Текст книги "Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии. Предисловие Дмитрий Goblin Пучков"

Морелло был доставлен для регистрации в полицейский участок на 104-й улице. Это было то же здание, в котором шестью месяцами ранее Маргарет Кэллахан сообщила о том, что ее дочь пропала, и первый арест Морелло со времени его прибытия в Соединенные Штаты. У Морелло оказалось 26 долларов 39 центов подлинными деньгами – и ни одной подделки. Хейзен и его агенты быстро поняли, что убедительных доказательств против него очень мало. Глисон был единственным членом банды, который мог опознать ее главаря. Остальные фальшивомонетчики отказались выдать его – из верности ли, из страха ли, – а без станка и печатных форм, которые так и не были обнаружены, доказать, что банкноты «с генералом Томасом» изготовил именно Морелло, было невозможно. К счастью для Клешни, американские законы также запрещали осуждение преступников только на основании показаний сообщников.

Хитрость Морелло, проявившаяся в том, что он дистанцировался от своей преступной деятельности, – каковой практики он придерживался на протяжении всей своей карьеры – проявилась в полной мере, когда он и другие члены банды предстали перед судьей Томасом в федеральном окружном суде. Калоджеро Маджоре, едва вышедший из подросткового возраста, был признан главарем банды и приговорен к шести годам заключения в Синг-Синге. Брауну дали три года, Келли – два. С Морелло обвинения были сняты, и он был отпущен на свободу. Он оказался на волосок от гибели и знал это.

Дальнейший путь был очевиден. Выяснилось, что работать в одиночку небезопасно. Не было и уверенности в том, что можно положиться на приспешников неизвестного происхождения или на людей, которым не хватало стойкости и преданности, порождаемых клятвой на крови. Эти качества были присущи только сицилийцам – да не просто сицилийцам, а членам Мафии. Клешне предстояло создать собственную семью в Нью-Йорке.

В промежуток времени между летом 1900 года, когда он чуть не попал в тюрьму, и весной 1903 года, когда он был арестован за приказ о бочковом убийстве, Джузеппе Морелло собрал первую банду Мафии на Манхэттене. Вначале группировка была небольшой, зато в нее входили в высшей степени преданные ему люди. Если ветвь Стоппальери в Новом Орлеане под предводительством Чарльза Матранги утверждала, что она являлась первой cosca в стране, то семья Морелло могла похвастать гораздо более важным отличием: она выжила. С годами она росла и изменялась, борясь и объединяясь с другими группировками, пока окончательно не утратила черты, свойственные нежному возрасту. Однако ее историю можно проследить вплоть до введения Сухого закона, затем на протяжении 1920-х годов и последовавшей за ними великой войны Мафии и далее – до наших дней. В этом отношении (как и в некоторых других) Морелло были первой семьей организованной преступности в Соединенных Штатах.

Наиболее важным качеством, которое Морелло искал в своих новых сподвижниках, была надежность. Его лейтенанты были связаны с ним по крови, или через брак, или происходили из Корлеоне. Это были люди, которых Клешня знал и которым доверял на Сицилии, – и они, в свою очередь, знали его и доверяли ему. Морелло гордился этим. Письма, написанные боссом или его ближайшими советниками, были подписаны не только их именами, но и приветствием «Все из Корлеоне».

Подобная исключительность не распространялась на рядовых членов банды, которые прибыли из западной Сицилии, – что, по всей видимости, было чисто практическим решением, поскольку в Нью-Йорке обреталась лишь горстка корлеонцев. Как бы то ни было, мелкое соперничество, отравлявшее отношения между соседствовавшими общинами в Италии, в Нью-Йорке не имело почти никакого значения. Откуда бы ни был родом сицилиец, у него имелось больше общего с кем-либо, родившимся в любом месте острова, нежели с неаполитанцами – с которыми соперничество было куда более серьезным, – не говоря уж об урожденных американцах. Эта политика отличалась строгими ограничениями. В частности, за кандидата, желавшего быть принятым в банду Морелло, непременно должен был поручиться человек из Корлеоне. Тем не менее к 1903 году первая семья насчитывала тридцать человек, включая мужчин, которые были выходцами из небольших городов сицилийской глубинки, в том числе Карини, Виллабате и Леркара-Фридди.

Положение Морелло как главы семьи никем не оспаривалось. Нет данных о том, что Бернардо Терранова, работавший мастером по декоративной лепке, был каким-либо образом вовлечен в преступную деятельность пасынка; а если и был, то его участие, скорее всего, ограничивалось советами, основанными на большом опыте. Сводные братья Морелло были еще слишком молоды, чтобы брать на себя большую ответственность. Винченцо, старшему, в 1903-м стукнуло семнадцать, Чиро – четырнадцать, а Николе – еще на год меньше. Чиро незадолго до этого начал работать официантом в спагетти-ресторане Морелло. Другие братья, по-видимому, помогали в лепном бизнесе; по мере взросления они постепенно погружались в преступную деятельность семьи, ни разу не оспорив авторитета своего предводителя. На момент бочкового убийства одним из выдающихся лейтенантов был Вито Лядука – выходец из Карини, что недалеко от Палермо, – который, перед тем как ступить на путь криминала, отслужил несколько лет в рядах военно-морских сил Италии.

До своей эмиграции в Соединенные Штаты в феврале 1902 года Лядука отбыл пятилетний срок на Сицилии. Он был старше, чем большинство членов банды, и обладал силой и безжалостностью, которые служили предметом восхищения Морелло. Помимо того, что он играл важную роль в семейном бизнесе по производству поддельных денег (Лядука исколесил всю страну, продавая фальшивые банкноты Клешни, и был арестован в Питтсбурге в январе 1903 года по обвинению в хранении поддельных банкнот), он был также весьма эффективным вымогателем, которого нью-йоркская пресса называла «страшной силой Черной руки». Преступная деятельность Лядуки распространилась также на похищение людей. Он был главным подозреваемым в деле о похищении Антонио Маннино, восьмилетнего сына богатого итальянского подрядчика, за которого требовали выкуп в размере пятидесяти тысяч долларов. Через неделю Маннино был освобожден, по общему мнению, за гораздо более низкую плату, но Лядука тем не менее имел возможность отправлять большие суммы денег домой в Карини, где его считали состоятельным человеком.

Легкость, с которой люди вроде Вито Лядуки переезжали из Сицилии в Нью-Йорк и получали доступ в семью Морелло, предполагает устойчивые связи, налаженные между мафиози Старого и Нового Света в этот сравнительно ранний период. Такие путешествия совершали и другие (среди них Джузеппе Фонтана, главный подозреваемый в деле об убийстве маркиза Эмануэле Нотарбартоло, появившийся в Нью-Йорке осенью 1901 года), и по приезде они настолько стремительно входили в круг Клешни, что их прибытие было, скорее всего, запланированным и ожидаемым. Например, Джузеппе Лаламиа, братья Лоренцо и Вито Лобоидо были замечены в обществе Морелло сотрудниками Секретной службы Флинна спустя две недели после того, как сошли на берег на острове Эллис. Из нескольких обрывков сохранившихся свидетельств следует, что, после того как была основана первая семья, мафиози, отбывавшие с родины в Америку, получали от своих боссов на Сицилии рекомендательные письма, которые должны были быть представлены лидерам зарождающихся cosche в Нью-Йорке. По мере появления где-либо других банд Мафии такие же подтверждающие документы, посылаемые по почте или телеграфом, требовались для перемещения между городами в Соединенных Штатах. В том, чтобы иметь возможность гарантировать надежность человека, родившегося в незнакомой части Сицилии и не известного лично членам семьи, были очевидные преимущества.

Тех, кто заслужил репутацию на Сицилии, в Нью-Йорке встречали с особыми почестями – гораздо радушнее, чем мафиози, не занимавших высоких постов. Один из самых выдающихся боссов, совершивших путешествие через Атлантику, – Вито Кашо[63]63
  Кашо – и вот мы снова погружаемся в неповторимый мир итальянской фонетики. Строго говоря, итальянское имя Cascio читается по-русски как «Ка́шё» или «Ка́що». – Примеч. пер.


[Закрыть] Ферро из Бизакуино в сицилийской глубинке – пробыл на Манхэттене всего три дня, когда получил письмо, в котором его почтительно именовали «дон Вито» и приглашали «отведать тарелку макарон» с Морелло, Джузеппе Фонтаной и еще четырьмя нью-йоркскими людьми чести. Скорее всего, именно через Морелло Кашо Ферро был представлен другой банде сицилийских фальшивомонетчиков под предводительством Сальваторе Клементе и знаменитой в своем роде женщины-поддельщицы по имени Стелла Фрауте. Кашо Ферро был вовлечен в эту банду и едва избежал приговора, когда Секретная служба задержала приспешников Фрауте в 1902 году. В качестве ответной любезности за уважительный прием сицилийский босс – чтобы, по крайней мере, соблюсти традицию – предложил Морелло и его семье консультации относительно наилучших способов повышения прибыльности и эффективности их деятельности.

Без сомнения, одним из самых важных людей, присоединившихся к cosca Клешни, был Игнацио Люпо, который родился в Палермо и впервые прибыл в Соединенные Штаты в 1898 году. На десять лет моложе Морелло и практически неопытный по сравнению с ним, Люпо тем не менее привнес в банду головорезов Клешни ум, воображение и своего рода изощренность. Круглолицый и всегда чисто выбритый, он был «чрезвычайно умен», как выяснил Уильям Флинн, и «безусловно, выглядел лучше всех», не говоря уже о том, что был столь эмоционален, что его не составляло труда растрогать до слез. При этом Люпо отличался такой же безжалостностью, как Морелло, и такой кровожадностью, что целым поколениям жителей Нью-Йорка был известен как «Волк». Он разговаривал негромко, высоким, почти женским голосом, в котором явственно слышалась вкрадчивая угроза, и был непредсказуем и жесток. «Даю слово, – говорил Флинн, – Люпо достаточно было просто прикоснуться к вам, чтобы у вас появилось чувство, что вас отравили».

Игнацио Люпо родился в 1877 году в семье, имевшей определенное влияние в его родном городе, отчасти благодаря связям с Мафией Палермо. Когда Волку исполнилось восемнадцать, отец устроил его в свой магазин на Виа Матарацца, где он торговал высококачественной одеждой и галантереей. Согласно отчетам полиции Нью-Йорка, к тому времени он уже активно вел преступную деятельность и присоединился к «банде шантажистов», которая, вероятно, была ответвлением одной из городских семей; позже – примерно в 1912 году – его родственник, некто по имени Франческо Манчамелли, возглавил одну из палермских cosche, коих насчитывалось с полдюжины.

Люпо вполне мог бы остаться на Сицилии и построить там карьеру, если бы не инцидент с его участием, произошедший в начале 1898 года. Он работал в своем магазине галантереи, когда вошел его конкурент по имени Сальваторе Морелло и потребовал, чтобы Люпо прекратил сбивать цены. Волк отказался. В его версии происшедшего, спор вышел из-под контроля. Ссора переросла в драку, и когда Морелло вытащил нож, Люпо выхватил револьвер, что привело к фатальным последствиям.

Волк скрывался в Палермо около пяти дней. Этого времени хватило, чтобы понять, что его, скорее всего, привлекут к уголовной ответственности. Встревоженная семья посоветовала ему бежать, и он отплыл в Ливерпуль и затем в Монреаль, в конце концов нелегально въехав в Соединенные Штаты через Буффало. К тому времени, когда Люпо добрался до Нью-Йорка, он был заочно признан итальянскими судами виновным и объявлен в розыск в Палермо для отбывания двадцати одного года заключения за убийство.

У семьи Люпо были деньги – достаточно как для того, чтобы устроить Игнацио в магазин в Палермо, так и для того, чтобы он мог покинуть Сицилию в кратчайшие сроки. Потому переезд в Нью-Йорк не составил для него особых трудностей. Он открыл магазин на 72-й Ист-стрит в партнерстве со своим двоюродным братом по имени Саитта; затем, после ссоры с ним, он переехал в Бруклин и занялся импортом оливкового масла, сыра и вина из Италии. К 1901 году Люпо вернулся на Манхэттен и стал управляющим процветающего продуктового магазина в доме 210–214 по Мотт-стрит, в самом сердце Маленькой Италии. В течение нескольких последующих лет его бизнес рос, пока он не стал владельцем крупного оптового предприятия по адресу 97-я Ист-стрит, дом 231, и по меньшей мере полудюжины розничных магазинов. Его флагманский семиэтажный магазин на Мотт-стрит мог похвастать качественными продуктами питания, дорогостоящими фургонами для доставки и товарными запасами на сумму более ста тысяч долларов. Он был широко известен как самый престижный продуктовый магазин в итальянском квартале. «Несомненно, это самое претенциозное торговое заведение в данном районе города, – писала The New York Times, – с таким ассортиментом товаров, которому дивится вся округа».

Люпо нравилось представлять свой успех как результат упорного труда, и вечерами он пропадал в собственной конторе на Мотт-стрит, где, по словам его современника, одного из первых мафиози по имени Цио Трестелле, беспрерывно курсировал между приемной и его личной «святая святых», то и дело отдавая приказания и принимая череду таинственных посетителей. Правда между тем заключалась в том, что своим достатком Люпо был обязан связям с Морелло, позволившим ему задействовать растущую мощь преступной семьи Клешни. Со своей стороны Люпо предоставил Морелло оперативную базу, в высшей степени подходящую для охоты на иммигрантов – слабых, напуганных и не имевших друзей. Торговля продуктами была в то время излюбленным прикрытием итальянских преступников. Как было хорошо известно Морелло, банда, внушавшая наибольший страх и самая эффективная из базировавшихся тогда в Маленькой Италии, – группировка под руководством выходца из Калабрии по имени Джузеппе д’Агостино – определяла возможных жертв, используя свою сеть продуктовых магазинов шаговой доступности. Там, как в итоге обнаружил Петрозино, «собирали информацию о финансовом положении итальянцев, живших поблизости, пока у них не накапливались данные практически о каждом человеке их национальности, проживавшем в городе в то время. Дальше все было просто. Намеченным жертвам направлялись требования, сопровождаемые страшными угрозами». Клешня, как полагал Петрозино, последовал примеру д’Агостино и достиг в этом настолько впечатляющих успехов, что его сицилийцы за несколько лет вытеснили соперников-калабрийцев из итальянского квартала.

Интерес Морелло к торговле продуктами питания помогает объяснить стремительность восхождения Люпо в первой семье: Волк и Клешня имели, казалось бы, столь же мало общего, сколь Палермо и захолустный Корлеоне. Столица Сицилии была самым культурным местом к югу от Неаполя, городом, который часто превозносили за его изящные пропорции и благородную архитектуру, и Люпо перенял кое-что от манеры держаться, свойственной его родному городу. Он хорошо одевался, предпочитая одежду, сшитую на заказ, и его можно было видеть разъезжающим по Маленькой Италии в коляске, запряженной белой лошадью, в шляпе, лихо заломленной набок. Морелло, в отличие от него, питал отвращение к подобным представлениям, предпочитая жить в тени. Контраст между снимками его и Люпо, сделанными в полиции, поражает. Клешня, словно застывший во времени после ареста летом 1900 года, одет в рубаху, грубый шарф, дешевый жилет и скверно сидящий сюртук. Его щеки и подбородок покрыты щетиной, усы не подстрижены. Люпо, сфотографированный тремя годами позже, демонстрирует прекрасный внешний вид. Его лицо тщательно выбрито, хотя на нем и присутствуют аккуратные усы; он одет в хорошо сидящий дорогой сюртук и носит модную шляпу.

Несмотря на все различия, Морелло, безусловно, уважал Люпо. Замеченный в компании первой семьи еще в 1902 году, Волк присоединился к внутреннему совету банды девятью месяцами позже, и два мафиози, как писал Флинн, стали грозной командой:

Бизнесменом из них двоих был Люпо. Морелло был, скорее, олицетворением хитрости прирожденного преступника. Он был осторожен, как лис, и яростен, как взбесившийся бык. Новые способы вложения денег всегда предлагал Люпо.

С этой точки зрения неудивительно, что альянс криминальной пары получил официальное оформление под Рождество того же года, когда Люпо женился на сводной сестре Морелло, двадцатидвухлетней Сальватриче Терранове. Церемония состоялась в церкви святой Лючии в итальянском Гарлеме, на 104-й Ист-стрит. Клешня присутствовал и расписался в качестве свидетеля.

Возможно, что союз Люпо и Террановы был браком по расчету, позволявшим связать человека очевидных способностей с семьей Морелло, а может быть, даже заключить некий договор между мафиози Палермо и Корлеоне. Если и так, то это не помешало браку стать счастливым. У Игнацио и Сальватриче будет пятеро детей – четыре девочки, начиная с Онофрии в 1906 году, и мальчик, Рокко, который в конце концов пойдет по стопам своего отца в семейном бизнесе, – и их брак продлится сорок лет. Сальватриче боготворила своего мужа. Он был «очень внимателен ко мне и всегда старался обеспечить меня и наших детей всем необходимым, – годы спустя писала Терранова. – Он был добр ко всем нам, и я считаю его прекрасным отцом и мужем».

Любовь в тот год витала в воздухе Маленькой Италии. Люпо был не единственным членом банды Морелло, который сочетался законным браком. В первые месяцы 1903 года Клешня тоже решил найти невесту, хотя в его случае это было уже во второй раз.

Морелло вел большей частью уединенное существование в течение пяти лет, с тех пор как в 1898 году скончалась его жена. Уход Марии Марвелези из жизни, когда ей было всего двадцать девять, возможно, явился результатом малярии, которой она заразилась, пока семья проживала в Техасе. Мафиозо остался с двухлетним сыном по имени Калоджеро. Мальчик, однако, не жил вместе с отцом и воспитывался, по всей видимости, матерью Морелло и его незамужними сестрами. Избавленный от этого бремени, босс предпочитал перемещаться между дешевыми съемными квартирами, то и дело меняя одну на другую. Они располагались в беднейших районах города, и большинство из них представляли собой не более чем угол для ночлега. В 1900 году он жил в восточном Гарлеме, тремя годами позже – в убогой захламленной комнатке в мансарде в центре города, в доме 178 по Кристи-стрит, но застать его по какому-либо из многочисленных адресов было практически невозможно. Он работал по ночам и наведывался в свое жилище, только чтобы поспать. Соседи не знали его либо делали вид, что не знали.

Морелло ощущал необходимость в женском обществе. К 1900 году он встречался с еще одной сицилийской женщиной. Они тоже произвели на свет ребенка – девочка родилась, вероятно, в начале 1901 года. Насколько были осведомлены полиция и Секретная служба, пара жила как муж и жена. Но Анджела Терранова смотрела на вещи по-другому. Мать Клешни не одобряла этих отношений, и незадолго до бочкового убийства она, вместе с дочерьми, решила, что настало время подыскать сыну вторую жену. Это должна была быть женщина из семьи, заслужившей их одобрение, и родом непременно из Корлеоне.

Морелло, казалось, не имел ничего против. «Я задумал жениться», – признавался он одной знакомой, которую просил помочь разорвать прежние отношения. Хлопоты, связанные с подбором подходящей невесты, легли, однако, на плечи его старшей сестры, Мариетты Морелло, которая была направлена на Сицилию, чтобы уладить необходимые формальности. Обратившись за советом к родственникам, которые, как и раньше, жили в Корлеоне, Мариетта остановила свой выбор на сестрах Салеми. Она раздобыла их фотографии и вернулась в Нью-Йорк. Изучив портреты, Морелло выбрал младшую сестру, двадцатилетнюю сногсшибательную красотку Николину, или Лину, как ее называли в семье. Были поспешно сделаны соответствующие приготовления, и тем же летом Мариетта Морелло снова отплыла в Сицилию, прихватив с собой Лючию Терранову. Возвратились они в сентябре вместе с Линой и внушительным приданым в размере около четырех сотен долларов. В пути невесту Клешни сопровождали ее старшая сестра и брат, Винченцо Салеми. Винченцо женится на Лючии в декабре того же года, через четыре дня после свадьбы Волка Люпо и Сальватриче.

Семья Салеми со всей очевидностью стремилась скрепить союз с кланом Морелло – Терранова; не подлежит сомнению также и то, что они были осведомлены о криминальной деятельности своей новой родни и, возможно, даже имели связи с Мафией Корлеоне со своей стороны, учитывая, что новоиспеченный муж Лючии Террановы, Винченцо, оказался вовлечен в круги нью-йоркской организованной преступности. Брак Лины и Морелло, подобно союзу Сальватриче и Люпо, был не просто браком по расчету. Лина подарит мужу трех дочерей, первая из которых родится в 1908 году, и сына и на всю жизнь останется его верным помощником. Темноволосая, страстная, обладавшая взрывным темпераментом, Лина умела читать и писать – необычные качества для сицилийской женщины того времени, хотя, как и Морелло, она не говорила по-английски и не училась этого делать еще по меньшей мере лет десять. Она также обладала обостренным чувством собственного достоинства. Никогда больше Морелло не увидится со своей сицилийской пассией – даже с малышкой, которую они произвели на свет и которая не дожила до двухлетнего возраста. Никогда больше не будут супруги жить в тесных неприглядных комнатушках. Вскоре Клешня обосновался в более вместительной и более комфортабельной квартире на 107-й Ист-стрит, неподалеку от его родителей, сестер и братьев. В ту пору и на протяжении еще нескольких лет семья не могла похвастать влиятельностью. Их стремительно увеличивавшиеся доходы утекали в инвестиции или шли на компенсацию резко возросших затрат на ведение бесчисленных противозаконных делишек. Несмотря на это, во многом благодаря Лине Морелло наконец стал вести тот образ жизни, который в большей степени подходил уважаемому человеку.

Семейный бизнес по-прежнему процветал, и к 1903 году продуктовая империя Люпо была самым быстрорастущим бизнесом, распространившись за пределы Маленькой Италии и обосновавшись в форпостах в итальянском Гарлеме и Бруклине. Возможности, как в коммерческом, так и в криминальном плане, казались безграничными. Состоятельные клиенты получали письма от Черной руки. Оптовые операции Люпо, лежавшие в основе розничного бизнеса и поставок итальянской еды и вина по всему городу, использовались для того, чтобы вымогать деньги у десятков независимых бакалейщиков, которых вынуждали платить по высоким ценам и которые быстро поняли, насколько опасно помышлять о смене бизнес-партнера на его более дешевого конкурента. Завуалированные угрозы вскоре уступили место насилию – начиная с отравления целых упряжек лошадей, столь дорогих и уязвимых, но от этого не менее необходимых каждому бакалейщику для доставки, и заканчивая взрывами магазинов и даже жилых домов. Один владелец магазина, Гаэтано Коста, мясник из Бруклина, был застрелен в собственном магазине из-за отказа удовлетворить требование в тысячу долларов. Сальваторе Мандзелла, торговавший итальянскими винами и продуктами в заведениях на Элизабет-стрит, был доведен до банкротства четырьмя годами непрерывных вымогательств. По крайней мере, он прожил достаточно долго, чтобы засвидетельствовать, что его регулярно посещал Люпо, который заставлял его пачками подписывать пустые квитанции и накладные. Волк сам заполнял их и использовал по своему усмотрению. «На карту была поставлена моя жизнь», – сказал Мандзелла в ответ на вопрос, почему он так поступал. В общей сложности за прошедшие годы он был ограблен на несколько тысяч долларов, включая сумму 1075 долларов наличными, которая набралась в магазине, когда туда заявился Люпо.

Производство фальшивых банкнот также оставалось одним из важнейших видов деятельности Морелло, хотя в это время семья в высшей степени настороженно относилась к Секретной службе и опасалась печатать денежные знаки на Манхэттене. По соображениям Морелло, куда безопаснее было отправить печатные формы в Италию, где поддельные деньги были бы спрятаны подальше от любопытных глаз нового главы нью-йоркского бюро Уильяма Флинна. Оставалась проблема ввоза подделок обратно в Соединенные Штаты, но тут решение подсказал успех оптового бизнеса Люпо. К 1902 году Волк ввозил из Италии вин, оливкового масла и прочих продуктов питания на тысячи долларов, и партии его товара, выгруженные на пирсах Манхэттена, подвергались лишь поверхностной проверке со стороны таможенных агентов. Морелло организовал дело так, что его грубо оттиснутые доллары запечатывались в банки из-под оливкового масла емкостью в галлон[64]64
  Американский галлон равен 3,79 литра. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Новая операция принесла немедленный результат; прямо под носом у американских таможенных агентов в Нью-Йорк были успешно ввезены в общей сложности более десяти тысяч долларов – и затем не менее успешно распределены в Нью-Йорке, Питтсбурге, Йонкерсе и, возможно, еще в полудюжине городов.

Флинн с первых дней 1903 года был осведомлен о том, что на Манхэттене имели хождение банкноты Морелло. Работа итальянских печатников была видна издалека (банкноты содержали не менее десяти орфографических ошибок, как пояснил шеф), но Секретная служба не продвинулась в этом деле сколь-нибудь ощутимо, несмотря на то, что на безрезультатные поиски завода фальшивомонетчиков пришлось бросить значительные ресурсы. Были арестованы некоторые шняготолкатели, но ни одного из них не удалось заставить говорить. Дисциплина в первой семье была жесткой – в 1902–1903 годах намного жестче, чем двумя годами ранее, и небезосновательно, учитывая сроки заключения, к которым были приговорены Калоджеро Маджоре и ирландцы Пижона Томпсона.

Клешня хорошо усвоил уроки 1900 года. Теперь его банда состояла полностью из сицилийцев, от толкателей на улицах до носильщиков болванок и выше, вплоть до главных мафиози, которые организовывали распределение денег. Морелло и Люпо имели настолько отдаленное отношение к бизнесу, насколько это было возможно; ни единая улика не должна была вывести на их след полицию или федеральные власти. И эта система работала без сбоев. Все самые важные члены семьи Морелло избежали задержания, а когда Вито Лядука был схвачен в Питтсбурге с двумя толкателями и некоторым количеством пятидолларовых банкнот своего босса, он добился освобождения через неделю, в то время как оба толкателя предстали перед судом.

Немногочисленные утечки, как реальные, так и потенциальные, были закрыты, причем с такой неумолимой беспощадностью, что подумывать о предательстве Морелло мог только безрассудный или полоумный. Самый наглядный пример решимости Клешни защищать себя явило лето 1902 года, когда на берегу Ист-Ривер, в местечке под названием Бухта Мертвеца были найдены ужасающе изуродованные останки бруклинского бакалейщика. Джузеппе Катаниа, рослый мускулистый сицилиец, обладавший, по всеобщему убеждению, силой двух, а то и трех человек, управлял магазином в доме 165 по Коламбия-стрит: через него-то и проходили фальшивые деньги Мафии. Катаниа, которого в банду Морелло ввел, вероятно, Люпо во время краткого пребывания в Бруклине в 1901 году, не вернулся домой и два дня числился пропавшим, пока группа мальчишек, купавшихся в Ист-Ривер, не обнаружила в водорослях два больших мешка из-под картошки. Движимые любопытством, а также надеждой, что за содержимое мешков удастся что-нибудь выручить, мальчики вскрыли их перочинными ножиками. В одном мешке оказался комплект пропитанной кровью одежды. В другом находилось обнаженное тело пропавшего бакалейщика, надежно связанное длинной веревкой; лодыжки были привязаны к пояснице, а торс почти полностью обескровлен. Горло мертвеца было перерезано, и голова держалась на единственном сухожилии. «Должно быть, из ужасной раны вылился галлон крови», – сделала предположение Brooklyn Daily Eagle, добавив, что для того, чтобы одолеть человека такой физической силы, понадобилось бы несколько нападавших.

Полицейское расследование убийства Катаниа ни к чему не привело, потонув в спекуляциях о вендетте, давным-давно вошедшей в силу в Италии, и ссорах с друзьями. Жена убитого и его шестеро детей клялись, что у него не было врагов, и история, занимавшая поначалу первые полосы, исчезла из газет через неделю. В результате полиция пришла к выводу, что за убийством стояла Мафия, но не было ни убедительных доказательств, ни арестов, и для того чтобы найти его истинный мотив, оставалось надеяться только на упорство Уильяма Флинна. Убитый бакалейщик, как шеф узнал год спустя от осведомителей в Маленькой Италии, любил выпить, а выпив – поговорить. Весть о его неблагоразумии достигла ушей Клешни, который решил, что простого предупреждения будет недостаточно. Когда приговоренного в последний раз видели на Манхэттене незадолго до убийства, он был в компании Волка Люпо. Чудовищное убийство – чуть ли не обезглавливание – Катаниа, его тело, упакованное в мешки, которые предназначались для того, чтобы их обнаружили, – все это являлось прямым следствием стремления Морелло во что бы то ни стало передать членам своей семьи послание: слабость и недостаток дисциплины означают неизбежную смерть.

Убийство Катаниа закрыло одну потенциальную утечку тайных подробностей производства контрафакта, и Морелло больше не испытывал проблем с пьяной болтовней и раскрытием секретов. Это убедительно доказал эпизод, произошедший в конце 1902 года, когда несколько членов его шайки были пойманы в Йонкерсе, к северу от Нью-Йорка, при сбыте банкнот Клешни.

Шняготолкатели Изадоре Крочевера и Джузеппе ди Приемо, шурин Мадониа, являлись типичными «шестерками» в банде Морелло. Оба были выходцами из западной Сицилии – ди Приемо из маленького городка Санта-Маргерита в провинции Агридженто, а Крочевера, возможно, из Палермо, – и оба прибыли в Соединенные Штаты лишь недавно.

Два сицилийца в сопровождении носильщика болванок по имени Джузеппе Джалломбардо вечером 29 и 31 декабря расплачивались за напитки, сигареты и еду. Одну банкноту отдали в уплату в салуне Рафаэля Барбариты, другую – в мясной лавке Джона Росси, за пакет почек и свиных отбивных. Мясники были излюбленной мишенью фальшивомонетчиков, поскольку жир, скопившийся на их руках, затруднял распознавание фальшивых купюр, которые тоже покрывались жиром[65]65
  При производстве банкнот фальшивомонетчики часто использовали примитивное оборудование. Применявшиеся при этом краски недостаточно прочно ложились на бумагу и довольно легко смазывались. Такие банкноты создавали характерное ощущение жирности. – Примеч. пер. при участии авт.


[Закрыть].

29 декабря все обошлось, а вот в канун Нового года фортуна отвернулась от троих сицилийцев. Один из владельцев магазина, которому была вручена поддельная купюра, еще раз внимательно осмотрел ее после того, как толкатели вышли, а затем вызвал патрульного. Ди Приемо и Крочевере не повезло. Патрульный заметил парочку, когда они шли, болтая, по улице, и оба были арестованы.