Текст книги "Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне"

Зато по поводу родителей принца Бисмарк и Вальдерзее пребывали в полном согласии. Вальдерзее однажды сказал: «Если когда-то возникнет вопрос о государственном перевороте против кронпринцессы, вы можете на меня рассчитывать». Бисмарк поручил своему сыну Герберту задачу выращивания будущего правителя. Наблюдатель запомнил принца на мальчишнике Герберта чопорно стоящим за дверью, когда репертуар конферансье из мюзик-холла стал слишком непристойным. Однако нет никаких сомнений во влиянии на принца льстивых речей тех, кто считал своим долгом сознательных поборников прусских традиций, поддерживать Вильгельма в оппозиции отцу и матери. Другим фактором, указывавшим в том же направлении, стала окрепшая дружба между принцем и его дедом, от которого в значительно большей степени, чем от родителей, молодой человек зависел финансово. Старому императору юный принц нравился, еще когда был мальчиком, однако он ждал, что юноша со временем превратится в проанглийского либерала. Обнаружив, что этого не произошло, старик возрадовался. С собственным сыном ему было трудно договориться. Кронпринц был почти лишен власти и часто оставался в неведении относительно государственных дел. В свою очередь, он неосторожно критиковал имперскую политику и имперскую свиту.

Ситуация описана в одном из писем кронпринцессы к матери: «У Вилли больше мозгов, чем у Эрнста Гюнтера, и он может быть очень милым и дружелюбным, если захочет. Они оба тщеславны и эгоистичны и имеют самые поверхностные, никуда не годные политические взгляды. Пребывая в детском невежестве, они являются фанатиками мерзкой реакционной и шовинистической чепухи, которая заставляет их действовать так, как они действуют, каждый в своем роде. Все это доставляет удовольствие императору, Бисмарку и его клике, двору, и потому они чувствуют себя большими и значимыми. Бисмарк – великий человек, ты знаешь, что я всегда старалась отдать должное его заслугам и даже пыталась ужиться с ним, однако его система разрушительна и может принести молодым людям только зло. Им восхищаются слепые поклонники и те, кто мечтает возвыситься благодаря подобострастию и покорному подчинению любому его капризу. Все они теперь друзья В., причем очень близкие друзья. Нетрудно увидеть, как плохо и опасно это и для него, и для нас… Суждения В. искажены, его мозг отравлен всем этим. Он не настолько проницателен и опытен, чтобы видеть систему насквозь, равно как и людей, и они делают с ним что хотят. Он настолько упрям, так не терпит никакого контроля, кроме императорского, и так подозрительно относится к тем, кто не всем сердцем восхищается Бисмарком, что бесполезно стараться просветить его, обсудить с ним ситуацию, убедить его прислушаться к мнению других людей. Болезнью следует переболеть, и мы должны надеяться, что годы и изменившиеся обстоятельства его вылечат. Фриц принимает ситуацию очень близко к сердцу, а я стараюсь быть терпеливой и не терять мужества».

Судьба кронпринца и кронпринцессы была трудной, хотя вся степень ее трагичности еще не была видна. Далеко не редко активный человек вынужден ждать. Дело даже не в этом. Урожденный наследник трона, заняв который он получит огромное политическое могущество, твердо убежденный, что, получив это могущество, он сможет принести благо не только своей стране, но и всему человечеству, он был вынужден не просто ждать, уже став намного старше того возраста, когда должен был взойти на трон. Ему пришлось увидеть, что все императорское могущество используется не так, как ему хотелось бы. Более того, германское общество развивалось в таком направлении, что, чем дальше, тем труднее было ввести те изменения, которых он жаждал. Он намеревался править с буржуазией и для нее и растерялся, столкнувшись с все более быстрым появлением рабочих. Его формула не была рассчитана на эту ситуацию. То, что у него участились приступы депрессии, едва ли удивительно. В этой ситуации его явная неспособность внушить старшему сыну и наследнику свою систему ценностей, должно быть, представлялась ему крайне досадной. Шансы кронпринца оказать должное влияние стремительно уменьшались. Он не мог оставить свой след в истории не только при жизни, но и после смерти.

Вильгельм был часто импульсивным и несдержанным, но вина в этом была не только его. Отец не выказывал ни малейшей готовности понять чуждую ему точку зрения и лишь не переставал публично жаловаться на незрелость сына, отсутствие у него такта и незрелость взглядов. «Хотите увидеть, как со мной обошлась жизнь, – однажды сказал он, – взгляните на моего сына, полного гвардейского офицера». Самая серьезная стычка имела место годом или двумя позже, в 1886 году, когда Бисмарк вынудил старого императора познакомить Вильгельма с международными отношениями Германии. Для этого принцу следовало проработать несколько месяцев в министерстве иностранных дел. Его отец, до глубины души оскорбленный тем, что такая возможность была предоставлена тому, кого он презирал, а сам он был ее лишен, совершил ошибку – пожаловался в письменном виде, что его сын совершенно незрел, неопытен, слишком надменен и самоуверен, чтобы ему можно было доверить иностранные дела. Хотя последующие события вроде бы подтвердили это мнение, с точки зрения закона о наследовании это была попытка уклониться от неизбежного, а обвинение в незрелости вряд ли можно было считать обоснованным аргументом. Более того, письма кронпринца не оставляют сомнений в том, что реальной причиной возражения был тот факт, что назначение усилит влияние Бисмарка на принца. Поскольку возражение кронпринца было проигнорировано, от него осталась лишь горечь. К чести Вильгельма следует отметить, что он мирился с публичными нападками отца и не утратил уважение к родителям. В один из моментов, когда отношения стали особенно напряженными, кронпринц пожаловался, что Вильгельм избегает родителей и ничего не рассказывает им о том, что происходит между ним и императором. Вильгельм ответил, что кронпринцесса злится, когда он высказывает мнение, отличное от ее позиции. Кронпринц назвал ответ сына «невозможным» – но многочисленные свидетельства указывают на то, что так и было. Говорят, что однажды кронпринцесса покинула дом, когда увидела входящего в него сына. Они оба обладали напористыми характерами и старались добиться своего. Управляющий замком однажды сказал, что больше всего кронпринцессе нужен мощный конфликт. Поскольку взаимное милосердие отсутствовало, конфликт был неизбежным. Когда подобный антагонизм развивается в семейном кругу, практически любое действие противной стороны трактуется неверно и усиливает противостояние. Даже попытки примирения приносят больше вреда, чем пользы, потому что примиренческое настроение редко появляется у обеих сторон одновременно и отказ от оливковой ветви оказывается вдвойне болезненным, когда решение протянуть ее требует большой работы над собой.

Чемберлен говорил, что принцесса отреагировала на жесткое обращение и отступила, когда поняла, что пытается пробить каменную стену. Но она не позволила, чтобы на нее вообще не обращали внимания. Она могла выдержать, когда ей говорили, что она англичанка и не любит Германию, если признавали, что она имеет политический талант и получила образование в классической школе политики, но любое сомнение в ее политической прозорливости приводило ее в ярость. Карьера принцессы была связана с постоянной борьбой, и блестящие перспективы, которые, казалось, когда-то простирались перед ней, не претворились в жизнь. Она была эмоциональнее, чем ее супруг, и потому ощущала лишения острее, и постоянно подавляемые желания нашли неизбежное выражение в непродуманных действиях и ненужных словах. Ее судьба вызывает в памяти слова фон Гофмансталя:

 
Жизнь надо принимать легко,
С легким сердцем, легкими руками,
Останавливаться и брать, останавливаться и давать…
Тем, кто поступает иначе, жить тяжело,
И Господь не проявляет к ним милосердия.
 

Англофобия была естественным побочным продуктом напряженного отношения принца Вильгельма с «английской принцессой». Насколько оно было основано на истинном убеждении и насколько на притворстве, вероятно, он и сам не знал. Это было неизбежным следствием попытки поддерживать Англию и английские традиции как модель. Будучи подростком, Вильгельм подчеркнул в книге о Бисмарке все антианглийские высказывания канцлера. Известно, что в минуты раздражения он называл своих английских родственников «проклятой семейкой». Герберт Бисмарк, однако, сделавший многое, чтобы настроить Вильгельма против Англии, говорил, что, хотя принц никогда не мог слышать слишком много ругани в отношении этой страны, ненависть таила мощную и бессознательную привлекательность. Другая грань этих отношений любви-ненависти, проявившаяся в 1880-х годах, – это настрой Вильгельма к дяде Берти. Здесь снова антагонизм вскормлен множеством сходных аспектов. В целом примечательно, что, если не считать облака, вызванного прусской политикой 1864–1870 годов, отношения между принцем Уэльским и его старшей сестрой были близкими. Девочка была любимицей отца и лучшей ученицей. Мальчик оказался разочарованием и своим свободным поведением приблизил смерть принца-консорта. «Берти, – писала его мать, – моя карикатура; это несчастье, а в мужчине тем более». Девушка была интеллектуалкой и остро чувствовала свою миссию. Молодой человек редко брал в руки книгу и думал только о собственных удовольствиях. Когда он отправился навестить сестру в Берлине вскоре после ее свадьбы, принц-консорт написал дочери: «Ты найдешь Берти подросшим и ставшим лучше. Не упускай ни одной возможности заставить его трудиться. На это должны быть направлены наши совместные усилия. К сожалению, он не интересуется ничем, кроме одежды и снова одежды. Даже перед охотой он больше думает о своих штанах, чем о дичи…[Берти] обладает большим социальным талантом. Он живой, быстрый и сообразительный, когда его ум нацелен на что-то… но это бывает редко. Обычно его интеллект не более полезен, чем пистолет, упакованный на дне сундука, когда его обладатель подвергается нападению в кишащих грабителями Апеннинах».

Привязанность и уважение, которые брат и сестра испытывали друг к другу, вкупе с глубоким уважением Вильгельма к бабушке не позволили дяде и племяннику сблизиться на почве того, что оба находились в конфликте со своими матерями. Тем не менее у Эдуарда и Вильгельма было много общего. Оба обладали удивительной восприимчивостью; оба могли быть необычайно общительны, выказывать любезность и очарование. Ни один из них не мог считаться начитанным, поскольку у обоих не было привычки к чтению; однако оба владели информацией, которую приобретали в беседах или при просмотре дипломатических и других документов. Оба обладали даром быстро вникать в суть вещей. Ни один из них не мог ничем заинтересоваться надолго. Оба в душе были добрыми и честными людьми, желавшими блага своим народам и миру в целом. И обоим было очень трудно последовательно двигаться к своей цели.

Вильгельм, несомненно, был более способным из них. Он тоже мог совершить промах в делах, только вызвано это было, как правило, не бестолковостью, а излишним энтузиазмом. Об Эдуарде говорили, что он мог хорошо играть в бридж, если его партнер – «болван» и все карты на столе, но был совершенно неспособен запомнить карты других игроков. Вильгельм утверждал, что хороший игрок в вист должен знать, где находятся все карты. Вильгельм был также более высоконравственным из двоих. Вероятно, поэтому он считал, что обязан стать более успешным, – но постоянно разочаровывался, а его дядя, напротив, относился к жизни легко. Роджер Фулфорд писал: «Когда он [герцог Кентский] видел, как его старшие братья ведут разгульную жизнь, все время находятся в подвыпившем состоянии, но при этом добиваются больших успехов, чем он, с его извечной трезвостью и старой француженкой, он был потрясен несправедливостью всего этого, и вместо того, чтобы достойно встретить невзгоды, стал утешаться капризным тартюфством.

Самое главное, у Вильгельма и Эдуарда были совершенно разные темпераменты. Немец был больше сосредоточен на себе, хотя это не значит, что он был эгоистичнее; он выше оценивал собственные возможности и больше ждал от других людей. Всегда что-то сделал и не мог остаться в одиночестве. Англичанин, наряду с житейской мудростью, обладал налетом лени, без которой не обходился никто из людей, занимающих высокое положение. Когда его освистали во время первого государственного визита в Париж, он встретил комментарий «Кажется, мы им не нравимся», вопросом: «А с какой стати мы должны им нравиться? (Говорят, что много лет спустя глава германского государства во время визита в Лондон проявил такую же широту взглядов.) Однажды Эдуард настоял, несмотря на опасения французских министров, на своем пребывании в Париже на майский праздник. Свое желание он объяснил тем, что ему хочется увидеть своими глазами революцию. В очаровании манер племянника было что-то расчетливое, выдававшее огромное желание понравиться; его вовлеченность и напряжение были признаками лежащего в основе недостатка уверенности в себе. Отстраненность дяди являлась спонтанной, как отражение комплексной личности, причем эта личность была скорее достигнутой, чем унаследованной. Говоря о различиях, следует принять во внимание тот факт, что один из двоих представлял великую державу, которая сумела навязать свое мировоззрение и систему ценностей всему веку, а другой был символом новой, молодой страны, которая еще только добивалась признания своей политической позиции и образа мыслей.

Нет никаких свидетельств недоброжелательности или тайной критики дядей племянника в эти ранние годы. Принц Уэльский был хорошего мнения о принце Вильгельме и когда посетил церемонию конфирмации. Во время первого визита Вильгельма в Англию вместе с Доной он вызвал обиду и недовольство, покинув Сандрингем преждевременно, за день до дня рождения принца Уэльского, и вернувшись в Камберленд-Лодж. Этот инцидент, по-видимому, имел причину, но какую именно – неизвестно. Дар в 1883 году полного костюма из шотландского тартана был принят с некоторым недоумением. Позже Вильгельм распространил свои фотографии в странном облачении горца с таинственной надписью: «Я жду подходящего момента». Корнем проблемы, безусловно, стал отказ принца Уэльского согласиться с тем, как Вильгельм оценивал самого себя. Вильгельм чувствовал покровительство того, кому в глубине души хотел подражать. Это чувство породило стремление заслужить восхищение даже по высоким английским стандартам. Оно сменилось (особенно после попыток, оказавшихся неудачными) яростным отрицанием этих стандартов в пользу прусских. Такие отношения не могли не привести к взаимному непониманию и обидам, даже если не было никаких оскорблений. Жены усиливали антагонизм, а не ослабляли его. Практически единственным исключением в милой и приветливой натуре Александры была ее жгучая ненависть к Пруссии, которой она не могла простить унижения своей родной страны в 1864 году – эпизод, в который внес некоторый вклад герцог Августенбург. Дочь герцога Дона разделяла неприязнь юнкеров к Англии и не одобряла житейской мудрости Эдуарда.

В 1864 году Вильгельм отправился с визитом к «пугалу» Англии – в Россию. Бисмарк добился успеха в попытках не дать австро-германскому союзу создать пропасть между Россией и Германией, ив 1881 году германский, русский и австрийский императоры заключили договор о нейтралитете на три года. Однако шансы на его продление представлялись сомнительными из-за австро-российского антагонизма в Болгарии. Когда это государство в 1878 году получило независимость, ожидалось, что оно станет русским сателлитом, однако через пять лет болгары захотели сделать новый статус реальностью, изгнав русских советников. Княжество Болгария было дано Александру Баттенбергу, сыну великого князя Гессенского и племяннику вдовствующей царицы. В Германии многие считали, что Бисмарк, как хороший патриот, поддержит германского принца. Но мудрый канцлер был выше подобных соображений и прежде всего заботился об укреплении уверенности русских в добрых намерениях Германии. В марте 1884 года союз трех императоров был продлен еще на три года, однако канцлер все равно чувствовал необходимость укрепить этот успех. В такой обстановке был избран принц Вильгельм, чтобы представлять своего деда на предстоящем праздновании совершеннолетия русского принца Николая. Выбор вызвал большую обиду: его отец считал, что дело должно быть поручено кронпринцу. Другие, однако, решили, что равенство возраста имеет в данном случае большее значение, чем равенство рангов. Миссия Вильгельма оказалась успешной. Он получил доброго друга (по крайней мере, он так считал) в лице русского наследника, который, ощущая покровительственное к себе отношение, был слишком робок, чтобы возмутиться. Его высоко оценил царь, написавший его деду, что «все сказанное принцем доставило мне удовольствие». Бисмарк тщательно проинструктировал принца относительно того, что можно говорить, а что нет. Вильгельм сказал царю, что три империи должны держаться вместе, как трехсторонний бастион против свободы и демократии. «Да, – впоследствии сказал царь своему министру иностранных дел Бирсу. – Нам точно нужен трехсторонний союз, как дамба против наводнения анархии». Поскольку Гире уже полгода безуспешно пытался заставить своего хозяина думать об этом, он по достоинству оценил достижения немецкого гостя, о чем и сообщил Бисмарку.

Вернувшись домой, принц решил продлить свой звездный час, установив регулярную переписку со своими новыми друзьями. Если верить советским источникам, он не сомневался, что лучше всего это сделать за счет других людей.

«Визит принца Уэльского дал – и до сих пор приносит – удивительные плоды, которые продолжат множиться под руками моей матери и королевы Англии. Но эти англичане нечаянно забыли о том, что существую я».

«Я только прошу тебя ни в коем случае не доверять моему английскому дяде. Не тревожьтесь ни о чем, что можете услышать от моего отца. Вы его знаете. Он любит перечить, и всю жизнь находится под каблуком моей матери. Ею, в свою очередь, руководит королева Англии, и потому мой отец все видит исключительно английскими глазами».

«Сегодня… мой отец неожиданно взорвался и высказался в самых нелестных выражениях о русском правительстве и его подлом отношении к этому прекрасному (!) князю (Александру). Отец осыпал правительство обвинениями во лжи и предательстве, одним словом, нет выражающего ненависть прилагательного, к которому он бы не прибег, чтобы обрисовать вас в черном свете. Напрасно я старался отражать все эти удары и показать, что, судя по тому, что я узнал, дело обстоит иначе и что я не могу допустить слова „лгать“ по отношению к тебе и твоему правительству. После этого он назвал меня русофилом, русифицированным, говорил, что мне свертели голову и бог знает что еще… В общем, дорогой кузен, князь Болгарский и честными, и нечестными средствами вьет веревки из моей матери и, конечно, также из моего отца. Но эти англичане забыли про меня…Дорогой кузен, ты разрешил мне говорить с тобой откровенно, и я продолжаю это делать. Через несколько дней мы увидим здесь принца Уэльского. Это неожиданное появление нисколько меня не восхищает, потому что, прости меня – он твой зять, при его фальшивом характере интригана он, без сомнения, будет здесь стараться, то тут, то там, или продвинуть дело болгарина, да сошлет его Аллах в ад, сказал бы турок, или заняться немного политикой за кулисами с дамами. Я постараюсь как можно лучше наблюдать за ними, но ведь нельзя быть везде».

Не соглашаться с семьей – вполне законно, но некоторые способы выражения такого несогласия являются более уместными, чем другие, и всегда следует увериться, что «получатель» таких откровений достоин доверия. Эти письма – не приятное чтение, и их важность не осталась не замеченной царем.

Английской родственницей, которая выказывала самую сильную привязанность к Вильгельму и к которой он проявлял неизменное уважение, была его бабушка. Но в 1885 году истощилось даже ее терпение. Ее младшая дочь Беатрис была помолвлена с Генрихом Баттенбергом, братом Александра. Политические сложности, которые влек за собой этот союз, были далеко не единственным препятствием к этому браку, которое видели в Германии. Два принца родились не на той стороне Готского альманаха: их отец женился на простой польской графине, мать которой, по слухам, была обычной французской гувернанткой. Ничто в глазах высокопоставленных немцев не могло исправить этого положения. Хотя бракосочетание Вильгельма тоже сопровождалось подобной критикой, и он, и Дона относились к ней презрительно, о чем его мать весьма бестактно доложила королеве, добавив, что ее супруг тоже на стороне критиков. Королева не привыкла к снобизму.

«Необычайная дерзость, наглость и, не могу не добавить, величайшая недоброжелательность Вилли и глупенькой Доны вынуждают меня сказать, что я не буду им писать. Что касается Доны, бедной маленькой незначительной принцессы, возвышенной только вашей добротой до положения, в котором она находится… У меня нет слов!.. Что касается Вилли, этот глупый, неблагодарный и бесчувственный мальчишка – у меня просто не хватает терпения. Хотела бы я, чтобы он получил хорошую трепку».

Королева дала понять, что, учитывая случившееся, Вильгельм не станет желанным гостем в Виндзоре, а принц Уэльский добавил, что, поскольку неприлично нанести визит в Сандрингем и обойти Виндзор, ему придется отказаться от удовольствия увидеть племянника в Норфолке. Вильгельм пришел в ярость, назвал королеву «старой ведьмой» и попытался, впрочем тщетно, привлечь на свою сторону мать.

«Вильгельм всегда удивляет, – писала она. – Его считают недобрым или грубым… он уверен, что его мнения непогрешимы, а поведение всегда безупречно, он не терпит ни малейшего возражения, хотя критикует и оскорбляет старших членов семьи… Его поддерживает Дона. Я верю, что ошибки, из-за которых с ним так трудно уживаться, пройдут, когда он станет старше и мудрее и будет больше общаться с людьми, которые занимают более высокое положение и могут высмеять его глупые идеи».

Чтобы еще больше усложнить ситуацию, сестра Вильгельма Виктория страстно влюбилась в князя Александра. При дворе шептались, что проболтался именно Вильгельм, узнав о чувствах сестры случайно от ее разочарованного поклонника. Однако спровоцировать все дело могла именно кронпринцесса. Она определенно не жалела сил, чтобы раздуть огонь, пока он не разгорелся в полную силу. Вильгельм был совершенно прав, говоря, что Александр был ее любимчиком, так же как он сам был любимчиком королевы Виктории, которая заставила Беатрис привести мужа (брата Александра) и жить в Букингемском дворце. Бисмарк пришел в ярость. Этот брак мог здорово затруднить процесс убеждения русских в том, что Александр ничего не значит для Германии. Бисмарк также вбил себе в голову (насколько известно, без оснований), что кронпринц предназначил Александра на место главы либерального правительства, которое он намеревался создать, взойдя на трон. Когда речь заходила о возможных претендентах на его место, подозрительность Бисмарка становилась патологической. Более того, он вынашивал планы выдать принцессу замуж за русского или португальца и даже за собственного сына Герберта. На самом деле переговоры с Португалией некоторое время шли полным ходом, но были прерваны из-за несогласия по религиозным вопросам. Кронпринцесса, узнав о них понаслышке, пришла в ярость, посчитав это грубым вмешательством в дела ее семьи. Возможно, ее старания устроить брак с Александром объяснялись тайным желанием оказаться наравне с Бисмарком. Непропорционально большой поток страстей и противоречий, вызванный этим делом, можно понять только в свете предыдущих отношений между заинтересованными сторонами, но, если их рассматривать на этом фоне, становятся видны только возмущения и обиды, которые накапливались.

Тем временем Болгария оправдывала балканскую репутацию. В 1885 году Восточная Румелия, созданная в 1878 году как автономная провинция Турции, восстала, и князь Александр поддержал восстание вооруженными силами. Россия, которая ничего не имела против расширения Болгарии, если бы она была уверена, что сумеет удержать ее под контролем, категорически возражала против укрепления позиций Александра, отозвала всех своих офицеров из армии Александра. Сербия, при подстрекательстве Австрии, вторглась в Румелию, но ее войска были разбиты армией Александра. В 1886 году султан был вынужден сделать «принца Болгарии» генерал-губернатором Румелии на пять лет. Причина, по которой не было сказано, кто может быть «принцем Болгарии», стала ясна довольно скоро. Александр был похищен и вывезен из страны нанятым русскими отрядом. Контрреволюция помогла ему вернуться, и практически сразу русский ультиматум потребовал его ухода. Александр уступил без большого недовольства и отбыл в Германию. Легко можно представить, какое напряжение эти события вызвали в отношениях между русскими, австрийцами и британцами. Королева Виктория разделяла взгляды своего народа и не могла найти слов, чтобы выразить свое негодование действиями «полуазиатского царя-тирана». Панславянская партия в России ожесточенно критиковала Германию за отсутствие полноценной поддержки. Задача сохранения мира становилась нелегкой, стремление Бисмарка сохранить хорошие отношения с Россией превратилось в одержимость.

Кронпринц видел опасности, связанные с предполагаемым браком дочери, и, несмотря на большое давление супруги, оказывал ему только слабую поддержку. Отношение его сына являлось вполне определенным, однако оно лишь частично было связано с соображениями внешней политики. Он все еще не успокоился из-за того, как были приняты его взгляды на Баттенбергов, и все вместе сделало задачу противодействия браку не только долгом, но и удовольствием. В разгар спора германский принц получил приглашение на маневры русской армии. Бисмарк не мог доверить кронпринцу задачу убеждения русского царя в том, что Германия не имеет интересов в Болгарии, и предложил императору поручить эту миссию Вильгельму. Кронпринц просил отца отказать Бисмарку, уверяя, что у его сына слишком мало опыта, и он не созрел, чтобы принимать столь важные политические решения. Бисмарк, однако, стал утверждать, что либеральные взгляды кронпринца сделают его подозреваемым в Санкт-Петербурге, и император принял решение в пользу Вильгельма. После этого Вильгельм (у которого в это время возникли проблемы с ухом) заявил, что отношение отца сделают путешествие затруднительным, и решил ехать, только когда ему объяснили, что у него нет выбора. Надо подчиниться императорскому приказу. Этот визит оказался не таким успешным, как предыдущий. У Вильгельма не возникло трудностей с передачей его взглядов относительно князя Александра, но, когда он от имени Бисмарка предложил России свободу действий в проливе Константинополя, царь заметил (как это сделал Дизраэли по поводу Египта), что ему неизвестно о том, что согласие Бисмарка является необходимым предварительным условием этого захвата.

Такова была обстановка в начале 1887 года. Хотя Александра убрали с дороги, временное болгарское правительство неожиданно оказалось глухим к русским советам – это положение дел были настроены всячески поддерживать Австрия и Британия. Во Франции национальные волнения, связанные с генералом Буланже, близились к пику, и реванш за 1870 год практически стал моментом официальной политики. В Германии в 1884 году прошли выборы, и в рейхстаг пришло большинство депутатов, не симпатизировавших политике Бисмарка. Чтобы им управлять, нужна была большая изобретательность. Старый император готовился отметить свое 90-летие, и его здоровье стало ухудшаться. Германии, и не только ей, предстоял серьезный период. Как показали события, в течение следующих шести лет ситуация трансформировалась.