Текст книги "Плоть и кровь"

Да и что ей еще оставалось? По сути дела, Кассандра был единственной ниточкой, связывавшей Мэри с Зои. Невесть по какой причине, Зои, судя по всему, доверяла этому господину. Зои выбрала его в крестные матери (ее обозначение) своего ребенка, хотя, разумеется, настоящим крещением происшедшее не назовешь и, опять-таки разумеется, уговорить Зои окрестить ребенка по-настоящему, в церкви, невозможно. Отношение Мэри к последнему обстоятельству было довольно сложным. С одной стороны, она не могла не думать о душе ребенка. А с другой, испытывала, что уж тут отрицать, определенное облегчение от мысли, что ей не придется идти в собор Святого Павла и обсуждать с отцом Макколи частности крещения незаконнорожденного наполовину чернокожего младенца, отец которого обретается бог знает где, а мать выбрала в крестницы мужчину, очень даже способного явиться на крестины в парике и женском платье.

В понедельник, в одиннадцать утра Мэри, стоя посреди своей спальни и пытаясь решить, во что ей одеться, внезапно подумала: “И вот что со мной происходит”. И эта мысль, от самой простоты которой у Мэри сжалось сердце, заставила ее опуститься – резче, чем она хотела, – на стоявший перед туалетным столиком обтянутый зеленым шелком табуретик. И вот что происходит. До этой минуты теперешние ее обстоятельства существовали в сознании Мэри как некая подвижная масса неопределенных размеров и формы, яркая и серебристая в одних местах, темная в других, состоящая из событий более-менее случайных: медного тона парика, слегка соскользнувшего с головы ее адвоката, когда он протянул ей документы о разводе; янтарных бус, которые она купила для Сьюзен, а потом вдруг решила оставить себе; облачного неба в среду утром, полного обещаний и предостережений, почему-то казавшихся тесно связанными друг с другом. Только из таких мелочей, ощущаемых остро, но вряд ли проясняющих что-либо и никак не относящихся к частностям домашней уборки, хождения по магазинам, ее новой работы и на удивление острого наслаждения, которое она испытывала, укладываясь на ночь в свою одинокую постель. А теперь, пытаясь сообразить, как ей одеться для завтрака, она с почти научной отстраненностью подумала: и вот что со мной происходит. Я живу одна в доме с пятью спальнями. Моя старшая дочь со мной почти не разговаривает. Сын спит с мужчинами. А я пытаюсь понять, что мне следует надеть для завтрака с “крестной матерью” моего младшего внука, и не могу ничего придумать, потому что не знаю, где состоится этот завтрак, и потому что я никогда еще не завтракала с мужчиной, переодетым женщиной. Она сняла со столика пузырек лака для ногтей, поставила его назад, и ей пришло в голову, что, быть может, и Кассандра сидит сейчас в своей квартире, пытаясь понять, как ему одеться для завтрака с такой женщиной, как Мэри: богатой, респектабельной, следящей за собой. “Я не такая”, – произнесла она вслух и сама удивилась, услышав в пустой спальне свой голос. Что, собственно, она хотела сказать? Она действительно богата, респектабельна и, вне всяких сомнений, следит за собой. Что значит не такая? Мэри снова взяла пузырек с лаком, осмотрела его, словно надеясь, что в этой бледно-бежевой глянцевитой жидкости может крыться ответ на ее вопрос. Не знаю, сказала она себе.

Темно-синий костюм от “Сент-Джона”, решила она. Внезапно на нее напал смех. И вот что со мной происходит, сказала она себе, и решила отнестись ко всему, что случится, как к чему-то забавному. Решила считать его забавным, и оно с такой же внезапностью забавным и стало. Завтрак с мужчиной, который может оказаться одетым лучше, чем она. Ну и ладно. Стало быть, темно-синий, от “Сент-Джона”. Туфли от “Феррагамо”. И простая нитка жемчуга.

Кассандра выбрал ресторан на улице, называвшейся Чарльз-стрит и находившейся в районе, где Мэри ни разу не бывала. В молодости Мэри знала – или настаивала на том, что знает, – только Нью-Йорк театров, отелей и известковых башенок, возносившихся над полным опасностей зеленым простором Центрального парка. Ныне, в годы более зрелые, она благодаря детям побывала и в районах попросту непристойных. Она прорезала толпу попрошаек и чокнутых, погубила, наступив на стекло разбитой бутылки, туфли от Чарльза Джордана, поднималась по грязным, вонючим лестницам. Однажды, направляясь к Зои, она вступила в кучу экскрементов, человеческих экскрементов, лежавшую, как олицетворение скудоумия и деградации, точно в центре выложенного лазурной плиткой вестибюля. Уж если она пережила это, так переживет и завтрак в еще не знакомой ей части города, в ресторане, который способен выбрать человек вроде Кассандры. Это происходит. И может оказаться забавным, если ему позволить происходить. Если не присматриваться к нему слишком пристально и не пытаться угадать все заранее.

Впрочем, и Чарльз-стрит, и ресторан оказались и вполовину не такими страшными, как предвкушала Мэри. Чарльз-стрит была очень, очень мила, затенена деревьями и обставлена солидными старыми домами – в любом могла бы поселиться и она, – за их широкими окнами различались фрагменты затейливой лепнины, рифленые потолочные медальоны и люстры. Фасад одного из них покрывали плети глицинии, а сквозь них проглядывала каменная панель с резными листьями, арабесками и немного выветрившимся лицом, изображавшим, похоже, одну из самых суровых добродетелей человека – выносливость, или силу, или непреклонное целомудрие. Мэри постояла перед этим опутанным грубыми, коричневатыми лианами лицом, оно казалось ей странно, приятно знакомым, как будто она уже побывала на этой улице в детстве. Лицо походило на женское – впрочем, лианы и старомодная резьба, обращающая всех, и мужчин, и женщин, в подобия невозмутимых, слегка перекормленных юных дев, точно сказать что-либо не позволяли.

Ресторан же, стоявший на углу и извещавший о своем названии скромными золотыми буквами в одном из окон, принадлежал к разряду тех маленьких кафе, которые, по представлениям Мэри, должны были встречаться в Париже: сумеречных, но чистых, с темными стенными панелями и белоснежными скатертями, светящимися ярче, чем янтарные бра на его стенах. Остановившись в дверях, Мэри ощутила краткий укол сожаления: эта прелестная, загадочная улица и очаровательный ресторанчик запомнят ее как женщину, у которой водятся какие-то дела с человеком, подобным Кассандре. Женщину, докатившуюся в своей жизни и до этого. И Мэри сказала себе: нужно непременно слетать в Париж; собственно, она уже откладывала на это каждую неделю немного денег.

Кассандра помахал ей рукой от столика у окна. Мэри с облегчением увидела, что сегодня он предпочел мужскую одежду – черную водолазку и джинсы. Когда он встал и протянул ей руку, Мэри вновь подивилась его невзрачности: худой мужчина с оттопыренными ушами, клочковатыми рыжими волосами и маленькими водянистыми глазками. Он мог быть стареющим продавцом магазина или официантом – одним из тех, кого почти не замечают, потому что они и не преуспели, и не потерпели очевидных поражений, а просто ведут жизнь тихой прислуги.

– Очень рада видеть вас, Мэри, – сказал Кассандра.

– Мне так здесь нравится, – ответила она.

Мэри протянула ему руку, пожатие Кассандры оказалось неожиданно сильным.

– Садитесь, прошу вас.

– Спасибо.

Она села, сняла со стола салфетку и расстелила ее по коленям.

– Восхитительное место, – сказала она.

Быть любезной – легче всего. Легче всего относиться к происходящему как к завтраку, обычному завтраку со знакомым. Если она забудет о вежливости, то может наговорить и наделать бог весть что.

– Да, не правда ли? – сказал Кассандра. – Здесь так спокойно. Я прихожу сюда временами, – когда моим нервам становится трудновато справиться с очередной joie de vivre[7]7
  Радость жизни (фр.).


[Закрыть]. Здесь можно, если захочешь, целый час просидеть у окна с чашкой чая.

– Оно напоминает мне Париж, немного, – сказала Мэри.

– Oui. Ça pourrait être un bistro en plein Marais[8]8
  Да. Оно вполне могло бы быть одним из бистро, которых так много в Маре (фр.).


[Закрыть].

– Вы говорите по-французски?

– О господи, я позволила себе безобразную претенциозность, верно? Простите, милая, нервы. Я не из тех женщин, что привыкли завтракать со знакомыми в ресторанах.

– Но вы действительно говорите по-французски? – спросила Мэри.

– О, конечно, я ведь не всю жизнь посвятила подбору туши для ресниц. Понахваталась и французского, и испанского, и даже немецкого, но, правда, этот язык лишь на одно и годен – с немцами разговаривать.

– Но где же вы научились французскому?

– В Париже, лет этак сто пятьдесят назад. Я жила там какое-то время – старая шаланда, которую вы видите перед собой, заходила во многие порты. Паршивая маленькая студия в Бобуре – поверьте, Америка далеко не единственное вместилище безвкусицы и вульгарности.

– Мы с мужем всегда так хотели съездить в Париж, – сказала Мэри.

– О, ну что же, местами он прекрасен, это верно, впрочем, не знаю. Я просрочила мой паспорт. В последнее время путешествия стали казаться мне… немного жалкими, что-то в этом роде. Ты приезжаешь в одно место, потом в другое, потом в третье, – я понимаю, предполагается, что это чудесно, но, по правде сказать, у меня от таких разъездов начали ныть зубы. Я все время вижу людей, покупающих сувениры, и все время думаю о том, как эти безделушки всплывут году в двухтысячном на какой-нибудь благотворительной распродаже, как эти шарфики от “Эрмес” переживут людей, которые их покупают, и – а, ладно. Довольно сказать, что ныне мои представления о путешествиях ограничиваются пределами Центрального парка.

На краткий миг Мэри растерялась. Разгладила салфетку на коленях. Ты просто говори с ним, как с любым нормальным человеком, сказала она себе.

– А мы всегда собирались попутешествовать, – на пробу произнесла она. – Но – то дети, то бизнес, то еще что…

– Так начните теперь, – сказал Кассандра. – Поверьте, если бы я была такой сногсшибательной разведенкой, как вы, я уплыла бы отсюда на первом же попавшемся судне. Хотя, если честно, милочка, французские мужчины – редкостные свиньи.

– О мужчинах я теперь уже и не думаю.

– Ну, когда будете готовы начать думать о них, французов со счетов лучше сбросить. Уж вы мне поверьте.

– Да и какая я сногсшибательная разведенка? – сказала Мэри. – Мне пятьдесят пять и, если честно, я в последнее время стала как-то уставать. Просто, ну, понимаете, немного уставать.

– Смешно, – сказал Кассандра. – Вы такая красавица, вы же и сами это знаете. И только-только начинаете обретать свою женскую тайну.

– Вы очень любезны. Но, право же…

– Никаких право же! Как давно вы бросили вашего урода? Пять лет назад? Милочка, вдове Стассос самое время немного оттянуться.

Мэри раскрыла меню.

– Закажем что-нибудь? – спросила она. – Я проголодалась.

– Все, что вам требуется, – продолжал Кассандра, – это новая стрижка. Перемена. Как вы думаете, что произойдет, если вы обрежете волосы на уровне мочек – чик и все, и пусть висят свободно, а? Завивка не нужна, лак тоже.

– Да, в общем-то, мне и так хорошо, – ответила Мэри. – Подстригись я иначе, я просто не знала бы, что мне делать с волосами. Мм, куриный салат с папайей. Звучит неплохо.

– И перестать их красить, наверное, тоже было бы неплохо. Пусть себе седеют. Готова поспорить, у вас получатся прекрасные серебристые волосы.

– Все и так хорошо. Правда. Хотя за участие спасибо. Вы с Зои в последнее время виделись?

– Сегодня утром.

– Как она?

– У нее все в порядке, – сказал Кассандра. – Сегодня она работает до семи, так что я отвела Джамаля в садик.

– Вы… Вы проводите с ним много времени?

– Зои необходима помощь, растить ребенка в одиночку дело совсем не простое.

Мэри отпила воды. Она думала о том, что сможет пережить этот завтрак, как смогла пережить первую брачную ночь, и троекратные роды, и тягостное супружество, и необъяснимую неприязнь детей. Почему бы ей и не водиться с Кассандрой? Это странное знакомство ничем ей не повредит, потому что прежних своих надежд она лишилась и ничего больше не боится, не то что раньше. Что еще с ней может случиться? И что еще может она потерять?

– Я моих детей тоже, можно считать, одна растила, – сказала Мэри. – Муж дома почти не появлялся.

– Ну, значит, вы все понимаете.

– Да. Понимаю.

– У Джамаля сейчас пора увлечения всяким стрелковым оружием, – сказал Кассандра. – Мир вдруг разделился на две половинки – одна состоит из оружия, другая из ни на что не годных существ.

– Наверное, это нормально.

– О, разумеется. Агрессивность, что же может быть нормальнее? Зои это не нравится, ей все время кажется, что, когда Джамаль в следующий раз польет очередью людей в торговом центре, она попадет в полицию, но я заверяю ее, что у него это пройдет. Маленькие мальчики, увы, не похожи на Винни-Пуха, как бы нам того ни хотелось.

– Похоже, у вас по этой части богатый опыт, – сказала Мэри.

– Я вырастила двух братьев и сестру. Наша матушка нередко забывала возвращаться домой, и, честно говоря, я ее за это не виню. Если бы я была женщиной по имени Эрна Бац, вынужденной в одиночку, без каких-либо денег, растить четырех детей в Тейбл-Гроув, штат Иллинойс, мне бы тоже хотелось время от времени отключаться от реальности.

– Она вас бросила?

– Только прошу вас, не надо видеть во мне какого-то диккенсовского персонажа. Без нее нам было даже лучше. И с детишками я управлялась гораздо приличнее, чем она.

– Ну и ну, – сказала Мэри.

Она попыталась найти еще какие-то слова, но тут подошел официант принять заказ, Мэри заказала куриный салат и, поколебавшись, бокал белого вина. Кассандра – салат и чашку чая.

Когда официант удалился, Кассандра склонился над столиком и негромко сообщил:

– Если вам это интересно – Бертрам.

– Прошу прощения?

– Я родилась в Тейбл-Гроув, Иллинойс, и получила при крещении имя: Бертрам Бац. Думаете, я виню мать за то, что она сбежала? Ни в коем разе, милочка. Я ее отлично понимаю.

– А сейчас вы с ней встречаетесь? – спросила Мэри.

– О нет. Она умерла.

– Мне очень жаль.

– Да и мне, наверное, тоже. Хоть и не так, как следовало бы.

– А ваши братья, сестра?

– Они не знают, где я.

– Вы шутите.

– Нет, да ведь так оно и лучше, поверьте. Они ведут самую добропорядочную жизнь. У всех семьи, дети и все живут в Иллинойсе. Так что визиты тетушки Мэйми им совершенно ни к чему.

– Это ужасно.

– Нисколько, – ответил Кассандра. – Это означает всего лишь, что нам не приходится совместно мучиться каждое Рождество. А теперь расскажите о себе. Вы ведь родом из Нью-Йорка, так?

– Ну, вообще-то, родилась я в Нью-Джерси.

– Итальянка, верно? Это видно по глазам, по скулам.

– Мэри Каччио. Родители так и не простили мне мужа-грека.

– Господи, каких только забот люди себе не придумывают. Замуж вышли еще молоденькой, да?

– В семнадцать. Очень хотелось выбраться из дома.

– Это желание мне хорошо понятно, милочка, – сказал Кассандра. – Для меня брак разумным вариантом не был, поэтому я пошла учиться. Получила от Висконсинского университета стипендию и сказала ребятишкам: “Вот так включают стиральную машину, а вот так укладывают в постель маму, если, конечно, ей понадобится постель. И – сайонара”.

– Наверное, и мне следовало пойти учиться, – сказала Мэри. – Хотя я об этом не задумывалась, мне казалось, с учебой у меня ничего не получится.

– Ну, я проторчала год в аспирантуре, однако заканчивать ее не стала. Специализировалась по литературе, но, по-видимому, не смогла… скажем так: мне чего-то не хватало. Похоже, мне не хватало духу смириться с мыслью о том, что закончу я как тощий женоподобный мужчина, преподающий литературу девятнадцатого и двадцатого века в каком-то заштатном университете Среднего Запада. Там я, скорее всего, влюблялась бы то в одного, то в другого студента, а они флиртовали бы со мной ради хороших отметок. В другую эпоху я, наверное, пошла бы и на это, выбор-то у пылкого трансвестита невелик, как, собственно, и у женщины, но времена тогда были такими, какими были, и в один прекрасный день я сунула закладку в книгу, которую читала, в “Крылья голубки”, забрала из банка свои триста долларов и перебралась в Нью-Йорк.

– И не жалеете об этом?

– Абсолютно. На самом-то деле мне вовсе не хотелось рассказывать студентам об Анне Карениной и мадам Бовари, мне хотелось быть Анной Карениной и мадам Бовари. И то сказать, если природу посещает каприз наделить вас душой трагической дивы и телом костлявого мужчины, начавшего лысеть в двадцать два года, тут уж…

Мэри сказала:

– А мне, когда я познакомилась с мужем, было шестнадцать лет. С бывшим мужем. Шестнадцать лет. Вы только подумайте.

– Вы были Лолитой. Готова поспорить, вы могли вертеть местными парнями, как хотели.

– В общем-то нет. Думаю, я была довольно хорошенькой, но в то время к шестнадцатилеткам относились как к соплячкам. Не то что сегодня. Константин был моим первым поклонником, вы можете в это поверить?

– Вы вышли замуж за друга детства. Такое случается.

– Я познакомилась с ним на танцах. В нашем приходе устроили танцевальный вечер. Константин был помощником бригадира, а мой брат, Джоуи, работал в его бригаде. Босс моего старшего брата, он казался мне такой важной персоной. Значительным человеком. Ему был двадцать один год. И на те жалкие танцульки в церковном подвале он пришел в красной спортивной куртке.

– Высший шик.

– А я как раз увидела в журнале фотографию парня в такой же куртке. Думаю, сначала я, если правду сказать, влюбилась в куртку. Сначала в куртку, а потом уж в мужчину.

– Да, существует и такая метода.

– Просто мне не терпелось влюбиться. Ждала этого и дождаться не могла. Понимаете, мои родители… ну, в общем, я страшно боялась закончить так же, как они. Мне хотелось чего-то… лучшего. И я думала, что готова ради этого на все.

– Получается, что нас таких уже двое, верно? – сказал Кассандра.

Таким был первый “дамский завтрак”, как упрямо именовал их Кассандра. После него Мэри встречалась с Кассандрой каждые четыре-пять недель, всегда в одном и том же ресторанчике. И начала усматривать в этих встречах своего рода вызов, чувствовать, отправляясь на них, легкий трепет, трепет запретного удовольствия. Она говорила себе, что встречается с Кассандрой, чтобы узнавать новости о Зои, и это не было такой уж неправдой, однако по прошествии шести с чем-то месяцев, после пяти “дамских завтраков”, вынуждена была признать, что ей нравится и просто встречаться с Кассандрой ради того, чтобы встречаться с Кассандрой. Беседуя с ним на общие для них темы, Мэри могла говорить все, что приходило ей в голову, и знала при этом: Кассандра никогда не проявит своего превосходства над ней. Уж если на то пошло, так это она ощущала превосходство над Кассандрой, хоть и не любила думать об этом. Ей приходилось бороться в жизни со столькими трудностями, а эти завтраки проходили на удивление легко. Они просто не шли в счет, в них не было ничего такого уж важного. В том, что касалось поддержания разговора, Мэри всегда могла положиться на Кассандру, как когда-то члены ее семьи полагались в этом на саму Мэри. Она никогда не была скучной (понемногу, хоть и не без неловкого чувства, Мэри начала мысленно называть Кассандру “она”) и через правильные промежутки времени напоминала Мэри о ее красоте и о том, что, по мнению многих, сомнительному вообще-то говоря, в пятьдесят пять женщина лишь начинает обретать подлинную загадочность. После одного из таких завтраков Мэри сообразила вдруг, что в некоторых отношениях Кассандра напоминает ей подруг ее юности, живших по соседству с ней девушек-итальянок, с которыми Мэри не виделась уже больше тридцати пяти лет. Кассандре была присуща такая же, как у них, резкая крайность мнений; и, похоже, она находила, подобно им, удовольствие в своих собственных незавидных перспективах. Она была подругой, почтительной и никакой опасности не представлявшей, и Мэри их тайная дружба нравилась. Мэри несла ее с собой, когда отправлялась за покупками в магазины Гарден-Сити или на встречи с членами своего клуба, женщинами неизменно добродушными, учтивыми и не питавшими ни малейшего интереса к итальянке, которая развелась с греком, строящим низкопробные поселки.

На шестой их завтрак Кассандра пришла с Джамалем. Войдя в ресторанчик, Мэри сразу увидела их – Джамаль сидел на телефонном справочнике, положенном на кресло, которое обычно занимала она. Склонившись над столиком, он что-то говорил Кассандре, негромко, но очень напористо, вцепившись смуглыми ладошками в края столика с такой силой, что скатерть пошла морщинами, а солонка накренилась и готова была вот-вот повалиться. Стоявшей в дверях Мэри Кассандра показалась вдруг совершенно незнакомым человеком. Она и Джамаль, напряженно и скрытно беседовавшие о чем-то, выглядели нереальными, гиперболическими – парой уродцев из жалкого бродячего цирка, полного извращенцев, мелких преступлений и безумной, хихикающей мудрости. Мэри еще боролась с желанием просто-напросто повернуться и уйти, когда Кассандра заметила ее. А миг спустя и Джамаль увидел Мэри и выпрямился – торопливо, точно пародируя человека, охваченного чувством вины.

– Сюрприз, – сказала Кассандра, когда Мэри подошла, улыбаясь, к столику. – Садик сегодня закрыли, судя по всему, там случилось нечто фатальное с водопроводными трубами. Звонить вам было уже поздно, вот я и привела Джамаля с собой.

– И прекрасно, – ответила Мэри, хотя перспектива просидеть весь завтрак рядом с Джамалем и вызывала саму ее удивившее раздражение. Что с ней такое? Это же ее внук.

– Привет, милый, – сказала она Джамалю и наклонилась, чтобы поцеловать его, и он позволил ей это, не выказав никакой к тому расположенности.

Временами Джамаль становился замкнутым, молчаливым, непонятным, а ведь всего секунду назад он так охотно болтал с Кассандрой. Мэри очень старалась полюбить этого мальчика, ощутить родственную связь с ним, и иногда у нее получалось, однако гораздо чаще эти чувства просто не давались ей, и она смотрела на Джамаля так, точно он был чужим ребенком, несговорчивым, неласковым и немного скучным. Может быть, думала Мэри, все было бы проще, если бы он хоть немного походил на нее. Если бы не эти лиловатые губы и курчавые волосы.

– Мы тут прохожих отстреливали, – сказала Кассандра. – Пока что набили ровно дюжину.

Мэри отодвинула от соседнего столика кресло, села. Это ребенок, напомнила она себе. И ничем он в своих желаниях от других детей не отличается.

– Так значит, садик твой закрыли? – весело спросила она у Джамаля.

– Обещают завтра открыть, – ответила Кассандра. – Время от времени в мире случаются бедствия, благодаря которым человек получает целый день свободы.

– Ну, – сказала Мэри, – денек погулять – это совсем неплохо.

– Мы надумали отправиться после завтрака в Центральный парк, – сказал Кассандра. – Может, пойдете с нами?

– Там посмотрим, – ответила Мэри. – Что ты будешь на завтрак, Джамаль?

Джамаль взглянул на нее с такой неуверенностью, с таким совершеннейшим отсутствием узнавания, что она погадала, и не в первый уже раз, все ли у него дома. Может быть, стоит сводить его к доктору, проверить?

– Я собираюсь съесть чизбургер, – сообщила Кассандра, – поскольку я все равно уже женщина конченая.

– Чизбургер, – прошептал Джамаль.

– Стало быть, два чизбургера, – сказала Кассандра. – А вы, Мэри, салат?

– Наверное, – ответила Мэри.

Джамаль повернулся к окну, наставил на пожилого прохожего палец и произнес:

– Ззззип!

– Готов, – сказала Кассандра. – А неплохой подвернулся, упитанный.

И добавил, взглянув на Мэри:

– Пленных мы не берем.

– Вижу, – сказала Мэри.

Джамаль, поерзав на кресле, наставил палец на парочку, сидевшую за соседним столиком, и повторил:

– Ззззип!

– Повернись к нам, голубчик, – сказала Кассандра. – И отложи, пожалуйста, эту штуковину. Расстреливать людей, с которыми ты завтракаешь, это невоспитанность.

И Мэри с удивлением увидела, как Джамаль подчинился. Внезапно и его странность, и странность всего происходившего словно бы испарилась: Джамаль и Кассандра вполне могли быть самыми обычными сыном и отцом, старающимися достичь самого обычного компромисса между снисходительностью и требовательностью, обожанием и правилами поведения.

– Ты любишь играть в ковбоев? – спросила Мэри у Джамаля, и он снова взглянул на нее так, точно ничего не понял, точно и слова, и сама она были явлениями совершенно непостижимыми и, возможно, опасными.

– Весьма резонный вопрос, Джамаль, – сказала Кассандра. – И возможно, наша беседа примет интересный оборот, если ты расскажешь бабушке о планете Сарк.

– Прошу прощения? – сказала Мэри.

Джамаль уставился в столик – как будто и его увидел впервые в жизни.

– Планета Сарк – это родина Джамаля, – сообщила Кассандра. – Она обращается вокруг звезды средней яркости, находящейся несколько левее Пояса Ориона. Джамаль стреляет в людей отнюдь не пулями, поскольку на его планете убийство не то чтобы запрещено, оно попросту невозможно. Саркиане не способны убить кого-либо, так же как вы или я не способны перестать дышать. Это у них рефлекторное. Тем не менее, столкнувшись с человеком особенно неприятным, они могут покончить с ним, воспользовавшись особым пистолетом, который делает его невидимым, и рада вам сообщить, что ныне наш мир быстро наполняется невидимыми гражданами. Они занимаются своими делами, хамят, подличают, любят только себя и свои предрассудки, однако никто их не видит. Я правильно все излагаю, Джамаль?

Джамаль посмотрел на свой палец, потом уперся взглядом в пол.

– Да, наверное, это лучше, чем убивать их, – сказала Мэри.

– Намного, намного лучше, – ответила Кассандра. – Это не причиняет страданий матерям, не мешает человеку выплескивать агрессивность, да и вообще это самое удовлетворительное решение всех проблем.

После завтрака Мэри отправилась с Кассандрой и Джамалем в Центральный парк. На самом деле идти туда ей не хотелось, но, если бы она придумала какую-то отговорку, то обратилась бы в женщину, которая ссылается на якобы ожидающего ее парикмахера лишь для того, чтобы сбежать от собственного внука. Она предложила поехать в ее машине, однако Кассандра настояла на подземке.

– На улицах пробки, – сказала она, – да и поставить машину там негде.

Мэри согласилась с ней, согласиться было проще всего, и все же, пока они шли к станции метро, которую отделяли от ресторанчика несколько кварталов, Мэри поневоле думала о том, что, быть может, Кассандре просто не хочется сидеть в ее машине, в прохладе и тишине ее достатка. В машине Мэри царили спокойствие, порядок, основательность; а станция метро, в которую они спустились, оказалась заполненной резким светом и похожими на жуликоватых неудачников людьми. Из громкоговорителя доносилось негромкое потрескивание, которое вполне могло быть бессознательным бормотанием самого города, спящего тревожным старческим сном. Кассандра, судя по всему, чувствовала себя здесь как дома – стояла на платформе, держа Джамаля за руку и болтая с Мэри о новых укороченных юбках, которые должны были войти осенью в моду. В воздухе пахло гнилью, мочой и едой, поджаренной на прогорклом масле. Мэри неожиданно вспомнила свое детство, гнетущее будущее, которое ее ожидало, и ей показалось, что дышать здесь она не сможет, что нужно бежать отсюда назад, на поверхность земли. Однако она продолжала улыбаться Кассандре, кивать – и дышать. Она уже научилась справляться с удушьем, оставаясь наружно совершенно спокойной. И теперь справится. А уж если оно станет совсем ее одолевать, так на то есть пилюли. Тут Мэри увидела огни приближавшегося поезда и поняла окончательно: да, справится.

Парк, когда они до него добрались, оказался прекрасным – эскизом только еще зарождающейся картины. Солнце раннего апреля начинало наливаться сочностью, теплом, и сухую бурую траву парка уже припорошила кое-где первая пробившаяся на пробу зелень.

– Как тут красиво, – сказала Мэри.

Свет, падавший с прозрачного неба, почти зримо согревал землю – в день, подобный этому, ничего не стоило вообразить, будто миром правит огромная, переливчатая доброта, мягкая и неприметная, схожая скорее с человеческой сентиментальностью, чем с карающим благоволением Бога.

– Красиво, если кто любит природу, – ответила Кассандра. – Честно говоря, мы приходим сюда потому, что это нравится Джамалю. Я же чувствую себя в парках неуютно, здесь любая ветка может сорвать с тебя парик.

Джамаль побежал вперед по бетонной дорожке, временами оглядываясь, дабы убедиться, что Кассандра и Мэри следуют за ним. Мэри видела: он просто ребенок, по-детски радующийся свободе, простору и по-детски побаивающийся получить такую свободу, из какой он никогда уже не сможет найти дорогу назад. И глядя, как он бежит на своих коротких тощих ножках, молча дала себе обет: я сойдусь с ним поближе. Не забуду об этом.

– Вы часто приводите его сюда? – спросила она.

– Раз-два в неделю, особенно теперь, когда погода стала получше. Зимой реже – он этим недоволен, но, право же, всему есть пределы. Я не люблю холода.

– А я люблю зиму, – сказала Мэри. – Люблю свежие, морозные дни.

– В таком случае, милочка, в следующую зиму одевать его потеплее и приводить сюда, чтобы он лепил снежных ангелов, придется вам.

– Это было бы совсем неплохо.

– Ну так и займитесь этим. Дорогая.

Это были первые слова Кассандры, отзывавшиеся не одной только ласковостью и приязнью, и они застали Мэри врасплох. Она вгляделась в профиль Кассандры и поняла – впрочем, нет, она всегда это знала, – нрав у нее совсем не простой. И увидела также, здесь, в мягком весеннем свете, как тверды и царственны ее черты, невозмутимо смиряющиеся с ущербом, который наносит им время, увидела, что Кассандра, пожалуй, старше, чем она, Мэри, думала, – что ей, быть может, сильно за пятьдесят. Слабое, но ясно различимое свечение, подобное свечению белых скатертей ресторанчика на Чарльз-стрит, исходило, как показалось Мэри, от лица Кассандры, встречаясь с желтоватым, более размытым светом, разлитым в послеполуденном воздухе.

– Может быть, и займусь, – ответила Мэри.

Откуда у человека, подобного Кассандре, берется такая стойкость, такая жесткая непреклонность в движении к цели?

– И прекрасно, – согласилась Кассандра.

Некий холодок пробежал между ними, и Мэри впервые осознала, что чувства, которые питает к ней Кассандра, не ограничиваются восхищением и желанием сделать приятное. Какое-то время они шли молча. Ветви деревьев отбрасывали на дорожку блеклые, нечеткие тени.

– Мне хотелось бы, чтобы вы проводили с ним побольше времени, – наконец произнесла Кассандра тоном, определить который Мэри не взялась бы. Не сердитым и не добродушным. Строгим, быть может, но невыразительным, каким перечисляют важные, неоспоримые факты.

– Я так и сделаю, – сказала Мэри. – Обещаю.