Текст книги "Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии. Предисловие Дмитрий Goblin Пучков"

Смерть Фарака, безусловно, была необычной, как не преминула отметить газета Brooklyn Daily Eagle. С одной стороны, сначала она была описана как самоубийство, хотя хирург, который осматривал тело, определил, что у Фарака были порезы на лице, а удар ножом нанесен сзади. С другой, когда обнаружили тело, его правая рука сжимала трость с вкладным клинком, хотя Фарак был левшой. Наконец, когда детективы явились поговорить с бизнес-партнером убитого, Антонио Флаккомио, при осмотре его нехитрой собственности они обнаружили, что он недавно протер и вычистил свою одежду кислотой. После этого полиция проявила к Флаккомио больший интерес, и со временем удалось найти свидетеля на Стейтен-Айленде, который видел, как Фарак разговаривал с человеком, соответствовавшим описанию его партнера, за минуту или две до смерти. Еще несколько свидетелей дали показания о рискованном характере сигарного бизнеса Фарака и о том, что наблюдали, как он дрался с Флаккомио из-за денег. Другой человек видел, как Фарак и Флаккомио садились на паром утром в день убийства.

Бо́льшая часть этой информации была добыта с трудом. Парикмахер из Бруклина, который одним из последних видел убитого живым, отказался говорить с репортерами, заявив: «Я не хочу, чтобы мое имя упоминалось в газетах, потому что эти сицилийцы – плохое, вероломное племя, и моя жизнь будет в опасности, если им станет известно, что я что-то сказал». (Газетчики, которым не было дела до итальянцев, все равно напечатали его имя.) Рэймонд Фарак тоже был немногословен. «Итальянцы, которые приезжают из Палермо, как правило, худшие люди в Италии, – сообщил он полиции. – Они прирежут человека, едва на него посмотрев». Мало кто удивился, когда коллегия присяжных при коронере назвала этот случай убийством, но заявила, что свидетельств для предъявления обвинения слишком мало.

В следующий раз об Антонио Флаккомио услышали только через два с лишним года. Главный подозреваемый исчез из Нью-Йорка вскоре после расследования и много ездил по стране – в Буффало, Луисвилль, Чикаго и Новый Орлеан.

Флаккомио не возвращался в Бруклин до июля 1886 года, когда он неожиданно заявился к Рэймонду Фараку – который позже сказал, что Флаккомио признался и попросил разрешения вернуться в Нью-Йорк: странная просьба, адресованная мелкому бизнесмену со средним достатком. Если верить Daily Eagle, Рэймонд ответил визитеру, что тот не может жить в Бруклине («Если он посмеет и я его увижу, я убью его!»). И Флаккомио отправился в Маленькую Италию. Там, на Манхэттене, он и встретил свою смерть. Это произошло два года спустя, неподалеку от колледжа Купер-Юнион, на площади Святого Марка.

Флаккомио провел вечер 14 октября 1888 года за игрой в карты с группой друзей. Когда он шел домой, на него напали. Два человека набросились на него на углу улицы. Пока его приятели сцепились с одним, второй выхватил ужасный на вид нож для хлеба и ударил его в грудь. Флаккомио только и успел пробормотать: «Меня убили», перед тем как съежиться и упасть на мостовую. В последовавшей сумятице убийцы скрылись. Тем не менее их узнали, и друзья убитого между собой пришли к мнению, что это были итальянцы.

Убийство у Купер-Юнион было не из тех дел, которые обычно раскрывал Департамент полиции Нью-Йорка. Это было чисто сицилийское дело, а Департамент не мог похвастаться успехами в борьбе с итальянской преступностью. По-итальянски говорили только два детектива (Джозефу Петрозино оставалось еще семь лет до повышения), а шестеро свидетелей, все являвшиеся друзьями жертвы, торжественно поклялись сами разобраться с этим делом, вместо того чтобы раскрывать личности убийц властям. Тем не менее расследование убийства Флаккомио было проведено быстро и, к удивлению большинства жителей Маленькой Италии, столь же быстро раскрыто.

Человеком, ответственным за этот неожиданный поворот событий, стал инспектор Томас Бёрнс. Ирландец сорока шести лет с редеющими волосами, лохматыми усами и блестевшими как стальные вязальные спицы, пронзительными глазами, Бёрнс был главой Детективного бюро Нью-Йорка. Известный как самый умный полицейский в городе, Бёрнс был новатором, который преобразовал отдел учета полицейского управления, открыл «Галерею негодяев», в которой собирал фотопортреты преступников, и усовершенствовал жестокие, но продуктивные методы третьей степени[59]59
  См. сноску 18.


[Закрыть]. Кроме того, он был богат, поскольку, пользуясь консультациями инсайдеров с Уолл-стрит, сформировал целый портфель объектов недвижимости и ценных бумаг, стоимость которого в семьдесят раз превышала его годовую зарплату в пять тысяч долларов.

Бёрнс проявил интерес к делу Купер-Юнион по нескольким причинам. Первая была официальной. Даже близкие друзья Флаккомио не знали, что он был полицейским осведомителем, одним из немногих, которыми располагал Департамент полиции Нью-Йорка в Маленькой Италии. Незадолго до этого он предоставил Детективному бюро свидетельство против земляка-сицилийца и, по-видимому, также являлся источником информации о Мафии. Вторая причина была личной. Бёрнс заслужил свою репутацию исключительного полицейского благодаря своевременному раскрытию информации прессе, и в убийстве Флаккомио ему виделись газетные заголовки, не в последнюю очередь из-за уверенности в том, что он сможет раскрыть дело.

Первым шагом Бёрнса стал арест свидетелей. По его распоряжению троих мужчин, которые были с Флаккомио в момент убийства, заточили в самую мрачную тюрьму Нью-Йорка, Тумс[60]60
  Тумс – по-английски The Tombs, что переводится как «Могилы» или «Гробницы». – Примеч. пер.


[Закрыть], на Центральной улице в Нижнем Манхэттене. Трехдневное заточение в крохотных сырых камерах увенчалось выдачей имен. Убийцами, как Бёрнс проинформировал прессу несколькими днями позже, оказались два брата из Палермо, которых звали Карло и Винченцо Куартераро. Поймать Карло уже не представлялось возможным, так как он улизнул из страны, переодевшись священником. Винченцо Куартераро же был арестован, а затем препровожден в суд.

Бёрнс был уверен, что у него имеется виновный, – уверен настолько, что поделился с нью-йоркскими газетами подробностями дела. Он отметил, что был поражен умом и криминальными способностями заключенных в Тумс, но гораздо большее впечатление на него произвели подробности их рассказов о некоем беспощадном братстве. «Они весьма умны и получили какое-никакое образование», – сообщил Бёрнс The New York Times.

Это беглецы из своей родной страны, замешанные в совершенных там преступлениях и правонарушениях. Криминальные элементы на Сицилии объединены в тайное общество, известное как «Маффия». Все его члены связаны клятвой защищать друг друга от представителей закона. Если один из членов общества совершает преступление, все остальные под страхом смерти обязаны покрывать его и держать преступление в тайне. В основном членами общества являются фальшивомонетчики и убийцы. Для них убийство сродни развлечению. У них нет жалости, и они не видят ничего особенного в том, чтобы убрать кого-то, кто встанет у них на пути или выдаст их тайны.

Трудно сказать, какая часть этих сведений действительно была получена из интервью Бёрнса. Инспектор мог узнать некоторые подробности из других источников, возможно, даже из газетных публикаций о Сицилии. Но его знания о деятельности современной Мафии в США были достаточно подробными, чтобы можно было предположить, что информация все-таки поступила из первых рук. Как он объяснял репортеру Times, существовали «две основные штаб-квартиры этого общества в стране: одна в этом городе, а другая – в Новом Орлеане». Две группы были связаны, так что «члены общества, совершившие тяжкое преступление в этом городе, могут найти убежище у друзей на юге, и наоборот». Мафиози Нью-Йорка также были достаточно хорошо организованы, чтобы уметь работать с ненадежными подельниками. Флаккомио был приговорен, когда выяснилось, что он передавал информацию властям. Обреченный на смерть знал об опасности, грозившей ему: за несколько дней до убийства он решил поговорить с тринадцатилетним сыном. Он объяснил, что тот унаследует семейный фруктовый магазин, если Флаккомио умрет, и просил мальчика позаботиться о сестре.

Откровения сотрудника полиции уровня Томаса Бёрнса имели высокую значимость. Газеты, опубликовавшие интервью, не видели причин ставить их под сомнение, и когда Винченцо Куартераро предстал перед судом в конце марта 1889 года, те же газеты опубликовали материалы под заголовком «Убийство под знаком Мафии». К несчастью для полиции, предание широкой огласке заявлений Бёрнса замаскировало существенные недочеты в деле, самым важным из которых было то, что против Куартераро не было реальных свидетельств, кроме заявлений друзей жертвы, которые сами являлись преступниками. Даже Джон Гофф, помощник окружного прокурора, представлявший в деле сторону обвинения, признал, что добиться обвинительного приговора будет нелегко. «Он утверждает, что если бы речь шла об обвинении в воровстве, то он рекомендовал бы отклонить обвинительное заключение на основании доказательств, но поскольку это убийство, он не станет брать на себя ответственность», – поясняла Times.

Гофф нашел одного свидетеля для дачи показаний о существовании Мафии: «Итальянец, приказ о смерти которого был дан за то, что он выдал сведения правительству… Его покрытая шрамами щека говорит о том, что была предпринята попытка привести приговор Мафии в исполнение». Со своей стороны Куартераро собрал внушительное количество показаний, как американцев, так и итальянцев, чтобы доказать, что в момент убийства он находился за много миль от места преступления. К тому же свидетельства Гоффа были предоставлены низшими слоями населения – «отбросами сицилийского общества», – которые не произвели должного впечатления ни на судью, ни на присяжных. Адвокат Куартераро открыто обвинил троих человек, которых Бёрнс поместил в тюрьму Тумс, в том, что они сами совершили убийство.

Вынесение в итоге оправдательного приговора сицилийцу не стало неожиданностью для тех, кто наблюдал за процессом, но, безусловно, явилось ударом для Бёрнса. Инспектор поставил на виновность Куартераро некоторую часть своего громадного авторитета, и вердикт присяжных обрек его на судорожные попытки откреститься от своих прежних заявлений. «Как класс, – сообщил инспектор New York Tribune, – итальянцы не представляют опасности для общества в этом городе». Большинство были законопослушными гражданами; «в Галерее негодяев нет портретов итальянских злодеев». Когда годом позже выстрелы в Хеннесси вернули Мафию на страницы новостей, Бёрнс заявил, что пусть сицилийские убийцы и сеют хаос на далеком Юге, но «никакой банде убийц, такой как Мафия, не позволено совершать убийства в Нью-Йорке».

Резкая смена курса инспектора Бёрнса стала важной вехой в истории Мафии. Великий детектив обладал таким авторитетом, который мог повлиять на нью-йоркских журналистов и нью-йоркское общественное мнение. Если бы Винченцо Куартераро был осужден, газеты доложили бы о триумфе Бёрнса и одобрили его приговор Мафии. Мысль о том, что члены братства жили в Нью-Йорке, могла бы быть принята обществом за год или даже более до того, как Джузеппе Морелло ступил на американскую землю, и полиция, особенно Детективное бюро, могла бы занять гораздо более жесткую позицию по отношению к сицилийской преступности и, возможно, привлечь к работе большее число детективов итальянского происхождения. Суды также могли бы быть более склонными выносить обвинительные приговоры подозреваемым мафиози, чем они оказались после вердикта Куартераро.

Как бы то ни было, последствия первого и наименее запомнившегося судебного процесса над Мафией в Нью-Йорке были совсем другими. Полиция стала относиться к итальянской преступности более осторожно. Газеты исполнились скептицизма. И что самое важное, Бёрнс – самый известный, самый знаменитый, самый влиятельный детектив в стране – до известной степени отмежевался от Маленькой Италии и ее загадочных обитателей. «Да пусть хоть поубивают друг друга», – по некоторым сведениям, сказал инспектор. Не известно, сказал ли он это на самом деле, но такое мнение разделял весь Департамент полиции Нью-Йорка. С того времени и на протяжении нескольких десятилетий полиция уделяла намного меньше внимания преступлениям, совершенным в итальянском квартале, чем аналогичным правонарушениям, сведения о которых поступали из других частей города. Убийства, взрывы, массовые беспорядки – разумеется, все эти дела тоже расследовались, но раскрывались относительно редко. Более мелкие преступления, даже с применением насилия, не получали должного внимания, и итальянские злоумышленники, которые охотились исключительно на итальянцев, в большинстве случаев оставались безнаказанными.

Судебные разбирательства по делам Хеннесси и Флаккомио сформировали представление Америки о Мафии более чем на десять лет вперед – первое в большей степени, чем последнее, поскольку процесс над Куартераро освещался не в пример более скудно, чем события в Новом Орлеане. Но если страна в целом не заметила оправдательного приговора Винченцо Куартераро, то в Нью-Йорке он имел важные последствия, и одно из них заключалось в том, что первым мафиози стало проще беспрепятственно действовать в городе.

Для Морелло это были обнадеживающие новости, потому что – по его понятиям – преступление должно было наконец окупиться[61]61
  Англ. пословица Crime doesn’t pay («Преступление не окупается») означает, что преступление не приносит ожидаемой прибыли, т. к. рано или поздно настигает возмездие. Ср. со сноской 105 в конце книги. – Примеч. пер.


[Закрыть].

5. Клешня

Джузеппе Морелло вернулся в Нью-Йорк с карманами, полными денег, что он накопил за год, который провел на сахарных полях Луизианы, и еще за два года работы издольщиком в Техасе. Вероятно, по тем временам это была хорошая сумма – примерно пятьсот долларов. Этого было бы достаточно для того, чтобы заплатить за приличную квартиру в итальянском квартале и содержать семью в течение года, или для того, чтобы превратить в начальный капитал для мелкого бизнеса. О том, что Морелло и Терранова не обладали необходимыми средствами для достижения обеих целей сразу, говорит их выбор места жительства. В 1900 году Бернардо Терранова жил по адресу 4-я Ист-стрит, дом 123, в маленькой квартире в одном из доходных домов в бедном районе. Морелло проживал в комнате на углу Второй авеню и Ист-Хьюстон-стрит, в одной из самых густонаселенных трущоб на всем Манхэттене. Семейные средства в массе своей были направлены не на улучшение жилищных условий, а на развитие бизнеса, который Терранова открыл в итальянском квартале как мастер декоративной лепки. На протяжении нескольких следующих месяцев Морелло чем мог помогал своему отчиму, так же как и Винченцо, Никола и Чиро – после школы. В то же время Морелло начал вкладывать остатки семейных денег в собственные бизнес-проекты.

Собирался ли в действительности человек, который играл такую большую роль в делах Fratuzzi на Сицилии, жить честной жизнью в Соединенных Штатах, остается тайной, но некоторые свидетельства позволяют предположить, что собирался – по крайней мере, на первых порах. В конце концов, над ним нависала угроза в виде приговора 1894 года в Мессине и шестилетнего срока, который ждал его в случае депортации на Сицилию. Попытки жить, обрабатывая землю в Техасе и Луизиане, очевидно, были искренними. В те годы он не был замечен в какой-либо криминальной деятельности, хотя, возможно, и участвовал в ней после того, как семейство переехало в Нью-Йорк: даже пятьсот долларов в то время на Манхэттене не были несметным богатством. Одно можно сказать наверняка: если Морелло действительно хотел начать в Соединенных Штатах все сначала, эти намерения были похоронены четырьмя последовательными неудачными попытками заявить о себе как о законном бизнесмене.

Первым приобретением Клешни был угольный склад в Маленькой Италии весной 1897 года. Данная деятельность продлилась всего год. После этого Морелло управлял итальянским салуном на 13-й улице и еще одним на Стентон-стрит, который пришлось закрыть через полгода после открытия «по причине отсутствия бизнеса». На 13-й улице дела шли не намного лучше. Второй бар тоже был продан. Самым амбициозным его предприятием была финиковая фабрика, на которой работали пятнадцать или двадцать человек, но и она тоже быстро разорилась. По словам Чиро Террановы, Морелло «владел этой фабрикой около шести или восьми месяцев, но постоянно терял на ней деньги». К весне 1899 года деньги закончились, и бары и фабрики – за исключением компании-подрядчика Террановы по декоративной лепке – закрылись или были проданы.

Видимо, именно тогда, где-то в 1898 или в начале 1899 года, Морелло вернулся к своему прежнему ремеслу фальшивомонетчика. В конце концов, виделось что-то непреодолимо притягательное в том, чтобы решать проблемы с деньгами посредством печатания новых денег, а Клешня располагал правильными знакомствами среди преступников сицилийского сообщества. Он переписывался с корлеонцами в изгнании по всей стране, обмениваясь письмами с людьми, которые проживали в Канзас-сити, Новом Орлеане, Бель-Роуз в Луизиане и даже в далеком Сиэтле. В самом Нью-Йорке, на улицах Маленькой Италии, были еще сотни человек, обладавших необходимыми навыками.

Нью-йоркское отделение Секретной службы, которым руководил тогда ветеран с огромным опытом Уильям П. Хейзен, ощутило легкое дуновение неприятностей весной 1899 года. Агенты в Бостоне, следившие за деятельностью другой банды итальянских фальшивомонетчиков – Мастрополе, – начали перехватывать письма, которыми обменивались члены банды. В марте того же года им попало в руки письмо со штемпелем Нью-Йорка. После вскрытия оказалось, что его отправил Морелло. В самом письме не было ничего, что можно было бы вменить в вину, но в делах с итальянскими бандами стандартной практикой было передавать подобную информацию в штаб-квартиру агентства в Вашингтоне. Там ее регистрировали, проверяли, сопоставляли с существующими списками подозреваемых и затем пересылали в дочерние отделения для дальнейшего расследования.

В данном случае последнюю часть работы взял на себя Джон Уилки, директор Секретной службы, продиктовав записку Хейзену с просьбой отправить агента на Вторую авеню для поиска нового подозреваемого. Хейзен поручил это задание специальному оперативному агенту Фрэнку Брауну, и Браун в тот же день сел на трамвай до Ист-Сайда. Агент нашел адрес Морелло, но не обнаружил следов ни Клешни, ни кого-либо, кто признался бы, что знал его. Тогда этому не придали большого значения. Морелло был всего лишь еще одним именем, и всегда оставалось с десяток других, которые требовалось проверить. Браун сообщил Хейзену о неудаче, и тот направил Уилки отчет в пару строк, а затем быстро забыл об этом.

Это была ошибка, о которой он и еще несколько человек будут сожалеть всю жизнь.

В нескольких милях от границ центральных районов города, в маленькой квартирке на первом этаже дома 329 по 106-й Ист-стрит Джузеппе Морелло устанавливал небольшой печатный станок в пустой комнате. Аппарат был старый, незамысловатый и определенно не способный штамповать точные копии ценных бумаг Казначейства, – но это было лучшее из того, что ему удалось достать. В любом случае, необходимости в идеальных репродукциях не было. Подделки Клешни должны были сбываться ночью в людных местах – салунах, игорных домах, закусочных, – где они могли подвергнуться в лучшем случае поверхностному осмотру. Они не смогли бы обмануть банкира или полицейского, но от них этого и не требовалось.

Морелло перебрался в итальянский анклав в восточном Гарлеме как раз вовремя – очевидно, благодаря скорее везению, чем точному расчету, и, вероятно, потому, что ему нужна была более крупная база. Печатную машину требовалось расположить таким образом, чтобы шум при работе пресса невозможно было услышать. Кроме того, имелись печатные формы и тьма прочего оборудования, слишком ценного, чтобы оставлять его без присмотра. Все должно было храниться в квартире, которая также служила домом и штаб-квартирой для нескольких членов банды.

Фальшивомонетчики являли собой странную, разношерстную компанию. Морелло нашел итальянца из Нью-Джерси, знавшего, как изготавливать печатные формы, и молодого сицилийца по имени Калоджеро Маджоре, который был ответственным за сбыт банкнот. Маджоре, выглядевший моложе своих двадцати лет, работал гладильщиком рубашек в прачечной и не имел судимостей, что было решающим преимуществом в глазах Морелло. Покупателей надлежало искать с помощью более опытного в этом деле итальянца, уличного торговца, известного в окрестностях 106-й улицы как Линго-Бинго. Также в банде состояли еще по меньшей мере двое сицилийцев. Остальными же людьми Морелло были ирландцы под предводительством владельца закусочной в Бруклине, известного как Коммодор, и видавшего виды жулика по имени Генри Томпсон, получившего в свое время прозвище «Пижон» за свой изящный вкус в одежде. Тот нанял еще восемь-десять шняготолкателей, которым было сказано, что они могут купить столько поддельных банкнот, сколько им вздумается, со скидкой 60 процентов. Поскольку печатные формы, которые Морелло заказал у своего друга-печатника, обернулись пятидолларовыми банкнотами с «головой генерала Томаса[62]62
  Генерал Джордж Генри Томас (1816–1870) – американский генерал времен Гражданской войны. – Примеч. пер.


[Закрыть]», подлинные образцы которых впервые были напечатаны в 1891 году, продавцы должны были раздобыть два настоящих доллара на каждую приобретаемую ими пятидолларовую подделку.

Клешня был очень осторожен. Маджоре и другие итальянцы знали, где готовится операция по подделке денег, но те, кто заслуживал меньшего доверия, как, например, ирландские толкатели и даже Коммодор, оставались в неведении относительно столь важной подробности; они встречались и разговаривали с Маджоре или с Линго-Бинго на улицах. Бо́льшую часть «плохих денег» нужно было сбывать подальше от 106-й улицы. Самые надежные люди Пижона Томпсона – три мелких мошенника, находившихся на мели, – получили приказание работать в пляжных развлекательных заведениях Лонг-Айленда, где магазины и рестораны были открыты допоздна, а работники за прилавком – слишком заняты, чтобы проверять купюры на подлинность.

Еще одним потенциальным источником проблем являлась горничная, которую Морелло нанял готовить и прибираться. Это была ирландская девушка по имени Молли Кэллахан, дочь подруги Пижона Томпсона. Парень Молли, Джек Глисон, был на второстепенных ролях в банде, и Морелло, видимо, решил, что ей можно доверять. Однако на всякий случай девушке наказали держаться подальше от той комнаты, в которой хранились станок, формы и другое производственное оборудование.

В течение нескольких месяцев приготовлений дела у Клешни шли как надо. Были вытравлены две медные пластины и закуплена бумага, похожая на ту, что использовалась для печати настоящих пятидолларовых банкнот. Экспериментальные листы прогоняли на печатной машине и краски смешивали до тех пор, пока не были получены более-менее подходящие цвета. Морелло казался удовлетворенным; он объявил, что распространение поддельных купюр начнется в новом году.

И тут в один прекрасный день в конце декабря 1899 года пытливый ум Молли Кэллахан все-таки взял верх над здравым смыслом. Прибираясь в квартире, она заметила станок. Что именно на нем печатали, до сих пор было для нее тайной, разгадки которой не знали ни ее мать, ни любовник. Не в силах сдержать любопытство, девушка подождала, пока в квартире, по ее мнению, никого не осталось, и прокралась в запретную комнату.

В свертке находились печатные формы. Кэллахан приоткрыла его. Ее глаз уловил медный отблеск и аккуратно вытравленные буквы и цифры, знакомые ей по пятидолларовым купюрам. А еще – легкое движение в направлении двери.

Молли обернулась и едва не вскрикнула: на нее смотрели самые черные глаза, которые она когда-либо видела.

Исчезновение служанки Морелло на пороге нового столетия осталось незамеченным для всех, кроме ее ближайших родственников; на улицах Нью-Йорка всегда были тысячи беглецов. Мать Кэллахан, опасаясь худшего, сообщила об исчезновении дочери в полицейский участок на 104-й Ист-стрит, и полиция начала обычное расследование. Никто из тех, с кем они говорили, не имел представления о том, куда пропала горничная, – никто, кроме Джека Глисона, с которым Молли делилась некоторыми подозрениями относительно своего таинственного нанимателя. Глисон был уверен, что его девушку убили, но он слишком боялся Клешни, чтобы сказать об этом вслух, а итальянцы, которых допрашивали полицейские, выразительно пожимали плечами и сожалели, что не могут помочь. Квартиру на 106-й улице проверили, но ничего не нашли. Станка там уже не было.

К марту Морелло возобновил производство контрафакта. Этот бизнес все еще оставался небольшим – было напечатано около двухсот пятидолларовых банкнот. Фальшивые купюры, каждая обернутая в газету, продавались шняготолкателям партиями по три-четыре штуки. В то время пять долларов были суммой, вдвое превышавшей дневной заработок заводского рабочего, и с прибылью около двух долларов с каждой бумажки даже две сотни банкнот могли принести приличный доход.

В удачные дни торговля поддельными банкнотами не была сопряжена с высоким риском. В магазинах и барах, где их сбывали, они редко подвергались проверке, а если подделка все же обнаруживалась, толкателю часто достаточно было извиниться, сказать, что он понятия не имеет, как у него оказалась эта купюра, и заменить ее настоящей. Случались, однако, и ситуации, которые чуть не привели к провалу. Так, 23 мая был задержан Эдвард Келли, один из людей Томпсона, когда он попытался сбыть банкноту Морелло на 46-й Ист-стрит в пределах слышимости патрульного. Мэри Хоффман, хозяйка магазина одежды, в который зашел Келли, позвала полицию, и констебль Бакманн из местного участка появился прежде, чем ирландец успел ретироваться. Келли, пытавшийся купить пару подштанников, был арестован, но хранил молчание. Его отвезли в ближайший участок. Он настаивал на том, что выиграл фальшивую банкноту в кости, и не сказал ничего, что могло бы навлечь подозрения на его сообщников. Несколькими днями позже Келли был выпущен под залог и сразу же вернулся к продаже банкнот.

Не далее как 31 мая 1900 года дела у банды Морелло пошли из рук вон плохо. Стоял приятный, теплый летний вечер, и курортная зона на Ист-Ривер со стороны района Квинс была заполнена отдыхающими – идеальные условия для сбыта фальшивок. Трое людей Пижона Томпсона – Келли, Чарльз Браун и Джон Даффи – работали в развлекательных заведениях на пляже Норт-Бич, подсовывая банкноты на аттракционах и в ресторанах. Чтобы свести риск к минимуму, каждый имел при себе только одну банкноту Морелло в пачке настоящих. Четвертый член банды, Том Смит, черноусый ночной сторож, околачивался на соседней улице. Он работал «носильщиком болванок» – человеком, который держал при себе кипу банкнот, не пытаясь их сбыть. В теории все было хорошо: если кого-либо из людей Томпсона схватят, у него найдут только одну поддельную банкноту, и дерзкие масштабы операции Морелло останутся скрыты от полиции.

Около 22:00 владелец одного из ресторанов еще раз бросил взгляд на пятидолларовую банкноту и распознал в ней подделку. Келли, предъявивший ее в качестве платы за тарелку устриц стоимостью пять центов, попытался уладить дело словами, но безуспешно. Вместо этого хозяин заведения вызвал нескольких полицейских, чтобы задержать его, а когда кто-то сказал, что тот пришел вместе с Джоном Даффи, Даффи тоже был арестован.

Том Смит, носильщик болванок, сбежал, но обыск всех аттракционов и ресторанов в прибрежной зоне вытащил на свет Чарльза Брауна, третьего члена группы Пижона Томпсона. Все три толкателя были доставлены в здание 74-го участка, зарегистрированы и помещены в камеры на ночь. Следующим утром полиция позвонила в кабинет Хейзена, и заключенные были переведены в контору судебного исполнителя в Бруклине. К тому времени как туда в середине дня первого июня прибыл помощник оперативника Тиррелл, один из людей Хейзена, все трое были допрошены и каждому был назначен залог в три тысячи долларов.

Если бы дело о шайке фальшивомонетчиков Морелло оставалось исключительно в ведении полиции, то его расследование могло бы на этом и закончиться, но Секретная служба действовала иначе. Хейзен не был заинтересован в том, чтобы совсем убрать с улиц таких незначительных личностей, как Келли. Он понимал, что по-настоящему важно было отследить путь банкнот к тем, кто их напечатал, и захватить печатный станок.

Прежде всего нужно было убедить хотя бы одного из задержанных начать говорить. Тиррелл сделал это грамотно, проверив данные о судимостях и вызвав на разговор Чарльза Брауна отдельно от остальных. Браун был ранее судим за воровство – он отсидел четыре года в тюрьме Синг-Синг, – и ему совсем не хотелось возвращаться за решетку. Соблазнив Брауна тем, что Секретная служба сделает ему поблажку, Тиррелл получил полное признание. Браун назвал имена, и благодаря его показаниям агенты «сели на хвост» Пижону Томпсону в окрестностях его излюбленных мест обитания на Ист-Сайде.

В течение короткого времени оперативники Хейзена втерлись в доверие Пижона и его сообщников. Двоим сотрудникам Секретной службы, изображавшим потенциальных покупателей поддельных банкнот, удалось подслушать, как ирландские члены банды Морелло обсуждали инцидент на Норт-Бич, возлагая вину за аресты на беззаботность Брауна и его подельников; перед отъездом из Нью-Йорка трое мужчин основательно набрались. Томпсон, у которого оставалось еще шесть банкнот Морелло, продал одну агентам. Через несколько дней люди Хейзена посетили Келли в тюрьме и с его помощью получили некоторое представление о том, где мог находиться печатный станок.

Тем не менее для того чтобы проникнуть в глубины банды Морелло, потребовалось время. Агенты потратили неделю на то, чтобы установить личность Калоджеро Маджоре, и все еще не могли с уверенностью сказать, кто стоял за молодым сицилийцем, когда Хейзен отдал приказ схватить как можно больше участников банды. Утром в субботу 9 июня четыре оперативника задержали Пижона Томпсона, Джека Глисона и несколько их сообщников. Глисон заговорил сразу же, будто почувствовав облегчение от того, что может наконец поделиться своими подозрениями относительно исчезновения Молли Кэллахан. Зная, что слухи об аресте быстро распространятся по району, оперативник Бёрк направился прямо в любимый салун Маджоре на 106-й Ист-стрит. В надежде заманить молодого сицилийца в ловушку, он предложил купить подделок на двадцать долларов. Маджоре вышел из бара за банкнотами и был арестован на углу.

Только теперь, в последний момент, сотрудники Секретной службы узнали о Морелло. Арест Клешни состоялся благодаря скорее везению, чем выводам агентов. Джек Глисон стоял у салуна на 106-й улице, рассказывая оперативникам Хейзена то немногое, что он знал о Морелло, когда вдруг заметил, что его работодатель торопливо переходит дорогу. Клешня притаился в темном проеме бара, наблюдая за Маджоре, и попытался сбежать, когда понял, что его человек арестован. В 14:15 агенты Бёрк и Гриффин схватили его на углу Второй авеню и 108-й Ист-стрит.