Электронная библиотека » Майкл Бонд » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 23:21


Автор книги: Майкл Бонд


Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Шрифт:
- 100% +

В местечке под названием Типаса фургончик свернул на юг и направился в сторону далеких распаханных полей. Коэн вылез у разрушенной виллы с проломленной стеной, увитой лозами. Покрытые пылью куры, собаки и дети наблюдали за ним из соседних трущоб. Он купил в лавке бутылку алжирского красного, кусок белого сыра и хлеб. На одном из прилавков вперемешку с выцветшими открытками стояли книги; он машинально прочел одно из названий.

– Какое отношение Камю имел к свадьбам? – спросил он у владельца лавки.

– В ней не только о свадьбах, – ответил тот, старательно подбирая французские слова. – Там и об этом месте… sa qualite ancienne. Les ruines…

– А где это?

– По дороге к морю.

Взяв книгу с полки, Коэн похлопал по обложке, стряхивая с нее пыль:

– Я собираюсь в Марокко, жениться – может, мне стоит ее прочесть?

– В некотором смысле она вряд ли окажется полезной. – Уголки его рта опустились. – Чтобы посмотреть на развалины, можно пройти через сад этой виллы.

– На вилле никто не живет?

– Со времен революции. Их всех поставили к стене и расстреляли из пулемета.

– Всю семью?

Хозяин протянул сдачу. «Pieds noirs». И детей?

– Конечно. – Он внимательно посмотрел на Коэна старческими темными глазами. – Сейчас это кажется грустным. Но тогда? Мой сын ведь тоже погиб в той войне. Ему было четырнадцать. Так вы не возьмете ее, Noces?

– Мне нужно скопить деньги на свадьбу.

– Вы первый, кто обратил на нее внимание за все эти годы. – Хозяин протянул ему через прилавок книгу. – Возьмите.

* * *

Маленькая черноухая собачонка побежала за Коэном через дорогу, сквозь скрытую листвой калитку, в заросший сад. Из окон торчали осколки разбитого стекла. Он нырнул под ярко-пурпурные бугенвилии. Их стебли, извиваясь, словно змеи, переползали через осевшие стены; переплетенные ветви и пятнисто-зеленые, как змеиная кожа, листья образовывали тенистый прохладный свод над головой. Он пошел по тропинке через луг, спускавшийся к морю. Остатки колонн возвышались над желтыми деревьями. Насыщенный запахом полыни и шалфея воздух переполнил грудь. Тропинки с растущими по обеим сторонам дикими розами, усыпанные козьим пометом, петляли среди груд разбитого мрамора.

Он поднял кусок размером с ладонь. На нем виднелись четыре бороздки дюймовой ширины, гладкие, как стекло. Поверхность между ними была слегка шершавой; кое-где яркая белизна потемнела, обнажив необработанный мрамор. В одной из бороздок была трещина, доходившая до ее половины и похожая на реку, текущую по широкой долине; от нее, словно притоки, разбегались мелкие трещинки.

Проводя пальцами по бороздкам, он попытался ощутить дыхание прошлого, представить человека, который их когда-то высек. «Я чувствую вкус оливкового масла, хлеба, испеченного из пшеницы, росшей на склонах Джебел Атлас, который он ел, то прохладное прикосновение моря к телу, которое он ощущал. Как складывалась его судьба? Его детей, возлюбленных, надежд? Любил ли он свой труд или же был рабом – Сизифом? Что принесла ему его борьба и к чему она привела?»

Хромая, Коэн вышел на освещенную солнцем часть антаблемента, в центре которой, как великан, рос огромный, похожий на холм куст с зеленоватыми скрученными листьями. Он сел. Ветер доносил запах полевых цветов и соли, жужжание пчел и мягкий шелест листьев о камень. Одинокие колонны, как ребра динозавра, торчали на фоне черного вулканического берега и синего моря, ограниченного белой каймой прибоя и облаков. С моря, словно перенося в воздухе его синеву, дул свежий ветер. Он шелестел страницами Noces и ерошил его волосы. «C'est dans la mesure ou je me separe du monde», – говорилось в книге, – «que j'ai peur de la mort…» «Только выделяя себя из всего мира, я начинаю страшиться смерти: значит, смерть является частью мира. Без смерти – жизнь ничто».

«А бомба? Это Кали, Смерть. Забыть про нее – значит отделиться от мира, прятаться от страха, как непальские крестьяне, когда за ними охотится людоед. Лучше уж выйти и загнать его. Но крестьяне не верят, что людоед – это бомба, и, если я скажу им об этом, они засмеют меня, назовут глупцом и оставят меня на погибель. В то время как людоед будет подбираться все ближе и ближе».

Он выпил кислого вина. «Так долго я не знал покоя. Здесь, in vitro, в эти минуты, несмотря ни на что, мне хорошо. Я заявляю об этом солнцу и тебе, синее море, мне хорошо. Именно сейчас, в эти мгновения. Не в те, что предшествовали, и не в те, что настанут».

Обследовав кусты, появилась собачонка, помахивая колечком хвоста. Коэн почесал ей за ухом и попытался вытащить репей из шерсти. Заскулив, она отпрянула. «Я не похож на тебя, mon vieux, не могу довольствоваться лишь тем, что существую. Что тебе до мира, придуманного людьми?» Он дал ей хлеба и сыра; съев сыр, она куда-то утащила хлеб.

До него донеслось тарахтение мотора. «Машина на дороге? Рыбацкая лодка? Уже все начинает казаться подозрительным. Успокойся». Что-то блеснуло далеко в небе на востоке, потом ближе, над фиолетовыми скалами, над качавшимися на ветру бугенвилиями. Вдоль берега против ветра летел самолет.

«Не шевелиться. Если начну прятаться, они заметят меня. Надо вести себя естественно. Они уже близко». Он нырнул под карниз, когда самолет проскользнул низко над головой. Сбавив скорость, самолет сделал вираж за скалистым мысом на западе и полетел обратно. «Им видно меня с этой стороны». Он вполз на животе под приземистый куст. Накренившись, самолет стал кружить, темные очки пилота поблескивали на солнце, второй пилот внимательно смотрел вниз.

Затем, набрав высоту, самолет улетел на восток в сторону Алжира. Он быстро выполз из-под куста и встал, массируя руками колено. Какой-то араб наблюдал за ним, сидя на осле. Затем толкнул осла коленями, и тот засеменил через кусты прочь, тени колонн скользнули по спине старика.

«Бежать. Но куда? Бежать, только бежать. Куда-нибудь. Кто укроет меня?» Задыхаясь и спотыкаясь, он устремился к вилле, под ногами захрустело стекло. «Нет, не сюда».

Возле лавки четверо мужчин пытались завести старый «пежо-403». Он поковылял к ним.

– Vous parlez francais?

Они уставились на него. Наконец один, улыбнувшись, сказал:

– P'tit peu.

– J'ai tombe, je suis blesse – ne рейх pas marcher – Je рейх aller avec vous?

На лице появилась смущенная улыбка.

– Je ne comprends.

Он повторил то же самое медленнее:

– Я упал и ушиб ногу. Вы не подвезете меня? Один из них понял.

– Оран – Nous allons a Oran. «Они едут в Оран».

– Je рейх у aller – avec vous?

Пожав плечами и обменявшись с приятелями несколькими словами по-арабски, он улыбнулся:

– Pourquoi pas?

Они поехали на запад к Тене, затем по зеленым горам в сторону Джельфы. Они были молоды, жизнерадостны и беспечны. Они то и дело порывались заговорить с ним, используя свой весьма небогатый запас французских слов. Это отвлекало их от пения довольно скверных арабских песен и смеха. Каждая очередная песня или разговор вызывали у них новый взрыв хохота. На закате они остановили машину на обочине и, встав на колени, помолились Мекке; проехав еще несколько минут, они остановились в каком-то городке под кронами пальм у темных ворот приземистого дома.

– La femme, – сказал один из них, показывая пять пальцев. – Cinquante dinars.

Сказав «нет», Коэн растянулся на заднем сиденье. Они вернулись через полчаса. Их песни и болтовня стали еще более громкими и жизнерадостными, чем прежде. Один из них повернулся к нему. В слабом свете автомобильных приборов блеснули выступившие в уголках его глаз слезы от смеха.

– Жаль, что ты etranger, – вздохнул он, – что ты не понимать.

Через окно Коэн смотрел на белевшую впереди пустыню.

Да, – ответил он, – жалко.

Глава 12

– Не часто нам случается видеть иностранцев в «Елисейских полях». – Полковник поднял свой стакан. – Мы несколько не похожи на нашего тезку, не правда ли?

– Вкусно, – невозмутимо сказал Коэн, глядя через шаткий столик, на котором стояла его тарелка с мясом, на входивших в дверь солдат.

– Американец? – полковник смешно приподнял брови.

– Ирландец.

– Вы хорошо говорите по-французски. Но с американским акцентом.

– Я учился в Гренобле.

– О! Я бы подумал, что в Париже.

Бар продолжал наполняться солдатами, одни из которых с любопытством рассматривали его, другие смотрели на своего командира.

– Вам он нравится? – спросил полковник, показав своим стаканом на Noces, лежавшую на столе.

– Да.

– Почти друг. Мало у нас было таких даже в то время. Коэн следил за солдатами и раздумывал о путях к отступлению. Их слишком много и стоят слишком тесно друг к другу. Задняя дверь? Он не осмеливался повернуться, чтобы взглянуть на нее.

– А вы ее читали?

– Нет, но я читал La Peste, в ней события разворачиваются именно здесь, в этом месте. – Поставив свой стакан на стол, он уселся на стуле напротив Коэна. – В Оране бушует страшная эпидемия. Все умирают. Может, и справедливо. Один врач борется с чумой до конца, не поддаваясь страху. И, что, возможно, тоже справедливо, он остается в живых.

Почувствовав что-то на ноге, Коэн посмотрел вниз. По плинтусу побежал желтый таракан размером с его большой палец.

– И жизнь становится наказанием, ниспосланным на выживших?

Полковник усмехнулся. Он что-то сказал по-арабски солдатам, собравшимся позади него. С безразличным видом они разошлись: четверо, сняв с плеча винтовки, устроились у двери, остальные сгрудились вокруг стойки бара. Полковник посмотрел на Коэна.

– Так откуда же ты?

– Откуда? А почему вы спрашиваете?

– Мало кто из иностранцев приезжает в Алжир. После трагедии в Мюнхене в прошлом году наши границы трудно пересечь. – Полковник сдвинул свою фуражку на затылок, обнажая иссиня-черные кудри. – Где ты пересек границу?

– Я приехал из Марокко.

– Ah, vraiment? – Полковник как-то немного осел на своем стуле. – Фашистская страна. Король и еще несколько человек ездят на «мерседесах». А миллионы голодают. Скоро мы будем воевать. Vraiment. – Он выпрямился. – Так, значит, ты едешь из Марокко?

– Vraiment. А какая разница? – Коэн почувствовал, как внутри у него все сжалось; вино обожгло горло.

– Граница закрыта. Normalement, ее невозможно перейти. – Пальцы полковника поигрывали по стакану. – Так где же ты перешел границу?

Коэн зевнул, прикрывая рот.

– Не помню. Какой-то маленький сонный городишко.

– Ага. Разве мы похожи на страну сонных городишек? Это, должно быть, Таурирт, Надор или Сиди-Бель-Аббес?

– Не могу вспомнить. Может, Надор.

– Друг мой. – Черные глаза полковника сверкнули из-под густых бровей. – Надор находится в Марокко, в сотне километров от нашей границы.

– Наверное, я так и шел.

– Значит, ты шел с юга? Но ты не слишком загорел в Хамаде – в пустыне.

Коэн пожал плечами. Между столом и солдатами, стоявшими у стойки бара, было футов двадцать; до тех четырех, расположившихся у двери, – еще футов десять. «Задняя дверь исключается. Не убежать. Кончено, Пол. Ты остаешься один».

– Так тебе понравилось в Надоре? Как пустыня? – Лицо полковника с аристократическими чертами было бронзовым от экваториального солнца, у него был узкий нос с морщинкой на переносице, подвижный, изящно очерченный рот выглядел почти дружелюбно.

– Да.

Полковник грустно покачал головой.

– Надор – на побережье, неподалеку от испанской колонии Мелилла. И не надо переходить никакую Хамаду. – Он тяжело вздохнул. – Так что мне придется посмотреть твой паспорт.

– Почему? – Коэн подался вперед. – Что вы морочите мне голову. Я – гость в вашей стране, не умею читать по-арабски. Merde de Dieu – для меня все названия похожи одно на другое!

– По визе в паспорте мы узнаем название твоей сонной деревушки.

– Я получал визу во Франции!

– Но там наверняка должен стоять штамп твоего сонного городка!

– Он у моих друзей дома, вместе с моими вещами. Это они привезли меня сюда в «пежо» из Марокко.

Приподняв брови, полковник понимающе кивнул и, допив свой стакан, встал.

– Тебе взять? Это чай.

Коэн покачал головой и, отодвинув тарелку, сунул Noces за пазуху. Поговорив о чем-то с солдатами у стойки бара, полковник вернулся со стаканом.

– Нам надо поговорить.

– Но мне пора идти.

– Я расскажу тебе одну интересную историю, – сказал полковник, подняв вверх палец и подвигаясь ближе к столу. – Лет двадцать назад, когда началась наша революция, я учился в Алжире, намеревался изучить культуру и языки разных народов. Я был твердо уверен, что человечество – единое целое. Наши различия… лишь в непонимании. – Он поискал в нагрудном кармане сигарету. – На каникулы я вернулся в Гхардайю. Но не нашел там ни своего дома, ни семьи. Так же как и соседей. – Посмотрев на спичку в руке, он бросил ее на пол и затоптал ногой. – Французские бомбы. Некого было хоронить. Я вступил в Маки. – Он махнул рукой, разгоняя дым. – С тех пор я – солдат.

– Значит, гибель вашей семьи сделала из вас убийцу?

– Я не убиваю ни женщин, ни детей, ни их семьи. Только мужчин, других убийц с оружием.

– Зачем вы все это мне рассказываете?

– Теперь о другой стране, о «великой» стране, такой, как Франция, которая сбрасывает бомбы на женщин и детей – в Азии, например, – а еще они охотятся за такими, как ты. Они не объясняют почему, и мне любопытно знать: ты что, тоже солдат в своем роде?

Коэн засмеялся.

– За мной, слава Богу, никто не охотится. Я просто путешествую и вряд ли похож на солдата.

– Как хорошо. Это намного безопаснее. – Полковник сморщил свой орлиный нос. – А скажи мне, что такого мог сделать молодой американец, что его страна преследует его? С такой необычайной ожесточенностью и настойчивостью.

– Откуда мне знать, раз я не американец. Возможно, он совершил какое-то преступление.

– Да, ты же ирландец, так ведь? – сощурив глаза от дыма, полковник докурил сигарету и бросил ее в стакан с остатками чая. – Кеннеди ведь тоже был ирландцем. Его до сих пор любят в Алжире. – Он надел свою фуражку. – Когда алжирская революция начала побеждать, французы закричали о помощи, взывая к американцам. Страшное было время! Да, мы побеждали, но все умирали. А те, кто остался в живых, потеряли братьев или сестер. Погибло больше миллиона молодых; vraiment мы бы не смогли дольше воевать. И вот тогда Кеннеди сказал французам «нет» – Алжир должен быть свободным! Как часто я потом думал… А, mon ami?

– О чем?

– Кто они и почему убили его.

– Я до сих пор не понимаю.

– Я так и думал. Во многих странах Европы, Латинской Америки, Африки те, кто работает в разведке, поговаривают, что он был убит вашим ЦРУ.

– В Ирландии нет ЦРУ.

– Верно. Но тем не менее люди из того же ЦРУ теперь охотятся за неким Сэмюэлем Коэном – наполовину евреем, рожденным в Ирландии, – и утверждают, что в последний раз его, прибывшего в Алжир на корабле, видели неподалеку от Типасы.

Коэн подавил зевок.

– Все это очень интересно, но я должен идти.

– Подожди, есть еще кое-что. Я возьму чай. – Полковник отнес свой стакан к стойке бара и, улыбаясь чему-то, задержался в толпе своих солдат. Только теперь Коэн расслышал окружавшие его звуки: смешки солдат, гнусавое завывание арабской музыки из автомата, стук бильярдных шаров. «К чему вся эта игра? Пора заканчивать. Зачем ждать, пока я сломаюсь или побегу? Чтобы солдаты пристрелили меня?»

– К чему весь этот разговор? – спросил Коэн, когда полковник вернулся.

– Que c'est complique, la vie! Да так! Смерть Кеннеди и его брата, казалось бы, ушли в прошлое. Но это все еще продолжает оставаться трагедией для людей во всем мире. С тех пор ваша страна скатывается в пропасть, становится врагом мира и справедливости, врагом свободы и эволюции. А эволюция, mon ami, это – жизнь! – Полковник снова закурил. – Сколько детей убила Америка во Вьетнаме? Сотни тысяч? Миллион? Как много малышей было убито французами во время нашей революции… Ты знаешь, друг мой, что больше умирает детей, чем мужчин? – Пепел сигареты упал на край стола, полковник собрал его в ладонь и высыпал в пепельницу. – Вот почему я не верю в Бога – никакой Бог не позволил бы случиться тому, что мне довелось увидеть.

С наступлением позднего вечера в баре стихло; за мутными окнами клочья тумана, похожие на призраки, сливаясь воедино, рассеивались по улице.

– Было бы гораздо лучше, – сказал полковник, – если бы вместо меня выжил хотя бы один ребенок. После нашей победы я обнаружил, что все потерял. С тех пор я никогда не хотел иметь детей – чтобы не ждать, пока на них посыпятся бомбы.

– Бомбы?

– Вы, американцы, великие и могучие, уверены, что будете смеяться последними. Но ты понимаешь, mon vieux, что когда-нибудь упадет последняя бомба, самая последняя? Интересно, чьей она будет, русской или вашей?

– Я ирландец.

– Конечно, совсем забыл; мысли разбредаются. Да, те времена уже прошли, но вот я остаюсь один – и все всплывает перед глазами. Иногда я возвращаюсь в Гхардайю – этого не следует делать, но тем не менее – и вижу, что те годы и вовсе никуда не уходили. Они все еще здесь. Во мне, внутри! – Он резким движением потушил сигарету. – Mon ami, время – это фикция. – Улыбаясь, он подался вперед. – Так почему же американцы преследуют тебя?

Коэн оглянулся по сторонам. Он вдруг почувствовал себя бездомным не только потому, что сидел в этом грязном чужом портовом баре с резкой арабской речью, завывающей музыкой, с незнакомыми запахами военной формы, мяты, кефты, пота, морского тумана и грязи, с грубыми солдатами и коварно-дружелюбным полковником. Бездомным не только потому, что был в Оране – городе La Peste, или в Алжире, где христиане, изначально преследуя мусульман, затем сами бежали от них. И не только потому, что находился на засушливом, ласкаемом морем и терзаемом пустыней краю Африки вдали от страны, некогда любимой им и теперь охотившейся за ним. «Нет, – понял он, – я чувствую себя бездомным среди людей – чужим и одиноким». Он улыбнулся полковнику.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы беспокоитесь обо мне. Если бы я был тем самым человеком, я бы мог предположить, что они охотятся за мной, потому что я, сам того не желая, стал невольным участником их секретной операции против народа другой страны и они убили всех моих друзей. Но я – турист, путешественник, etranger, и единственное, что я хочу, это – спокойно проехать через вашу страну.

– Но ты, mon ami, etranger и слишком здесь заметен. Почему бы тебе не поехать куда-нибудь в другое место, где говорят на знакомом тебе языке и где ты не будешь выделяться?

– Я бы подумал, что там они тоже будут охотиться за мной, и еще настойчивее.

– Где ты остановишься сегодня?

– В гостинице.

Полковник посмотрел на часы.

– Дело к полуночи. Гостиницы закрыты. – Сняв фуражку, он теребил ее пальцами. – Ты – гость в моей стране, и я приглашаю тебя в дом своего дяди.

– Спасибо за любезность. Однако – нет.

– Vraiment, это было бы безопаснее. Если ты будешь шататься по улицам, тебя могут принять за того американца. Ваше ЦРУ широко пользуется услугами наших преступных элементов – торговцев наркотиками, проституток и тому подобных, – кажется, они называют это «взаимодействие с частным предпринимательством». – Полковник со стуком поставил стакан. – Поскольку ты похож на этого… как его… Сэма Коэна, тебе бы лучше им не показываться. – Он встал. – Ирландцы – отличные солдаты. «Дикие гуси», вас так называли? Ты окажешь честь моему дяде, если остановишься в его доме.

Коэн тоже поднялся, колено пронзила боль.

– Благодарю вас. Я с удовольствием переночую у вас на полу.

Полковник усмехнулся.

– Мусульмане с гостями так не обращаются. – Он ненадолго задержался с солдатами, затем, открыв дверь, пропустил Коэна вперед. На лицах солдат, сгрудившихся у стойки бара, промелькнула улыбка.

* * *

Они шли по мокрым извилистым улицам к центру города. Машин не было, по пути им попалось всего несколько прохожих. Был слышен только скрип ботинок полковника.

– Когда я ночью хожу по этим улицам, в воспоминаниях вновь оживают сирены, пули, пластиковые бомбы. Я вновь вижу трупы, кровавые дыры в стенах. Вот здесь, – рукой он показал на угол улицы, где в темноте поблескивали мокрые от тумана булыжники со скопившимися между ними грязью, черными гнилыми банановыми очистками, козьим пометом, обрывками пластика и песком, – здесь погиб мой самый близкий друг. Он был экономистом, в двадцать два года знал пять языков. Он был калекой и мог передвигаться только на костылях. За неделю до того, как все кончилось, французы поставили его к стене и застрелили. В конце они расстреливали всех, всех подряд. Сколько бы раз я ни проходил мимо этого угла, я всегда искал его и спрашивал себя: за что, за что, за что? Может, ты знаешь, за что?

Это место, видимо, служило туалетом мужчинам и собакам, белая стена была рябой от дыр и напоминала застывшую лаву. В самом центре на уровне груди бетон был похож на изгрызенный крысами хлеб.

– Она выдержала тысячи пуль. Где кровь всех тех юношей, кто умер у этой стены? Где то, ради чего она была пролита?

– Революционеры так не говорят.

– А я никогда не был революционером. Я воевал, потому что французы убили мою семью и миллион моих соотечественников. Но я верю в революцию.

– Я тоже.

Полковник приостановился.

– Да?

– Мир делится на тех немногих, кто сыт, и на многих, кто голодает. И эти немногие не откажутся от своих стремлений ради того, чтобы поделиться с голодными. Поскольку правительства демократов падки на деньги, они легко становятся не чем иным, как средством защиты богатых от бедных.

– Ты имеешь в виду Америку?

– В данный момент, да. Но и не только ее. В России, несомненно, то же самое.

– Конечно. – Развернувшись, полковник пошел дальше. – Как война все упрощает! Жизнь или смерть. – Полковник тяжело вздохнул. – Потом эта простота легко утрачивается. Слова теряют смысл.

– Я не верю словам.

Они свернули в темную немощеную улочку, в конце которой тускло светился подъезд высокого бетонного здания. Двери лифта были открыты, внутри пахло мочой.

– Моего дяди нет, – сказал полковник, – он уехал в Константин.

* * *

Квартира была большая, хорошо обставленная во французском колониальном стиле, с арабскими коврами. К аромату благовоний примешивался легкий запах требовавших ремонта канализационных труб. За окнами в капельках тумана мерцал ночной город.

– Я не знаю твоего имени.

– Джо.

– Пойдем, Джо, выпьем с тобой по стаканчику вина. – Когда они сели за маленький, покрытый пятнами столик в тесной кухне, он схватил Коэна за руку. – Я бы что угодно сделал ради мира.

При свете загаженной мухами кухонной лампочки Коэн обратил внимание на мутноватые глаза, черную щетину, неприятный запах изо рта, пожелтевшую нижнюю рубашку с выбивавшимися из-под ворота завитками волос.

– Мир – это ведь только слово, – сказал он, – оно ничего не значит само по себе.

Полковник, снова закурив, соскреб с губы прилипший табак.

– Еще мальчиком я как-то вечером учил французский, лежа перед камином. Моя мать что-то вязала, отец чинил седло для осла, а трое моих младших братьев играли возле меня. Вдруг мое внимание привлекла одна из страниц словаря. Там были разные слова: ложка, зеркало, дерево, и среди них было слово mort, как будто смерть была чем-то обыденным, вроде зеркала или ложки, и не более того. – Он выпустил дым вверх, стараясь не попасть Коэну в лицо. – Вот тогда-то я и понял, что значение в любом языке имеют только два слова: жизнь и смерть.

Он убрал вино и сполоснул в раковине стаканы. Затем проводил Коэна в комнату с плюшевыми занавесками и двуспальной кроватью, покрытой бархатным одеялом, и, тяжело ступая, вышел в коридор.

Отодвинув занавеску, Коэн посмотрел в окно на тихий город. По дороге в тускло падавшем свете фонаря прошел нищий с джутовым мешком через плечо. За ним вдоль бордюра в сточную канаву прошмыгнула крыса. Издалека донесся гудок парохода.

Дверь распахнулась. В длинной пожелтевшей нижней рубахе вошел полковник. Пройдя через комнату, он забрался в кровать. Стоявший в противоположном углу Коэн направился к двери.

– Я, так понимаю, сплю не здесь, – сказал он.

– Здесь, со мной. Ты что, боишься?

– Это не в моем духе. – Коэн почувствовал, как его лицо вспыхнуло от гнева. С ярко-красной подушки в оборках ему ласково улыбалась смуглая физиономия.

– На самом деле в этом нет ничего особенного, – сказал полковник.

– Это не по мне. – Натягивая рубашку, Коэн вышел в темный коридор и наткнулся на столик с цветком, который с грохотом упал на пол.

– Ладно, оставайся здесь. – Полковник соскочил с кровати. – Я буду спать в другом месте.

С нижнего этажа послышались сердитые крики. Коэн наклонился, чтобы поднять цветок; его очки выскользнули из кармана и упали. Он пошарил по полу руками и почувствовал на пальцах что-то липкое.

– Бесполезно. Здесь нет гостиниц, – послышался голос полковника. Он щелкнул выключателем, зажег свет, набросил на себя лиловый халат и прошел в гостиную. – Тебя схватят, mon ami. И на этом все закончится.

Коэн подошел к двери. Полковник встал сзади него.

– Посмотри, что у меня есть.

Взявшись за ручку двери, Коэн обернулся и увидел направленный на него маленький никелированный пистолет. Едва сдерживая раздражение, Коэн вздохнул, прикидывая расстояние между ними.

– Не валяй дурака. Я убил стольких, что не знаю, каким ты можешь быть по счету.

– Неужели вы убьете человека за то, что он не хочет с вами спать?

– Может, присядем? – Полковник указал дулом в сторону кухни. – Я уберу это. – Он включил на кухне свет. – Я бы хотел кое-что узнать. – Подойдя босиком к раковине, он достал стаканы, из которых они пили вино, и поставил их вместе с бутылкой на стол.

– Что вы хотите? – Коэн раздраженно вертел в руках очки. Одно стекло треснуло пополам, в трещину набилась грязь.

– Хочу услышать, что с тобой произошло. Моего дядю – хозяина этой квартиры – однажды спасло сиюминутное предупреждение. При французах он работал инженером на государственном заводе; когда французы стали уходить, они созвали весь алжирский персонал под предлогом обсудить передачу управления заводом в руки алжирцев. Это происходило в большой комнате. Там собрались все арабы, когда-либо работавшие на этом предприятии, все, кто был знаком с трубопроводами и электрокоммуникациями. В последний момент один из французов – друг моего дяди – предупредил его криком, и он успел нырнуть под стол как раз в тот момент, когда ворвавшиеся французские солдаты стали поливать всех из пулеметов… Мой дядя, заваленный трупами своих товарищей по работе, пролежал под тем столом пять часов. Потом ему удалось выползти через окно и пробраться домой, минуя французские патрули, которые стреляли в любого, кто попадался им на улице. Его жена пережила два ужасных потрясения: сначала, когда ей сказали, что он мертв, и потом, когда она открыла дверь и увидела его всего в крови, забрызганного мозгами убитых. – Полковник усмехнулся. – Французы сожгли все планы, чертежи и копии. Долгие месяцы в Оране ничего не работало и никто из оставшихся в живых не мог ничего исправить. – Он подался вперед вместе со стулом. – Может, и тебе есть, о чем предупредить?

– Кто меня послушает?

– Немногие. А вдруг ты умрешь раньше, чем расскажешь?

– Сначала я расскажу все своему другу. Он сделает это за меня. – Коэн встал. – Мне можно идти?

– Подожди. – Выйдя из кухни, он вернулся с белой шелковой рубашкой в руках. – Это подарок.

Коэн посмотрел на старый халат полковника, на выглядывавшую из-под него грязную нижнюю рубашку.

– Не надо.

– Тогда иди.

Он быстро спустился по лестнице, опасаясь услышать шум лифта или шаги за спиной. Уличный воздух был напоен ароматами гиацинтов, лимонов и моря, время от времени чувствовались зловонные запахи канализации. «Двенадцать дней, Пол. Я все еще с тобой».

Его шаги гулко раздавались по тротуару. Огни порта мигали за завесой тумана. Когда он проходил через прибрежный бульвар, ему бросилось в глаза, что окна «Елисейских полей» все еще светились. Повернувшись к ним спиной, он перелез через противоциклонное заграждение. Между двух складов возвышалась груда старых автомобильных покрышек, в центре он разглядел одну, достаточно большую, чтобы на ней можно было растянуться. «Воистину, отдавая, мы обретаем. Это сказал святой Франциск. Тогда, может, получая, мы отдаем. А я становлюсь кем-то несуществующим для всех, кроме себя, тем, кто довольствуется объедками, кого нет, и кому больше ничего не надо».

Положив под голову Noces, он лег на потертую резину среди крысиного помета и, с отвращением вдыхая вонь маслянистой грязи, заснул.

* * *

Один раз он проснулся, чтобы смахнуть с уголка рта таракана, и снова уснул. Ему приснилось, что он лежит в густом лесу. Из темноты к нему подобрался медведь и, встав на дыбы, навис над ним. От боли и ужаса он закричал. Полоснув по нему, медведь исчез. Он с трудом приподнялся, держась за грудь, – шаги, удаляясь вдоль стен склада, растворились в тишине. Шею жгло, она была липкой. Бумажника не было. Он пошарил в грязи под покрышками, встал и, прищурившись, стал вглядываться в темноту. Ему был слышен лишь плеск волн о сваи и доносившееся издали одинокое тарахтение грузовика на подъеме. Пот струился по животу, собираясь у пояса широкой, темной и липкой полосой. Он потер шею – боль прорезала горло и грудь. Он сел и почувствовал дурноту.

Боль исходила от глубокой раны на шее через все правое плечо. Кровь сочилась сквозь пальцы и, стекая по руке, капала на землю. Взяв в здоровую руку кусок доски, он побрел по проходу между стенами склада, пытаясь уловить звук шагов или дыхания, или шороха одежды.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации