Текст книги "Приказано добиться результата. Как была обеспечена реализация реформ в сфере государственных услуг Великобритании"

Составление реального, перспективного плана для школ Хэкни в ходе консультаций с общиной района воодушевляло, но необходимость добиваться поддержки со стороны лейбористов, представлявших в Совете этот округ, было тягостной обязанностью, от которой у меня была бессонница по ночам. Получилось, что с удачно составленным планом меня в один день поздравили ведущий сторонник партии консерваторов сэр Майкл Коулман, занимавший в Хэкни пост председателя местного отдела школьного образования, а также городское отделение Коммунистической партии. Однако тот факт, что меня с таким энтузиазмом поддержали представители полярно противоположных по политическим убеждениям партий, немногого стоил в глазах местных лейбористов, которые находились под сильным влиянием здешнего отделения Национального союза учителей (НСУ) (National Union of Teachers – NUT)[29]29
  Крупнейший профсоюз учителей государственных школ. Насчитывает 190 членов, входит в Британский конгресс тред-юнионов (British Trade Union Congress). – Примеч. пер.


[Закрыть], отличавшегося левыми взглядами и яростным, но чисто формальным отстаиванием принципа всеобщего равенства. Никто не устраивал жарких дебатов по поводу, скажем, низкой успеваемости темнокожих учеников в школах Хэкни, зато все бурно обсуждали, прилично ли упоминание слова «антигетеросексизм» в печатной версии нашего плана. Именно тогда я лучше, чем когда бы то ни было, усвоил, что точность в формулировках имеет огромное значение. Вместо бессмысленной критики таких терминов, как «антиэто» или «антито», мы просто решили вставить в план фразу о том, что наша партия будет способствовать разработке политики, создающей положительный и правдивый образ существующих в общине меньшинств. На удивление все остались довольны. Наконец-то разум взял верх! «Должно быть, вы провели огромную работу», – заметил один из моих коллег по Совету. А я сделал еще один вывод: в политике нельзя завоевать голоса и бюллетени избирателей, не уделяя личного внимания людям, которые опускают эти бюллетени в урну, и на это нужно потратить очень много времени.

План провели через Совет. Правда, месяцами я не виделся со своей семьей (которой недавно обзавелся). Мы сразу приступили к формированию руководящего органа и назначению должностных лиц (включая Гаса Джона, одного из первых в Хэкни темнокожих руководящих работников в сфере народного образования), к составлению бюджета и даже начали принимать решения относительно закрытия школ. В то время Нил Флетчер, возглавивший Управление народного образования центрального Лондона, и Дэвид Маллен, его бывший руководитель, опубликовали перечень самых неблагополучных школ центрального Лондона, включая и Hackney Downs School, общеобразовательную школу для мальчиков на нашем участке в Хэкни, – своеобразное наследство, во владение которым мы должны были вступить спустя несколько месяцев. В нашем избирательном округе это вызвало бурю возмущения. Я пообещал лоббировать интересы округа в данном вопросе, но в душе был согласен с оценкой руководителей управления. До сих пор неблагополучное положение учеников в таких школах, как Downs, оставалось тайной за семью печатями. И вот теперь Флетчер и Маллен сделали это достоянием гласности. На моем месте мужественный председатель Комитета по народному образованию рекомендовал бы немедленно закрыть подобные учебные заведения, но я побоялся, что не заручусь необходимым количеством голосов, и ретировался. А Флетчер и Маллен в то время бросили в почву семена, позже давшие ростки политики «новых лейбористов» в области народного образования. Именно тогда определились принципы прозрачности и здравомыслия по отношению к неблагополучным школам, к которым мне вскоре пришлось обратиться. А пока проблема школы Downs в Хэкни повисла в воздухе и, как привидение, снова появилась передо мной несколько лет спустя.

В сентябре 1989 г. я поступил на работу, которая была несовместима с должностью председателя Комитета по народному образованию в Совете Хэкни, и мне с большой неохотой пришлось подать в отставку. В январе 1990 г. моя жена Карен уехала на учебу в Болонью, на целый семестр оставив со мной трех дочерей и двух кошек. Погруженный в новую работу и занятый по горло с детьми, я покинул пост председателя комитета, который занимал четыре года и где в ходе нелегкой работы очень многому научился. Как говаривал Эндрю Пуддефатт, «если что-то удалось сделать в Хэкни, то в любом другом месте это и подавно получится!»

Осваивая по вечерам азы политики на нелегкой ниве школьного образования, дневное время на протяжении большей части 1980-х гг. я проводил в реальных школах. Вообще-то тем, что в итоге оказался так тесно связанным с образованием, я обязан двум факторам. По окончании университета мне не пришло в голову ничего более оригинального, как стать учителем. И несколько месяцев я проработал в школе для детей с отклонениями в развитии, нуждающихся в особом уходе. Во мне взыграл идеализм, и я решил, что мне очень нравится работа с детьми. Кроме того, я обожал историю. Так что, с моей точки зрения, было разумно стать преподавателем истории.

В сентябре 1979 г. я впервые поступил на преподавательскую работу в Уотфордскую среднюю школу для мальчиков (Watford Grammar School for Boys)[30]30
  Grammar School – средняя классическая школа для детей старше 11 лет, отобранных по результатам экзаменов. Дает право поступления в высшее учебное заведение, программа предусматривает изучение классических языков. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Моим друзьям с левыми взглядами я сказал, что это было сделано с целью всестороннего изучения ситуации в рамках реорганизации в графстве Хартфордшир[31]31
  Хартфордшир – графство Англии, с 1965 г. часть его вошла в состав Большого Лондона. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Так оно и было, однако перемены давались с трудом, а директор школы Кит Тёрнер настаивал на сохранении традиционного духа этого учебного заведения. Отчасти мои взгляды на образование, которые я так убежденно отстаивал спустя 10 и более лет, сформировались именно здесь: да, равенство было необходимо, но его следовало добиваться не за счет снижения планки и ухудшения традиционно добротного преподавания, а за счет повсеместного обеспечения высокого уровня и качества образования. Помимо этого, я был убежден, что приобщать детей к истории Британии необходимо еще в школе.

Пожалуй, единственное, чем я прославился в школе, – это увлечение крикетом. Я участвовал в ежегодном школьном чемпионате графств Англии и Уэльса и относился к этому настолько серьезно, как только способен относиться человек, ненавидящий проигрывать. Во время первой игры я был за главного. Наш боулер подал отличный мяч (что бывало редко), но рановато – мяч задел за край биты и отлетел к игроку команды противника, который стоял у калитки. Вся наша команда, включая меня, апеллировала ко второму судье: бэтсмен должен выйти из игры. И тут вдруг до меня дошло: я-то здесь тоже судья, и я засчитал очко. (Позже некоторые средства массовой информации упрекали меня в том, что я точно так же поступал с правительственной статистикой.)

В субботу, 1 мая 1982 г., в день, когда я должен был судить еще один крикетный матч чемпионата, я женился на Карен. Ярко светило солнце, и мы провели длинный уик-энд в Бате, а утром во вторник я вернулся к преподаванию истории. Вообще-то мы с Карен познакомились примерно за 10 лет до этого. И как бывает при настоящей любви с первого взгляда, уже в 13 лет решили, что непременно когда-нибудь поженимся. Затем на 10 лет наши пути разошлись. Карен не окончила школу (причем проучилась в нескольких), в ранней молодости родила двух дочерей, вышла замуж за кого-то другого, развелась, а потом написала мне. Все это время не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о ней. Она утверждала, что с ней было то же самое. Так что нетрудно догадаться, как я решил поступить, когда совершенно неожиданно получил от нее письмо в 1981 г.

Из холостяка, жившего в небольшой квартире в северном Лондоне, я превратился в мужа, отца и жертву перенаселенности, поскольку, вполне естественно, Карен переехала ко мне вместе с дочерьми – Наоми, которой тогда было семь лет, и пятилетней Аньей. Через год мне удалось удочерить девочек, и они стали и моими детьми тоже. Я ушел с преподавательской работы в Уотфорде, и в 1983 г. мы отправились в Африку. Мы жили на южной окраине Хараре посреди фруктовых садов. Сперва девочки ходили в местную начальную школу, где, несмотря на обретение Зимбабве независимости тремя годами ранее, еще царили колониальные порядки. Когда учитель выходил из класса, он оставлял за главного старшего по возрасту ученика с веревкой в руках. В национальный день посадки деревьев наши дочери были в ужасе оттого, что деревья сажали только мальчики, а девочкам разрешалось лишь молча наблюдать за ними. А затем на родительском собрании директор школы сказал многочисленной аудитории, что он поощрял занятия спортом среди учеников, потому что хотел, чтобы те разбогатели, как теннисист Джон Макинрой[32]32
  Макинрой (McEnroe) Джон (р. 16 февраля 1959 г.) – американский спортсмен-теннисист. Обладатель четырех титулов чемпиона США (1979, 1980, 1981, 1984 гг.), трижды побеждал на Уимблдоне (1981, 1983, 1984 гг.), финалист чемпионата 1984 г. (Франция), дважды обладатель титула «Мастерс» (1983, 1984 гг.) в одиночных состязаниях, семь раз в парных состязаниях (в содружестве с Питером Флемингом). Славился не только своими мощными подачами, но и чрезвычайной несдержанностью на корте, дважды зарабатывал дисквалификацию на турнирах «Большого шлема». По окончании карьеры стал спортивным телекомментатором. – Примеч. пер.


[Закрыть]. После чего мы перешли на домашнее обучение. Расписание занятий было написано на плакатах, которые висели на стенах. Девочки вдруг поняли, что я буквально помешан на графиках. Позже они часто напоминали мне, как вынуждены были все утро просиживать на дереве в саду, считая машины, проезжавшие по Килуиннинг-роуд, а затем, естественно, должны были рисовать диаграммы. Во время семейных ссор они, тогда еще подростки, всегда могли ехидно парировать мои призывы к благоразумию фразой: «Вот сейчас-то он точно отправит нас графики чертить!»

О новостях с родины мы узнавали, слушая зарубежное вещание BBC, замечательное явление в области британской культуры. Это была эра забастовок шахтеров. И BBC давала четкую картину происходящего. Существовало свирепое и беспощадное консервативное правительство. Была влиятельная, вдумчивая, но несколько возбужденная оппозиционная сила под названием Англиканская церковь во главе с епископом Даремским, которая опубликовала конструктивный доклад под названием «Faith in the City» («Вера в городе»), а кроме нее – отдельные партии крайнего толка: Социал-демократическая, либералы и лейбористы (до знаменитой речи Нила Киннока).

Мы объединились с двумя местными преподавателями, чтобы экономить на бензине, проезжая 17 миль до Читунгвизы, огромного, раскинувшегося на большой территории города с населением 300 тыс. человек, который в стране, получившей независимость, не мог еще похвастаться больше ни одной общеобразовательной школой, кроме нашей. Мои попутчики по автомобильному пулу были не только моими наставниками в школе, они еще и помогали мне толкать старенький, 17-летней давности, «Ford Anglia» под гору, чтобы у него завелся двигатель. Тяга к образованию среди молодежи была настолько велика, что учились в две смены: утренняя – с 7 до 12 часов, вечерняя – с 12 до 17. Несмотря на необходимость вставать ни свет ни заря и, дрожа от утренней прохлады, возиться с двигателем старенького автомобиля, я предпочел работать в утреннюю смену, потому что при невыносимой послеполуденной жаре даже самые прилежные студенты считали, что вздремнуть гораздо важнее, чем учить историю.

Я преподавал историю Африки и Европы в восьми классах, примерно по 45 учеников в каждом. (Это объясняет мой последующий скептицизм по поводу государственной политики в отношении численности классов.) В истории Зимбабве наступила пора надежд, и многие молодые люди тянулись к знаниям. Они пели национальный гимн «Ише комборера Африка» («Боже, храни Африку») с такой страстью и в таком безупречном четырехголосном исполнении, что у меня наворачивались слезы. А потом правительство обязало всех исполнять гимн ежедневно, и на этом энтузиазм иссяк.

Дефицит преподавательских кадров был острейшим. Поэтому любой, кто годом ранее получил Свидетельство об общем образовании хотя бы нулевого уровня, уже считался подходящим кандидатом в учителя. Весь преподавательский персонал делился на три группы. Во-первых, традиционные темнокожие учителя, получившие образование еще в колониальную эпоху и верящие в необходимость телесных наказаний (как сказал мне один из них: «Никогда не нужно жалеть учеников»). Во-вторых, были экс-патрианты вроде меня. И, в-третьих, была новая волна совсем неопытных учителей, за счет которых обеспечивалась «массовость» преподавательского состава. Однако ученики так стремились к глубоким знаниям, что порой устраивали преподавателям из новой волны нелегкую жизнь. Однажды из своей классной комнаты я видел, как на другой стороне пыльного, раскаленного на солнце двора молодой учитель, спотыкаясь, пятился из дверей своего класса, а вслед летели стулья, которыми явно метили в него.

По наивности я полагал, что помогаю строить образцовую африканскую демократию на развалинах колониализма и апартеида. Мои ученики тоже считали демократию своим будущим. А вот Карен убедить не удавалось. Она постоянно твердила во время вечернего чаепития: в режиме Мугабе есть что-то двуличное, и это непременно проявится самым разрушительным образом. Я отвергал такой скептический подход, ободренный энтузиазмом учеников и цивильным поведением коллег. Не замечал признаков зарождающегося диктаторского режима вокруг – ни ограничений свободы слова в средствах массовой информации и в парламенте, ни дискриминации в провинции Матабелеланд, ни время от времени обнаруживающего себя пока еще наивного авторитаризма. Вот простой пример. Мой приехавший из Австралии коллега позвонил матери и, отвечая на ее вопросы, сказал, что ей не стоит беспокоиться из-за режима Мугабе. Вскоре после окончания их разговора зазвонил телефон. Звонивший (судя по всему, государственный служащий) сказал, что он прослушивал состоявшуюся беседу и хотел бы поздравить моего коллегу с тем, что тот так энергично защищал правительство страны. Позже все ужасные последствия этой тенденции проявились в полной мере. Все опасения Карен оправдались с лихвой. Те мои ученики, которым удалось пережить режим Мугабе и эпидемию СПИДа, наверняка чувствуют, что их подло предали.

Несмотря на капризность нашего «Ford Anglia», мы много путешествовали по стране, причем умудрились даже добраться до восхитительного по красоте озера Малави, хотя нам и пришлось часто дозаправляться по дороге. Спустя некоторое время после этого эпического путешествия у нас родилась младшая дочь – Элис. Кстати, ее рождение стало для меня и первым знакомством с системой частного здравоохранения. Тараканы в палате для рожениц не произвели на Карен ни малейшего впечатления, а вот я, работник со скромной зарплатой, категорически возражал против счета, который прислал нам врач за ведение родов, несмотря на свое отсутствие во время них. Все сделала сама Карен при содействии акушерки и моем ободряющем похлопывании. Доктор соизволил заглянуть в палату только через 20 минут после рождения ребенка, всем улыбнулся и исчез. (Он чем-то напомнил мне преуспевающего специалиста по заболеваниям правой стопы с Харли-стрит[33]33
  Улица в Лондоне, где расположены кабинеты преуспевающих врачей. – Примеч. пер.


[Закрыть], героя одного из произведений Спайка Миллигана: «Сэр Ральф сделал паузу, но не прекратил задавать вопросы»[34]34
  Речь идет о рассказе известного ирландского юмориста Спайка Миллигана под названием «Поющая стопа». У героя этого рассказа, дядюшки Герберта Джема, внезапно запела правая стопа, и он обратился к респектабельному врачу, специалисту по правой стопе, сэру Ральфу Физу, чья фамилия, образованная от слова fee (англ.), означает «гонорар». – Примеч. пер.


[Закрыть].) Мою жалобу по поводу счета отклонили, потому что по законам Зимбабве врач был вправе брать плату за медицинскую помощь, если он пришел не позже получаса после родов.

Когда Элис исполнилось семь месяцев и она полюбила манго, мы вернулись в Хэкни. Это было весной 1985 г. В тот момент я был готов устроиться на любую работу. Если педагогическая деятельность была первой случайностью в моей профессиональной карьере, то теперь я стал политическим «занудой» от образования и поступил на работу в отдел народного образования Национального союза учителей. В нашу задачу входило разъяснять руководящим работникам и рядовым членам Союза, какие последствия будет иметь для них проводимая правительством политика в этой области. Другие отделы занимались более насущными вопросами – оплатой, условиями труда, пенсионным обеспечением и консультативной помощью. Времена для профсоюзов учителей были нелегкие. Попытки правительства всячески сдерживать расходы на социальные нужды породили волну забастовок учителей. Однако, только что сокрушив шахтеров, Маргарет Тэтчер отнюдь не собиралась идти на поводу у учителей. А между тем общественное мнение распаляли страшными историями о том, как руководители от образования левого толка чрезмерно увлекались политкорректностью и не могли должным образом организовать обучение чтению, письму и арифметике. Мой опыт работы в Хэкни вскоре подтвердил, что эти истории были более чем правдивы.

В этой обстановке правительство действовало решительно и в 1988 г. приняло Закон о реформе образования, а вскоре лишило учителей права на ведение коллективных переговоров, упразднив устаревший и неэффективный комитет под председательством лорда Бернема и заменив его контрольным органом по регулированию трудовых отношений, который отныне устанавливал оплату и определял условия труда преподавателей. Национальный союз учителей заливался горючими слезами и затем годами отстаивал восстановление прав на переговоры, но был сам виноват в произошедшем. Он подмял под себя учителей, которые были в составе комитета Бернема, в течение ряда лет не мог достичь внутреннего консенсуса, тем самым обрекая на неудачу любую попытку провести профессиональный учительский съезд. Более того, другие профессиональные союзы учителей, которые считали позицию Национального союза излишне диктаторской, приветствовали его упразднение.

Эпоха, которой положил начало Закон об образовании 1944 г.[35]35
  Речь идет о Законе Батлера (1944 г.). Батлер (Butler) Ричард Остин, барон Саффрон Уолден (1902–1982) – английский государственный деятель. В 1941–1945 гг. возглавлял Министерство образования. При нем был принят закон, заложивший основы системы послевоенного бесплатного среднего образования, который предусматривал обязательное обучение для детей 5—15 лет и введение трех этапов обучения – начального образования (Primary Education), среднего образования (Secondary Education) и дальнейшего образования (Further Education). – Примеч. пер.


[Закрыть], уходила в небытие на наших глазах. И хотя старой гвардии из Союза учителей было горько видеть крушение основ привычного мира, меня, молодого политического деятеля, это бодрило, особенно потому, что отдел народного образования возглавлял обладающий даром предвидения специалист – Алан Эванс, чьи преданность делу народного просвещения и трезвая оценка ситуации служили для меня источником вдохновения. Вместе с некоторыми прогрессивно мыслящими сотрудниками исполнительного звена мы постарались постепенно освоиться в новом, нарождающемся мире. Нам хотелось верить, что введение общенациональной программы обучения принесет положительные плоды, а перераспределение финансовых средств в пользу школ и ослабление бюрократической власти на местах будут способствовать улучшению качества преподавания. И уж совершенно точно, что целевое финансирование профессиональной подготовки учителей обеспечило бы введение Общего свидетельства о среднем образовании (General Certificate of Secondary Education – GCSE)[36]36
  Cертификат о законченном среднем образовании, выдается как свидетельство об успешном завершении теоретического курса средней школы. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Алан создал отдел, который стал оплотом новаторской мысли, а в следующем, 1989 г. ушел оттуда, чтобы реализовать свои идеи, вырвавшись из сетей Союза, переживавшего в ту пору период управленческого и финансового кризиса.

И вот горькая чаша должностных обязанностей Эванса перешла ко мне. Наступил момент, когда я должен был уйти с поста председателя Комитета по народному образованию в Хэкни и стать крупным руководителем в этой области. В «Times Educational Supplement» обо мне напечатали лестную статью, но выразили сомнение в том, что я окажусь достаточно твердым для сурового мира политики в профсоюзе учителей. У меня же после четырех лет работы в Совете Хэкни не было на этот счет никаких сомнений. Я беспокоился лишь о том, как бы мне наконец применить на практике то видение проблем в образовании, которое у меня сформировалось под чутким руководством Эванса.

Четыре года я работал с чрезвычайно самоотверженной командой в НСУ, в отделе народного образования и всеобщих прав, призванном интерпретировать необычные перемены в сфере образования, которые тогда происходили. За четыре года до этого, когда я только поступил в НСУ, мы еще были в состоянии реагировать, по существу, на каждый из присланных правительственных циркуляров. Теперь это стало совершенно невозможно – в сутках просто не хватало времени. Чтобы разумно оценить происходящее, нужно было несколько абстрагироваться от частностей и уяснить общую стратегию.

В целом правительственный подход стал ясен довольно скоро, если и не из официальных публикаций Министерства образования, то из выступлений министров и из брошюр излюбленного правительством мозгового центра – Центра политических исследований (Centre for Policy Studies). Суть изменений сводилась к следующему: правительство решило введением единой национальной учебной программы и единого национального экзамена установить новые стандарты и затем контролировать их соблюдение. А делегируя полномочия школам и направляя им финансовые средства, оно возлагало на директоров ответственность за обеспечение этих стандартов обучения. Между тем постепенно ограничивалась власть местных отделов образования, столь ненавистных сторонникам тэтчеризма. Школы поощряли к полной самостоятельности и переходу на прямое финансирование от Уайтхолла. Таким образом, школа становилась подотчетным субъектом. Позже, в 1992 г., к этому добавился принцип прозрачности: достигнутые школами результаты публиковались новым государственным органом – Бюро по стандартам в области образования (Office of Standards in Education, Ofsted)[37]37
  Учрежден в 1993 г. для инспектирования и оценки стандартов в области образования в школах и колледжах Англии и Уэльса. – Примеч. пер.


[Закрыть], в состав которого вошел бывший Инспекторат (Inspectorate); вместо ранее принятого порядка проверки теперь проводились во всех школах раз в четыре года.

Реформу осуществляли на основе разумных и смелых принципов. Рассматривались все проблемы, требующие решения. Министры менялись с ошеломляющей регулярностью. Национальная учебная программа, составленная специалистами по различным предметам, получилась настолько перегруженной, что даже сама Маргарет Тэтчер возмутилась. Финансирование было распределено между школами, но при этом оставалось скудным, поэтому эффект от нововведений поначалу был ограниченным. И, что еще хуже, не было предпринято никаких действий, чтобы оказать помощь тем школам и ученикам, которые находились в наименее выгодном положении. Кроме того, был допущен ряд ошибок в последовательности проведения реформ: например, школьным директорам делегировали определенные властные полномочия, изменив тем самым характер их деятельности, однако подготовить их к использованию новой власти додумались уже после того, как они ее получили.

Лично я полагаю, что наблюдение за этими драматическими событиями позволяло извлечь чрезвычайно поучительные уроки относительно того, как нужно (или не нужно) проводить широкомасштабные реформы в области народного образования. Усвоив именно эти уроки, я позднее и строил свою деятельность в правительстве. И еще я понял, как организации вроде НСУ реагируют на радикальные перемены. Члены Совета просто не поверили (так это обычно и бывает в крупных объединениях, чье существование оказывается под угрозой), что организацию могут упразднить: неужели с нами действительно так поступят? Когда привычная уверенность поколеблена, все вокруг рушится, люди склонны закрывать глаза на реальное положение вещей и ждать, что проблемы, так сказать, рассосутся сами собой. «Обойдется», – твердят они.

Затем проявляется иная реакция: мы будем сопротивляться, чему сможем, и постараемся ужиться с тем, чему не способны противостоять. И если члены НСУ с левыми убеждениями придерживались первого варианта поведения и пытались перевести стрелки часов назад, то большинство начинало адаптироваться. Поскольку отныне союзы учителей были лишены права вести коллективные переговоры об оплате труда, центральное место в сопротивлении заняла политика в области народного образования. Правительственные ошибки, совершаемые при осуществлении реформ, множились, и НСУ решил, что будет разумно теснее сотрудничать с другими союзами учителей. Разные поколения учителей разделяли разногласия по поводу оплаты и условий труда, но отношение к реформе народного образования давало им более обширное поле для сотрудничества. Мы взялись согласовывать совместные заявления шести союзов по таким вопросам, как оценка учительского труда и отношение ведущих занятия учителей к общенациональной учебной программе. Часто все бремя согласования и ведения переговоров ложилось на мои плечи, именно тогда я по достоинству оценил развитое благодаря квакерскому воспитанию умение договариваться[38]38
  В действительности я иногда преступал черту дозволенного квакерскими нормами, чтобы добиться всеобщего согласия, и при этом в результате еще и чувствовал себя виноватым. Согласовав позиции четырех из шести союзов по поводу какого-либо документа, я звонил лидерам оставшихся двух и говорил, что только их объединение еще ничего не подписало… Обычно это срабатывало. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Однако просто адаптироваться к изменившимся обстоятельствам недостаточно. Как только становится ясно, что пути назад нет и новая ситуация даже сулит определенные выгоды или открывает непредвиденные перспективы, наступает третий этап реагирования на перемены – стратегическая передислокация. Как раз в то время я читал книгу, написанную двумя американскими академиками – Чарлзом Тёрнером Керчнером и Дугласом Митчеллом, под названием «The Changing Idea of a Teachers’Union» («Учительский союз – новая концепция»). Возможно, эта книга и не была бестселлером, но для меня она стала откровением. Я начал размышлять: а что, если вместо сопротивления требованию отчитываться о результатах НСУ займет действительно стратегическую позицию? А если вместо того чтобы оспаривать правительственные предложения и настаивать на том, что правительству следовало бы больше тратить на образование и хорошо платить учителям, дабы система стала лучше, попытаться поставить вопрос иначе? Тогда дискуссия выглядела бы так: мы, учителя этой страны, соглашаемся с требованием отчетности и докажем вам, насколько способны улучшить всю систему. И тогда вы сами поймете, что в нас и в народное образование имеет смысл вкладывать деньги. Вероятно, надеяться на такой поворот и мыслить так было, с моей стороны, слишком смело и чрезмерно идеалистично, но зато уж точно подобный подход можно было расценить как стратегический.

Кто знает, как все обернулось бы, будь тогдашнее правительство более компетентным. Но оно таким не было. После выборов 1992 г. Джон Мейджор[39]39
  Мейджор (Major) Джон (р. 1943) – английский государственный деятель, премьер-министр Великобритании (1990–1997). В 1979 г. был избран членом британского парламента от Консервативной партии. В кабинете М. Тэтчер занимал посты главного секретаря британского Казначейства (1987–1989), министра иностранных дел (июль – октябрь 1989) и министра финансов (октябрь 1989 – ноябрь 1990). В ноябре 1990 г., после ухода Тэтчер в отставку, стал лидером Консервативной партии и премьер-министром Великобритании, продолжил курс Тэтчер на приватизацию государственной собственности и интеграцию Великобритании в европейское сообщество. На парламентских выборах 1997 г. консерваторы во главе с Мейджором потерпели поражение от Лейбористской партии. – Примеч. пер.


[Закрыть] совершил ошибку, назначив Джона Паттена министром образования; реализация комплексной и трудной реформы превратилась в хаос[40]40
  Когда я думаю о том времени, на ум невольно приходят слова из популярной в 1940-х гг. песенки: «Oh how the ghost of you clings / These foolish things / Remind me of you» («Твой призрак со мною повсюду, / Все глупости наши с тобой не забуду»). – Примеч. автора.


[Закрыть]. Вместо того чтобы сначала в порядке эксперимента, а уже потом – после доработки – более широко вводить тесты по английскому языку для школьников в возрасте 14 лет, Паттен предложил идти напролом и ввести их сразу с мая 1993 г., утверждая, что за всю историю страны ни один из экзаменов не был подготовлен лучше. И вот уже шепотком прошелестело по стране слово «бойкот». В декабре 1992 г. исполком НСУ поддержал составленный мною проект резолюции с требованием права совещательного голоса для учителей английского языка, что облегчало бойкотирование этих тестов. Более 90 % проголосовали за мой проект. И вместо того чтобы способствовать внедрению принципа отчетности, я оказался – пусть и временно – в ситуации, когда вынужден был добиваться его отмены. Национальная ассоциация директоров школ (National Association of Schoolmasters) и Союз женщин-учителей (Union of Women Teachers)[41]41
  Крупнейшие учительские профсоюзы Великобритании (их членами являются только работники средних школ). – Примеч. пер.


[Закрыть] в марте 1993 г. проголосовали за бойкотирование всех национальных тестов. Причина – чрезмерная рабочая нагрузка преподавателей. Правительство оставалось непреклонным, но безуспешно. В мае того же года разосланные по школам бандероли с экзаменационными билетами так и остались нераспакованными. Стратегия правительства с треском провалилась. И тогда Паттен принял верное решение. Он назначил сэра Рона Диринга на должность главного школьного инспектора для анализа всей общенациональной программы обучения и соответствующих тестов, что тот и сделал в ходе консультаций с учителями и прочими сторонами. При обсуждении этих вопросов во время проверок Диринга я часто выступал в роли адвоката всех шести учительских союзов.

Открытый и прагматичный до мозга костей Диринг упростил программу обучения и упразднил связанную с ней бюрократию, а также признал профессионализм учителей. Он заявил, что учителям следует доверять, но в ответ они должны принять принцип подотчетности, согласившись с тем, что «чем сильнее доверие, тем больше и подотчетность» [Barber, 1996a, p. 65]. Поскольку нагрузка уменьшилась, здравомыслие возобладало, и возникли интеллектуальные предпосылки для налаживания отношений между учителями и правительством; большинство преподавателей и союзов хотя и были не в восторге, но все же остались удовлетворены. Все союзы, кроме НСУ, отменили бойкот тестов в 1994 г. Позиция НСУ меня чрезвычайно огорчала. У меня появилась возможность реализовать то внезапно открывшееся мне стратегическое видение, которое возникло еще до того, как я услышал о Диринге, а Союз, на который я работал, занял ретроградскую позицию, вместо того чтобы возглавить движение вперед. К тому же у меня сильно осложнились отношения с генеральным секретарем Союза Дугом Макавойем в связи с сокращением штатов и другими вопросами.

В конце ноября 1993 г. я ушел из НСУ в Университет Киля – на должность профессора, а несколько недель спустя, кажется, в «Times», опубликовал статью, где откровенно рассказал об испытанных разочарованиях. Полагаю, что почти не преувеличил, написав, что НСУ скоро придется выбирать между подотчетностью и забвением. В любом случае, отныне я был свободен, и прекрасный человек – вице-канцлер[42]42
  Фактически ректор университета в Англии. – Примеч. пер.


[Закрыть] Университета Киля Брайан Фендер поощрял мою активную деятельность. Я без устали писал статьи в различные издания, пропагандируя подотчетность, агитируя за принятие принципов реформы, которые проводили консерваторы, но настаивая на большей последовательности и ясности в ее проведении, на большем равенстве и – что немаловажно – на достаточном финансировании в соответствии с масштабами задуманного. Я выступил на сотне конференций перед директорами школ – от Пула в Дорсете до Эмблсайда в Камбрии, – отстаивая свою позицию. В багажнике моей красной «Vaxhall Astra» лежали пять-шесть типовых текстов выступлений. Приезжая на место, я выбирал наиболее подходящую по теме титульную страницу и начинал речь, наилучшим образом соответствующую моменту. Вскоре у меня угнали машину, а заодно украли и тексты выступлений. Интересно, что вор с ними сделал? Правда, к тому времени я уже знал все свои речи наизусть.

Во время подготовки к одному из выступлений (на этот раз – в Шеффилде) я узнал о смерти лидера оппозиции Джона Смита. Через несколько недель мне позвонил молодой человек по имени Джеймс Пернелл, работавший на Тони Блэра. Он сказал, что пишет речь для Блэра на тему народного образования, которую тому предстоит произнести во время кампании, являвшейся частью его борьбы за лидерство в Лейбористской партии. И поскольку Пернелл был несведущ в вопросах образования, то подумал, не помогу ли я ему. Мы встретились, как принято, за чашкой кофе в Айлингтоне и вместе написали текст выступления. Это и стало одним из поворотных моментов в моей жизни.