Текст книги "Огонь подобный солнцу"

– Quoi – са?

– Да этот паршивый билет – он слишком дорогой!

– Скажи это папе римскому.

– Вы слышали? – воскликнул Коэн, обращаясь к кассиру в соседнем окошке. – Я обращаюсь с жалобой, а ваш приятель посылает меня ко всем чертям.

– Может, туда тебе и дорога!

– Я буду жаловаться на вас в Страсбурге.

– Давай-давай, couillon!

Отвернувшись, чтобы скрыть, улыбку, Коэв направился к платформе на Страсбург. В книжном киоске на вокзале он купил «Bonjour Tristesse» в мягкой обложке и оберточной бумаге, в табачном – перочинный нож и марки. Войдя в туалет, он бросил на блюдечко франк и заперся в кабинке. Вырезав ножом середину из «Tristesse», он вынул из кармана пиджака маленькое черное устройство и вложил его в книгу. Завернув книгу в бумагу, он написал на ней вымышленное имя и адрес в Страсбурге.

На платформе царила суета. За десять минут до отправления он подошел к темноволосому молодому человеку, читавшему «Le Canard Enchine»

– Мне нужен кто-нибудь, кто едет до Страсбурга.

– Я еду, – сказал молодой человек.

– У меня там живет сестра, и я хочу послать ей эту книгу, но по почте это займет неделю. Вы не согласились бы опустить ее там в почтовый ящик?

– Конечно, – улыбнулся молодой человек, – если это не бомба.

* * *

От вокзала он сменил несколько такси и несколько раз пересаживался на метро, пока не добрался до площади Одеон. В окнах «Ле Серпан д'Этуаль» тускло отражались лучи полуденного солнца. Внутри несколько подростков сгрудились вокруг игрового автомата-бильярда; старик в синем берете задумчиво сидел у двери. За стойкой стоял мужчина в рубашке с засученными выше локтей рукавами и сигаретой во рту.

– Я ищу одного высокого чернокожего типа, – сказал Коэн. – Он не заходил сюда?

– Сегодня нет, если только он не невидимка.

– Никого из черных?

– Я же сказал, никого. Здесь вам не Танзания.

Коэн сел возле стойки.

– Я бы выпил кофе.

Бармен вытряхнул из сеточки остатки кофе, наполнил новым, вставил в кофеварку и нажал на ручку.

– Судя по тому количеству черных, что я здесь видел, – сказал он, подавая Коэну кофе, – вам придется долго ждать.

* * *

После кофе он заказал сэндвич, затем pernod, а посетители все входили и выходили. Им овладело какое-то чувство равнодушия, отчужденности, оцепенелого страдания. «Ты уже опаздываешь на целый день. Пол. Я и в самом деле начинаю думать, что тебя нет в живых».

Он в ужасе вцепился в стол. «А вдруг Клэр с помощью того сигнала засекла меня здесь прошлым вечером, когда мы разбежались и мне удалось уйти от полицейских? Тогда я вывел их на него. Я убью себя». Его руки сжимали алюминиевый край стола. «Я убью себя. Но почему же они сейчас не здесь? Не схватили меня?»

В голове все кружилось. "Они загнали меня не только в физическую ловушку, но и в ловушку душевную, используют против меня мои же собственные неудачи, мою собственную глупость. А не убивают они меня лишь потому, что хотят довести до самоубийства.

Пол, если ты не придешь, я разыщу Клэр, где бы она ни скрывалась, в какую бы страну, город она ни уехала, хоть на край света. На этот раз я убью ее сразу, не дожидаясь, пока закрадутся сомнения. Она – искусная обольстительница и так маскируется, что я начинаю ей верить. Любил ли я ее? Должен признаться, что да. Непостижимый дурак. Мария ошибалась: судьба не благосклонна к дуракам, она измывается над ними за их же глупость, подобно мальчику, отрывающему мухе крылья. Насколько все же лучше любить 6es обмана. Любовь – не любовь без полного доверия, как было у нас с Сильвией.

Где же ты, Пол?"

* * *

Время тянулось медленно, словно в ожидании чьей-то смерти. "Умирает надежда, надежда, что он еще жив. Иду уже за четвертым pernod. Денег нет и не предвидится. Может, ограбить банк? Нет оружия. Не могу рисковать, чтобы не навредить кому-нибудь. Идти некуда. Кто из тех, кого я знаю, мог бы спрятать меня от ЦРУ так, чтобы они меня не нашли?

Как бы я повел себя, если бы сейчас вошел Пол? Держался бы так же развязно, как у нас повелось? Нет, я повел бы себя иначе: я бы бросился к нему, обнял и заплакал от радости. Я бы даже восхвалял и благодарил Господа. Да, именно так.

Хотя, может быть. Господь, как сказала Мария, оставляет нас в одиночестве, и мы должны быть благодарны Ему только за то, что Он подарил нам жизнь. А я? Могу ли я быть Ему благодарным после всего, что обрушилось на меня?"

* * *

Пол шагнул в дверь, и Коэн, подпрыгнув, бросился к нему, схватил его, сжал в своих объятиях и боялся выпустить. Он чувствовал жесткую щетину на его лице, крепкую грудь и гибкую мускулистую спину. Всем своим сознанием он ощутил страшную гармонию жизни, которая, убивая одних, оставляет других жить, выбирая это подчас вслепую и пренебрегая справедливостью. И все же справедливостью было, несомненно, то, что Пол пришел сюда, похудевший, с ввалившимися покрасневшими глазами, с нервно подрагивавшими плечами, без конца озиравшийся по сторонам.

– Эй, – сердито окликнул бармен, – мне здесь еще этого не хватало: для таких, как вы, есть другие места. Vite, vite, sortez, sortez!

– Да это совсем не то, на что вы намекаете, – засмеялся Коэн, – просто каждый из нас думал, что другого нет в живых. – Я не мог дождаться тебя в Катманду, – добавил он, подталкивая Пола к столику. – Господи, расскажи же мне, что с тобой произошло!

Бармен подошел к Полу взять заказ.

– Этот парень думал, что ты уже не появишься, – сказал он Полу. – Вы точно не «голубые»? Я-то не против, vous savez, но у меня же и другие клиенты, n'est-ce pas?

– Да нет, – улыбнулся Пол, – са va. Мы обыкновенные американцы. С нами все в порядке. И я выпил бы анисовой водки.

Коэн улыбнулся, ему вдруг стало казаться, что говорить не о чем, и не было слов, чтобы выразить это; к глазам подступали слезы, но он ни за что не подаст виду. Он понимал, что почти все было проиграно, но сейчас в этом не признается, осознавал, что испытывает радость, но радость, смешанную с ужасными воспоминаниями и вопросом чьей-то вины, вопросом, на который он никогда не сможет ответить. Казалось, Пол сидел здесь, откинувшись на стуле, заказывая выпивку так же, как это бывало много лет назад после игры в каком-нибудь дешевом американском баре, где Пол, глотая пиво, хватал девиц за ноги и мир кружился в пьяной радости, радости молодости и наивности.

– Как ты? – спросил Коэн.

– Прекрасно.

– За тобой никто не следил?

– Ни души, старик. Я не оставляю следов.

– Тогда что же ты так долго?

– Я чуть не рехнулся – не знал, где я, – возможно, прошли недели, я даже не помню. В конце концов я выбрался, раздобыл кое-какую одежду, купил британский паспорт за пятьсот долларов и сел в Калькутте на самолет. Прилетел только сегодня днем.

– Они сказали тебе, что это сделал я?

– Ничего они мне не сказали. Я пришел часом позже тебя – подошел к дому, когда они уносили тело Ким. Я обезумел, чуть не разнес пол-Катманду в поисках Стила. По дороге в посольство я узнал, что он убит и все охотятся за тобой. Я быстро сел на самолет до Калькутты и там сломался; жил в каком-то жутком гетто, спал на улице, еле таскал ноги, пока от меня совсем ничего не осталось. Один старик сжалился надо мной – тощим, как изголодавшаяся крыса: он делился со мной своим рисом, когда удавалось раздобыть, паршивым грязным рисом, выброшенным из туберкулезного госпиталя. Я разваливался. Я действительно сломался. – Пол грыз кончик пальца, глядя на стену с пожелтевшими фотографиями скаковых лошадей, пересекавших финишную ленту голова в голову. Коэну хотелось обнять его.

– Я все продумал.

– Ты это о чем?

– Если этот адрес в Нью-Йорке – «Кохлер Импорт-Экспорт» на Фултон-стрит – не фиктивный, мы начнем оттуда. Когда мы узнаем, с кем они связаны в ЦРУ или еще где-то, когда мы будем знать их имена и лица, мы пропечатаем их в газетах.

– А почему нельзя это сделать сейчас?

– Мы пока ничем не располагаем, кроме слов. Какие у нас доказательства, кроме исчезновения нескольких людей? Пол рассмеялся, сложив ладони вместе.

– Да кто тебе поверит? Кто вообще поверит, что ЦРУ или какая-то его группа дала тибетцам атомную бомбу, чтобы они использовали ее против китайцев? – Подавшись вперед, он положил руку Коэну на плечо. – Ты серьезно думаешь, что «Ассошиэйтед пресс» и газеты, которые она подкармливает, могут это напечатать?

– А то, что сказала Клэр, и тот алжирский полковник, и…

Пол покачал головой.

– Не будь наивным, малыш. Для разнообразия взгляни на мир глазами чернокожего. Ты думаешь, что Штаты – это какая-то добродетельная страна? То, чем ты являешься в Штатах, зависит от того, сколько ты украл: если ты – негритос и угнал какой-нибудь старый драндулет – получишь десять лет, а если ты вице-президент и обворовываешь всю страну, ты можешь лишиться своей работы, но стать богаче в качестве так называемого «консультанта». Ты никогда не замечал, как все эти сенаторы, выходя из правительства, становятся «консультантами» – султанами-надуванами?

Коэн усмехнулся.

– Так какое это имеет отношение к нам?

– Мы же идем наперекор всему этому! Если шестьдесят процентов госбюджета США идет на военные расходы, ты сомневаешься, что это – самая крупная отрасль промышленности? Ты думаешь, что эта промышленность не руководит правительством? Выборы? Это же римский амфитеатр, малыш. ЦРУ – правая рука американского милитаризма в международной политике, развязывание войн – вот их работа.

– Ну и что теперь?

– Теперь? Мы едем домой, выбираемся из этого дерьма и начинаем новую жизнь. Мне надо все забыть и лучше не вспоминать.

– А мне – наоборот. Мне не забыть ни одного мгновения последних шести недель.

– В таком случае мы с тобой – разные люди; и пусть каждый идет своей дорогой.

– А как же возмездие, расплата? За смерть Алекса, Ким…

– Не трогай ее имя, Сэм, не пользуйся им как предлогом для какого бы то ни было убийства. Она этого не одобрит. Она не хочет, чтобы за нее мстили.

* * *

Коэн оглядел бар.

– Все было по-другому, когда мы были здесь. Всего три года назад.

– Вспоминаешь Сильвию, да?

– Пойдем пройдемся.

В Люксембургском саду Пол кидал голубям крошки сухого батона, а Коэн рассказывал ему о своих приключениях. Когда хлеб кончился, они сели на скамейку, глядя на прыгавших через скакалку девчушек на посыпанной гравием дорожке.

– И что же они теперь будут делать? – спросил Пол.

– Возможно, они думают, что я не узнал об этом датчике и отправился в Ноенвег. Или же что я поселился в почтовом ящике в Страсбурге.

– Странно, что они пожертвовали одним из своих людей.

– Тем, кого застрелила Клэр? Вот насколько им важно заполучить нас обоих; вероятно, они очень боятся. Должно быть, понимают, как мы можем им все испортить.

– А ты все же считаешь, что это была бомба?

– Я верю Алексу. Это были его последние слова. Из оставшихся в живых только мы вдвоем знаем об этом, поэтому-то мы им и нужны.

– Я всегда думал, что с этого и начнется: какие-то террористы, украденная бомба… но я и представить не мог, что это случится сейчас. Мне всегда казалось, что это будет когда-нибудь в будущем и я успею подготовиться…

Коэн рассмеялся.

– К чему подготовиться?

– Ты помнишь этот плакат с десятью рекомендациями на случай ядерной атаки, где говорилось о том, как найти укромное место, лечь на пол, сунуть голову под стол или еще подо что-то, а в десятом пункте – сунуть голову между ног и поцеловать на прощанье свою задницу?

– Нет, я не помню.

– Вот так это и будет. Мы все распрощаемся со своими задницами.

– Поэтому мы и должны все раскрыть, добраться до них, пока это не зашло слишком далеко.

– Нет, – Пол вновь покачал головой. – Чему быть, того не миновать. Я хочу жить, научиться любить жизнь, какой бы она ни была, как мой приятель, тот старик из калькуттского гетто. Я не собираюсь растрачивать свое время на пустую беготню и бессмысленные попытки объяснить миру, как ему следует жить. Если он хочет взлететь на воздух, так черт с ним, пусть взлетает.

– Ты не думаешь, что говоришь.

– Черта с два.

Пол смотрел, как дети разбегались из парка и спешили к обеду. Мимо торопливо прошла женщина с авоськой, из которой торчала спаржа. Какой-то старик в голубой шапочке бросал хлеб уткам, плававшим вдоль бетонированного берега пруда, на который солнце бросало темно-зеленые тени.

– Если мне захочется пойти прямо на запад, а на пути будет стоять скала, на которую мне не забраться, мне придется выбирать: либо борьба – тогда я должен буду убедить своих ребят разнести эту скалу, чтобы преодолеть ее; либо же я просто обойду ее один по своей собственной дорожке.

– Мне плевать на все это. Пол. Я хочу отомстить.

– Ты все больше увязаешь в этом. Как Братец Кролик со Смоляным Чучелком: чем больше дергаешься, тем глубже влипаешь. – Пол подался вперед. – Почему бы не отказаться от этого, перейти в другое измерение? Почему бы, например, не написать книгу?

– Действительно, – Коэн повел плечами. – И еще дать им свой адрес?

– Они бы не посмели тебя тронуть. Если бы они тебя убили, тем самым подтвердили бы, что ты прав. Ведь посмотри, они же еще не убили того парня, который написал все эти книги об убийстве Кеннеди.

– Потому что он так и не разгадал их тайны.

– Как и мы. А книга могла бы принести пользу. К этому и я бы присоединился – это же не убийство.

– Это меня не привлекает. Я – убийца. Они сделали меня таким.

– Тогда считай, что они уже победили, Сэм. Они завладели твоей душой.

– Мне нужна твоя поддержка. Пол. Давай вместе поедем в Нью-Йорк, узнаем, что это за Фултон, 294, а там решим. – Коэн задержался у фонтана в тени деревьев. – Для того чтобы заполучить и сохранить свою власть, Медичи использовали любые средства: убийства, яд, интриги, войны, попрание церкви. С чего нашим руководителям быть другими? Фонтан Медичи – неужели наши потомки будут стоять у таких же сооружений в честь Джонсона, Раска или Киссинджера, так и не сознавая, что их слава была создана на мучениях и смерти многих тысяч людей?

Пол смотрел куда-то поверх деревьев, темневших на фоне тускневшего неба.

– Я поеду с тобой на Фултон-стрит, Сэм. Но я бы предпочел другое.

Коэн сжал его руку.

– Ты не пожалеешь. Боже, как я голоден. Страшно возвращаться к американской еде. Ты хочешь, чтобы мы добирались по одному?

– Нет уж, хватит. За тобой должен кто-то следить, чтобы ты не влип в какую-нибудь переделку.

– Я уже влип. Меня ищет полиция, и у меня нет паспорта.

– Всему свое время. Но сначала приговоренные должны как следует поесть.

Коэн порывисто сжал Пола в своих объятиях.

– Мне так плохо от всего этого. Но я так счастлив, что ты вновь со мной. – К глазам подступили слезы, но он сдержал их. – Я бы ничего не пожалел, чтобы все было так, как раньше, всего несколько недель назад.

Когда они вышли из ресторана, на улицах было уже темно. Спустившись по Буль Миш, они перешли у Ecole de Medecine на Сен-Жермен. Стройная девушка неистово целовала мужчину, прислонившегося к черному «порше». Напротив церкви они увидели большое угловое кафе с многочисленными столиками на тротуаре. Они зашли в него. Просидев там около часа под звуки серенады уличного гитариста, они спустились в туалет за высоким тощим мужчиной. Он вошел в кабинку.

– Vous parlez francais? – обратился к нему Коэн, когда тот вышел.

– A? Oui, un peu.

– Americain?

– Oui.

– Откуда? – спросил Пол с деланным акцентом по-английски, в то время как Коэн направился к кабинке. Пол тут же зажал американцу рот, Коэн заломил ему руки за спину. Они повалили его на пол. Пол запер дверь. Американец пытался что-то бубнить зажатым рукой Коэна ртом. Коэн прошептал: «Заткнись, а то убью», и бормотание прекратилось, сменившись выражением ужаса в широко открытых глазах.

Сдернув с него галстук, они заткнули ему рот бумажными полотенцами и крепко завязали его галстуком. Порывшись в карманах его пиджака, Коэн выкинул на пол пачку туристских чеков и пустой бумажник.

Пол держал его, пока Коэн вытаскивал паспорт из заднего кармана брюк. Связав его и привязав за руки и за ноги к косяку кабинки, они заперли за собой дверь и по одному поднялись по лестнице. Коэн направился по улице Бонапарт, свернул на улицу Лилль и перешел через Сену по мосту Руаяль. Миновав Тюильри, он вышел к станции метро «Конкорд» и сел на первый поезд в сторону Монпарнас.

Рядом с вокзалом он заплатил торговцу-алжирцу шестьдесят франков за поношенный синий нейлоновый пиджак, который оказался очень тесным ему в плечах, и купил билет второго класса до Кале. В фотобудке он сделал десять фотографий. У входа на вокзал под теплой струёй вентилятора метро, сгорбившись под потрепанным пальто, сидела какая-то старуха. От нее исходил тошнотворный запах.

– Эй, бабуля, проснись!

Она открыла один глаз.

– Дай поспать, гаденыш.

– Вот, – он сунул деньги американца в ее костлявую руку, – поешь и поспи где-нибудь в тепле.

– Кто ты такой, чтобы указывать? Можешь засунуть их себе в задницу!

Пол был уже в зале ожидания, но Коэн не подошел к нему. Они сели в разные вагоны.

– Третье купе, – сказал Пол Коэну, проходя мимо него по проходу, когда поезд уже выезжал из Парижа.

Сквозь грязное окно вагона Коэн смотрел, как огни города все быстрее проносились мимо. Пролетел встречный поезд – стекла задрожали. Его неожиданно охватил страх, что он мог ошибиться относительно Клэр, Пола и себя. «Пройдет, – отозвался поезд, – пройдет, повторится, пройдет, повторится, пройдет». Колеса стучали все быстрее и быстрее, и он, чуть не одурев от этого, направился в купе Пола.

Пол горько посмотрел на него своими черными глазами.

– Ни за что, – произнес он, – никогда больше я не пойду на это. Ограбить этого бедного беспомощного парня, запугав его, связав ему руки! Никогда!

Коэн сел, опустив голову на руки. – Прости, я совсем запутался. Но если мы не выберемся из Франции, мы оба погибнем. Нам нужно было что-то предпринять.

– Я заплатил за обе полки, – сказал Пол, – так что ты можешь остаться. – Он положил руку на колено Коэна.

– Полицейские приходят за час до Кале. – Коэн бросил на откидной столик паспорт и десять фотографий.

Лезвием ножа Пол начал отрывать фотографию с паспорта американца.

– Ты побывал в Англии, Франции, Германии и, как ни странно, в Заире.

– Интересно зачем.

– Чарльз Рассел Гудсон, Андовер, Массачусетс. Родился в Теннесси, США, 5-го апреля, 1941. – Пол стал просматривать фотографии.

– Вот эта лучше всех.

– Клиент всегда прав. – Пол взял выбранную фотографию и, подложив ее под оторванную, аккуратно подравнял ее ножом. – А сейчас самое сложное. – Осторожно, сначала при помощи колечка на ноже, потом стержнем шариковой ручки, он начал перерисовывать кружок оттиска печати с фотографии американца. – Оттого что поезд трясется, задача усложняется, – проговорил он некоторое время спустя.

– Ты уж постарайся, как-никак, в твоих руках моя жизнь.

Откинувшись, Пол посмотрел на свою работу.

– Что ж, вполне прилично. – Он вклеил фотографию в паспорт, подул на нее и слегка потер о колено.

Коэн посмотрел на свою фотографию с непривычно темными волосами в паспорте с чужим именем и подписью.

– Ты часто этим занимаешься?

– Конечно. Ведь мы, негры, – прирожденные преступники. Ты бы потренировался расписываться, Чарльз.

– Интересно, успеем ли мы добраться до Штатов, прежде чем там узнают, что он краденый?

– Безопасность вряд ли успеет сообщить об этом до завтра.

– Скажем, в восемь утра по парижскому времени – или в два ночи по нью-йоркскому.

– Да, придется набраться храбрости. Ты держись от меня подальше на таможне в аэропорту Кеннеди, будем надеяться, что ты тоже проскочишь.

* * *

Около полуночи в поезде появились люди из французского паспортного контроля. Вернувшийся в свое купе Коэн небрежно кивнул маленькому усатому военному, молча возвратившему ему паспорт.

– Пронесло, – сказал он Полу, когда дуврский паром, оставив позади последние исчезавшие огни – Франции, уже плыл, мерно покачиваясь по волнам Ла-Манша.

– Хороша та ловушка, Сэм, в которую легко попасться. Паспорт успешно прошел проверку и у английской портовой полиции. Добравшись на поезде до Лондона и сев у Виктории на автобус А-1, они доехали до аэропорта «Хитроу». По кредитной карточке «Америкэн Экспресс» на имя Чарльза Рассела Гудсона они купили там два билета до Нью-Йорка. К девяти часам они уже были над Белфастом в самолете американской авиакомпании, летевшем в Нью-Йорк. Коэн смотрел в иллюминатор, но изумрудная зелень Ирландии была скрыта облаками.

В аэропорту Кеннеди таможенник внимательно посмотрел на него.

– Вы возвращаетесь без багажа?

– У меня только что умер отец. После похорон я вернусь во Францию.

– Я очень сожалею. Проходите.

Нью-йоркский воздух был теплым и влажным, пахло зеленью парков и выхлопами автобусов. Они сняли номер около «Гранд сентрал». Начался дождь; сквозь сбегавшие по окну струйки Коэн смотрел вниз на усеянную зонтиками улицу.

– Нас не было два года, – наконец, сказал он, – но я совсем не чувствую себя дома.