Текст книги "Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии. Предисловие Дмитрий Goblin Пучков"

Найти жилье в переполненных доходных домах Маленькой Италии было достаточно трудно. Работа, хорошая работа с достойными условиями труда и какими-никакими перспективами, оказалась чуть ли не иллюзией. Многие иммигранты – сотни и сотни тысяч – решались пересечь Атлантику, соблазнившись рассказами о несметных богатствах Соединенных Штатов, и они прибывали в Нью-Йорк полными надежд на то, что тоже легко скопят огромное состояние. В жизни же вышло совсем по-другому. Неквалифицированные итальянские рабочие могли рассчитывать только на грязную, черную работу, которой брезговали американцы. Одним из источников случайного заработка для мужчин был сбор утиля – просеивание куч зловонного мусора в поисках бутылок, костей и тряпок, которые можно было сдать за гроши. Иные были заняты на ремонте канализации или строительных работах в подземке либо же управлялись с городскими мусорными баржами[45]45
  Подобные баржи используются для перевозки мусора и прочих отходов по водным путям. Некоторые из них самоходные, а некоторые приходится буксировать. Наиболее распространены в крупных прибрежных городах, таких как Нью-Йорк. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Женщины трудились до седьмого пота в скудно освещенных помещениях, портя свое зрение неотрывным наблюдением за быстро движущейся иглой швейной машинки по девять часов в день кряду, или щипали перья для матрасов и подушек, зарабатывая болезни легких.

Временная работа такого типа была монотонной и низкооплачиваемой. Кроме того, она была до крайности ненадежной. Мужчин нанимали по договору, редко когда больше чем на неделю или две. Женщины работали на сдельной основе – склеивали конверты, из расчета три цента за тысячу штук, – и жили под постоянной угрозой того, что любое снижение производительности труда закончится увольнением. Непрерывный поток иммигрантов через остров Эллис означал, что конкуренция будет сопровождать даже самую низкооплачиваемую работу, и для многих итальянцев поколения Бернардо Террановы выходом было идти на работу к padrone, своего рода бригадиру, который немного говорил по-английски и поставлял по контракту дешевую рабочую силу различным предприятиям. Те, кому улыбалась удача, – люди с достатком, квалификацией или связями – получали помощь от друзей и родственников, успевших до этого поселиться в Соединенных Штатах. Почти наверняка именно так и поступили Терранова и Морелло. В 1893 году в Нью-Йорке уже существовали небольшие колонии корлеонцев, одна в Маленькой Италии и еще одна – в восточном Гарлеме, где в районе 107-й Ист-стрит формировался второй итальянский квартал. У Террановы был некоторый опыт в лепном деле, и, вероятнее всего, он и его пасынок получили временную работу по этой части.

Как ни старались мужчины в семье, вскоре стало очевидным, что этого недостаточно. Американская экономика, проседавшая с 1890 года, скатывалась в полномасштабную депрессию. Найти работу, даже временную, удавалось все реже; к лету в Нью-Йорке с ней стало совсем туго. Это был худший экономический кризис, с которым когда-либо сталкивались Соединенные Штаты. Великая экономическая паника 1893 года набирала обороты.

Паника 1893 года по своим последствиям напоминает Великую депрессию 1930-х. Золото обесценивалось, акции и паи резко упали в цене, тысячи фирм обанкротились, по крайней мере пятьсот банков потерпели крах: крайне неподходящее время, чтобы быть бедным иммигрантом в перепуганном Нью-Йорке. К декабрю без работы осталась как минимум четверть трудоспособного населения.

Морелло и Терранова провели тот ужасный год на Манхэттене. Как они выживали, неизвестно, но их положение было шатким. Даже с учетом того, что они получали помощь от других корлеонцев, у Террановы и Морелло были в общей сложности две жены и семеро детей, о которых требовалось заботиться; никто в семье не говорил по-английски; только один отпрыск достиг того возраста, в каком разрешалось работать, – Лючия, старшая из дочерей Террановы, которой в том году исполнилось семнадцать. Их сбережений и даже дохода от продажи личной собственности хватило бы ненадолго. Когда стало ясно, что экономика не скоро придет в себя, единственным реалистичным решением оставалось искать работу за пределами Нью-Йорка.

Чиро Терранова, второй по старшинству из сыновей Бернардо, был единственным в семье, кто когда-либо рассказывал о тех временах. В 1893 году ему исполнилось пять лет, и он уже был способен ухватить смысл проблем, с которыми столкнулись его родители. Он вспоминал, что вскоре после их прибытия в Штаты его сводный брат Джузеппе уехал из Нью-Йорка в поисках работы. Морелло отправился на юг, в Луизиану, по проторенному в те годы маршруту итальянских мигрантов. Большой дефицит рабочей силы на Глубоком Юге[46]46
  Глубокий, или Дальний, или Нижний Юг – наиболее консервативная часть американского юга. Отличается от Верхнего Юга своей гораздо большей зависимостью от плантационного типа сельского хозяйства, что особенно ярко проявилось в период Гражданской войны в США в 1861–1865 годах. Кстати, главным итогом этой войны стала знаменитая 13-я поправка к Конституции США, отменившая рабство по всей стране. – Примеч. ред.


[Закрыть], где хлопковые поля и сахарные плантации так и не оправились после освобождения рабов четверть века назад, породил в землевладельцах страстное желание нанимать иммигрантов. Работники из Сицилии ценились особенно высоко: они трудились не покладая рук, были приучены гнуть спину изо дня в день и нередко были опытными фермерами – управляющие на плантациях не переставали удивляться тому разнообразию и количеству пищи, которые итальянцы как по волшебству добывали на тех небольших огородах около дома, что им было разрешено возделывать. Джентльмены с Юга обнаружили, что итальянцы охотно брались даже за самую грязную работу и – в отличие от китайских рабочих, с готовностью принимавших предложения сменить занятие на более выгодное, – как правило, выполняли условия контрактов.

По словам Чиро Террановы, вначале Морелло работал уличным торговцем фруктами, «продавая лимоны с мешком за плечами». За два месяца он накопил достаточно средств, чтобы обеспечить переезд семьи, и когда они прибыли, он и его отчим устроились работать на плантацию. Это происходило, по всей видимости, в начале 1894 года, когда сажали сахарный тростник и на полях было много работы. Позже, весной, рабочие требовались для прополки и прочистки дренажных каналов. В августе и сентябре растущий тростник прореживали, а осенью собирали урожай.

Октябрь знаменовал собой начало zuccarata – сезона сбора и обработки урожая – в «сахарных» округах Луизианы. Группы сицилийских рабочих рассредоточились по полям, вооруженные мачете, которыми рубили гигантские стебли, затем тащили их в повозки, ожидавшие неподалеку, и доставляли на мельницы, где их промывали, разрезали на куски, измельчали и осветляли. Кристаллы сахара, смешанные с патокой, после мельницы поступали на огромные центрифуги, где их разделяли; потом сахар грузили в фургоны и отправляли на сахарорафинадный завод.

Это был тяжелый, изнурительный физический труд, представлявший собой испытание для любого здорового человека, не говоря уже о таком калеке, как Морелло. Работа начиналась с восходом солнца и продолжалась до заката, а иногда значительно позже. За это время хороший работник мог собрать три или четыре тонны тростника, но в целях увеличения выработки плантаторы нанимали целые семьи и давали работу не только женщинам, но и детям, начиная с пяти лет. Не исключено, что все дети Террановы вместе рубили и складывали тростник в штабеля до самого окончания сезона сбора урожая, то есть до января 1895 года.

Работа оплачивалась неплохо по меркам того времени. Мужчины могли рассчитывать на получение 65 центов вне сезона уборки и до 1,5 доллара за 18-часовой рабочий день во время zuccarata. Женщины и дети получали меньше, предположительно один доллар и десять центов соответственно. Однако непритязательное жилье предоставлялось бесплатно – и если работники ограничивали себя во всем и питались только хлебом и овощами, которые сами же выращивали, то бережливая семья могла сэкономить до 2,5 долларов в день на протяжении всего сезона. Мужчинам и женщинам, привыкшим к сицилийским зарплатам, это казалось целым состоянием: оно выигрышно смотрелось даже на фоне тех двухсот долларов, которые зарабатывались неквалифицированными рабочими в Нью-Йорке за год и из которых еще нужно было вычесть стоимость аренды и питания.

Луизиана привлекала иммигрантов не только этим. Температура в зимние месяцы приближалась к привычной сицилийцам и была намного более комфортной, чем в холодном Нью-Йорке. На протяжении всего сезона сбора урожая итальянская община благоденствовала на сахарных полях. В 1893 году в Луизиану приехали более двух тысяч сицилийцев: одни прямо с родины, на судах, которые курсировали между Палермо и Новым Орлеаном, доставляя рабочих непосредственно на рабочие места, другие – из отдаленных районов Соединенных Штатов.

Уместно задаться вопросом, воспользовались ли ситуацией Морелло и Терранова, чтобы вымогать деньги и терроризировать своих земляков так, как это делала Мафия в Корлеоне, и проложили ли они себе путь в Новый Орлеан, где тогда существовало быстро растущее сообщество сицилийских преступников. Известно, что через десять лет (или немногим позже) Морелло будет часто посещать Кресент-сити, где жил его кузен и где у него были многочисленные знакомства. Однако нет свидетельств тому, что кто-либо из членов семьи принимал участие в этих поездках, когда они работали в «сахарных» округах. Когда же Морелло и Терранова после года работы покинули Луизиану, они направились вовсе не в Новый Орлеан или Нью-Йорк, а в сельскохозяйственную общину в Техасе, где Мафия не имела власти.

Чиро вспоминал, что семейство поехало в фермерское сообщество Брайан в округе Бразос, к югу от Далласа, прельстившись предложением проживать в отдельном доме, получить в аренду упряжку лошадей, пользоваться услугами доктора и иметь гарантированную работу на хлопковых полях Техаса. Почти наверняка они обосновались на восточном берегу реки Бразос, в том месте, где их предшественники из Корлеоне построили целый поселок из лачуг еще в 1870-х годах. На другом берегу, прямо напротив них, находилась другая простенькая итальянская деревенька, населенная выходцами из сицилийского городка Поджореале. Две общины говорили на разных диалектах, конкурировали и смотрели друг на друга с недоверием.

Морелло и семья Терранова два года занимались сельскохозяйственными работами за пределами Брайана. По воспоминаниям Чиро, его отец и сводный брат работали издольщиками, арендуя земельный участок, доступный в те времена по ставке пять долларов за акр, – на котором они выращивали и собирали собственный хлопок. Семья могла свободно продавать свой урожай, отдавая часть выручки землевладельцу. По словам Чиро, условия были лучше, чем в «сахарных» округах, вот только его отцу и Морелло приходилось работать целый день.

Жизнь в Бразосе отличалась поистине сицилийской простотой. Мужчины трудились в поле. Итальянские женщины, включая Анджелу Терранову и Марию Марвелези, готовили для своих семей еду, раскатывая макароны вручную и выставляя их сушиться на солнце, выпекая хлеб в печках на улице и отправляя детей на поля c обедами для мужей. Они шили для своих семей рубашки, штаны и платья, делали собственное мыло из щелочи и жира и стирали одежду вручную в железных котелках, которые нагревали над костром. Их дети пропалывали посевы, кололи дрова и выполняли различные поручения.

Заработать на жизнь на техасской земле было трудно даже для итальянцев с их опытом земледелия. Летом земля иссушалась, и почва становилась неплодородной. В засушливый сезон нужно было поливать посевы вручную, для чего воду носили ведрами из реки. Когда же наступало время дождей, мужчины и мулы могли передвигаться по полю только с привязанными к ногам широкими деревянными дощечками. В районе, где был расположен Брайан, почти не продавались пестициды. Вместо них итальянские фермеры выращивали чеснок, подсолнухи и календулу, чтобы отпугнуть насекомых, устраивали скворечники и поилки, чтобы привлечь птиц, а также вкапывали камни в тенистых углах, чтобы создать комфортные условия для жаб. «Земледелие было в те годы не так уж и прибыльно, – вспоминал спустя десятки лет внук одного из первых сицилийских поселенцев. – Они только-только зарабатывали на еду, угол для ночлега и немного одежды».

Столь суровые реалии вряд ли пришлись по душе такому человеку, как Джузеппе Морелло. Земледелие в округе Бразос представляло собой изматывающую работу, предназначенную для простых сицилийцев. Для преступников, мафиози, которые выросли, привыкнув к гораздо более легкой жизни, она должна была показаться вдвойне обескураживающей. К началу второго года работы семейства Терранова на полях стало ясно, что на хлопке не сделать быстрого состояния: сухая почва бассейна реки Бразос требовала значительного улучшения, чтобы давать достойный урожай. Морелло не желал тратить на это силы. В любом случае, у фермеров-арендаторов не было стимула вкладывать титанические усилия в чужую землю.

Решение возвратиться на север было принято осенью 1896 года. Пребывание семьи на юге было к тому времени омрачено трагедией: вскоре после отъезда Терранова из Нью-Йорка умер годовалый младенец Морелло, Калоджеро. Второму мальчику, родившемуся, возможно, в сахарных полях Луизианы, дали то же имя. К окончанию второго года фермерской жизни и сам Морелло, и остальные члены семьи были больны малярией, заболеванием, распространенным на берегах реки Бразос – в местности, в прежние времена не впечатлившей волны немецких и чешских поселенцев из-за своей подверженности частым наводнениям. Болезнь облегчила принятие решения оставить долевое земледелие. Способствовали ему и новости, которые просачивались из Нью-Йорка, постепенно приходившего в себя после паники 1893 года. К первым месяцам 1897-го, через два года после того, как семейство приехало в Техас, и через три после того, как покинуло Манхэттен, Морелло и Терранова вернулись на бурные улицы Маленькой Италии. На этот раз они пришли, чтобы остаться.

Итальянские кварталы Нью-Йорка претерпели значительные изменения за то краткое время, которое Морелло и его семейство провели за их пределами. С 1890 по 1900 год число итальянцев в городе утроилось, и Маленькая Италия, центром которой были Элизабет-стрит и Малберри-стрит, разрослась настолько, что теперь протянулась более чем на полмили вдоль Бауэри. Родственные колонии в Гринвич-Вилледж и восточном Гарлеме тоже увеличились в размерах в несколько раз, и перенаселенность сделалась еще большей проблемой. В некоторых районах проживало такое количество человек, что плотность населения была выше, чем в Бомбее. С другой стороны, экономика итальянского квартала вновь стала процветать. Потребность в привычных продуктах питания способствовала росту импорта лимонов, оливкового масла и вина. Артишоки, ингредиент минестроне[47]47
  Минестроне – первое блюдо итальянской кухни, густой пикантный овощной суп, который следует готовить только из свежих, качественных овощей. Главное в минестроне – бульон. Существуют минестроне по-генуэзски, по-милански и т. д.; разница заключается в используемых ингредиентах. – Примеч. пер.


[Закрыть], доставлялись в город по железной дороге из са́мой Калифорнии. Здесь работали итальянские бакалейщики, сапожники, чистильщики сапог и банкиры; здесь читали итальянские газеты и носили итальянскую одежду. В 1897 году, согласно одной из оценок, жители Маленькой Италии зарабатывали столько денег, что друзьям и родственникам на родине отправлялось или перечислялось 30 миллионов долларов в год. Подразумевалось, что на улицах Нью-Йорка зарабатывались и тратились еще бо́льшие суммы.

С деньгами пришли и перспективы лучшей жизни. Честный труженик мог рассчитывать на постоянное место работы, мелкий предприниматель – на собственную тележку для торговли или стойку для чистки обуви. Но для преступников из итальянских районов рост благосостояния многих иммигрантов означал рост возможностей для охоты на своих собратьев. В течение 1890-х годов происшествия, характерные для Маленькой Италии в прежние годы, – грабежи, мелкое воровство и поножовщина – начали уступать место новым, более изощренным формам преступности. Первые рэкеты защиты[48]48
  По-нашему – крышевание. – Примеч. ред.


[Закрыть] стали процветать на улицах итальянского квартала в последние годы десятилетия. За ними последовали настойчивые попытки преследования самых богатых иммигрантов района: вымогательство, подкрепленное угрозами насилия, а также похищение детей с требованием выкупа. Уже в 1899 году итальянцев Бруклина охватила «мания похищений».

Конечно, преступность в Маленькой Италии была не менее распространена, чем где-либо на Манхэттене. Джозеф Петрозино, который знал об иммигрантском сообществе не больше и не меньше, чем другие, утверждал, что лишь малая часть (3 или 4 процента, по его мнению) и в самом деле были преступниками. Но к 1900 году в Нью-Йорке проживало 200 тысяч итальянцев, и даже малый процент от этого числа составлял довольно большую группу людей – далеко за 5 тысяч, если оценка детектива была верна. Вдобавок невысока была вероятность того, что итальянских мошенников урезонит перспектива наказания.

«В то время, – признавал Джованни Бранки, генеральный консул Италии в Нью-Йорке…

…целые части города, целые улицы были заселены исключительно итальянцами, с их магазинами, кафе и т. д. Эти места оставались практически без надзора со стороны полиции, за исключением обычного ирландского полисмена на углу улицы, которому было наплевать на то, чем итальянцы занимались между собой, пока не мешали другим людям. В то время только два или три полицейских говорили или понимали по-итальянски… так что в девяти случаях из десяти любой итальянец, совершивший преступление, был почти уверен, что ему удастся избежать наказания, если его не арестуют в течение нескольких дней».

Согласно различным данным, в полицию сообщали только об одном из 250 преступлений, совершенных в итальянском квартале. Из них аресты проводились только в связи с одним делом из пяти; из всех дел, которые таки дошли до суда, только одно из трехсот завершалось обвинительным приговором. Не стоит удивляться тому, что многим иммигрантам приходилось добиваться справедливости своими силами. Неудивительно также, что Морелло и ему подобным перспективы успешной криминальной карьеры в Соединенных Штатах начали казаться такими же радужными, какими они были на Сицилии.

Итальянским мошенникам потребовалось немного времени, чтобы продемонстрировать, насколько прибыльной может быть организованная преступность в некоторых американских городах. Шайки вымогателей, которые были распространены на Сицилии и еще в 1850-х годах выросли в итальянском квартале Нового Орлеана, появились в Нью-Йорке в самом конце девятнадцатого века, а в Чикаго – месте обитания еще одной крупной и активно растущей итальянской общины – после 1901 года. Методы, взятые на вооружение участниками этих формирований, были весьма схожими. Жертвы (как правило, владельцы магазинов, банкиры или другие состоятельные иммигранты) получали письмо с требованием значительной суммы. В письме содержались указания принести конверт с деньгами в некое уединенное место встречи или передать деньги лицу, которое наведается к ним по месту работы. Их предупреждали, что отказ подчиниться требованиям приведет к разрушению их недвижимого имущества, а возможно, и к гибели их самих.

Письма, всегда анонимные, были составлены на до странности любезном языке Старого Света, но содержали неприкрытую угрозу. «Горячо прошу Вас, – такими словами заключалось одно из посланий, – положить их [банкноты] под дверь в течение четырех дней. Если Вы этого не сделаете, клянусь, до конца этой недели от Вашей семьи не останется даже праха». Другое, более грубое, письмо гласило:

У вас есть деньги. Мне нужна 1000 долларов! Вы кладете 100-долларовые купюры в конверт, а его кладете под доску на северо-восточном углу 69-й улицы в одиннадцать часов вечера. Если положите туда деньги, будете жить. Если нет, умрете. Если сообщите в полицию, я убью вас, когда выйду. Они могут спасти ваши деньги, но они не спасут вашу жизнь.

Зловещие послания – которые неожиданно получали жертвы, прекрасно осведомленные о бессилии полиции, – обычно производили желаемый эффект. Большинство объектов вымогательства были напуганы, и сотни неизвестных расставались с суммами, которые едва могли себе позволить. Конечно, требованиям подчинялись не все, но тем немногим храбрецам и упрямцам, кто игнорировал письма, банды наносили визит. Хотя бывало и так, что жертва, спокойно отнесшаяся к угрозам, оставалась невредимой или договаривалась о выплате меньшей суммы, тем не менее каждый в Маленькой Италии был наслышан о взорванных динамитом магазинах, о похищенных, а иногда и убитых детях и о богачах, застреленных или зарезанных за отказ передать деньги.

Излюбленным средством вымогателей являлись бомбы. Он были анонимны, просты в сборке и производили ужасающее действие – и если учесть, сколько итальянцев было занято в строительной отрасли, украсть динамит не составляло труда. Бомбы можно было использовать и за пределами улиц Маленькой Италии; мировой судья в Нью-Джерси, вынесший обвинительный приговор нескольким членам одной банды, был, по сообщениям газет, буквально «разорван в клочья» бомбой в посылке, доставленной в его кабинет. Даже в громких делах такого рода, однако, аресты производились далеко не всегда; кроме того, было известно, что ряд знаменитых влиятельных итальянцев поддались давлению вымогателей. Наиболее известной из таких жертв оказался оперный певец Энрико Карузо, который удовлетворил требование в 2000 долларов, а когда этот факт стал достоянием общественности, был вознагражден за подобную уступчивость «пачкой писем с угрозами в фут высотой», включая послание от той же банды с требованием на сумму уже в 15 тысяч долларов.

Для множества ньюйоркцев, включая репортеров англоязычной прессы, наиболее притягательной чертой этих дел являлись причудливые декоративные элементы, украшавшие письма о вымогательствах. Акцент на требованиях делался при помощи грубо нарисованных черепов, револьверов, ножей с капающей с них кровью или пронзенных сердец. На многих также были изображены густыми черными чернилами руки, поднятые в предупреждающем жесте. Последний элемент вдохновил одного из журналистов, писавшего для New York Herald, окрестить подобные уведомления письмами «Черной руки» – название, которое прижилось и вскоре стало синонимом преступности в Маленькой Италии.

Оставался лишь небольшой шаг до того, чтобы Черная рука предстала в умах общественности отдельной организацией, со своими предводителями и сотнями, если не тысячами, членов, разбросанных по всей стране. Представление о мощном, профессиональном преступном сговоре, казалось, могло ответить на многие вопросы, в немалой степени объясняя, почему власти испытывали такие трудности с арестами конкретных личностей. Полиция, возглавляемая Петрозино, делала все, что могла, чтобы поднять на смех эту идею, но безуспешно. Убежденность в том, что Черная рука и вправду существует, вскоре укоренилась в обществе. Газета Call из Сан-Франциско в 1905 году сообщала, что организация располагала тридцатью тысячами участников и подразделениями в десятке городов США. В 1907 году членов Черной руки обвиняли аж в трехстах убийствах только на Манхэттене, и количество их бесчинств, как утверждалось, каждый день увеличивалось на четыре.

С точки зрения большинства жителей Нью-Йорка, Черная рука являлась одновременно захватывающим источником острых ощущений и символом того, насколько нецивилизованными могли быть итальянские иммигранты. Для мужчин и женщин сицилийского квартала, которые постоянно жили под угрозой вымогательства, это служило напоминанием о том, что, хотя они пересекли океан, ничего не изменилось: они стали жертвами такой же охоты в Соединенных Штатах, какая велась на них дома. Впрочем, для Джузеппе Морелло успех вымогателей Маленькой Италии был своего рода вдохновением. Если уж неорганизованные любители, не имевшие ни навыков, ни опыта, могли добиться успеха в столь незаконном деле, то какие же возможности открывались перед истинными преступниками, которые не остановятся перед тем, чтобы обрушить гораздо бо́льшие неприятности на головы своих жертв и врагов? Какие суммы можно было сделать на беспощадности? Одним словом, каковы были перспективы американской Мафии?