Текст книги "Культурно-историческая психология – наука будущего"

Если начинать психологический анализ с участия людей в целенаправленной деятельности, то до идеи, что психические процессы не отделены от деятельности, но скорее порождаются деятельностью, частью которой и являются, остается один шаг. Говоря на языке гештальт-психологии, структура целого определяет функционирование его частей.

Еще одной общей характеристикой многих приверженцев «второй» психологии был отказ от чересчур строгой приверженности к идее непрерывности видов. Многие ученые, в целом не ставя под сомнение общую теорию Ч. Дарвина, полагали тем не менее, что Homosapiensотличается от других видов и по степени, и по сути, что новый эволюционный уровень организации, воплотившийся в человеке, привел и к новым принципам функционирования психики.

Разные авторы предлагали разные критерии этого качественного скачка, но в целом их внимание было сфокусировано на языке и способности создавать орудия труда, которые в совокупности и конституировали особую форму жизни. Считалось, что воспроизводство этого способа жизни является одновременно производителем и продуктом истории. А поскольку мышление вовлечено и в созидание, и в воспроизводство культуры, человеческое мышление и человеческую культуру следует признать неразделимо связанными.

Можно было бы упомянуть здесь и другие характеристики «второй» психологии, но у нас будут все возможности рассмотреть их позже. Главное, что мне хотелось бы отметить здесь, это то, что настойчивое подчеркивание В. Вундтом важности включения продуктов прежней культурной человеческой деятельности в поле внимания психологии не вполне исчезло из американской науки.

Появление ростков «второй» психологии можно обнаружить во многих национальных традициях. В Германии, где культурно-исторический подход был развит, пожалуй, сильнее всего, многие ученые пытались переформулировать идею В. Вундта о Volkerpsychologie в терминах их собственных теоретических моделей. Хотя гештальт-психологи в первую очередь известны своими выдающимися результатами в области психологии восприятия, они также провели ряд сравнительных исследований со взрослыми в малых группах разного рода. Изучали они и язык, решение задач, другие высшие психические функции у детей примитивных народов, людей с поражениями мозга и шимпанзе. Их теоретическое осмысление этих исследований определенно содержит прорывы культурно-исторического подхода.

Во Франции Эмиль Дюркгейм и его ученик Л. Леви-Брюль утверждали примат общественной жизни в порождении специфически человеческих форм сознания. В центре их внимания было прежде всего опосредование общими культурными символами (Durkheim, 1912). Жан Пиаже (1928) в начале своей деятельности рассуждал о том, каким образом организация отношений между поколениями в примитивных культурах может стимулировать развитие самостоятельного нравственного суждения.

Значительное число ведущих американских психологов конца прошлого – начала нынешнего веков получили докторские степени в Германии. Поэтому совершенно естественно у некоторых из них возникла симпатия к исторической ориентации Volkerpsychologie и критическое отношение к тотальному применению методологии бихевиоризма, особенно в теориях мышления.

Например, Чарлз Джадд (1926), более всего известный как психолог образования, написал книгу по социальной психологии. В ней он открыто следует В. Вундту, утверждая, что язык, орудия труда, система счисления, алфавит, искусство и т. д. суть формы «накопленного социального капитала», развившиеся за тысячелетия. Людям приходится адаптироваться к подобным социальным институтам; индивидуальное мышление актуально формируется в процессе социализации. Следовательно, было бы вопиющей ошибкой думать, что можно создать социальную психологию, основываясь на свойствах индивидуального мышления. Скорее социальная психология (так Ч. Джадд переводил термин Volkerpsychologie) должна быть совершенно независимой дисциплиной, использующей методы социологии, антропологии и лингвистики.

Одновременно это был период расцвета американского прагматизма – философии, которая вслед за Гегелем размещала источник познания внутри повседневной культурно организованной исторически развивающейся деятельности конкретной социальной группы (Mead, 1935; Dewey, 1938). Эта версия «второй» психологии составит важную часть повествования в следующих главах.

Для различных ветвей этой «второй» психологии была характерна довольно большая разобщенность по сравнению с доминирующей парадигмой: ученым было проще сказать, что им не нравится в старой парадигме, чем согласовать методологические и теоретические принципы в единую альтернативную систему. Психологи были до такой степени разделены, что вели нескончаемые дискуссии о «кризисе в психологии», возникшем из-за отсутствия целостности и неспособности разных школ согласовать друг с другом свои идеи. Они были слабы и в политическом отношении, поскольку темы, на которые они направляли свое внимание, – развитие, образование, социальная жизнь, психопатология – считались зыбкими и ненаучными.

Единственной страной, в которой некая версия «второй» психологии как наследница психологии В. Вундта обрела известность, был Советский Союз. Направление, разрабатывавшееся Львом Выготским, Александром Лурия и Алексеем Леонтьевым, не собиралось стать ни отдельной ветвью, ни особым подходом. Оно было задумано как разрешение «кризиса в психологии», как общая психологическая рамка, внутри которой различные традиционные подобласти психологии представали как сферы разделения труда, а не конкурирующие подходы к одному и тому же объекту исследования.

Их формулировка культурно-исторической теории и связанная с ней методология никоим образом не были независимым изобретением, выношенным в полной изоляции. Л. С. Выготский и его коллеги были широко начитаны в современной им психологии, переводили и писали предисловия к трудам Д. Дьюи, У. Джеймса, П. Жане, Ж. Пиаже, 3. Фрейда, Л. Леви-Брюля, Э. Дюркгейма, гештальт-психологов и многих других. Одновременно они сделали (по крайней мере в то время) то, чего не сделали другие: узаконили культурную психологию, которая могла вобрать в себя обе стороны психологии В. Вундта. Принятая ими методология позволяла теоретически осмыслить различные области социальной практики и снискать социальную поддержку (VanderVeerandValsiner, 1991).

Заглядывая вперед

Мои отношения с этими конкурирующими парадигмами в понимании связи культуры и мышления непросты. Я начинал свою научную деятельность как приверженец общей психологии, использующей эксперимент в качестве источника количественных данных, поддающихся описанию на языке математики. Главным инструментом исследования культурно-исторической природы мышления в первый период этой работы были теории и методы общей психологии. Участие в кросс-культурном исследовании постепенно привело меня к сомнению относительно основных допущений, на которых основывались используемые методы. Эта неудовлетворенность стала мотивом попыток их улучшить, что привело к заимствованиям из репертуара других дисциплин. Поиск теоретической рамки позволил бы глубже осмыслить собранные мною данные. Эта рамка опирается на идеи российской школы культурно-исторической психологии, американский прагматизм начала XX в. и некий гибрид идей, заимствованных из ряда других дисциплин.

Далее представлена моя версия культурно-исторической теории мышления. Было бы хорошо, если бы это можно было сделать без лишних предисловий, просто и кратко изложив знание, «корректную теорию». Однако то, как «обстоят дела на самом деле» и то, как мы об этом узнаем (онтология и эпистемология) составляют две стороны единого процесса познания, поэтому придется излагать то и другое вместе.

Мое повествование будет сконцентрировано на вопросах, связанных с культурой и развитием человека. Это естественно, поскольку, как мы видели, вопросы о культуре и мышлении были уже в XIX в. неразделимо связаны с рассуждениями об исторических изменениях и развитии. Как показано далее, эти проблемы остаются неразрывно связанными и в нынешнем столетии.

Внутри общей области культуры и развития особое внимание будет уделено развивающему значению образования и, в частности, формального школьного образования как важного социокультурного института. Большая часть моих исследований выполнена именно в этой области, поэтому, опираясь на свой личный опыт, я стремлюсь показать, чему можно научиться по исследованиям, выполненным другими.

ГЛАВА 2
КРОСС-КУЛЬТУРНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Многие исследователи, основываясь на кросс-культурных сравнениях, пытались изучить влияние социокультурной среды на психику. Рассмотрим три такие исследовательские программы: каждая из них по-своему стремится выявить роль социо-культурной среды в психике с помощью кросс-культурных исследований и каждая демонстрирует трудности, к которым она приводит исследователя.

В первой программе внимание сконцентрировано на процессах восприятия, что соответствует элементарным психическим функциям в подходе В. Вундта. Эти функции считаются универсальными, потенциально сводимыми к своему физиологическому субстрату и, следовательно, подходящими для экспериментального изучения. Вторая– относится к изучению интеллекта, связанному с высшими психическими функциями, которым В. Вундт отказывал в возможности экспериментального изучения даже в своей собственной культуре. Третья – направлена на изучение памяти; принято считать, что она опирается как на высшие, так и на низшие психические функции.

В самом начале нынешнего столетия предполагалось существование культурных различий на всех трех уровнях психических функций. Однако мнения относительно того, какие психические функции в каких обществах более развиты, расходились. Так, например, думали, что перцептивные способности и память у примитивных народов развиты лучше, в то время как интеллект, продукт высших психических функций, считали более высоким у представителей развитых технологических обществ, существующих в Европе и Соединенных Штатах.

Исследование этих проблем началось вскоре после того, как психология сформировалась в качестве научной дисциплины, поэтому есть возможность сравнить открытия и выводы, полученные на двух разных этапах развития психологической теории и методологии этой дисциплины. Сравнивая более ранние и более поздние исследования, мы отчасти можем понять, в какой мере отсутствие у общей психологии интереса к кросс-культурным исследованиям является результатом несовершенства ранних работ в этой области, и не является ли оно результатом более глубоких, непреходящих проблем изучения представленности культуры в психике.

Чтобы увидеть, как общая психология пыталась понять роль культуры в формировании психики, полезно рассмотреть внутреннюю логику всех трех исследовательских программ. Не менее важно рассмотреть, хотя бы схематично, те социокультурные обстоятельства, которые сформировали мировоззрение самих исследователей. Как мы увидим, научные суждения исследователей несут отпечаток представлений, доминировавших в тех обществах и в то время, где и когда они жили и работали.

Социально-исторический контекст

Как отмечали Э. Кахан и Ш. Уайт, подъем психологии как дисциплины был связан с развитием университетских исследований и разделением труда между различными гуманитарными науками. На протяжении тридцати лет мир стал свидетелем возникновения психологии, социологии, антропологии, экономики, политической науки и других дисциплин, сгруппировавшихся вокруг идей бихевиоризма.[15]15
  William Kessen (1990, p. 12) составил полезный каталог начальных дат для разных общественных дисциплин: 1880 г. – Академия политических наук; 1884 г. – Американская историческая ассоциация; 1885 г. – Американская экономическая ассоциация; 1892 г. – Американская психологическая ассоциация; 1899 г. – Национальный институт социальных наук; 1902 г. – Американская антропологическая ассоциация; 1905 г. – Американская социологическая ассоциация.


[Закрыть] А за стенами академий росли бюрократические и коммерческие структуры и возник запрос на людей, которые могли бы эффективно управлять этими новыми структурами. Школы, заводы, армейские подразделения – все жаждали помощи в решении социальных и экономических проблем, связанных с жизнедеятельностью индустриальных обществ. В это время европейское присутствие и влияние в странах Азии, Африки и Южной Америки было в зените. Несмотря на удар, нанесенный романтическим представлениям о прогрессе человечества Первой мировой войной, первые поколения психологов XX в. были все еще пропитаны мировоззрением, преобладавшим в XIX в. Ни как психологи, ни как граждане, они не сумели решить основные вопросы, поставленные предыдущими поколениями.

В американской жизни 1920-1940-х г.г. интенсивно происходил сдвиг от деревенского, по большей части сельскохозяйственного общества к обществу перенаселенных городов, где электричество и газ вызывали обширные изменения в повседневном жизненном опыте. Это был период официальной сегрегации американцев африканского происхождения; время, когда на улицы больших американских городов выплеснулись толпы переселенцев из центральной и южной Европы; время огромного энтузиазма в отношении способности науки решить проблемы человечества.

В научном плане психология могла, конечно, аккуратно изложить проблемы социальных отношений и социального контекста на языке теоретических представлений, но в повседневной жизни ученые, так же, как и обычные граждане, не могли освободиться от своих основополагающих ценностей в рассуждениях о таких материях, как культура, раса, эволюция и исторические перемены. Как мы увидим дальше, в течение века психология в этом отношении не особенно изменилась.

Перцептивные процессы и культура

Первое технически изощренное экспериментальное исследование культурных различий в перцептивных процессах было осуществлено в конце прошлого – начале нынешнего века, когда научная психология была еще в колыбели (Haddon, 1901). Полстолетия спустя один из аспектов этой ранней работы стал предметом серии детальных исследований, направленных на прояснение его культурных оснований (Segall, CampbellandHerskovitz, 1966).

В 1895 г. хорошо оснащенная экспедиция Кембриджского университета, возглавляемая А. Хэддоном, отправилась к юго-восточным берегам того, что называлось тогда Британской Новой Гвинеей, и к островам Торресова пролива. А. Хэддон (который впоследствии возглавил созданный в Кембридже департамент антропологии) уже прежде изучал зоологию моря этого региона. Организуя этнографическое исследование, он последовал естественнонаучной традиции, объявив, что «никакое изучение народа не будет полным, если оно не включает изучения его психологии» (Haddon, 1901, р. V).

Специалистом по экспериментально-психологическим методам в этой экспедиции был У. X. Р. Риверс, который впоследствии сделал выдающуюся карьеру в антропологии (см.: Slobodin, 1978). Получив медицинское образование, впоследствии он заинтересовался экспериментальной психологией и до своего переезда в Кембридж в 1897 г. преподавал ее в колледже Лондонского университета. В качестве помощников по работе в этой экспедиции были приглашены двое студентов – К. С. Майерс и У. МакДугалл (оба впоследствии стали известными психологами). Верные вундтовской традиции лабораторного исследования, У. X. Р. Риверс и его коллеги сосредоточили свои усилия на изучении сенсорных способностей, то есть элементарных психических функций. С этой целью они взяли с собой впечатляющий набор аппаратов и устройств, предназначенных для использования при изучении визуальных, тактильных и обонятельных ощущений в соответствии с принятыми методиками.

Главным в их работе было проверить достоверность утверждений европейцев, совершивших путешествие в «нецивилизованные части света», о том, что «дикие и полуцивилизованные расы демонстрируют более высокую сенсорную чувствительность, чем та, которую можно обнаружить среди европейцев» (Rivers, 1901, р. 12). В качестве примеров подобных отличий туземцев приводились данные из ряда отчетов: «У людей с Сан-Кристобаля (Соломоновы острова) глаза, как линзы, и они могут с большого расстояния в самый пасмурный день обнаружить голубей, спрятавшихся между листьями деревьев,… уроженцы Новой Ирландии видели землю, когда мы не могли разглядеть их даже с помощью хорошей оптики, и обнаруживали маленькие лодки в плохую погоду на расстоянии шести-семи миль, чего мы не могли сделать даже с биноклями и телескопами» (там же, р. 13).

В 1880-х годах по поводу интерпретации подобных сообщений разгорелась дискуссия на страницах научного журнала «Nature». Одни считали, что «дикари» обладают большей зоркостью, чем «цивилизованный человек». Другие полагали, что отмеченные в этих сообщениях различия возникли благодаря тому, что дикие народы уделяли большое внимание мелким деталям окружающей среды и, вследствие этого, приобрели значительный опыт в их различении.

Исследователи проверили эти альтернативные точки зрения изучая сенсорную чувствительность основных анализаторов. Сам У. X. Р. Риверс изучал остроту зрения, восприятие цвета и восприятие пространства (включая подверженность зрительным иллюзиям); К. С. Майерс изучал остроту слуха, обоняние и вкус; У. МакДугалл исследовал тактильную чувствительность, различение веса и иллюзию «размер-вес».

Один из наиболее часто цитируемых результатов был получен с тестом на остроту зрения, похожим на тот, что проходят желающие получить водительские права. Испытуемым предъявлялась таблица с многократно напечатанной на ней буквой Е, постепенно уменьшающейся в размере. В каждой строке этой таблицы буквы имели различную ориентацию. Испытуемым давали карточку с напечатанной на ней единственной буквой Е, и просили располагать эту карточку так, чтобы пространственная ориентация их буквы соответствовала ориентации буквы, указанной экспериментатором в таблице. Эти упрощения позволяли использовать методику с неграмотными испытуемыми. Полученные данные показывали, что испытуемые понимали задачу; точность ее выполнения ими уменьшалась, как обычно, по мере уменьшения размера стимула или увеличения расстояния, на котором они находились от таблицы.

У. X. Р. Риверс протестировал 170 туземцев островов Торресова пролива. Чтобы обеспечить необходимую освещенность, тестирование проводили на открытом воздухе. Результаты были выражены в виде отношения расстояния, с которого стимульный материал еще может быть идентифицирован, к его размеру: чем больше это отношение, тем больше острота зрения. По всей совокупности результатов «величина остроты зрения» получилась равной 2,1:1. Чтобы определить, является ли такая острота зрения необычной, Риверсу нужны были данные для сравнения. В связи с этим возникли некоторые трудности, поскольку, как он отмечал, «истинная европейская норма, то есть средняя острота зрения европейцев с нормальными глазами не была еще удовлетворительно определена» (там же, р. 14). Не существовало и общепринятой методики для определения остроты зрения.

На этом этапе обнаружились многие трудности проведения кросс-культурных экспериментов. Использование данных, полученных с помощью какой-либо другой методики, было бы неадекватным, так что надо было найти возможности эквивалентного применения Е-методики. Требование эквивалентности не исчерпывалось применением тех же материалов, его надо было распространить и на саму процедуру, и на условия тестирования. То, какие данные исследователь выбрал для сравнения и какими критериями он при этом пользовался, показывает, с какими трудностями ему пришлось столкнуться.

Основные данные, которые он использовал для сравнения, были получены на острове Гельголанд у побережья Германии. Эти данные были сочтены особенно релевантными, потому что выборка включала сто человек в широком возрастном диапазоне и, следовательно, могла считаться репрезентативной для местного населения. Эти люди зарабатывали себе на жизнь рыбной ловлей, как и испытуемые с островов Торресова пролива, и были не слишком образованы, что дополнительно увеличивало их ценность как контрольной группы. Средняя острота зрения для этой группы составила 1,77:1.

Хотя У. X. Р. Риверс и считал эти данные надежными, численное значение различия между двумя протестированными группами не произвело на него впечатления. После сравнения этих данных и результатов альтернативных методик измерения остроты зрения он заявил: «Общий вывод, который можно сделать… состоит в том, что острота зрения дикарей и полуцивилизованных людей, хотя и превосходит несколько остроту зрения нормального европейца, но степень этого превосходства вовсе не так значительна… Народы, которые изучены к настоящему времени, не проявляют того превосходства над европейцами в присущей им остроте зрения, как этого можно было бы ожидать по сообщениям путешественников» (там же, 1901, р. 42).

Результаты исследования других анализаторов хотя и не всегда, но в общем и целом подтверждали этот вердикт. Сообщалось также, что при общей бедности словаря для обозначения цветов, его испытуемые проявляли несколько сниженную чувствительность к голубому цвету и были менее чувствительны, чем европейские испытуемые, к определенным зрительным иллюзиям. У. МакДугалл, исследуя способность раздельно ощущать два одновременных прикосновения к коже в близко расположенных точках, обнаружил, что туземцы островов Торресова пролива могли различать два прикосновения на расстояниях приблизительно вполовину меньших, чем было получено на трех разных европейских выборках. Он также обнаружил, что уроженцы этих островов допускают меньшую ошибку при определении различия в весе тел. К. С. Майерс, однако, обнаружил, что острота слуха несколько выше в европейских выборках; в чувствительности к запахам заметных различий не было.

Это исследование могло вызвать и вызвало множество вопросов. Э. Б. Титченер, главный американский авторитет по вундтовской методологии эксперимента, признал правомерность цели, сформулировав ее так: «Получить психологические данные, которые побудили бы [исследователя] соотнести примитивную расу с различными слоями его собственного цивилизованного общества» (Titchener, 1916, р. 235). Он посочувствовал трудностям проведения полевых экспериментов и даже счел возможным похвалить исследователей за проделанную работу и изобретательность. Тем не менее его приговор был суров: «Тесты были не адекватны поставленным целям». Критика Э. Б. Титченера применима и ко многим (если не ко всем) более поздним кросс-культурным сравнениям экспериментальных данных.

Одна из проблем, связанных с такими исследованиями, очевидна, хотя часто недооценивается. Эксперимент, осуществленный в примитивном сообществе, обычно невоспроизводим. Подобные экспедиции довольно дороги, а обстоятельства жизни всех участников постоянно меняются.[16]16
  Мне не известна ни одна прямая попытка вопроизведения какого-либо кросс-культурного психологического эксперимента с использованием тех же самых процедур и тех же самых культурных групп. Известны, однако, попытки применения тех же процедур в других культурных группах, для которых признавались действующими те же каузальные факторы. Например, несколько раз были повторены опыты А. Лурии по силлогистическому рассуждению. В большинстве из них, но не во всех, повторились его основные результаты (Cole, Gay, GlickandSharp, 1971; DasandDash, 1990; Scribner, 1977; Tulviste, 1991).


[Закрыть] Чтобы снять остроту этой проблемы, Э. Б. Титченер проводил то, что он называл «параллельными и показательными» экспериментами по проверке соперничающих гипотез. Этот прием имеет шаткие логические основания. Как отмечал сам Э. Б. Титченер, воспроизведение в психологических лабораториях означает повторение экспериментов с одинаково подготовленными испытуемыми при использовании одинаковых методик и оборудования. Однако здесь он сам возвращается к допущению единства психики, чтобы придать правдоподобие своим результатам. Утверждая, например, что описания группы испытуемых с островов Торресова пролива напоминают нам снова и снова, что человеческая природа в главном одинакова по всему миру:

«Пожилая женщина с острова Мюррей, которая «по какой-то ассоциации» назвала свое имя и имена своих друзей, когда ее попросили указать цвет листочков из набора цветной бумаги, – разве мы не встречали ее, говорю это со всем уважением, на наших летних семинарах? Человек, которого попросили расставить цветные образцы в порядке предпочтения и который расставил их почти в точности в том же порядке, в каком они были предъявлены ему экспериментатором в предыдущем тесте, – фигура, хорошо известная в наших лабораториях. Если теперь я сравню наблюдения моих коллег с наблюдениями папуасского вождя, я вовсе не обязательно впаду в абсурд» (там же, 1916, р. 206).

Особенно тщательно Э. Б. Титченер раскритиковал два из проведенных группой экспериментов: изучение тактильной чувствительности У. МакДугалл и работу У. X. Р. Риверса по восприятию цвета. Оба эти эксперимента представляют особый интерес, поскольку они выявляют групповые различия в основных психических процессах, то есть там, где теория В. Вундта (да и интерпретация самим У. X. Р. Риверсом различий в остроте зрения) заставляют ожидать всечеловеческой универсальности. Эксперимент У. МакДугалла, продемонстрировавший очевидно более высокую чувствительность к парным касаниям у туземцев островов Торресова пролива, казалось бы, был довольно хорошо обоснован, поскольку его выводы базировались на сравнении Данных, которые он сам получил как на островах Торресова пролива, так и в Англии. Но их, оказывается, тоже можно было интерпретировать иначе.

Э. Б. Титченер начал с цитаты из У. МакДугалла: «Процедуры не должны, насколько это возможно, требовать никаких знаний от испытуемых», а затем объявил, что в реальности процедура подвержена всевозможным суггестивным влияниям, которые сказываются на характере интерпретации задания. Далее он отметил, что, хотя средний балл для английских испытуемых оказался выше (что соответствовало более низкой чувствительности), разброс баллов внутри каждой из двух групп был очень большим и предположил, что разные испытуемые выполняли, по существу, разные задания. Затем он прицельно ударил по инструкциям (я процитирую, поскольку такого рода детали часто оказываются решающими при интерпретации экспериментальных данных, – именно об этом и говорит Э. Б. Титченер): «Порог [порог различения], который пытался определить У. МакДугалл, и это следует напомнить – это не то расстояние, на котором два укола ощущаются раздельно, но… то расстояние, на котором они создают ощущение, заметно отличное от ощущения, вызванного одним уколом» (там же, р. 207–208).

ОТ этого, на первый взгляд незначительного, пункта Э. Б. Титченер переходит к чрезвычайно правдоподобному предположению, что культурные различия, наблюдавшиеся У. МакДугаллом, – это различия в том, как испытуемые, принадлежащие к этим двум культурам, склонны интерпретировать инструкции и, следовательно, в том, как они интерпретировали предъявляемый стимульный материал. Прежде всего, на основе опытов, проведенных в его лаборатории, он утверждал, что между ощущением одного укола и ощущением двух уколов есть ряд промежуточных ощущений. Некоторые испытуемые говорили, что чувствуют «гантель» (две точки, соединенные отрезком), другие – что чувствуют линию. Эти ощущения заметно отличны от ощущения единичного укола, но это не два отдельных ощущения. Здесь, писал Э. Б. Титченер, и лежит объяснение широты спектра результатов, полученных в исследовании У. МакДугалла: некоторые из его испытуемых говорили «два», едва лишь впечатление от уколов начинало отличаться от единичного ощущения; другие говорили «два» лишь тогда, когда ясно ощущали два раздельных укола.

Затем он провел некий эксперимент, который назвал «безрассудно смелым», чтобы выяснить, не следует ли признать сравнительные результаты У. МакДугалла «не имеющими законной силы». Он повторил эти эксперименты, используя сходный инструмент, и регистрируя отклик не тогда, когда ясно чувствовал два укола, а тогда, когда его ощущения начинали отличаться от воспринимаемого определенно единственным уколом, но еще не обязательно двумя раздельными. В этих условиях его чувствительность оказалась почти предельной. Следовательно, заключал он, у английских испытуемых У. МакДугалла было не менее тонкое тактильное различение, а скорее всего, они просто иначе интерпретировали задание, что и сказалось на росте их пороговой чувствительности.

Этим заявлением Э. Б. Титченер, однако, не претендовал на то, что ему удалось доказать равенство порогов чувствительности для двух групп, он просто демонстрировал, что У. МакДугалл не доказал различия. В качестве альтернативного объяснения реальности он привлекал аргументы, связанные с жизненным опытом испытуемых: «[Английские испытуемые были]… менее заинтересованы мелкими деталями стимульного материала, чем дикари; они менее остро реагировали на ощущение; они, как можно предположить, уделяли больше внимания особенностям используемого оборудования и его возможному действию на кожу. Они ожидали ощутимо двойственного впечатления» (там же, р. 211). Э. Б. Титченер придавал особое значение сообщению У. МакДугалла о том, что в его экспериментах наиболее образованные англичане показывали самые высокие пороговые значения. «Чем дальше уходим мы от заинтересованности дикаря ощущениями, – писал он, – тем выше наши пределы!» (там же).

Он раскритиковал этот эксперимент еще по ряду пунктов, а затем так же детально опроверг выводы У. X. Р. Риверса в отношении довольно слабого восприятия голубого цвета среди туземцев островов Торресова пролива. В последнем случае он указал на влияние освещения на цветовосприятие и повторил некоторые из наиболее необычных приемов У. X. Р. Риверса, снова получив результаты, подрывавшие вывод о наличии культурных различий в элементарных психических процессах.

Проект Торресова пролива – оценка

Об уроках экспедиции на острова Торресова пролива и критики Э. Б. Титченером ее выводов можно сделать ряд замечаний. На самом общем уровне почти целое столетие соответствующих исследований в целом подтвердило, что культурные различия в остроте ощущений либо минимальны, либо вообще отсутствуют. Культурные различия с большей вероятностью проявляются, когда в качестве стимулов используются сложные материалы, в частности, рисованные (обзоры см.: Berry, Poortinga, SegallandDasen, 1992; Segall, Dasen, BerryandPoortinga, 1990). Этого следовало ожидать и из допущения, что элементарные психические процессы не подвержены влиянию культурных различий в отличие от процессов, основанных на использовании конвенциональных культурных представлений (таких, например, как линейная перспектива на двумерных рисунках).

Тем не менее исследования, проведенные сначала на островах Торресова пролива, а затем Э. Б. Титченером, показали, что даже при изучении так называемых элементарных (и предположительно универсальных) психических процессов очень трудно обойти тот факт, что культуросообразные способы интерпретации задания влияют на его выполнение. Э. Б. Титченер своими модификациями экспериментальных процедур не удалял культурные влияния – он ими манипулировал, тем самым показывая, что они существовали с самого начала.[17]17
  Э. Б. Титченер, однако, не полностью отвергал идею кросс-культурного эксперимента. Фактически он побуждал лабораторных и полевых исследователей к сотрудничеству и осмелился предположить, что высоко специализированные методы, основанные на использовании очень точных приборов, позволили бы получить валидные сравнительные данные для изучения элементарных психических функций. Однако, когда мы видим, что проводившиеся исследователями измерения остроты зрения испытуемых оказались в зависимости от способов интерпретации задач, то очевидно, что невозможно избежать одновременного вовлечения элементарных и высших (вовлекающих системы смыслов) психических функций.


[Закрыть]

Еще один дополнительный аспект отчетов У. X. Р. Риверса проливает несколько иной свет на трудности строгого разделения элементарных и высших психических функций.