своего блеска и величия, но если не успели в этом, то причины лежали в самих обстоятельствах: в препятствиях намерениям их со стороны народа, в неимении легальной почвы для насильственных мер по отношению к апостолам и происшедшая в характере последних перемена, в силу которой они являются смелыми и убедительными проповедниками учения о Христе.

Каково же было отношение фарисеев к христианству при данном случае? Ответить положительно на этот вопрос за неимением точных Данных довольно трудно. Но на решение этого вопроса бросает некоторый свет повествование св. Луки о ходе совещаний членов Синедриона, по удалении из залы заседания св. апостолов Петра и Иоанна (Деян. IV, 15–17). Сам Дееписатель, не присутствовавший при этом, а равно и апостолы, выведенные из заседания, не могли знать о том, как и что рассуждали о них члены Синедриона. Поэтому нужно думать, что известие это почерпнуто от лиц, принимавших участие в заседании и во всяком случае – не от саддукеев, которые ни в каком случае не могли рассказывать о своих совещаниях, потому что это могло бы обнаружить если не бессилие их, то во всяком случае снисходительность и потворство по отношению к пропаганде пунктов фарисейского вероучения это не входило в интересы их партии. Отсюда можно с вероятностью предполагать, что обстоятельства совещания были переданы апостолам одним из фарисеев. Вероятность этого предположения усиливается тем обстоятельством, что в Синедрионе имел Своих почитателей И. Христос и что эти почитатели остались с прежними чувствами к Нему не только при последних днях земной жизни И. Христа, но и даже по смерти Его. С другой стороны, фарисеи, принадлежавшие к школе Гилела, во имя своих принципов не могли отнестись к христианству с той ненавистью и фанатизмом, с какими отнеслись саддукеи, потому что в проповеди о Христе они могли видеть проповедь тех нравственных начал, которые проповедовал Гиллел. Кроме того, до сих пор ничто не давало фарисеям права рассматривать христиан, как особую религиозную секту с учением, существенно отличным от их собственного. Наконец, не нужно забывать и того, что если бы разница в религиозных воззрениях и была замечена фарисеями, то эта разница заключалась только в вере во Христа, как уже пришедшего Мессию. Если даже эта вера не была в глазах фарисеев простой мечтательностью, то проповедь о Христе получила теперь другое значение для фарисеев. Христос, говорит Ланге, провозглашался теперь не как бедный выходец из Назарета, но как воскресший в ослепительном свете и окруженный небесным величием. И если они прямо не могли относиться с расположением к вере в воскресение мертвых, то на этот раз они могли отнестись к ней благосклонно, чтобы таким образом заставить саддукеев молчать о несостоятельности учения о воскресении. Итак, проповедь апостолов в данном случае затрагивала только принципы саддукейского вероучения; отсюда фарисеи могли рассматривать эту проповедь как такую, которая, нанося, с одной стороны, удар саддукейству – и, с другой стороны, распространяя фарисейские верования, оставляла в тени самих фарисеев; а такая проповедь не могла возбудить ненависти в фарисеях.

Надеждам саддукейской партии не суждено было осуществиться. В апостолах допрос не только не подавил мужества, но возбудил твердую и непоколебимую решимость проповедовать о Христе. Укрепленные св. Духом, апостолы решаются теперь перенести все пытки и мучения, чтобы «сделать то, чему быть предопределила рука Господня» (Деян. IV, 28–31). И, действительно, апостолы начинают с этого времени, по свидетельству св. Луки, с великой силой проповедовать о воскресении И. Христа. Эта горячая проповедь св. апостолов, тихая и сосредоточенная в себе жизнь христиан, наконец, обильные явления чрезвычайных даров св. Духа, – все это в совокупности производило настолько сильное впечатление на народ, что число верующих увеличивалось с каждым днем. Такое сильное влияние апостолов на народ, такое сильное распространение учения о воскресении Христа не могли не обратить на себя внимания саддукейской партии. Саддукеи теперь увидели, что религиозное самосознание народа пробуждается и что это пробуждение сознания склоняется далеко не к принципам их секты; они с ужасом теперь заметили, что их собственным религиозным убеждениям угрожает сильная опасность со стороны проповедников о распятом Христе. Деяния апостольские дают право думать, что саддукеи теперь опасались не одного только внутреннего подрыва своего авторитета, в смысле возможности окончательного неверия народа саддукейским принципам; можно думать, что они опасались теперь со стороны массы оскорбительных для них демонстраций. Саддукеи могли думать, что христианская партия, умножившаяся в числе своих последователей, так сильно воодушевленная верой в И. Христа и тесно сплотившаяся, благодаря общению имуществ, захочет теперь встать в открытую борьбу с ними, чтобы отомстить за позорную смерть своего основателя. Все это ясно видно из того тревожного упрека, с которым саддукеи обращаются к апостолам: «Вы хотите, – говорят они, – навести на нас кровь Того Человека» (Деян. V, 28). Таким образом, обстоятельства теперь требовали от саддукеев применения к апостолам скорейших и решительных мер, которыми они могли бы предотвратить угрожающую им опасность. И вот они прибегают к мерам репрессивным в той надежде, что такие меры, если совершенно не подавят дальнейшего распространения христианства, то, по крайней мере, неблагоприятно повлияют на внутреннюю жизнь общества и ослабят до некоторой степени силу христианства. В этих видах саддукеи схватывают апостолов и заключают их в народную темницу. Чудесно освобожденные из темницы, апостолы на другой день приводятся под конвоем в заседание Синедриона, где их обвиняют в нарушении запрещения – проповедовать о распятом Христе и хотят вынудить из их уст признание в замышляемом христианами мятеже. Скромные и вместе с тем полные глубокого смысла слова апостолов: «Богу должно более повиноваться, чем людям», вызывают в членах Синедриона чувства оскорбленного самолюбия и мелкого тщеславия. В этих словах саддукеи увидели, что авторитет их решительно не признается апостолами; указание же на желание Израилю спастись и на дарование прощения за вину по отношению к распятому Христу, как на цели проповеди христианства, возбуждает положительный гнев саддукеев. В этом ответе заключалось иобвинение их в неправосудии по отношению к невинному Страдальцу и снова дерзко высказывалось противоречие галилеян саддукейским религиозным воззрениям. Неудивительно, что саддукеи замышляют теперь убить апостолов (Деян. V, 33); это тем более неудивительно, что апостолы, эти простые рыбаки, присвояли теперь себе права публичной проповеди и заботы о спасении Израиля, – права, исключительно принадлежавшие аристократии иудейской крови – саддукеям.

Между тем интересы фарисейской партии почти не затрагивались настоящим положением христианства, ибо и до сего времени апостольская община стояла на почве закона Моисеева. Члены ее, как и прежде, проводили большую часть времени в притворе Соломоновом и исполняли все обрядовые предписания (Деян. V, 12–13) закона; держались, одним словом, всего того, что фарисеи могли ценить в каждом верующем иудее. Но фарисеи, несомненно, подозревали в христианах стремление произвести возмущение против саддукейско-ненациональной партии; это сильно сказывается в сопоставлении Гамалиилом пробудившегося христианского движения с лжемессианскими возмущениями, поднятыми Февдой и Иудой галилеянином. Но противиться возникновению и осуществлению этого стремления фарисеям не было цели ввиду того, что они могли извлечь отсюда выгоды для своей партии. Саддукеи, как мы выше заметили, находились во враждебных отношениях к фарисеям; но привилегии и выгоды их положения были предметом сильной зависти со стороны фарисеев; а потому свержение этой партии какими бы то ни было средствами, с высоты величия и возвышение сторонников своего толка было заветной мечтой фарисеев. В данном же случае христианство своей борьбой с саддукейством могло послужить осуществлению этой мечты. Но становиться открыто на сторону христианства фарисеи не решились, рискуя, в случае неудачного исхода борьбы, окончательно потерять свое и без того начинавшее падать влияние и не желая подвергнуться строгой ответственности за участие в возмущении, перед римлянами. Отсюда своим заступничеством за апостолов (Деян. V, 34–39) фарисеи, может быть, хотели только усыпить саддукейские опасения, навеянные им возраставшим религиозным движением и таким путем подготовить саддукеям ту серьезную оппозицию, став на сторону которой, они могли бы не сомневаться в благоприятном исходе борьбы. Такие надежды могли возлагать фарисеи на христианское движение, если бы оно в самом деле окончилось возмущением против саддукеев, как своих преследователей. Полагать, что фарисеи именно в таких видах заступались за христианство, мы могли бы в том случае, если бы можно было доказать, что Гамалиил был в настоящем случае выразителем общефарисейского мнения, если он своими устами выразил желания всей своей партии. Мы можем с вероятностью утверждать последнее на том основании, что Гамалиил был в Синедрионе представителем фарисейской партии; такое значение Гамалиила, как главы партии, открывается из того действия, какое произвела его речь на саддукеев: именно, синедрион не решается казнить апостолов, а ограничивается только бичеванием их. С другой стороны, Деян. V, 34; XX, 3 дают знать, что Гамалиил был одним из самых уважаемых раввинов, а XXVI, 5 – что он был строжайшим фарисеем, каковое направление сообщил своему ученику Савлу. Если это так, то интересы его партии были в высшей степени близки его сердцу, и в данном случае он мог легко прикрыть замыслы своей партии своей принадлежностью к снисходительной партии Гиллела. Но если бы это было иначе, то, по меньшей мере, было бы странно, что устами строгого фарисея, устами вождя фарисейской партии высказана была такая снисходительность по отношению к христианству. Если сам Гиллел учил не отделяться от своего общества, если отличительной чертой фарисейства было единодушие, то не было ли бы со стороны Гамалиила (внука Гиллела) изменой своему обществу такая беспричинная снисходительность к христианству, не было ли бы со стороны Гамалиила отречением от фарисейства, если бы он не воспользовался благоприятно сложившимися обстоятельствами для осуществления существенной цели фарисейства?! Мы думаем, что в данном случае в Гамалииле именно сказался фарисей, который, прикрываясь маской терпимости и упования на Бога, думал усыпить и уничтожить все опасения саддукеев относительно успешности предполагаемого христианского возмущения. – Но если Гамалиил был выразителем общефарисейских надежд на христианское движение, то, как отдельное лицо, он имел другие мотивы противиться кровавым преследованиям проповеди о Христе: эти мотивы заключались в его личной терпимости и благоразумии. Внук знаменитого Гиллела, усвоивший те симпатичные черты, которыми отличался его дед, Гамалиил не мог стать на сторону оппозиции христианству, этические принципы которого близко подходили к его собственным. Кроме того, как человек набожный, религиозный и благоразумный, Гамалиил не мог не понимать той истины, что исключительно человеческое дело не может быть прочным; с другой стороны, благоразумие подсказывало ему, что иерархия не должна наказывать гражданским порядком за проступки против религии. Климентины заступничество Гамалиила за христианство объясняют тем, что он будто бы был тайным христианином (1, 65); но это опровергается фактами: 1) что он был учителем Савла, но не спас его от ненависти к христианству, и 2) он до конца своей жизни принадлежал к фарисейской партии.