Текст книги "Без надежды на искупление"

Глава 15

Сорванная рукой роза теряет смысл, когда из нее улетучивается жизнь. Красный символ любви, который прежде прижимали к груди, гниет и оказывается в куче отбросов.

Рука выпустила жизнь, когда смысл был сорван. Гниение охватило любовь и было брошено в кучу мусора.

Хальбер Тод, поэт-котардист

Этот просторный учебный зал, где легко могла разместиться сотня учеников, Ауфшлаг предназначил для ученика единственного и самого важного. Когда занятий не было, пара стражниц Отраальма, обе способные превращаться в чудовищно искривленных демонов, несли здесь караул, чтобы никто не мог прикоснуться к урокам, оставленным на тяжелых дубовых столах. Теперь обе охранницы дежурили за закрытой дверью, готовые отдать жизнь, чтобы предотвратить любые попытки входа.

Главный ученый сидел в напряженной позе. Морген шагал перед ним туда-сюда, сцепив руки за спиной; он склонил голову и опустил глаза в пол. Ауфшлаг раньше не замечал у него такой манеры.

Морген остановился и повернулся к Ауфшлагу. Мальчик глянул в зеркало, а затем перевел взгляд обратно на главного ученого.

– Кёниг наблюдает за мной. Всегда.

– Даже сейчас? – спросил Ауфшлаг.

– Он так думает. – Морген улыбнулся. – Но Швахер Зухер – невеликого мастерства зеркальщик. При желании его легко обмануть.

– А сейчас ты хочешь это сделать?

– Да. Я не хочу ничего скрывать от Кёнига, но есть кое-какие вещи, о которых мне неловко с ним говорить. – На лице мальчика выражение уверенности сменилось беспокойством и ужасом, но потом так быстро отобразилась прежняя уверенность, что Ауфшлаг подумал, что, возможно, это ему только показалось.

– Морген, ты всегда можешь поговорить со мной. Ты знаешь, что я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе.

– Кёниг от меня чего-то ожидает, правда?

– Конечно же. Ты станешь богом Геборене…

– Я имею в виду кое-что более конкретное. Личное. – Морген наблюдал за ним, и его лицо было открытым и доверчивым.

Стоит ли сказать об этом Моргену? Да. К черту Кёнига.

– Кёниг – могущественный гайстескранкен, – сказал Ауфшлаг.

Теперь Морген смотрел на него с непониманием.

«Мы так опекаем этого ребенка, что ему не знакома даже эта простая аксиома!»

– Я хотел сказать, что его иллюзии также обладают огромной силой. И становятся все сильнее. Он разделит судьбу всех гайстескранкен. Его иллюзии в конце концов попытаются взять над ним верх.

Глаза Моргена округлились.

– Его доппели! Я должен спасти его!

– Да, но…

– Но… но как?

Ауфшлаг заставил себя не рассмеяться. Прорабатывать детали Кёниг никогда особенно не умел.

– Я не знаю, – признался он. – Он просто верит, что ты можешь… что ты это сделаешь. Его веры достаточно. – «Или просто Кёниг сам себя в этом убедил». У Ауфшлага были сомнения на этот счет. – Не волнуйся. Ты сделаешь то, что нужно.

На лице мальчика мелькнуло выражение благодарности.

– Я думал о том, каково быть богом. Мне никто по-настоящему не говорил, что от меня ожидается. Что произойдет, когда Вознесусь? – Он взмахнул руками, будто пытаясь осознать, что стои́т за этим словом. – Сохраню ли я свою физическую форму? Как я буду выглядеть? На что буду способен?

Ауфшлаг сделал успокаивающий жест.

– Правда в том… что мы не знаем.

– Кёниг говорит, что я буду не первым богом, созданным людьми, но первым, кого люди создали намеренно. Он говорил про это «разработали». Раньше я не понимал, что он имел в виду, а теперь знаю.

– В тех словах не было злого умысла, – тихо произнес Ауфшлаг, сам не понимая, лжет он или нет.

Морген внимательно разглядывал главного ученого.

– Я знаю.

От мыслей о Вознесении Моргена Ауфшлаг чувствовал себя измотанным, старым и печальным. Для того чтобы Морген Вознесся, нужно, чтобы он умер и чтобы было достаточно много людей, которые верят, что он вернется уже богом. Двадцать лет Кёниг готовил к этому Геборене Дамонен и всех жителей Зельбстхаса. Скоро этот ребенок должен умереть.

«Почему мне не пришло это в голову до того, как я рассказал Кёнигу о моих планах создать бога?» Хоэ отчаянно хотелось угодить единственному другу, и это отчаянное стремление ослепило его. Кёниг принял план Ауфшлага, увидел возможности, которых не разглядел ученый, и переделал план по-своему, исказив его самым ужасающим и поразительным образом.

«Морген скоро должен будет умереть».

Но здоровые дети не умирают просто так, сами по себе. От осознания этого главному ученому становилось дурно, ведь он успел полюбить этого рано повзрослевшего ребенка. Всего на мгновение он подумал, что мог бы выкрасть мальчика и спасти его, помочь ему избежать той судьбы, которую предназначил ребенку Кёниг. Ауфшлаг тут же прогнал от себя эту мысль. От Кёнига невозможно скрыться. Верховный жрец обладал силой воли, которой невозможно противостоять. А чтобы наказать ученого, Кёниг выпустит своих шаттен мердер, котардистов-ассасинов. От этой мысли у Ауфшлага внутри все обмирало. «Нет, мальчик не умрет, как планирует Кёниг».

Морген мягко положил руку на плечо Ауфшлагу.

– Ты выглядишь грустным.

Ауфшлаг заставил себя улыбнуться.

– Я думал о том, как ты быстро вырос.

Морген снова рассматривал Ауфшлага, стараясь взглянуть ему в глаза. О чем думает этот мальчик? Неужели ему удалось сквозь ложь увидеть все как есть?

– Я думал о богах, – наконец сказал Морген. – На богов не действуют те правила, которым подчиняются люди. Могущество приходит к людям через то, во что они верят, и через их бредовые иллюзии. Чем сильнее вера, тем большее могущество они обретают. Я предполагал раньше, что у богов все точно так же, но сейчас уже в этом не уверен. Видишь ли, у человека, как правило, бывает только одна бредовая иллюзия. У некоторых, коморбидиков, могут иметься и другие, второстепенные иллюзии, но в сравнении с основной они всегда незначительны. Скажем, у Кёнига. В первую очередь и в наибольшей степени он гефаргайст, но у него к тому же развились способности доппельгангиста и немножко зеркальщика. Хотя он и могущественный гефаргайст, Кёниг с трудом контролирует своих доппелей, а чтобы воспользоваться зеркалом, до сих пор ходит к Швахеру Зухеру. – Ауфшлаг слышал, что мальчик с большим трудом подбирает слова, чтобы выражать свои мысли как взрослый. – Людей определяет их основная бредовая иллюзия. Но у богов это не так.

Эти слова особенно заинтересовали Ауфшлага.

– Что ты имеешь в виду?

– Богу не нужно иметь иллюзии или быть безумным, потому что за него страдают те, кто ему поклоняется. Тем не менее в некотором смысле он несет в себе все их заблуждения.

– Откуда тебе это известно?

Мальчик радостно улыбнулся.

– Потому что я не ограничен и стану богом.

«Если это правда, то, возможно, ему не придется умирать, чтобы Вознестись!» Кёнигу это не понравится. Смерть Моргена была важнейшей частью плана. Те, кого ты убиваешь, должны служить тебе в Послесмертии; принести мальчику смерть означало возможность управлять им. Ауфшлаг сглотнул комок, вставший у него в горле от нервного напряжения.

– Ты можешь мне это показать?

Морген вытянул левую руку и пошевелил пальцами.

– Смотри.

На глазах главного ученого рука Моргена почернела. Кожа начала отваливаться клоками, и комнату наполнил смрад разложения. Через пару мгновений от руки мальчика осталась только кость с державшейся на ней полоской иссохшей кожи.

– Котардист…

– Смотри. – Рука Моргена заерзала: от плеча нарастала плоть, и вокруг кости ложились блестящие сухожилия, сплетались вены, тонкими слоями прибавлялись мускулы. Когда рука снова приняла свой обычный вид, мальчик улыбнулся, и ближайший стол заполыхал огнем. Через мгновения от него остался только пепел. Ауфшлаг открыл рот, желая что-то сказать, но мальчик взорвался, и его охватило ревущее пламя. Пол обуглился, и Ауфшлагу пришлось шагнуть подальше от огня. Но Морген, все еще улыбаясь тому, какое потрясенное выражение было на лице ученого, оставался невредим. Затем огонь исчез, а Морген стоял там же, на обгоревшем круге на полу. Он сделал жест в сторону зеркала, и оттуда вылезли десятки его отражений. Вскоре зал наполнился сотнями одинаковых детей, и все они вели друг с другом разные разговоры.

Ауфшлаг стоял, окаменев от страха. «Этот ребенок сошел с ума! Мы не создали бога, мы сотворили безумное чудовище!»

– Мы пугаем Ауфшлага.

Главный ученый не понял, который из мальчиков это сказал; надо предполагать, тот, который все еще стоял в обугленном круге. Все как один доппели – или это отражения? – перестали разговаривать и повернулись к нему.

– Прости нас, – произнесли сто голосов, бе-зупречно сливаясь в унисон. – Нам нужно было показать тебе, чтобы ты понял.

Мальчики выстроились рядами и залезли обратно в свое зеркало. Остался только один. Не тот, который стоял в обуглившемся круге.

– А ты… – Опасаясь ответа, Ауфшлаг не смог закончить свой вопрос.

– Да. Я настоящий.

– Ты в этом уверен?

– Вполне. – Он вдруг шагнул вперед и обнял Ауфшлага, уткнувшись лицом ему в грудь. – Мне нужно было тебе показать. Я знал, что ты поймешь.

«Пойму?» У ученого лишь возникло еще больше вопросов. Действительно ли мальчик так безупречно контролирует ситуацию, как это выглядит со стороны? Если да, то, возможно, он действительно стал богом, и их эксперимент все же нельзя считать неудачным. Прав ли был ребенок, утверждая, что может пользоваться иллюзиями своих почитателей, не погружаясь в эти иллюзии сам, или же Морген безнадежно повредился в рассудке? И теперь, когда он сошел с ума, следует ли ждать совсем скоро его неизбежного падения, как это случается со всеми остальными гайстескранкен?

Но все эти вопросы блекли рядом с одним важным фактом, который теперь стал известен Ауфшлагу.

«Морген готов. Но должен ли он умереть, несмотря ни на что?»

Он знал, какой ответ на это будет у Кёнига. Да! Если Морген умрет не от руки верховного жреца, у Кёнига не будет верных способов управлять этим богом. Что же тогда Хоэ должен сказать Кёнигу?

Все те вопросы, на которые Ауфшлаг не нашел ответы, улетучились и забылись, смытые всепоглощающей волной любви, его охватившей. «Я должен спасти этого ребенка». Если мальчик обладает умениями зеркальщика, доппельгангиста и хассебранда, почему же он не может, к тому же, быть и гефаргайстом? Как только Хоэ пришла в голову эта мысль, он понял, что нужно сделать.

Ауфшлаг крепко обнял мальчика и изо всех сил постарался сдержать слезы. Он не помнил, когда в последний раз кого-нибудь обнимал.

– Морген, ты должен меня внимательно выслушать.

Мальчик отодвинулся от него и с непонимающим видом кивнул:

– Хорошо.

– Ты не должен больше никому это показывать.

– Почему же? Кёниг будет…

– Хороший бог исполнен смирения. – Ауфшлаг заставил себя быть с мальчиком потверже. – Хороший бог ничего не делает напоказ. Кёниг весьма расстроился бы, увидев твое хвастливое представление. Попробуй вспомнить: разве он когда-нибудь выставлял напоказ свою мощь гефаргайста?

Морген задумчиво наморщил лоб.

– Нет. И он старается, чтобы его доппели почти никогда не появлялись за пределами его покоев.

– Правильно. – У Кёнига были другие, гораздо более веские причины сдерживать передвижения своих доппелей, но мальчику этого не нужно знать. – Ты должен поступать как Кёниг. Тебе следует учиться деликатности.

Когда мальчик пообещал никому не рассказывать о своих способностях, Ауфшлаг велел ему уйти. Нужно будет распорядиться, чтобы работники заменили сожженный стол и привели в порядок обгоревшие доски пола. Он ступил на опасную дорогу. Обманывать Кёнига долго почти что невозможно, а если главный ученый будет на этом пойман, наказанием станет долгая и мучительная смерть. Но все же он считал, что рискнуть стоит.

В глубине души Ауфшлага зародилось и пустило корни новое чувство. Ученого наполняло незнакомое ему прежде тепло. Возможно, впервые в жизни он действительно поступает правильно. Он любил Моргена как сына, и ни один мужчина не позволит убить своего единственного сына. Не отдаст без боя.

Глава 16

Я вижу не то, что я хочу видеть, я вижу то, что мне нужно видеть. Если вам это не нравится, вы можете видеть что-нибудь другое.

Анонимный галлюцинирен

Вокруг было спокойно: они находились в глазу бури, в раскаленном центре, вокруг которого утрачивали разум, теряли последние надежды. Горизонт со всех сторон клубился и вздымался, как зловещий синяк, водоворотом воплощенных зловещих неврозов. Небо казалось больным, и нездорова была сама реальность, которую вовсе не пытались вылечить. Гехирн чувствовала в воздухе вкус всего этого. Сама земля стенала от невзгод. Гехирн хотелось выжечь охватившую все заразу.

Реген Анруфер – шаман, прислуживавший Эрбрехену, – волоча ноги, ступал возле Гехирн. Его выпученные глаза были обращены в мрак вечности, а на лице застыла гримаса, так что виднелись немногочисленные гнилые зубы. С подбородка на грудь Регена лился поток бурой слюны, перемешавшейся с песком. Гехирн хотелось сжечь шамана племени шламмштамм, смыть его прочь очистительным огнем. Позади следовала толпа иссохших людей, с трудом передвигавших ноги под тяжестью паланкина Эрбрехена. Толпу ей тоже хотелось превратить в факелы. Пламя, сжигающее плоть до кости, вычеркивающее из жизни этот мерзкий смрад.

«Сжечь». При этой мысли она с наслаждением ощутила, как бегут по спине мурашки. Как всегда, после этого Гехирн испытала отвращение.

Эрбрехен все еще оставался в своем завешенном паланкине, и на этот раз с ним был мальчик, юный и белокурый, который напомнил Гехирн Моргена, бога-ребенка. От этой мысли ее затошнило.

Когда она шла перед толпой, смрад не казался настолько невыносимым, – хотя, конечно, вовсе и не исчезал, – и не приходилось пробираться среди омерзительных следов, которые оставались от этого сброда, не способного позаботиться о самих себе. Друзья Эрбрехена предпочитали не отделяться от каравана – или у них просто не хватало на это сил, – чтобы справить нужду. Они испражнялись на ходу, и понос струился по их истощенным ногам. У большинства уже не было обуви, и они шагали босиком – с мозолями, натертыми на ступнях, из ран текла кровь, – прямо по какашкам, оставшимся от тех, кто шел впереди.

«Сжечь дотла все это дерьмо».

Гехирн искоса глянула на Регена. Все еще текла кровь из множества ранок, которые шаман сам нанес на свои костлявые руки, чтобы накормить небеса. На ненависти к себе и издевательствах над самими собой многие и стали гайстескранкен. Реген осушил себя, как будто кровь – а не постепенно отказывавший ему разум – подпитывала его силы. Бледный и осунувшийся, он ходил, как неудачно кем-то поднятый труп, и казалось, что в любой момент он может упасть без чувств.

А когда с ним это случится, снова начнет палить солнце. Эрбрехен слишком многого требовал от шамана племени шламмштамм.

– Защити моего хассебранда от солнца и луны, – приказал Эрбрехен Регену.

– Станет нарастать буря, такая буря, с которой я не смогу…

– Только сделай так, чтобы здесь не пошел дождь. – И тут Эрбрехен улыбнулся коротышке-шаману. – Сделай это для меня, друг мой.

В глазах Регена Гехирн увидела отчаяние, ненависть и любовь. Реген будет удерживать бурю на одном месте, пока хватит сил. Он так любил Эрбрехена, что меньшим ограничиться не мог.

Гехирн и Реген обменялись взглядами, в которых читалась взаимная ненависть и вместе с тем понимание. Оба понимали, что психические силы Регена не выдержат такого постоянного злоупотребления его способностями. Эрбрехен пугающе быстро выжигал в Регене остатки здравомыслия.

Гехирн тихо усмехнулась, воображая уродливого низкорослого шамана сухой палкой, которую скоро бросят в бушующее пламя. Мысль была и приятной, и отрезвляющей. Гехирн оставалось только надеяться, что поедание тушеных органов оттянет ее собственное погружение в безумие. Если Эрбрехен прав и пожирание душ людей, менее тронутых, чем она, ее способно спасти, то, возможно, она сможет выполнять пожелания Эрбрехена и все же продолжать жить.

– Он не любит тебя, – пробормотал Реген, ковыряя на себе струп.

– Любит, – ответила она. – Он делится со мной своим рагу. А с тобой он делится? – спросила она, зная ответ.

Реген хмуро опустил взгляд на землю. Он не замечал ниточки бурой слюны, свисавшей у него с подбородка.

– А он прикасается к тебе? – спросил вдруг шаман. – Если бы он любил тебя, он бы до тебя дотрагивался. – Реген усмехнулся гнилозубым ртом, глядя на нее. – Он когда-нибудь касался тебя?

«Нет, ни разу». Гехирн посмотрела через плечо назад, туда, где в завешенном паланкине был Эрбрехен. Ей оставалось только воображать, что происходит внутри.

– Не всегда любовь проявляется физически, – сказала она.

«Почему он не прикасается ко мне?»

Когда падал еще один из почитателей Эрбрехена – сам или под чьими-то ударами, – Эрбрехен и Гехирн поедали мелкие душонки, а Реген смотрел на них, и час от часу в его глазах таяли его отчаянные надежды. Эрбрехен, казалось, совсем этого не замечал.

Гехирн разглядывала рой костлявых тел, суетливо разламывавших одного из них на куски, которые влезут в котел. И все же ей было не поспорить. Ведь, по правде говоря, ей не так важно, любил ли ее Эрбрехен, – достаточно, что она его любила. А она его любила. Любила, боялись его и преклонялась перед ним.

За этими эмоциями скрывалась еще одна, трудно различимая. Ненависть? Нет, такого не могло быть. И все же ей больно становилось замечать, что он держится от нее на расстоянии.

Позднее в тот же день истощенная женщина неопределенного возраста с худыми, отвисшими грудями и длинными, жирными волосами подошла к Гехирн и молча зашагала возле нее. Хассебранд заскрипела зубами, сдерживая сильное желание сжечь эту женщину, оставив от нее кучку маслянистой золы.

– Он хочет тебя видеть, – наконец сказала подошедшая, и голос ее оказался удивительно сильным и женственным. – Потом, если захочешь, можешь найти меня. – Она захлопала ресницами, глядя на Эрбрехена, беззастенчиво рассматривавшего ее тощую фигуру. В ней не было той плотно скрученной силы, которая ощущалась в той воровке. Никакой еле сдерживаемой ярости или соблазнительной опасности, чувствовавшейся во внешности. Эта женщина была почти совершенно непривлекательна для нее. Гехирн могла ничего не опасаться с ее стороны, и в ней вовсе не было той ненависти, которую хассебранд жаждала получить от сексуального партнера. «Но это можно исправить».

Гехирн вяло ухмыльнулась, показав в улыбке свои сильно выделявшиеся клыки.

– Я найду тебя, и позже, когда ты станешь меня как следует ненавидеть, возможно, тогда… – Она не стала договаривать фразу, от которой веяло и угрозой, и обещанием, и повернулась, чтобы направиться к Эрбрехену.

Со всех сторон небо было взбаламучено, и черные облака озарялись снизу пронзавшими их молниями. Где-то вдалеке грохотал гром, но он уже стал постоянным фоном и мог лишь заставить людей говорить погромче, но не более того. Эрбрехен махнул Гехирн рукой, когда хассебранд приблизилась к паланкину, приглашая ее подняться к нему. Гехирн услышала, как сдавленно застонали мужчины и женщины, несущие паланкин, когда она вскарабкалась туда.

Эрбрехен, жирный, блестящий от масла и великолепный, лучезарно улыбался, и его пухлое младенческое лицо будто светилось изнутри.

– Вот и ты, друг мой хороший. Мне нужен твой мудрый совет.

«Ему нужен мой совет!» Собственные сомнения и недовольства вдруг показались Гехирн ничтожными. Они не исчезли совершенно, но уже почти ничего не значили в сравнении с той любовью, которую она питала к Эрбрехену. Ее переполняла радость, когда на нее смотрели его зеленые, как море, глаза.

Гехирн сидела напротив своего единственного настоящего друга. Паланкин слегка раскачивался, медленно двигаясь по пути к предназначенной им судьбой цели, и от этого происходящее казалось величественным.

– Чем я могу помочь? – спросила Гехирн.

– Я размышлял вот о чем. Этот Кёниг Фюример, который был твоим другом. Он собрал вокруг себя целую армию, не так ли?

– Кёниг держит при себе небольшое, но хорошо вооруженное войско, в которое входят отряды всякого рода гайстескранкен. Его поддерживает сила культа Геборене Дамонен, единая вера сотни тысяч человек. Он обладает абсолютным контролем над их верой. Кёниг управляет тем, что подчинить невозможно, владеет убеждениями масс, управляя ими, как хорошо подогнанным инструментом.

Эрбрехен махнул рукой, которую с трудом поднимал; похожие на колбаски жирные пальцы почти скрылись в толстом валике на руке.

– Тогда мне понадобится собственная армия.

– У тебя есть я. Меня многие считали самой могущественной среди гайстескранкен на службе у Кёнига. – Гехирн поморщилась, вспоминая, как ей приснилось, что кригеры готовят на нее покушение. Боги, как бы ей хотелось понять, было все это на самом деле или нет. – Возможно, именно поэтому он отослал меня прочь. Он увидел, что моя сила нарастает, и опасался того, что я все более и более теряю над собой контроль.

– Он не предлагал тебе помочь, как своему другу? – невинно спросил Эрбрехен.

Гехирн нахмурилась, наблюдая, как Реген удрученно тащится по размокшей грязи.

– Кёниг никогда не был моим другом.

– И он выбросил тебя как раз тогда, когда тебе было трудно. – Эрбрехен возмущенно пощелкал языком. Его до неприличия разжиревшее блестящее лицо исказилось недовольной гримасой, так что он стал похож на рассерженного младенца. – Но мы ему покажем. То, что он отбросил, до сих пор имеет огромную ценность.

Гехирн подняла на него удивленный взгляд.

– Имеет ценность? Правда? Это я-то? Ценная? Меня ценят?

– Да, и очень. Я не могу это сделать без тебя. – Эрбрехен махнул рукой в сторону сброда, шагавшего возле его паланкина и позади. – С такими, как эти, я мало чего могу добиться. Мало у кого из них есть заблуждения, достойные упоминания, а драться никто из них ни к черту не умеет. В лучшем случае они сойдут на корм или могут отвлечь на себя внимание. Но ты, друг мой, высокая, с ледяными глазами, ты способна сметать с земли многие армии. Все иллюзии подчиненных Кёнигу гайстескранкен ничто против твоего огня. Никогда прежде ты не осмеливалась дойти до своего пика: между тобой и твоими возможностями стояла стена, то самое проклятие, тяготеющее над всеми гайстескранкен. Моя вера рушит такие стены. Я знаю, что ты можешь выплеснуть наружу то, что держишь так плотно запертым у себя внутри. Ты способна все это сжечь.

Сердце Гехирн вовсю стучало о ребра. Кто бы отрицал ту силу, которой обладала вера Эрбрехена. Эрбрехен сам определял реальность. «Как могла я усомниться в том, что он меня любит?»

– Я… – Гехирн сделала долгий и трепетный выдох. Закрыв глаза, она прошептала: – Для тебя я сожгу весь мир.

Эрбрехен радостно хлопнул в ладоши.

– Спали мир дотла, а я переделаю его по-новому. Мы будем богами, друг мой. Новыми богами. – Он взволнованно всплеснул тучными руками. – Я всегда знал, что судьбой мне предназначено величие. – Он бросил взгляд на Гехирн. – Мы созданы для величия, – поправил себя он. – Я не как этот твой Кёниг, дрянной предатель, я не забываю своих друзей.

Эрбрехен рассказал Гехирн о планах: он приведет дрянное войско в Зельбстхас, свергнет Кёнига и присвоит и власть теократа, и бога-ребенка. По пути они будут останавливаться во всех больших и малых городах, и Эрбрехен убедит жителей присоединиться и помочь ему в его деле. Чем больше людей последует за Эрбрехеном, тем сильнее будет его могущество и тем меньше будет тех, кто смогут устоять перед ним. А тех немногих, на кого его очарование не подействует, сожжет Гехирн. В Зельбстхасе целые гарнизоны бойцов, и в каждом имеется по отряду гайстес-кранкен, обученных сражаться. Они представляют собой реальную угрозу и, скорее всего, в состоянии противостоять Эрбрехену, вполне могут нанести удар, сдержать который ему будет не под силу. Но и их Гехирн сожжет.

– Тебе предстоит много жечь, – пообещал Эрбрехен. – Очень много жечь. – Эрбрехен в предвкушении облизал свои влажные губы. – Я проголодался!

Позже, когда Гехирн лежала, прижавшись к избитой и израненной женщине, которую так и трясло от отвращения и ненависти, она поняла, что ее мнение осталось невостребованным и что Эрбрехен ни разу не спросил ее совета. Но все же в тот момент она была совершенно счастлива, что участвует в таком смелом предприятии. Только в плодородной темноте одиночества начинали прорастать сомнения.