Текст книги "Русская фантастика – 2018. Том 1 (сборник)"
Автор книги: Майкл Гелприн
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
– Как же, помню, – хмыкнул Годфри. – Я тогда тоже в поход рвался, да отец мне по шее накостылял в хлеву запер. Потому как годочков мне от роду было аж целых восемь, хе-хе.
– Быть может, боги хранили тебя, твоя милость. Ведь люди тогда ушли ни с чем, не добыв ни золота, ни славы.
– Но-но, – сказал лорд Годфри все еще беззлобно, но уже предупреждающе. – Попрошу относительно славы язык за зубами придержать. Потому как не тебе, гномишка, судить об этом. А что до золота – то сам видишь, добыли мы его в горах или нет, – и лорд демонстративно приподнял золотой кубок.
Тэйрин согласно кивнул. Как и прежде, лицо его оставалось неизменно спокойным и доброжелательным.
– Говоря о людях, я разумею весь народ человечий, а не тебя лично и не твой славный род, благородный Годфри. Потому как именно твой род изрядно потрепал тогда наши войска. Твой дед, лорд Седрик, зашел дальше всех. Когда почти все людские армии побросали знамена и обратились в бегство, он продолжал идти в горы, вырезая гномьи поселения на своем пути. И далеко зашел, прежде чем полег в последнем сражении – которое, впрочем, люди выиграли. Твой отец взял богатую добычу и с ней повернул назад. Так что когда я говорю, что та война обернулась бесславием для людей, я вовсе не разумею, что она была бесславной для твоего рода.
Годфри слушал и серьезно кивал. Кирри тем временем торопливо подъедал все самое вкусное, что обнаружил на столе, по прошлому опыту понимая, что, возможно, вскоре придется драпать.
– Ага, – проговорил лорд со значением. – Ну и что?
– Мой отец – костяных дел мастер. И после той войны ему в работу попал череп твоего деда. Не желаешь взглянуть, твоя милость?
На столе оказалась еще одна чаша. Не из серебра, не из золота – из гладкой выбеленной кости. Череп сохранился превосходно, даже челюсть, искусно соединенная с основанием, – так что выглядел череп весьма устрашающе. А в темени было выдолблено отверстие для чаши, залитое серебром.
Леди Жоржина подавилась персиком. Лорд Годфри наклонился вперед, и глаза его зажглись смутным огнем.
– Ох ты ж… – проговорил он и грязно выругался. А потом добавил: – Сколько?
Тэйрин улыбнулся.
– Неуместный вопрос, твоя милость. Это работа моего отца. И его воля, чтобы я возвратил изделия из останков великих воинов их родне – чтобы кости вернулись к костям. Поэтому…
– Сколько? Говори, гном, не испытывай мое терпение! – заревел лорд Годфри и громыхнул кулаком об стол.
Кирри ожидал, что Тэйрин поднимется на ноги и вежливо простится. Но, к его несказанному изумлению, мастер лишь ухмыльнулся. И сложил руки на поясе, словно решил вздремнуть.
– Сто золотых, – сказал лорд Годфри.
Тэйрин переплел пальцы на животе и шмыгнул носом.
– Двести. Триста? Триста пятьдесят?! Проклятье на твою голову, сколько ж ты хочешь?
– Если бы это был череп моего предка, – проговорил Тэйрин почти нараспев, – того, кто озолотил меня и прославил мои владения… если бы мне его предложили, чтоб я им мог всюду похваляться… То я бы дал не меньше тысячи.
– Тысячу! За старый прогнивший череп! Да ты с ума сошел! Я дам пятьсот.
– Девятьсот золотых и ни монетой меньше.
Они препирались и торговались до тех пор, пока не сошлись на шестистах семидесяти. Кирри следил за торгом разинув рот. Разумеется, мастер Тэйрин не был транжирой, ему случалось и торговаться, например, за материалы для инкрустации изделий или рабочие инструменты, а порой и с заказчиками за готовую работу. Но ведь тут дело совсем другое, тут – священная миссия, данный обет… Кирри ничего не понимал.
– Правду о гномах говорят, – сказал лорд Годфри, когда Тэйрин наконец вручил ему костяную чашу, а вызванный лордом слуга отсыпал гному обещанное вознаграждение. – Не зря вы там на своем золотишке в горах веками сидите. Испортило оно вас.
– Золото всех портит, твоя милость. Никому от его злого блеска спасу нет.
– Это точно, – хохотнул лорд. – Что ж, по крайней мере, это объединяет наши народы. Тут мы с вами прямо-таки как братья родные!
Тэйрин услужливо засмеялся, улыбнулась даже надутая леди Жоржина – похоже, ее все-таки развлек этот вечер. Гномов удостоили ночевки на сеновале, с тем они и простились.
Теперь можно было возвращаться домой.
* * *
– А знаете, мастер, люди – они еще ничего. Они мне даже понравились. Хотя бы не обзывали нас презренным народцем и грязью.
– То, что они так не называли нас в лицо, не значит, что они так не думают, Кирри. Просто люди умнее, чем эльфы и бутуру. Как ни странно это звучит.
Они сидели на лесной опушке, в окружении вековых дубов, мирно шумевших на ветру. Ночь выдалась тихая и теплая, и гномы сидели у костра рядом в сторожкой тиши ночного леса. Тэйрин время от времени подбрасывал в костер сухие ветви и что-то бормотал себе под нос. Кирри задумался, каково сейчас должно быть мастеру, после исполненного наконец обета. Но спросить постеснялся – хоть Кирри и уважал Тэйрина безмерно, друзьями они не были.
– Забавно, – проговорил мастер, глядя в огонь, – как каждый из них встречал нас. И что говорил, узнав о нашей цели. Ты заметил?
– Ну они все были поначалу удивлены. А потом… не то чтоб обрадованы… но польщены.
– Потому что все ценят память предков. И чтут ее. Это единственное, что роднит все наши народы. Только это. Что же до остального… Эльфийка сказала, что в нас тоже есть благородство души. И тут она права. Вождь бутуру сказал, что гномам, как и звероящерам, ведома доблесть. И тут он не ошибся. Ну а люди – люди как никто знают, что такое алчность. Да и мы, положа руку на сердце, это знаем. Потому все они и остались довольны. Каждый воображал, будто понял гномов, если нашел что-то, чем мы на них похожи.
Мастер замолчал. Взял свою котомку, раскрыл ее и достал оттуда маленький кожаный мешочек. Кирри никогда этого мешочка раньше не видел.
– Они решили, будто поняли гномов, – повторил Тэйрин. – Будто знают нас. А раз так, то имеют право нас презирать. Но они знают не все. Они не знают самого главного.
Он перевернул мешочек над костром. В огонь тонкой струйкой посыпался какой-то порошок, от чего пламя вдруг вспыхнуло ярче, а затем стало лиловым. Кирри невольно отпрянул и в изумлении обернулся к Тэйрину.
– Мастер, что вы делаете? Что это?
– Мастер… – проговорил Тэйрин, все так же глядя в пламя, теперь уже не красное, а пурпурное. – Да, я мастер. Это они тоже обо мне знают. Гномы – мастера своего дела. За что ни возьмемся, какое ремесло ни изберем, все нам дается легко. Я избрал костяное ремесло. Не по своему выбору – этим занимался мой отец, мой дед и дед моего деда. Но я сызмальства знал, что никогда мне не достичь высот моего отца, великого Заркина. Не дали мне боги и половины его таланта… даже осьмушки не дали.
Он говорил медленно, словно бы про себя. Кирри смотрел на него широко распахнутыми глазами. Он провел в подмастерьях у Тэйрина десять лет и ни разу не слышал, чтобы он так говорил. Ни разу не видел у мастера такой страстный и в то же время совершенно непроницаемый взгляд.
Кирри вдруг стало страшно.
– Но не смел я нарушить вековых традиций, предначертавших каждому его семейное ремесло. Костяных дел мастер – так костяных дел мастер. А то, к чему у меня на самом деле лежит душа… Что ж, на это пришлось выделять свободное время. Которого никогда не бывало много. Потому это – так, не более чем увлечение. И мне всегда приходилось скрывать его. Ведь наш народ не одобряет занятия черной магией. Как, впрочем, и все остальные народы.
– Черной магией? – прошептал Кирри.
– Конечно. А ты ничего не замечал все эти годы, верно? Я был очень осторожен. Ты правда думал, что я проделаю весь этот путь, только чтоб вернуть на родину кости убийц? Что я почту их память после того, как они резали, жгли, калечили наш народ? Нет. Нет, Кирри, нет.
– Так вы не давали никакого обета… и ваш отец…
– Мой отец был алчен. Как и все гномы. Только и всего. Прости, Кирри, – сказал Тэйрин и, обнажив кинжал, который всегда носил у бедра, одним движением перерезал Кирри горло.
Кирри моргнул. Булькнул. И умер, не успев почувствовав боли – но сполна ощутив безграничное изумление.
Мастер Тэйрин, сын великого Заркина, поддержал тело своего подмастерья, не дав ему рухнуть в костер. Развернул еще теплый труп так, чтобы кровь, обильно хлещущая из горла, полилась прямо в огонь. Вкусив свежей крови, пурпурное пламя взвилось выше, переливаясь синим, зеленым, белым, золотым. Крепко обнимая труп подмастерья, Тэйрин начал читать заклинание. Это была очень древняя, очень темная магия, завязанная на крови. Гномы почти всегда проигрывали войны – а войны случались часто, потому что другие народы, презирая гномов, всегда хотели что-то у них отобрать. Гномы не были великими воинами. Но они были великими мастерами. Хотя и не всякий из них мог предаваться своему любимому делу открыто.
Гном Тэйрин читал заклинание над колдовским огнем, а вдали от него, внимая древнему призыву, оживали кости.
Вот подсвечник в доме эльфийки Аскандриэль медленно наклоняется – и роняет вставленную в него поминальную свечу на пол. Огонь охватывает дорогие ковры, лижет зеркальный пол, перебрасывается на парчовые занавеси – и вскоре весь огромный эльфийский дворец поглощает пламя.
Вот копье, висящее в шатре звероящера Зайритага, отделяется от стены, разворачивается острием вперед – и вонзается в горло спящего вождя.
Вот чаша, стоящая на каминной полке в спальне лорда Годфри, отделяется от доски и парит. Глаза черепа вспыхивают пурпурным светом, он щелкает зубами и стрелой летит на брачное ложе, где, разбуженная дурным предчувствием, визжит обезумевшая от страха леди Жоржина. Но тщетны ее крики. Никто не поможет.
Несподручно гномам заниматься магией – но от гномьей магии нет спасенья.
Тэйрин смотрит, как умирают потомки мучителей его народа, как корчатся в агонии наследники палачей. И улыбается. Он смотрит долго; потом, когда костер начинает затухать, бережно кладет тело Кирри наземь и закрывает ему глаза. Быть подмастерьем некроманта – тяжкое бремя. Но никто не выбирает свою судьбу. Тэйрин тоже не выбирал свою. Он – костяных дел мастер. Тэйрин-маг закончил свое первое, главное и единственное дело. Теперь он вернется домой и вновь примется за старое ремесло, прозябая в тени своего великого отца. И лишь иногда, может быть, смешает и высыплет в огонь немного порошка, натолченного из сухих костей…
Лишь иногда. Ведь это не более чем увлечение.
Андрей Лисьев
Копье прозрения
Глава 1
Ах, если бы деревья могли мурлыкать от удовольствия! Неяркие, но еще теплые лучи осеннего солнца заливают опушку, листья кажутся золотыми. Где-то вдалеке слышится будто стук копыт, словно невидимая кавалькада несется через лес. Это перестукиваются дятлы. Неслышно крадусь на звук, наступаю на ветку, пугаюсь хруста и прячусь за стволом широкой сосны. Авось не заметит. Дятел замирает на миг, но снова начинает стучать. У меня достаточно зоркие глаза, чтобы искать грибы, но я недостаточно остроглаз для охоты на птиц. Но я вижу, как на вершине сухой тощей сосны мелькает черный хвост. Стук раздается оттуда. Сейчас я обойду сосну по кругу и наконец увижу пеструю шапочку. Опускаю глаза к земле, чтобы видеть, куда ступаю, моргаю… Стук прекращается… Черный хвост исчезает, словно и не было его. Отец фыркает, как лошадь. Не поднимая глаз, я рассматриваю его сапоги, жду.
– В другой раз, – обещает отец.
Я осмеливаюсь посмотреть ему в лицо. Морщинки в уголках улыбающихся глаз над широкими скулами – единственный признак возраста. Мой отец, князь Дмитрий из рода Друцких, правитель Велижский, берет меня за руку, как маленького, и мы углубляемся в лес. На отце темный охотничий костюм, ткань добротная, выделана тонко. Его мягкие кожаные сапоги ступают бесшумно.
Я самый младший в семье, Юрий Дмитриевич Друцкий. Род наш многочисленный, старшие князья владеют богатыми землями южнее, близ Днепра и Березины. Мой отец тоже был самым младшим, вот ему и достался в удел болотистый край на Севере, в верховьях Двины. Мне четырнадцать лет.
– Жалуется на тебя Стефан, говорит, что ворон считаешь, ленишься рубиться мечом, – говорит отец.
Я с опаской разглядываю двуручный меч, который висит за спиной отца огромной рукоятью вверх. Моих ладоней нужно четыре, чтобы взяться за нее. А поднять?
– И братья твои так же мыслят, за то и дразнят тебя книжным червем. Много чего прочел?
Я пытаюсь уловить издевку в словах отца, но издевки нет. Отвечаю, все еще робея:
– Обе.
Кроме Библии, в нашем замке есть только две книги – «Поучение Мономаха» и «О Тристане и Изольде».
Отец кивает.
– Хочу, чтобы ты и дальше учился. Книжник и одновременно человек меча – это будет неплохо. Для того я вызвал тебе учителя. Он не смерд, хоть и не шляхтич. Они с женкой пришли к нам тому несколько лет назад, с болота. Когда татары набегали, – ты мал был, не помнишь, – Савелий помог нам на болотах укрыться, на руках тебя нес. Я пустил их пожить, в благодарность. Старуха знахаркой оказалась, крестьян наших лечила. Год как померла. Сам Савелий – лесной человек, сейчас увидишь.
– Почему лесной?
– Леса не боится. А еще он слов знает больше, чем мы все, вместе взятые. Прислушайся. Шаги слышишь?
– Нет.
Из леса появляется человек, совершенно седой, но лицо его не выглядит стариковским. Оно словно пеплом припорошено, а я не могу оторвать глаз от рук, в которых он теребит шапку, здороваясь. Пальцы кривые, темные, одной масти с костяной рукояткой ножа, что висит у Савелия на плетеном поясе. Тщательно выделанный пояс тот делает его широкую фигуру по-шляхетски статной. Одет же он по-крестьянски. Льняная, бывшая когда-то белой рубаха почти целиком прикрыта плотным зипуном, от древности ставшим коричневым. Савелий подходит к нам неспешным шагом, лапти по земле ступают бесшумно. На отца он смотрит, почтительно склонив голову. Разговор первым не начинает.
– Савелий, я хочу, чтобы ты обучил этого отрока лесной науке, – говорит отец.
Савелий испытующе смотрит на меня темными глазами, исподлобья.
– Не плутать научишь, грибы покажешь, ягоды, травы всякие, – продолжает отец, и я слышу в его словах не приказ, просьбу.
Косматые брови Савелия ползут на лоб.
– Заодно за парнем присмотришь.
Видно, что отец чего-то недоговаривает, и потому Савелий недоуменно смотрит ему в глаза, но ничего не спрашивает, переводит взгляд на меня, молчит.
– Ты на моей земле живешь! Я твои условия выслушаю. Завтра, может быть… А пока за грибами его возьми, – с напускной строгостью продолжает отец и указывает рукой на опушку. – Туда идите! Охота близко.
Мы с Савелием отходим. Батя разминает ноги, извлекает из-за спины меч и несколько раз рассекает прозрачный осенний воздух. Он ждет загонщиков, это братья, соседи, челядь – все на лошадях. Они и псари с собаками где-то по лесу уже гонят сюда зверя. Отец не знает, что за зверь выскочит на него из лесной чащи, для князя это сродни испытанию. Но я знаю: батя встретит любого зверя как положено. Сучья трещат, на поляну вываливается огромный вепрь. Подслеповатыми глазами он оглядывает округу, замечает неподвижную фигуру отца. Во всей нашей земле никто лучше князя не владеет двуручным мечом, я не боюсь за отца. Единец пятится. Поет рог – охотники близко. На тяжелых конях они ломятся сквозь лес, как и вепрь, ничуть не заботясь о тишине. Кабан рывком бросается на отца. Князь ловким, как в танце, движением уворачивается от клыков и опускает меч на поросшую жесткой щетиной холку. Раздается мерзкий хруст. Разрубленный почти надвое вепрь валится вперед, его кровь хлещет отцу под ноги. Князь отступает, высоко поднимая ноги, чтобы не испачкать дорогие сапоги, и ворчит:
– Эх, на вершок, а промахнулся!
Я спешу похвалить отца:
– Батя, вот это ты его располовинил!
– А хотел-то голову срубить! Теряю ловкость.
Вот бы мне так уметь! Я не могу оторвать от отца восхищенного взгляда. Савелий тоже смотрит на князя, но в глазах его равнодушие. Он замечает мой восторг, морщится:
– Не люблю охоты и не люблю собак.
Неожиданно Савелий замирает, словно пес в стойке. Что он учуял? Я тоже начинаю жадно шмыгать носом. Обычная лесная сырость, запах грибов, листьев, болота. И вот! Тонкий, чуть сладкий запах карамели. Через лес ломится кто-то большой, неуклюжий и пахнущий карамелью.
Охотники ближе, но из кустов на противоположной стороне поляны появляются не они, а лошадь.
Отец хохочет при виде неожиданной добычи. Убирает меч. Лошадь огибает отца, вепря и кровавую лужу по широкой дуге, спотыкается израненными ногами, роняет пену из пасти, трясет седой гривой. Словно по наитию, она находит меня и тыкается носом мне в грудь. Лошадь слепа.
Из леса выезжают загонщики, три моих брата с друзьями и челядью. Савелий невозмутим, его спокойствие передается мне. Свора собак беснуется, ищет жертву, но не решается наброситься. Савелий не реагирует, ему словно дела нет до собачьей ярости. Отец что-то говорит охотникам, но я не слышу его из-за хриплого лая. Наконец, псари оттаскивают свору в сторону, укладывают на волокушу кабанью тушу. Охотники все как один подстрижены по последней итальянской моде: длинные волосы до самых плеч. Отец кажется лысым по сравнению с ними. Никто из всадников не заботится о неприметности в лесу, на многих яркие плащи, а кафтаны украшены если не драгоценностями, то кружевами.
– Отпусти конягу, малец! – командует брат мой Василий и подает своего жеребца вперед.
Они под стать друг другу – массивные, широкие. Василию всего двадцать один год, но его рыжая борода больше отцовской. На отца сердит, потому отводит глаза и ловкости старшего Друцкого не радуется. Василий Дмитриевич мечтает получить в удел Жижецк, единственный городишко в наших землях, где, помимо Велижа, есть замок.
– Охота пустая, так хоть эту тварь затравим, потешим собачек!
– В сторону отойди! – вторит старшему брат Богдан, самый из нас подвижный.
Ему уже девятнадцать, подбородок его гладок, зато Богдан носит усы. Мне кажется, что под носом брата торчит густая черная щетка, но он к усам относится трепетно и насмешек не спускает. Ему обещаны Усвяты, древний и захиревший городок, но Богдану мало, он выпрашивает у отца в лен местечко Узкое на Ловати. Батя и согласился вроде, но наследство не оформил пока, ждет чего-то. Потому волнуется Богдан Дмитриевич, и конь под ним нервный, не желает успокаиваться, все перебирает тонкими ногами.
– Не дам! – говорю я и вдыхаю карамельный запах гривы.
– Она же старая совсем, ее из милосердия кончить надо! Дурень ты, братец! – смеется Андрей, мой третий брат, которому еще рано назначать удел.
Мне тоже рано. Андрей Дмитриевич всего на два года меня старше, мы с ним похожи: оба русые, безбородые, длинношеие и худющие. «Ветер качает» – это про нас. Но Андрюша во всем удачливее меня. И в учебе, и в седле. Он уже на службе, был замечен польским ипатом – лихостью выделился.
– Нет! – отвечаю я.
Лошадь я им не отдам.
– Зря, что ли, гнали?
– Не позволю, и все тут!
– Тьфу! – сдается Василий, и братья разворачиваются.
Отцу подают свежего коня.
– За мной! – весело кричит князь. – Научу вас, сынки, охотиться!
Охотничья ватага направляется обратно в лес, теперь ее возглавляет отец.
Один из всадников отстает. Он немногим старше меня, высокий, худой и подвижный. Борода не выросла, бритая голова прикрыта круглой шапочкой, из-под застегнутой на груди накидки торчит черный воротник. Он хочет потеснить Савелия, но конь не слушается седока, пятится. Савелий стоит, как стоял.
– А ну, перекрестись, смерд!
Охотник выпрямляется в седле, потом наклоняется, словно пытается клюнуть Савелия в темя крючковатым, как будто сломанным носом. Я узнаю его. Это сын нашего соседа, боярина Романа, школяр Ян. Он учится в университете, а сейчас отпускное время, вот он и приехал домой. Помню, он задирал меня маленького, а сейчас делает вид, что не узнал.
Савелий глаз не прячет и напоказ широко крестится левым польским крестом. Вроде и смотрит без издевки, но что-то во взгляде серых глаз ярит всадника. Тот шипит ругательство и хлещет коня. Савелий смотрит ему вслед все тем же спокойным твердым взглядом.
Карамельная лошадка постепенно успокаивается.
– Отпусти ее, – велит Савелий, его взгляд полон тоски.
– И куда она пойдет?
С сожалением размыкаю руки. Савелий не отвечает, но я сам вижу, что слепая лошадь, спотыкаясь, бредет в сторону болота.
– Я возьмусь нянькать тебя, отрок, – говорит Савелий.
Я неожиданно этому рад.
* * *
Избушка Савелия стоит на отшибе, у самого леса. Изгородь украшена огромными бурыми букетами папоротника, я с изумлением рассматриваю их. Похожие на перья гигантских птиц листья давно засохли, осыпаются.
– То старуха моя… – поясняет Савелий, указав на ограду. – Нечистую силу отваживала.
Мы проходим к двери мимо низеньких яблонь-первогодок.
– На ту половину двора не ходи, – предупреждает дядька. – Там у меня пчельник.
Обутой в лапоть ногой Савелий сгребает пыль, разравнивает ее.
– Вот те первая задачка. Представь себя на крыше хаты. Сможешь двор нарисовать?
Дядька поднимает с земли и сует мне хворостину. Я послушно рисую квадрат избы, квадрат двора, баню, сараи, точками помечаю ульи и рисую маленькие деревца – яблони.
– Хорошо! – Савелий стирает мой рисунок. – Теперь нарисуй отцовские владения. «Прикол-звезда» – вверху.
Я шарю глазами по ясному небу, и Савелий приходит на помощь:
– Вон там она! Начни с реки.
Прутом вывожу кривую линию – Двина.
– Велиж обозначь кружком. Так. Мы где?
– Кто мы?
– Веска наша.
– Березуха вот здесь. – Я ставлю точку в вершке от Велижа.
– Эх хватанул ты расстояние! Ладно. Какие города отцовские знаешь? На каких реках? Сразу рисуй. Ближайший?
– Усвяты на Усвяче.
Я ставлю точку и веду линию реки сверху вниз к Двине.
– Как далеко?
– Два дня пути.
– А за Усвятами что?
– Узкое на Ловати, – отвечаю и, не дожидаясь вопроса, уточняю: – Еще полдня по тракту через болота.
Я провожу еще одну линию снизу вверх, рядом с нарисованной.
Савелий морщится:
– Реки, пожалуй, не такие прямые. И в чем смысл двух таких владений рядом?
– Торговля, – как на уроке, отвечаю я, – по Ловати с Новгородом, по Двине с немцами.
– А самый дальний город?
– Жижецк, больше семидесяти верст до него.
Я, высунув кончик языка, старательно веду кривую извилистую линию Жижицы из правого верхнего угла рисунка к Двине.
Савелий щурит глаз, оценивает рисунок. Вроде доволен.
– Ладно, соседей опиши. Вот здесь кто?
Он лаптем показывает пустое место на земле справа.
– Князья Бельские.
– На юге?
– Родичи наши, Друцкие из старшего рода.
Молча дядька показывает на земли слева.
– Бояре Ильиничи, – называю я и указываю в пересечение Усвячи и Двины. – День по реке. А дальше великокняжеские земли.
– А в Жижецке у нас кто стоит?
– Гарнизон польского короля.
– Против кого стоит?
– Против Новгорода.
– Вот и ошибся! Новгород нынче московский князь Иван взял под свою руку. Ладно, хватит, идем в дом, я тебе киселя налью.
Хата бревенчатая, низенькая, пол земляной, чисто выметен. Потолка нет, из-под соломенной кровли со стропил в единственную комнату свешиваются связки грибов. Грибы сплошь белые. Они уже подсохли и пахнут! Я глотаю слюну.
– Ух ты!
Из кучи корзин за печью Савелий вытаскивает мне одну, а себе за плечи забрасывает кузовок. Все сплетено добротно, ни кусочка лозы не торчит.
– Шапку свою здесь оставь, упаришься, – Савелий протягивает мне другую.
* * *
В лесу пахнет грибами и совсем не пахнет палыми листьями.
– Не показывай лесу нож! – учит дядька Савелий. Я аккуратно, чтобы ненароком не растоптать, становлюсь на колени перед подберезовиком и, прежде чем достать нож, украдкой оглядываюсь. Вон еще одна бурая шляпка, а неподалеку другая. Осень стоит солнечная, и шляпки грибов хорошо видны из-под листвы. Мой нож не такой, как у Савелия. У дядьки нож кривой, короткий, с потемневшей от времени рукоятью. Как пальцы хозяина. Прежде чем положить срезанный подосиновик в корзину, я вынимаю попавшие туда листья и укладываю гриб к грибу так, чтобы не мять шляпки.
Среди подберезовиков попадается незнакомый гриб, я наклоняюсь и щупаю его ножку двумя пальцами. Ножка мягкая, значит, поганка. Радуюсь своему чутью, кошусь на Савелия, но тот не обращает на меня внимания.
Не собранные вовремя опята разрослись лопухами и до человеческого роста украшают пни диковинными коричневыми цветами. Мы их пропускаем. Наша цель – сплошь благородные, сытные грибы.
Вот еще одна великолепная шляпка. Ножки опять не видать, но на сей раз я опускаюсь на колени, вынимаю из-за голенища кинжал, какой полагается шляхтичу, и уверенно режу ножку. Твердая! Угадал! Благородный гриб!
Между деревьями тянется полоска серых шляпок. Савелий наклоняется над ними:
– Моя Алевтина называла их «мышатами» и собирала маленькими. Во рту хрумкали. Хорошая была баба, все меня лечила. Теперь вот мне приходится в Витебск плыть каждый месяц. Там у жидов аптека есть хорошая. Не… Не собирай их. Старые. Они сразу после дождя уже червивые.
Что-то чернеет над травой, и я вновь присматриваюсь, наклоняюсь. Это обманка – бурый лист застрял в былинках, не смог упасть на землю и притворяется боровиком. Пока не потрогаешь – не поймешь, что ножки-то нету.
Чей-то недобрый взгляд обжигает сквозь кусты, я вздрагиваю, резко оборачиваюсь. Хищная фигура изгибается и теряется в листве.
– Савелий, волк! Смотри!
– Где? Не, княжич, стой, не паникуй раньше времени. Идем смотреть.
Мы крадемся, причем я укрываюсь за широкой спиной дядьки.
– Вот это? Коряга! Да, на волка похожа.
– Он смотрел на меня! – протестую я, уже понимая, что зря.
Дядька вместо ответа улыбается.
Савелий не носит оружия. Странный мужик, охоту вон не любит. Откуда он взялся? Интересно, отец позволит ему меня наказывать?
– Савелий, а ты меня грамоте будешь учить? – решаюсь спросить.
Дядька смотрит на меня с недоумением. «Ведь монахи для того есть», – написано на его лице, но вместо этого он говорит:
– Не только. Вот ты прошел несколько одинаковых грибов.
Савелий срезает их.
– Я не знаю, съедобные или нет?
– А присмотрись!
Я смотрю на срезанные ножки.
– Червивые встречаются. А ты видал червивые поганки?
Дядька поворачивает ко мне шляпки:
– Вот! Некоторые шляпки погрызены. Значит, звери их тоже едят. А еще срезанную ножку можно лизнуть. Чуток совсем. Не бойся. Горько?
Я касаюсь кончиком языка места среза:
– Нет, не горько.
– Выходит, съедобный гриб.
– А называется как?
Савелий показывает на прилипшие к молодым грибам листья.
– Потрогай!
Я трогаю. Шляпки скользкие, словно в масле.
– Маслята. Их в этом году богато в лесу.
Савелий откидывает холстину со своей корзины, там сплошь маслята.
– Ты ж вроде берешь только белые?! – удивляюсь я.
– Так то ж разнообразие, – усмехается Савелий.
Я вслушиваюсь в диковинное слово.
Глава 2
Год спустя во внутреннем дворе замка тиун Стефан бьется на саблях со мной и братьями. Обязанности управляющего хозяйством он совмещает с наставничеством в ратном деле. Наши клинки стальные, но затупленные, учебные.
Андрей сражается с Василием. Старший брат за год стал еще толще, кожаный панцирь еле налез на него. Сейчас он стоит неподвижно, а Андрей скачет вокруг него, словно шавка вокруг бугая, и наносит хлесткие удары словно плетью. Всерьез Андрей не атакует, ждет, пока Василий выдохнется. Но тот силы бережет, ждет, когда у брата терпение лопнет.
Наш наставник Стефан – тиун отца, сабельному делу учит нас в свободное от поездок за оброком время. Он в сером длинном зипуне и шапке-венгерке. С перышком. Перо серое и красиво играет, когда Стефан смотрит на нас строго.
Мой противник – Богдан. Ему лень драться в полную силу. У брата характер переменчивый, хоть и не такой взрывной, как у Андрея, тот вообще порох! За год Богдаша утратил интерес к военной службе и теперь донимает отца своими торговыми планами, один смелее другого. Василию тоже нет дела до урока, другим занята голова. Он невесту себе высмотрел, красотку из рода Бельских, только не торопится отец с нашими женитьбами. Один Андрей послушно отрабатывает упражнения, старается. Аж кончик языка высунул.
– Может, мы тебя, Юрок, в монастырь отдадим? – дразнит меня Богдан.
Стефан замечает его леность и резким ударом тычет меня тростью в живот:
– Шибче, Юрий Дмитриевич! Шибче. Выпад! – командует тиун и оборачивается к дядьке. – Савелий, чего уставился? Смешное что-то увидел?
Я, не сумев сделать выпад нужной глубины, валюсь на песок. Богдан изящным шагом назад уклонился от удара, даже не пытаясь отбить. Учитель фехтования фыркает сердито, но Савелий лишь пожимает плечами.
– Зря ты ему сабельку дал, отрежет себе чего ненароком.
– А что, ему батин двуручный меч сразу дать?
– Ну зачем же – сразу? Только парубок у нас долговязый, нескладный. Несподручно ему с длинными руками сабелькой махать.
Наступает тишина. Старшие братья прерывают урок, прислушиваются. Все выжидают, молчат. Я тоже молчу. По спине бежит струйка пота.
– Копье, – выносит вердикт Савелий.
– Ишь, советчик нашелся. – Стефан вырывает из моих рук саблю и запускает в Савелия.
Дядька уверенно отбивает летящий клинок палкой, сабля соскальзывает и втыкается в песок. Савелий и бровью не ведет, стоит себе, смотрит на качающуюся у его ног рукоятку. Только предательская бледность растекается по его лицу. Братья хохочут:
– Что, Савелий, испужался?
– Цыц! – рявкает Стефан, он тоже бледен. – Брысь в терем!
Братья галдят, но подчиняются. Савелий головы не поднимает. Смотрит на сапоги тиуна и медленно пятится к воротам.
– Странный у тебя дядька.
– Так ты его испугал? Взаправду?
– Испугал, говоришь? Не знаю я смердов, кто летящую саблю способен отбить. Четвертая!
Я снова встаю в позицию, но продолжаю думать о Савелии, который ждет меня за воротами.
Стефан не торопится, словно специально затягивает урок, и я боюсь, что Савелий уйдет, не дождавшись меня. Наконец урок заканчивается, и я выхожу. Он ждет.
* * *
Мы минуем Березуху, к Савелию не заглядываем и углубляемся в лес. Идем долго, около часа, никакую добычу не ищем. Возле неприметной сосны Савелий жестом указывает сворачивать с тропы.
Здесь лес зарос толстыми березами. Они совсем старые и уже утратили белизну стволов. Кустов нет, и трава растет редко. Подберезовики под стать березам – гигантские, редкие, на широких ножках. Сразу набираю половину корзины. Равнодушный Савелий думает о чем-то своем. Я не мешаю.
Чем глубже в лес, тем сильнее корни деревьев подрыты кабанами, грибов тут точно не будет. Савелий ведет меня дальше.
За березами начинается редкий ельник. Вижу несколько крошечных белых, что растут рядком, словно сыроежки. Их я оставлю на следующую неделю – деток трогать негоже. Ельник густеет и темнеет. Земля покрыта мхом, запах которого заглушает все остальные запахи леса. Я пробую идти быстрее, но Савелий отстает и плетется сзади.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?