Текст книги "Разделенные океаном"

– Я могу поцеловать тебя, Молл?

– Конечно, Том.

Она повернулась к нему, и внезапно они стали целоваться с жаром, который быстро перерос в страсть, и вот уже руки Тома гладят ее грудь сквозь ткань сорочки, а потом оказываются под ней. Столь же внезапно Молли вдруг осталась без одежды, впрочем, как и Том, хотя она понятия не имела, куда все подевалось. И вот они уже занимаются любовью. Занятие это оказалось не столь восхитительным, как она ожидала, зато оно дало ей чувство глубокого удовлетворения – отныне они с Томом стали одним целым.

Наконец Том застонал, обмяк у нее на груди, а потом скатился с нее и замер, повернувшись спиной. Воцарилась неожиданная тишина, которая показалась Молли бесконечной.

В конце концов она не выдержала и заговорила.

– Что случилось? – прошептала она.

– Ты ведь уже занималась этим раньше, правда, Молл? – Голос Тома прозвучал хрипло, и в нем явственно слышалась боль. – Это было последнее, чего я ожидал от такой девушки, как ты.

Кровь застыла у Молли в жилах. Это было глупо с ее стороны, крайне и невообразимо глупо, но она по-прежнему считала себя девственницей. Она думала о Томе как о первом мужчине, с которым будет спать, первом мужчине, с которым будет заниматься любовью. То, что сделал с нею Доктор, оказалось похороненным в самом дальнем уголке ее сознания, потому что воспоминания эти были слишком болезненными, чтобы занимать хотя бы часть ее памяти.

Но как объяснить все это Тому? Молли терзал стыд. Он пожелает узнать, почему она не оттолкнула Доктора, почему не заперла дверь, но у нее не было ответов на эти вопросы. Откровенно говоря, Молли считала это своим долгом, верила, что так поступают все отцы, когда теряют своих жен. И ей оставалось лишь смириться с происходящим. И только когда он обидел Аннемари, она сочла это грехом такого масштаба, что он стал непростительным.

– Я все еще жду ответа, – угрюмо напомнил о себе Том.

– Значит, и ты занимался этим раньше, если разбираешься в таких вещах.

Это было худшее, что она могла сказать, но при этом – единственное, что пришло ей в голову в этот момент.

Том сел на постели, и Молли ощутила исходящий от него гнев – он, как искры, освещал комнату.

– Я купил об этом книгу, потому и знаю. Я просто боялся испортить нашу первую ночь. Я хотел, чтобы сегодня все было превосходно, но это ты все испортила. Ох, Молли! Как ты могла?

Молли ничего не ответила и лишь повернулась спиной к нему. Ей было холодно, очень холодно, несмотря на кучу покрывал и толстое стеганое одеяло.

В ту ночь она не сомкнула глаз, как, впрочем, и Том. В какой-то момент он встал с кровати, сел в кресло и уставился в окно, опершись подбородком на скрещенные руки и являя собой картину вселенского отчаяния и скорби.

Наступил рассвет, и вскоре прозвучал гонг, призывающий спуститься к завтраку. Молодожены не обменялись ни словом, одеваясь и идя вниз. В обеденном зале они оказались первыми. Остролицая хозяйка принесла им тарелки с неаппетитно выглядевшей кашей. В зал начали входить и другие постояльцы, здороваясь с ними.

– Доброе утро, – отвечала Молли.

Том молчал, глядя в тарелку с кашей, и по его гладким мальчишеским щекам текли слезы.

– Я так сильно люблю тебя, Молл, – с надрывом сказал он.

– И я люблю тебя, Том. – Она протянула руку и вытерла ему слезы.

– Мне все равно, что ты делала до того, как я встретил тебя, – шмыгнул он носом. – Прости меня за прошлую ночь. Я не должен был устраивать сцену. Просто это стало для меня шоком. Я думал, что… – Голос у него сорвался, и он умолк, не в силах продолжать.

На них начали оглядываться. Молли поднялась со стула.

– Пойдем наверх. Я должна кое-что тебе рассказать. – Ей придется открыться ему, или их брак распадется, не успев состояться.

– Я убью его! – После того как она рассказала ему о Докторе, Том впал в ярость. Он метался взад и вперед по комнате, словно одержимый. – Полисмен я или нет, я убью его собственными руками! – Он вдруг замер на месте и горестно посмотрел на нее. – Ох, Молл! Почему ты ничего не сказала мне прошлой ночью?

– Потому что мне было стыдно, вот почему, – со слезами в голосе ответила она. – Мне всегда казалось, будто я сама во всем виновата.

Том сел на кровать и усадил ее к себе на колени.

– Вчерашняя ночь была худшей в моей жизни, клянусь тебе.

Она погладила его по голове, взъерошив жесткие каштановые волосы.

– Прости меня.

– Мне не за что прощать тебя, любимая. Это я должен извиниться перед тобой за свои поспешные выводы.

В дверь постучали. Молли поморщилась, но пошла открывать. На пороге стояла хозяйка пансиона, и лицо ее выглядело уже не хитрым, а мягким и добрым.

– Вы не стали есть мой завтрак, и я подумала, что вы не откажетесь от чая с гренками.

– Как это мило с вашей стороны! Большое вам спасибо.

Молли взяла поднос. Есть ей решительно не хотелось, а вот от чая она бы не отказалась. Том же, обладавший волчьим аппетитом, съест все гренки до последней крошки.

– Надеюсь, у вас все в порядке, – прошептала женщина.

– Теперь – да. – Молли закрыла за нею дверь.

Все было в порядке, и теперь так будет всегда.

Финн показал тете Мэгги комнату, которую она будет занимать в его коттедже на протяжении двух последующих недель, помог Хейзел уложить сонного Патрика в кроватку – малыш был чересчур возбужден, чтобы заснуть в поезде или на пароме, – наскоро перекусил и отправился к Доктору, чтобы забрать Тедди и Айдана. Их тетя умирала от желания увидеться с ними, хотя и не собиралась приближаться к Доктору ближе чем на полмили во время своего пребывания в Дунеатли.

– Я боюсь, что не выдержу и натворю бог знает что, если встречусь с ним, – гневно заявила она.

Дом Доктора располагался на площади рядом с жилищем мистера О’Рурка, стряпчего, по одну сторону, и крошечным банком, работавшим всего два дня в неделю, – по другую. Это было солидное трехэтажное здание с шестью комнатами на каждом этаже. Бóльшую часть первого этажа занимали операционная, приемная, регистратура, в которой хранились истории болезней пациентов, и кабинет Доктора. Здесь же находились большая кухня и гардеробная. Жилые комнаты были на втором этаже. В незапамятные времена слугам принадлежали помещения в мансарде, но когда семейство Кенни впервые вселилось в этот дом, они уже давным-давно пустовали. Финн первым попросился ночевать наверху, в комнатке с наклонным потолком и окном, из которого открывался вид на многие мили окрест. Затем в соседнюю комнату перебралась Молли, и последней наверх переселилась Аннемари.

Финн обратил внимание на то, что темно-синяя краска на входной двери уже начала шелушиться и отслаиваться. Перешагнув порог, он обнаружил, что в доме стоит непривычная тишина. В воздухе отчетливо ощущался запах плесени и запустения. Финн невольно вспомнил дни, когда здесь жили пятеро детей и дом был полон шума и смеха.

– Папа! – крикнул он и, не дождавшись ответа, вновь подал голос: – Нанни, Айдан, Тедди, – есть кто-нибудь дома?

На верхней площадке лестницы появилась Нанни. Она была пожилой женщиной уже тогда, когда приглядывала за Финном, который был совсем еще маленьким, а сейчас выглядела древней старухой; на белом лице выделялись лишь слезящиеся глаза. Создавалось впечатление, что прошедшие годы растопили ее плоть, как воск, и та неровными кляксами прилипла к скулам и костям. На Нанни было длинное черное платье и белый фартук. Голову старушки покрывала белая косынка.

– Я отослала малышей прочь, сынок, – надтреснутым, дрожащим голосом произнесла Нанни. – Я сама отвела их к Паттерсонам: их Кормак учится в одном классе с Тедди. – Она начала спускаться по лестнице, цепляясь за перила; было видно, что каждый шаг дается ей с огромным трудом.

Финн поспешил ей навстречу, помог сойти вниз и отвел в кухню, где в раковине были грудой свалены грязные тарелки, а выложенный плитами пол отчаянно нуждался в чистке. Он выдвинул стул и бережно усадил на него старушку.

– Что случилось, Нанни?

– Твой отец, сынок… Прошлой ночью он сам себя не помнил, глотал виски, как воду, кричал и швырялся всем, что попадалось под руку. Он до смерти перепугал малышей, верно тебе говорю. Я боялась, что он поубивает всех нас, когда мы будем спать. Керосина для ламп не осталось, и мы сидели в полной темноте. – В Дунеатли не было ни электричества, ни газа. – Зайди к нему в кабинет, и сам увидишь, что он там натворил.

У Финна упало сердце. Как же так вышло, что эта пожилая хрупкая женщина осталась одна в доме с двумя маленькими детьми и сумасшедшим? Но что он мог поделать?

– Где он сейчас? – спросил Финн.

– Этого я не знаю. Он ушел из дома рано утром, еще до рассвета, и с таким грохотом захлопнул за собой дверь, что задрожали оконные стекла. С тех пор я его не видела. – C появлением Финна Нанни понемногу успокоилась и стала походить на себя прежнюю.

– Хочешь пить, Нанни? Чашку чая, например – или стаканчик чего-нибудь покрепче? – Время от времени она позволяла себе выпить спиртное.

– Не откажусь от глотка доброго джина, сынок, спасибо. Он стоит в шкафчике под раковиной.

Они прошли в кухню. Финн нашел бутылку и налил полстакана.

– Добавить чего-нибудь?

– Нет, предпочитаю чистый джин. Я-то думала, что тебе пора бы уж это запомнить, Финн Кенни. – Ее слезящиеся глаза заблестели.

– Не понимаю, как можно пить чистый джин. – Он подтолкнул к ней стакан по столу, и она с жадностью схватила его. – Ты можешь назвать причину, которая ввергла Доктора в такое состояние? – поинтересовался Финн.

Нанни скривилась, и он вспомнил, что рожи, которые она корчила, изрядно пугали его в детстве.

– Люди относятся к нему с подозрением, сынок, и он сознает это. Сейчас он принимает вполовину меньше пациентов, чем раньше. А с тех пор, как сбежала Молли, у него нет сестры-администратора, и он не может уговорить ни одну живую душу прийти сюда и прибраться после того, как от него ушла Фран Кинкейд, которая сказала, что больше не останется здесь ни за какие деньги. – Старушка кивнула на горы посуды в раковине и грязный пол. – Все спрашивают себя, почему девочки сбежали от него, почему ты почти никогда не бываешь у него дома, почему Хейзел не навещает его, даже для того, чтобы показать ему первого внука, и почему он не поехал на свадьбу к Молли. – Нанни отставила стакан в сторону, выпив половину его одним глотком. Выглядела она теперь намного лучше. – Как, кстати, прошла свадьба?

– Превосходно, Нанни. – Финн поморщился. – Хотя мне муж Молли не по душе. Уж слишком он важничает. Он считает, что уже вырос из своих ботинок простого полицейского. Но Хейзел и тете Мэгги Том понравился. – Он даже не подозревал о том, что его отец так низко пал в глазах Дунеатли.

– Я бы с удовольствием повидалась с Мэгги, пока она здесь.

– Уверен, что и она с радостью увидится с тобой. Может, вы как-нибудь встретитесь утром в кафе?

Нанни прищурилась.

– Значит, Мэгги тоже не желает переступать порог этого дома. Я думаю, что знаю почему, хотя и пообещала никому не говорить об этом, Финн. Имей в виду, в этом уже нет необходимости; большинство соседей и сами пришли к такому выводу.

Финн вздохнул. Сложившееся положение дел начало утомлять его.

– Когда вернутся домой Тедди и Айдан?

– Миссис Паттерсон говорила, что приведет их часам к семи. Но, Финн, – Нанни положила морщинистую руку на его рукав, – еще одной такой ночи, как вчерашняя, я не выдержу. Я беспокоюсь не столько о себе, сколько о мальчиках. Если бы ты слышал, как буйствовал твой отец, ты бы понял, что я имею в виду.

– Хотел бы я знать, где он сейчас.

– Скорее всего, где-нибудь отсыпается. У него наверняка жуткое похмелье.

Финн взглянул на часы: почти половина седьмого. Его братья скоро вернутся. Коттедж был слишком мал, чтобы в нем разместились еще три человека.

– Я останусь здесь, Нанни, – пообещал он. – Сейчас схожу домой и предупрежу Хейзел, а потом вернусь. Я быстро. И я принесу немного керосина для ламп.

Перед уходом Финн заглянул в кабинет Доктора и обнаружил треснувшую пустую бутылку из-под виски на полу. Повсюду валялись сброшенные с полок книги, кресло было перевернуто, а сразу же за дверью обнаружилась лужа рвоты. Финн очень старался вызвать в себе хоть каплю сочувствия к отцу, но у него ничего не получалось.

Нанни прекрасно знала, что Финн способен проспать и землетрясение. Она пообещала разбудить его, если вернется Доктор и снова начнет чудить, как давеча, но когда Финн открыл глаза в своей старой постели в своей старой комнате, было уже утро и сквозь знакомые занавески пробивались солнечные лучи. Где-то вдалеке закукарекал петух. Финн спустился в отцовскую спальню, но кровать была нетронута, и в кабинете и в других комнатах Доктора тоже не было. Финн уже начал беспокоиться, а не сбежал ли он сам, как и его дочери, как вдруг в дверь кто-то постучал.

Это был Уилли Кин с фермы «Старая мельница» с сообщением о том, что доктора Кенни нашли плавающим лицом вниз в пруду неподалеку.

– Никто не знает, как долго он там находится, – почтительно сказал он, снимая кепку и комкая ее в руках. – Туда вот уже несколько дней никто не заглядывал. – Уилли перекрестился. – Да упокоится ваш отец с миром, мистер Кенни. Он был хорошим врачом, что бы там о нем ни говорили.

Левон не знал, что видит в ее больших фиолетовых глазах: то ли страх, то ли дикое желание, чтобы все это побыстрее закончилось, чтобы ребенок родился и чтобы она поскорее забыла обо всем. За время, прошедшее с тех пор, как врач объявил, что она беременна, Анна ни словом не обмолвилась о ребенке у себя в животе. Она решительно отклоняла все попытки Тамары поговорить об этом, отворачивалась или просто выходила из комнаты с окаменевшим лицом, плотно сжав красивые губы.

Левон нанял опытную акушерку, миссис Саркади, потому что, когда Анне придет время рожать, он не хотел обращаться в больницу. Тому было две причины. Во-первых, он опасался, что непривычное окружение и незнакомые люди расстроят ее; во-вторых, Анна сама была еще совсем ребенком и существовала большая вероятность того, что им начнут задавать вопросы об отце, вопросы, на которые могла ответить только она сама. Точное время появления новорожденного на свет оставалось неизвестным, но, по расчетам врача, это должно было произойти в сентябре.

Тем летом Левон сдал экзамен и теперь мог на вполне законных основаниях заниматься юридической практикой в штате Нью-Йорк. Он арендовал контору в Нижнем Ист-Сайде и уже обзавелся несколькими клиентами, но с наступлением сентября стал приходить домой все раньше, тогда как ему следовало бы задерживаться на работе допоздна, чтобы приобрести новую клиентуру. Он хотел быть рядом с Анной, когда родится ее ребенок.

Тамара лишь посмеивалась над мужем.

– Ты возбужден почти так же, как тогда, когда я рожала Ларису, – говорила она. Теперь она уже могла вспоминать о дочери без слез.

Ребенок Анны появился на свет посреди ночи. Левон первым услышал ее громкий, испуганный крик и вбежал к ней в комнату, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Анна сидела на кровати, прижимая руки к животу, и повторяла:

– Я ненавижу эту жуткую боль, Лев. Мне кажется, что сейчас я разорвусь пополам.

Он разбудил Тамару, впопыхах набросил на себя кое-что из одежды и помчался за миссис Саркади, крупнотелой венгеркой с суровым лицом и ласковой улыбкой, которая жила на Восточной Девятнадцатой улице, в двух кварталах от них. Она прекрасно владела английским, но говорила с таким жутким акцентом, что понять ее было весьма затруднительно.

Миссис Саркади приехала с Левоном, осмотрела девушку, которую к тому времени уже терзала сильная боль, и заявила, что ребенок еще не готов появиться на свет. Сейчас они с Тамарой чем-то занимались в кухне, а Левон остался в комнате с Анной, вытирал ей лоб и держал за руку, говоря, что все будет в порядке, хотя что он мог знать об этом? «Интересно, а отдает ли она себе отчет в том, что происходит?» – спрашивал он себя.

Анна что-то забормотала себе под нос, и он наклонился к ней, чтобы лучше слышать.

– Я не хочу возвращаться, – снова и снова повторяла она. – Я не хочу возвращаться обратно.

– Тебя никто отсюда не гонит, ангел мой, – сказал ей Левон. – Ты останешься здесь – навсегда, если таково твое желание.

– Я не хочу возвращаться, – вновь повторила она. Его слова явно не дошли до ее сознания. Внезапно Анна села и закричала: – Где Молли? Мне нужна Молли!

– Молли здесь нет, дорогая. – Он взял ее за плечи, отметив про себя, какие они худенькие, и силой уложил обратно на подушки. – Зато тут я, Лев, который любит тебя и сделает все, чтобы тебе не причинили вреда.

Девушка схватила его за руку и прижала ее к своей щеке.

– Лев, – прошептала она. – Ох, Лев.

В комнату вошла миссис Саркади с тазом горячей воды. Из-за ее спины выглядывала Тамара со стопкой старых полотенец и простыней.

– Теперь мы сами займемся ею, Лев, – сказала Тамара.

Весь следующий час Левон пытался читать – хотя впоследствии не мог вспомнить ни слова из прочитанного, – пил черный кофе, смотрел в окно на огни Нью-Йорка, перебирая в памяти события, которые привели его в этот странный и замечательный город, и прислушивался к крикам и стонам, долетавшим из комнаты Анны и надрывавшим ему душу.

И вот наконец прозвучал другой крик. Это кричала не Анна, а ребенок. Левон встал у двери в ее комнату, чтобы быть рядом, когда она откроется и оттуда выйдет Тамара, чтобы сказать ему, кто у них родился – мальчик или девочка. Ребенок продолжал кричать, и Левон нетерпеливо притопывал ногой. Мальчика они собирались назвать Джоном, а девочку – Элизабет, при условии, что Анна сама не предложит имени, но он считал это крайне маловероятным. Тамара хотела дать ребенку армянское имя, но Левон заявил, что это было бы несправедливо.

– Анна не армянка, – сказал он. – Малышу следует дать имя, которое она для него выберет.

Дверь отворилась, и на пороге появилась Тамара, держа на руках крошечного ребенка, завернутого в шаль, которую она связала.

– Лев, это Джон, – сказала она, и глаза ее сверкали, как звезды, на взволнованном лице. – Я всегда хотела, чтобы у нас был мальчик.

Левон взглянул на маленькое сморщенное личико.

– Почему он такой красный?

– Многие дети рождаются красными.

– И он очень мал.

Тамара рассмеялась.

– А чего ты ожидал, Левон, – слоненка? Все дети маленькие. Миссис Саркади полагает, что он весит около пяти фунтов. Анне еще повезло, что он не слишком крупный, иначе девочке пришлось бы нелегко.

– Как она? – Ему очень хотелось заглянуть в комнату и увидеть все собственными глазами.

– Очень устала и обессилела. Миссис Саркади попыталась передать Анне ребенка, но она отвернулась. Сомневаюсь, что она когда-либо примет его.

Но Тамара ничуть не выглядела расстроенной. Она жестом собственницы прижимала малыша к себе, словно мать, словно он был ее собственным ребенком.

– Хотел бы я знать, кто его отец? – вслух произнес Левон. – Интересно ли ему было бы узнать, что у него есть сын?

– А хотим ли мы знать это на самом деле? – Тамара вопросительно приподняла тонкие брови.

– Нет. Полагаю, что не хотим.

На пороге появилась миссис Саркади и в свойственной ей витиеватой манере сообщила, что Анна – очень изящная молодая леди, но при этом здоровая и сильная, и что сейчас ей надо отдохнуть. Пусть спит, пока сама не проснется.

– Я приду взглянуть на нее завтра, – пообещала она.

Левон поблагодарил акушерку и заплатил ей, а потом спросил, уснула ли Анна.

– Еще нет, но она может заснуть в любую минуту. – Миссис Саркади произнесла слово «минута» таким тоном, словно это было нечто очень маленькое.

Левон проводил акушерку до дверей. Тамара готовила купленную ею молочную смесь, пока Джон лежал в корзинке на кухонном столе. Левон склонился над ним, с немым восторгом глядя, как ребенок очаровательно зевнул и сжал свои крошечные ручонки в кулачки. Он осторожно пощекотал его животик, но малыш лишь зевнул еще раз. Тамара окинула мужа сердитым взглядом, и Левон вышел из кухни и отправился посмотреть, как там Анна.

Она лежала на постели с закрытыми глазами, но он почему-то был уверен, что она не спит. Он присел на край кровати, и она спросила:

– Это ты, Лев?

– Да, родная, это я.

– Я знаю, что случилось, но не хочу этого знать. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю. – По крайней мере, он думал, что понимает.

– Я не настолько глупа, как ты полагаешь, Лев. – Она по-прежнему не открывала глаз.

– Я никогда не считал тебя глупой, моя дорогая Анна, но ты должна признать, что ты – очень странная молодая леди.

– Я всегда была странной. Во всяком случае, так мне говорили. – Она произносила слова мягким, еле слышным шепотом.

Последовало долгое молчание, и Левон уже решил, что она наконец заснула, но, когда он поднялся, чтобы уйти, девушка вновь заговорила:

– Я люблю Нью-Йорк, Лев.

– Я тоже, Анна.

– Поначалу я возненавидела его, когда увидела с борта корабля. Я решила, что это сон, причем очень плохой, но теперь я не хочу уезжать отсюда.

– Значит, ты не уедешь.

– Спокойной ночи, Лев.

Левон осторожно прикрыл за собой дверь и посмотрел на часы. Было раннее утро, начало пятого, и Нью-Йорк готовился к новому дню. Левон переоделся в свой «адвокатский костюм», как называла его Тамара, из темно-серой фланели с модными узкими лацканами, косыми карманами и узкими брюками. Тамару он застал в гостиной – она меняла пеленку Джону.

– На самом деле менять ее не было нужды. Мне просто захотелось сделать это в первый раз. – Она улыбнулась мужу. – Какой он красивый, правда, Лев?

– Очень. – Левон кивнул, хотя втайне считал ребенка с его сморщенным красным личиком настоящим уродцем. У него были крупные яйца и крошечный пенис. Ножки были тоненькие, как спички, и очень подвижные.

– У него синие глаза, – произнесла Тамара.

– Цвет еще может измениться, – заметил Левон.

– Знаю. – Она обратила внимание на то, что Левон переоделся. – Ты что, собрался на работу в такую рань?

– Пожалуй, да. Мне надо поработать над несколькими делами. – Он кивнул на малыша. – Теперь, когда все закончилось, самое время ими заняться.

– Я тоже рада, что все закончилось. – Тамара одарила мужа ослепительной улыбкой. – Теперь у нас есть сын, Лев. Это было последнее, чего я ожидала, когда мы приехали в Америку, – найти здесь сына. Нам повезло. Раньше я думала, что мы прокляты, но теперь понимаю, как нам повезло.