Текст книги "Музейный вор. Подлинная история любви и преступной одержимости"

9

В понедельник, после кражи выходного дня, Анна-Катрин отправляется на работу, а Брайтвизер – в библиотеку. Он посещает библиотеку Мюлуза, затем музейную библиотеку в Страсбурге, а также собрание книг по истории искусств Университета Базеля в Швейцарии. Обычно в течение недели он посещает все три читальных зала.

Работу в библиотеке он начинает с основ – местность, эпоха, стиль, художник; он заглатывает пачками статьи из «Словаря художников Бенези», этого необъятного дара Франции пытливым ценителям искусства: двадцать тысяч страниц в четырнадцати пухлых томах. Затем Брайтвизер скрупулезно изучает систематический каталог отдельно взятого художника и аннотированный список всех известных его работ. Он выясняет провенанс какой-нибудь из картин, узнает о ее прежних владельцах. Он читает на немецком, английском и французском. Он занимается этим целый день, когда нет никакой подработки и краж.

У каждого украденного предмета есть своя папочка, которая хранится в картотечном шкафу в мансарде. В папках содержатся подписанные его ученическим почерком каталожные карточки, зарисовки предметов с указанием размеров и деталей и фотокопии статей из справочников. Его личная библиотека по истории искусств, собранная на средства бабушки с дедушкой, насчитывает в итоге пятьсот томов и тоже хранится в мансарде. Он читает научные публикации о резчиках по слоновой кости, эмальерах, серебряных дел мастерах и кузнецах. Он исследует иконографию, символы и аллегории. Он целенаправленно изучает все, что только известно об арбалетах. Он запоем читает книги по истории. На одном только эльзасском, по его собственным словам, он прочел более пяти тысяч страниц.

После кражи «Адама и Евы» Брайтвизер днями подряд изучает материалы о создателе статуэтки. Георг Петель, сирота, вырос в Баварии, рано начал развивать свой особый дар – из твердых материалов вырезать скульптуру, невероятно пластичную, с гладкой шелковистой поверхностью. Талант Петеля произвел такое впечатление на немецкую королевскую семью, что ему предложили место придворного художника, легкий путь по карьерной лестнице. Однако Петель отказался, предпочтя вместо этого пользоваться своим временем неограниченно и вольным образом путешествовать. В Антверпене он познакомился с Питером Паулем Рубенсом. Тот, будучи старше его на целое поколение, помог ему наставничеством и советом, и Петель в знак благодарности подарил ему скульптуру Адама и Евы. Петелю, однако, не суждено было раскрыть всю глубину своего таланта. В 1635 году, в возрасте тридцати четырех лет, он умер от чумы.

Чем больше Брайтвизер читает, тем больше жаждет. Они с Анной-Катрин продолжают воровать достаточно бодрым темпом, подчас даже ускоряясь. В августе 1995 года в замке Шпиц, на берегу одного швейцарского озера, за выходные они крадут сразу два экспоната: рыцарский шлем шестнадцатого столетия, комфортно поместившийся в рюкзаке, и песочные часы ручной работы, пристроившиеся в шлеме. В дальнейшем они крадут даже дважды в день из двух разных музеев: раз с утра, раз после обеда.

Они прирожденные воры, невероятно хладнокровные, готовые рисковать. Справедливости ради, однако, стоит признать, что иными своими успехами они обязаны самим провинциальным музеям, которые по части безопасности до странности полагаются на честность посетителей. Идея усиленной защиты музеев от краж кажется чем-то парадоксальным, поскольку их миссия не в том, чтобы прятать ценности, но делиться ими со всеми, кто хочет ощутить себя как можно ближе к предмету, без всяких ограничений со стороны охранных систем. Положить конец всем музейным кражам раз и навсегда можно запросто: взять и запереть все ценности в подвалах и приставить к ним вооруженную охрану. Разумеется, музеям тогда придет конец. Их отныне придется именовать банками.

Всякий раз, находясь в музее, Брайтвизер замечает, что музеи изо всех сил стараются обеспечить душевный контакт с искусством. Можно, конечно, добавить охраны, кордонов безопасности, бронированных витрин, стеклянных заграждений перед картинами и электрических систем наблюдения, но вряд ли это поможет восприятию искусства. И если создается впечатление, что многие музеи из ограбленных Брайтвизером опасно не защищены, – то так оно и есть.

Директора малобюджетных музеев не любят говорить на тему безопасности, ведь, когда распределяется финансирование и речь, например, заходит о современных мерах против хищения, таких как сигнализация толщиной в нитку, которая вшивается в холст картины, подобным затратам почти всегда предпочтут закупку новых экспонатов. Публику ведь привлекут новые произведения искусства, а вовсе не усовершенствованная система охраны.

В провинциальных музеях зачастую действует некий негласный уговор. Музей позволяет близко подходить к бесценным предметам, охраняемым весьма условно. Публика же, в свою очередь, обязуется не трогать эти предметы, уважая то, что все они являются общим наследием, которое зачастую наполнено духовным смыслом и пронизано аурой места – оно должно быть открыто и доступно каждому. Брайтвизер при поддержке Анны-Катрин просто какая-то раковая опухоль на этом общественном достоянии. Обогащая себя, он обездоливает остальных.

Но даже если музей все делает правильно, выделяет финансирование и прилагает усилия для обеспечения безопасности, Брайтвизера все равно не остановить. В сентябре 1995 года они с Анной-Катрин посещают музей в университетском городке Базеля, который находится неподалеку от его любимой швейцарской библиотеки по истории искусств. Его цель – выставленная в музее и описанная в брошюре эксцентричная картина маслом кисти голландского мастера золотого века Виллема ван Мириса, изображающая аптекаря с помощниками за процессом изготовления лекарства. Живопись экспрессивная, реалистичная, с примесью нелепицы: в виде помощников аптекаря здесь представлены дитя, два ангела, попугай и обезьянка. Взглянув на полотно, Брайтвизер вспыхивает от радости. Он не в силах сдержать улыбку.

Камера слежения направлена прямиком на ценный экспонат. Брайтвизер с Анной-Катрин могут смотреть на картину, не попадая в зону действия камеры, но самого наличия видеонаблюдения обычно достаточно, чтобы отказаться от кражи. Однако Брайтвизер замечает пустой стул: он поднимет их шансы. Поведав о нем Анне-Катрин, он прикидывает, достаточно ли этого, чтобы она поступилась своими правилами. Он, конечно, заметил реакцию Анны-Катрин на портрет аптекаря. Стоический вид, какой она обычно напускает на себя в момент кражи, на этот раз кажется неубедительным. Картина на обоих, похоже, оказала веселящее воздействие – настоящее эстетическое шампанское. Наверняка ей доставит такое же удовольствие, как и ему, созерцать это произведение, нежась в теплой кровати. Анна-Катрин позволяет ему осуществить намеченный план.

Развернувшись к объективу камеры спиной, глядя прямо перед собой и не поворачивая голову ни на дюйм, Брайтвизер с опаской приближается к полотну. Он входит в зону обзора камеры, намеренно позволяя себя заснять. Одной рукой прижимая картину к стене, он подсовывает другую под изображение аптекаря и осторожно снимает проволоку с крючка.

Не меняя своего положения спиной к камере, он делает несколько скользящих шагов влево, волоча картину за собой по стене, пока наконец не покидает поля зрения камеры. Затем он извлекает картину из рамы. Три соединенных между собой деревянных доски, на которых выполнена работа, немного больше по размеру, чем он ожидал, и не помещаются целиком ни под его пиджак, ни в сумку Анны-Катрин. У той, однако, с собой большой бумажный пакет от недавней покупки, и Брайтвизер, за неимением другого выбора, запихивает в него картину, почти не пряча. Взяв пакет в руку, он с Анной-Катрин устремляется к выходу, пробыв в музее едва ли четверть часа.

В большинстве музеев мониторы видеонаблюдения находятся в закрытой для посетителей зоне за стойкой при входе. Когда покупаешь билеты, можно заглянуть туда. Входя в музей Базельского университета, Брайтвизер увидел ряд небольших экранов, передающих живое изображение, в том числе и один, демонстрирующий картину с аптекарем. Со времен службы музейным охранником ему известно, что всего несколько человек из штата обучены пользоваться системой камер. Иногда это всего один человек в смене. И даже когда у него нет напарника, ему все равно позволяется перекусить и отдохнуть за пределами той зоны, где размещаются мониторы.

Брайтвизер уже замечал подобное в музеях и раньше, только не мог придумать, какую выгоду извлечь из этого знания. Когда они с Анной-Катрин оказались в музее Базельского университета вскоре после полудня, напротив экранов стояли два пустующих стула. И на этот раз они подали ему идею.

Он хотел попасть на камеру, пока никто не следит. Он должен был убедиться, что ни его, ни ее лицо не заснято какой-нибудь другой камерой. А музей им нужно покинуть до окончания обеденного перерыва, пока ответственный за мониторы не заметил, что камера, обращенная к картине с аптекарем, показывает пустую стену, и не поднял бы тревогу. Идея Брайтвизера сработала. Кража обнаруживается только после того, как эти двое ушли. Анна-Катрин с Брайтвизером благополучно миновали все камеры, кроме одной. Когда с последней просматривают видео, там видно спину мужчины чуть ниже среднего роста, со стрижеными каштановыми волосами, в простом летнем пиджаке серого цвета. Мистер Заурядность, не поддающийся идентификации.

10

Воскресным утром 1 октября 1995 года, в свой двадцать четвертый день рождения, Брайтвизер отправляется в путешествие. В своем маленьком синем «опеле» он везет Анну-Катрин, свою мать и одну из ее такс через германскую границу. Они прогуливаются по Шварцвальду, засыпанному конфетти палых листьев, затем едут мимо водных лечебниц Баден-Бадена в сторону монументального Нового замка, возведенного на вершине холма; он называется новым, но это же Европа. Замку шесть сотен лет.

Они пешком переходят подъемный мост и оказываются на территории Нового замка. Аукционный дом «Сотби» выставил во всех ста шести залах замка предметы для грядущей масштабной распродажи, чтобы публика могла ознакомиться. Брайтвизер заранее заказал по почте каталог аукциона, и одно изображение пленило его сердце. Он может сделать себе подарок ко дню рождения, такую статую, которая возведет его мансарду на совершенно новый уровень великолепия. Вот только с ними едет мать.

Брайтвизер настойчиво заверяет, что они с матерью едва общаются. Но это лишь по сравнению с временами его юности, когда они были неразлейвода: мать с сыном, объединившиеся против сурового отца. Они все равно живут под одной крышей. Поскольку в мансарде нет ванной комнаты, они с Анной-Катрин часто спускаются. Они ужинают все вместе чуть ли не каждый вечер, а раз в неделю втроем навещают дедушку с бабушкой. И в эту поездку по случаю дня рождения он также берет мать. Значит, если верить Брайтвизеру, много часов подряд тема хищения предметов искусства – главное дело его жизни – ни разу не затрагивается. Не иначе время они проводят в неловком молчании.

Он клянется, что это вовсе не так. Брайтвизер говорит, что умеет ловко скрывать свою криминальную деятельность. А мать, Мирей Штенгель, не рассказывает о своих подозрениях (если таковые имеются). Штенгель, как и Анна-Катрин, не соглашается ни на какие интервью, так что подробности жизни в ее доме, если не считать тех фрагментов, которые Брайтвизер запечатлел на видео, в основном покрыты тайной. Впрочем, имеется несколько пространных заявлений Штенгель представителям правоохранительных органов, и эти записи с ее слов доступны.

Собственно, в Новый замок вместе с ними мать не идет. Туда не пускают собак. Штенгель прогуливается со своей таксой по саду, пока Брайтвизер с Анной-Катрин спешат зайти внутрь музея. Они проходят по залам с оленьими головами на стенах, мебелью черного дерева и часами с кукушкой в галерею третьего этажа, где помещен лот 1118. Наконец-то он видит вживую тот предмет, изображение которого захватило его мысли: портрет принцессы шестнадцатого столетия, «Сибилла Клевская» кисти Лукаса Кранаха Младшего. Кранах и его отец, Лукас Кранах Старший, входят в число величайших немецких художников эпохи Возрождения.

Брайтвизер загипнотизирован, по его словам, проработкой деталей на картине. «Я вижу нити, из которых соткано ее платье и голубую кровь в ее венах». Написанная на дереве, без рамы, маленькая, размером с книжку в твердой обложке, картина Кранаха идеально сохранилась – и стоит, должно быть, миллионы. «Сотби», занимающийся ценными предметами с 1744 года, не поскупился на охрану. Армия охранников оккупировала замок, минимум по одному на каждую галерею. Кругом толпы воскресных зевак. «Сибилла Клевская» выставлена на настольном мольберте, яркая, словно солнце, в центре комнаты, защищенная куполом из оргстекла. Это не просто трудно, это равносильно самоубийству. «Не будь идиотом», – бурчит Анна-Катрин.

Он согласен, что по ощущениям похоже на «миссию камикадзе». Он понимает, как это ни огорчительно, что иногда не стоит трогать предмет, если хочешь обеспечить себе долгую воровскую карьеру. Похищение настолько заметной работы вызовет переполох, полиция усилит бдительность. Наша парочка пока еще уверена, следя за газетными статьями, что они на несколько шагов опережают правоохранительные органы. Но кража, подобная этой, заставит полицию ускорить поиски. Невозможность умыкнуть Кранаха – это хорошо. Может быть, дар сдержанности и есть настоящий подарок на его день рождения. Они оставляют потрет нетронутым.

Брайтвизер бредет по остальным залам, однако мысленно он там, в галерее. Выписанные изумительно точно драгоценные нити платья Сибиллы мерцают перед ним, словно звезды. В нижней части картины извивается крылатая змея, фамильная эмблема Кранахов. Купол из оргстекла, покрывающий картину, покоится на столе, ничем не закрепленный. Нужно всего-то поднять его. Теоретически, если он устроит засаду рядом с картиной, то сумеет совершить молниеносный бросок, беззвучный и незаметный, а затем спуститься через два этажа к выходу, миновав охрану. Каждая отдельная задача представляется выполнимой, и ему кажется: он сумеет справиться с обеими. А день рождения – как нельзя более подходящий момент, чтобы испытать свои возможности.

Заставлять мать и дальше ждать за воротами уже неприлично, однако Анна-Катрин поддается на его уговоры вернуться, на минуточку, к «Сибилле Клевской». День клонится к закату, толпы туристов поредели. Бдительность охранников ослабла. Тот, кому предписано стеречь комнату с Кранахом, стоит в дверном проеме, болтая с коллегой. Вот уже наклевывается шанс. В маленьком помещении с туристами и охранниками легко наблюдать, кто где находится. Брайтвизер старается мысленно представить, где вскоре окажется каждый; и когда он замечает, что народ разошелся – а ведь это всего на несколько секунд, – он переводит взгляд на Анну-Катрин. Она все это время наблюдала за охранниками и теперь кивает, – значит, на горизонте чисто, и он совершает бросок.

Он поднимает купол, забирает Кранаха и запихивает его между страницами аукционного каталога. Затем, опуская купол на место, он сбивает маленький мольбертик, на котором стояла картина – грубая ошибка. Пластиковая подставка падает на стол из твердого дерева с громовым, как ему кажется, грохотом. Все, что он способен сделать в этот момент, – это завершить начатое им действие, и потому он ставит купол поверх опрокинутого мольберта и разворачивается, готовый к последствиям.

В зале, по счастью, стоит гул голосов. Никто вроде бы ничего не заметил. Они с Анной-Катрин тут же удаляются и спускаются по лестнице к выходу. У дверей стоят охранники в пиджаках и галстуках, в наушниках, соединенных с рацией. Может, им уже сообщили о преступлении. Брайтвизер не ускоряет шага и не меняет направления, точно так же как и Анна-Катрин. Риск, который они принимают на себя, ставит их в положение «все или ничего», свобода или тюрьма. Никто их не хватает, и они выходят наружу.

Мать с собакой нетерпеливо дожидается их, и они спешно пересекают подъемный мост, направляясь к машине. Брайтвизер открывает багажник и кладет туда аукционный каталог со спрятанным в нем портретом. Все усаживаются в машину. Похоже, мать не замечает ничего неладного. У него в голове звенит, кружась: «Мне двадцать четыре, а у меня есть Кранах, двадцать четыре – и Кранах!» – пока он едет к дому бабушки с дедушкой, где их ждет праздничный ужин.

11

В чем же проблема Брайтвизера?

Он не клептоман. Даже если бы синдром Стендаля был официально признанным расстройством, его преступления не стали бы понятнее: во всех случаях, описанных итальянской исследовательницей, давшей название синдрому, никто не крал предметов искусства. Впечатление такое, будто у Брайтвизера серьезное психическое заболевание, какое-то расстройство с криминальным уклоном. Они с Анной-Катрин на протяжении полугода крали по три раза в месяц и вели подсчеты, что само по себе говорит о безумии; по уверениям Брайтвизера, подобный темп естественный и правильный, что еще безумнее. Может быть, его можно лечить и вылечить?

Нельзя, считает психотерапевт Шмидт, не бывает никаких криминальных психозов, которые можно лечить и вылечить. Остальные врачи соглашаются с ним. Брайтвизер беседовал со Шмидтом не по доброй воле, как и с другими психиатрами, чьи отчеты были опубликованы. Его заставила пройти обследование юридическая система, и все врачи знали о его преступлениях. «Психиатры относились ко мне как к диковинке, которую им не терпится изучить, – говорит Брайтвизер. – Все они просто большие говнюки».

В 2002 году Шмидт провел с Брайтвизером несколько стандартных сеансов и подверг ряду психологических тестов, включавших Миннесотский многоаспектный опросник тестирования личности, опрос по шкале тревожности Спилберга и прогрессивные матрицы Равена. Шмидт утверждает, что Брайтвизер – нарцисс, похититель культурных ценностей, считающий себя чуть ли не ясновидящим, одним из немногих избранных, кто способен воспринимать подлинную красоту вещей; этим он, собственно, и оправдывает все свои желания, будь они легальные или нет. Брайтвизер ни во что не ставит цивилизованность и закон, прибавляет Шмидт, его не волнуют другие люди, он не испытывает угрызений совести. И поскольку Брайтвизер никогда не крадет из частных домов и не прибегает к насилию, он считает свои преступления безвредными.

«Он ни на миг не задумывается о том, что случится с обществом, если все станут вести себя так, как он», – говорит Шмидт.

Генри Бруннер, психолог из Страсбурга, осматривавший Брайтвизера в 2004 году, засвидетельствовал, что «он грубый, критично настроенный, требовательный, раздражительный, иными словами – незрелая личность». Фабрис Дюваль, психиатр, наблюдавший Брайтвизера в 1999 году, отметил, что тот «демонстрирует импульсивность, не принимая в расчет последствия».

Избалованный матерью, потакавшей всем его прихотям, он «не научился справляться с разочарованиями, которые несет реальный мир», – говорит Шмидт. Иными словами, он засранец. И в его личности едва ли что-то изменится, говорит Шмидт, если только он не начнет уважать власть, создавать социальные связи, не прекратит воровать и не согласится по доброй воле на интенсивную терапию. Однако, по мнению Шмидта, это крайне маловероятно.

Анна-Катрин проходила собеседование с французским психологом Сезаром Редондо в 2002-м, также по требованию суда. Редондо зафиксировал, что Анна-Катрин обладает «удовлетворительными интеллектуальными способностями» (шаблонная фразочка психологов, звучащая, пусть и непреднамеренно, оскорбительно), а также назвал ее «хрупкой личностью», предрасположенной поддаваться контролю. Редондо предполагает, что Анна-Катрин подвергалась манипулированию со стороны Брайтвизера, под давлением которого она поддалась извращенному пристрастию к воровству предметов искусства, поскольку «у нее просто недоставало сил сказать нет». Серьезных психологических нарушений у Анны-Катрин не выявлено, сама по себе она не несет криминальной угрозы, утверждает Редондо, хотя он посоветовал бы ей незамедлительно пройти курс психотерапии.

Специалисты в один голос заявляют, что сознание Брайтвизера не оторвано от реальности. Он знает, что хорошо, что плохо. Его интеллектуальные способности в удовлетворительном состоянии. Ни приступы депрессии, ни перепады настроения, говорит Шмидт, не достигают у него уровня клинической недееспособности. Он не является подлинным социофобом, ведь он в состоянии работать официантом, пусть и эпизодически. Бруннер, психолог из Страсбурга, говорит, что Брайтвизер не демонстрирует ни психологической, ни неврологической аномалии, которая могла бы изменить здравость его суждений. Брайтвизер полностью контролирует свои поступки, и воровство само по себе, уточняет Бруннер, не является симптомом его болезни. И у психологов весьма слабые основания утверждать, будто Брайтвизер страдает от какой-то там криминальной психопатии.

По наблюдению Шмидта, в Брайтвизере сочетаются признаки нарциссического с диссоциальным расстройством личности. Оба вида расстройства типичны для уголовников, однако никак не объясняют корней преступной деятельности Брайтвизера. Бруннер выдвигает предположение, что Брайтвизер, по неким психологическим причинам, не в силах противостоять соблазну украсть. Любой в музее, возможно, думает то же самое: как было бы здорово повесить это себе на стену, – но только Брайтвизер неспособен отмахнуться от нерациональной идеи; что для нас песчинка, для него – каменная глыба.

Первоначальная причина, которую выдвигал Брайтвизер – месть отцу, – уже давно потеряла актуальность. Его коллекция превосходит коллекцию отца, причем многократно. Содержимым мансарды можно запросто заполнить зал в Лувре. Анна-Катрин, точно так же иногда охваченная жаждой риска в придачу к желанию порадовать сердечного друга, охотно присоединяется к нему в этом рекордном марафоне краж, хотя она никогда не жаловалась, будто в мансарде чего-то не хватает и хорошо бы украсить ее произведениями искусства. А Брайтвизер наперекор доводам разума продолжает красть с тем же, если не с большим, воодушевлением.

Брайтвизер настаивает, что у него имеются причины. В библиотеках, углубляясь в историю искусств, он зачастую наталкивается на следы преступлений. Квадрига на крыше собора Святого Марка не то творение, какое он смог бы когда-нибудь украсть, говорит он, зато ее история объясняет причину, по которой он крадет. Лошади, четверка бронзовых жеребцов почти в натуральную величину, передающая эффект возрастающего движения, как считается, создана в Греции прославленным скульптором Лисиппом в четвертом веке до новой эры, хотя специалисты не могут сказать ничего более определенного о ранней истории скульптуры. Спустя четыреста лет после их создания бронзовые кони были украдены армией Нерона и установлены в Риме.

Три века спустя после Нерона Константин Великий захватил квадригу и выставил над ипподромом Константинополя, где проходили конные ристалища. Там кони задержались на девятьсот лет – на полпути. Захваченные в качестве трофея в 1202 году в ходе жестокого Четвертого крестового похода, они были помещены над фасадом базилики Святого Марка в Венеции, откуда шесть столетий надзирали за главной площадью города. Затем Наполеон, во время своей Итальянской кампании 1797 года, украл их и перевез на открытой повозке в Париж, где водрузил на триумфальной арке перед Лувром. После битвы при Ватерлоо британские войска конфисковали коней и решили вернуть их туда, откуда они происходили. Выбирать можно было между Грецией, Турцией или Римом. Их вернули в Венецию.

История искусств, считает Брайтвизер, – это история воровства. В египетских папирусах, созданных на заре письменной эпохи, порицаются расхитители гробниц. Вавилонский царь Навуходоносор Второй в 586 году до н. э. умыкнул из Иерусалима ковчег Завета. Персы грабили вавилонян, греки совершали набеги на персов, римляне обносили греков. Вандалы покушались на богатства Рима. Франсиско Писарро и Эрнан Кортес в начале шестнадцатого столетия опустошили земли инков и ацтеков. Королева Кристина Шведская вывезла тысячи живописных полотен из Праги в 1648 году и платила своим генералам жалованье произведениями искусства.

Наполеон крал, чтобы передать награбленное Лувру, а Сталин – Эрмитажу. Гитлер, честолюбивый акварелист, дважды отвергнутый Академией изобразительных искусств Вены, собирался открыть музей в своем родном Линце в Австрии, где хранились бы все значительные произведения мира. Самые выдающиеся экспонаты Британского музея, первой национальной галереи, открытой в 1759 году в эпоху Просвещения, включая бронзу Бенинского царства, вывезены из Нигерии, Розеттский камень украден из Египта, а мраморные барельефы Элгина выдраны им из Парфенона в Греции.

Торговцы предметами искусства и аукционные дома, говорит Брайтвизер, наихудшие из всех: они все по уши в грязи. Историк первого века Плиний Старший описал бесчестные приемы торговцев искусством в императорском Риме, а в сентябре 2000-го аукционы «Кристи» и «Сотби» в итоге заплатили штраф в пятьсот двенадцать миллионов долларов за надувательство покупателей и продавцов посредством ценового сговора. Сомнительные личности торгуют яркими красками вот уже две тысячи лет подряд.

Каждая похищенная работа дает ему новый повод, чтобы украсть самому, говорит Брайтвизер, и каждый в мире искусства в некотором смысле вор. Если он не ухватит то, чего ему хочется, это, считает он, сделают другие. Кто-то крадет, называя галеристу сумму по телефону, он же приобретает экспонаты с помощью швейцарского армейского ножа. По самым скромным меркам, он жулик громадного масштаба в вечно злачном месте мира искусств. Возможно, мечтает Брайтвизер, когда все будет сказано и сделано, он будет вписан в историю искусств как герой.