Текст книги "Культурно-историческая психология – наука будущего"

Показав, к своему удовлетворению, что жители островов Торресова пролива обладают не столь большой остротой зрения, как об этом можно судить по тщательно проведенным тестам, он тем не менее должен был признать, что иногда был все же поражен их зоркостью. В одном из таких случаев он плыл с одного острова на другой, когда трое бывших с ним мужчин неожиданно воскликнули, что видят судно в бухте на другой стороне острова, к которому они плыли. У. X. Р. Риверс уже измерил остроту их зрения – она была хорошей, но не экстраординарной, тем не менее обнаружилось, что они способны увидеть верхушки мачт корабля, торчащие поверх низкого острова, задолго до него. Такого рода свидетельств (подтверждаемых похожими сообщениями других ученых) достаточно, писал ученый, чтобы «показать особую природу визуальных возможностей тех, кто живет в естественном состоянии» (Rivers, 1901, р. 43). Он продолжает: «Насколько позволяют судить наши данные, дикарь, похоже, начинает с такой остроты зрения, которая лишь ненамного превосходит остроту нормального зрения среднего европейца. Однако путем продолжительной практики внимательного приглядывания к мелким деталям окружающей среды, которая становится ему чрезвычайно хорошо известна, дикарь становится способным увидеть и распознать удаленные объекты таким образом, что это кажется почти сверхъестественным» (там же, р. 43).

Далее он утверждает, что эта способность обусловлена контекстом, опираясь на данные о том, что австралийские следопыты совершенно беспомощны за пределами своей среды обитания. Его рассуждения, как мы увидим, звучат вполне современно. Сама идея, как она изложена в указанной работе, не опирается на экспериментальные данные, однако и не предполагает с необходимостью вовлеченности перцептивных процессов за пределами данного конкретного навыка: экспериментальные данные на самом деле показали, что туземцы с очень высокой остротой зрения могли иметь очень слабые слуховые навыки.

Другой интересный способ, при помощи которого У. X. Р. Риверс пытался преодолеть ограничения, налагаемые требованием наблюдать только элементарные психические функции, выдвигая теорию нулевой суммы или компенсации в культуре и психике, – равновесие между уровнями, до которых могут быть развиты низшие и высшие функции. Он рассуждает следующим образом:

«Мы знаем, что рост интеллекта зависит от материала, поставляемого чувствами, поэтому на первый взгляд может показаться странным, что развитие сенсорной стороны (базы) психической жизни может оказаться препятствием для интеллектуального развития. Но по глубоком размышлении я полагаю, что в этом факте нет ничего неестественного. Если слишком много энергии тратится на чувственный фундамент, естественно, что страдают высшие интеллектуальные структуры» (там же, р. 44–45). Он утверждал, что «преувеличенное внимание, которое дикарь уделяет окружающим его конкретным вещам, может служить препятствием для высшего интеллектуального развития» (там же, р. 45). Я мог бы привести много возражений против этой идеи, но ограничусь методологическим, наиболее важным для оценки адекватности такого способа оценки соотнесения теории с экспериментальными данными.

У. X. Р. Риверс и его группа нигде экспериментально не исследовали высшие психические функции. Поскольку им удалось успешно опровергнуть некорректные заключения о высоких сенсорных возможностях туземцев (с некоторой помощью со стороны Э. Б. Титченера), можно было ожидать от них и скептического отношения к утверждениям тех же источников о низких интеллектуальных способностях этих людей. К сожалению, они никак не откликнулись на более поздние требования, в частности потому, что не приняли существующие методы исследования высших психических функций. В соответствии с догмами, принятыми в экспериментальной психологии, находившейся под влиянием В. Вундта, этого вообще нельзя было сделать, отчасти из-за бытовавших предрассудков относительно «ментальности туземцев». В целом уроки экспедиции на острова Торресова пролива были двойственны. С одной стороны, экспериментальные методы продемонстрировали возможность вносить полезный вклад в обсуждение конкретных вопросов о культуре и познании (хотя сомнения и оставались). С другой стороны, ограничение исследования экспериментальными методами, казавшимися подходящими для изучения элементарных психических функций, оставляло главные вопросы незатронутыми и провоцировало даже очень опытных исследователей на некорректные рассуждения.

Подверженность зрительным иллюзиям: современные данные

Один из наименее известных результатов исследований У. X. Р. Риверса связан с подверженностью зрительным иллюзиям. Те же легенды, которые приписывали чрезвычайную остроту зрения народам, считавшимся примитивными, породили и представления, что таких людей легко одурачить фокусами вроде тех, что показаны на рисунке 2.1.

Рис. 2.1. Примеры двух иллюзий, широко используемых в кросс-культурных исследованиях: наверху – иллюзия Мюллера-Лайера; внизу – горизонтально-вертикальная иллюзия. В обоих случаях одинаковые по длине отрезки прямых воспринимаются как неравные из-за различий в контексте.

Однако обнаружилось, что уроженцы островов Торресова пролива и одного из сельских районов Индии меньше подвержены иллюзии Мюллера-Лайера, чем контрольная европейская группа, но более подвержены горизонтально-вертикальной иллюзии. Хотя его результаты и подорвали надежды, основанные на мифе об интеллектуальном превосходстве европейцев, было, однако, совершенно неясно, какие факторы порождали эти культурные различия.

В 1960-х годах Маршалл Сегалл и его коллеги снова обратились к некоторым из ключевых вопросов, исследовавшихся У. X. Р. Риверсом. Эта современная группа была гораздо более опытна, чем их предшественники как в исследовательских методах экспериментальной психологии, так и в полевой этнографической работе. Они определили свою деятельность как попытку выявить влияние особенностей окружающей среды на зрительное восприятие.[18]18
  Приведу здесь только детали, необходимые, чтобы проследить общую логику исследовательской программы и ее главные результаты. Более подробно это и последовавшие за ним исследования рассмотрены в: Segall, Dasen, BerryandPoortinga, 1990. Об еще одном тщательно выполненном исследовании зрительных иллюзий см. Д. А. Вагнер (Wagner, 1977).


[Закрыть] Они работали со зрительными иллюзиями. Их базовая гипотеза состояла в том, что различные культурные среды порождают различные привычные способы интерпретации зрительных впечатлений, поэтому, когда испытуемым предъявляются стимулы, непохожие на те, с которыми они привыкли встречаться, будет наблюдаться рост числа ошибочных интерпретаций. В отношении иллюзии Мюллера-Лайера исследователи ожидали, что люди, живущие в «рукотворной среде», будут чаще интерпретировать рисунки на языке трехмерных объектов, чем люди, живущие в менее «рукотворной» сельской среде. Они предполагали также, что люди, привыкшие видеть дальние просторы, будут более подвержены горизонтально-вертикальной иллюзии.

М. Сегалл и его коллеги провели множество измерений, чтобы повысить надежность результатов. Они не просто сопоставляли группу туземцев с группой университетских студентов. Их исследование охватило четырнадцать неевропейских групп (тринадцать африканских и одну филиппинскую) и три группы испытуемых европейского происхождения (одна из Южной Африки и две из Соединенных Штатов, последние существенно различались по социальному положению и уровню образования). Численность групп составляла от 30 до 344 человек; всего было обследовано 1900 человек.

Обеспокоенные возможностью неудач, обусловленных взаимным непониманием, исследователи каждый раз предваряли тестирование тем, что просили испытуемых сравнить несколько пар сильно различающихся по длине отрезков, чтобы убедиться, что те правильно поняли инструкции. Экспериментаторы использовали также отрезки разного цвета и следили за тем, чтобы отрезки не касались друг друга. Убедившись, что испытуемые поняли задание и могут адекватно выразить свой ответ, они предъявляли иллюзии и просили сравнить длину линий.

Как и ожидалось, испытуемые в европейских выборках оказались значительно более подверженными иллюзии Мюллера-Лайера, чем испытуемые неевропейских сельских районов. И, как и ожидалось, подверженность горизонтально-вертикальной иллюзии различалась по группам иным образом. Испытуемые из групп, привычных к дальним просторам, были более подвержены этой иллюзии, чем люди, жившие в тропических лесах или в современных европейских городах. Исследователи могли заключить, что им удалось показать: культура влияет на восприятие, формируя привычные способы суждения о воспринимаемых объектах, срабатывающие в двусмысленных обстоятельствах.

Как отмечают М. Сегалл и его коллеги (1990), тот факт, что результаты в целом соответствовали теории, не означал невозможности других интерпретаций. Роберт Поллак (Pollack, 1970; PollackandSilvar, 1967), который показал, что подверженность иллюзиям уменьшается с уменьшением пигментации сетчатки, предположил, что в действительности не степень рукотворности культурного окружения, а принадлежность к той или иной расе обусловливает групповые различия в подверженности иллюзиям. Его рассуждения, казалось бы, подтвердились, когда Дж. Берри (Berry, 1971) сообщил, что при тестировании групп испытуемых, различающихся по обоим этим параметрам, подверженность иллюзиям больше зависела от пигментации кожи, чем от степени рукотворности окружающей среды. Однако и это, и другие аналогичные исследования давали неустойчивые результаты: иногда пигментация кожи предопределяла подверженность иллюзиям, а иногда – нет (обзоры полученных результатов см. в Deregowski, 1989; Pollack, 1989; Segalletal., 1990).

Немалая изобретательность была проявлена в попытках проверить гипотезу о влиянии культуры на восприятие. Например, Р. Болтон, С. Михельсон, Дж. Уайлд и С. Болтон изучали подверженность иллюзиям в двух группах перуанцев, живших в центральных Андах на высотах соответственно 4 500 и 13 000 футов над уровнем моря. Они полагали, что если гипотеза о роли пигментации верна, люди, живущие на большей высоте, окажутся менее подвержены иллюзиям, поскольку получают больше солнечной радиации (которая вызывает пигментацию). Но то, что они обнаружили, лучше соответствовало экологической гипотезе: по иллюзии Мюллера-Лайера различий не было, но люди, жившие на большей высоте, показали меньшую подверженность горизонтально-вертикальной иллюзии, предположительно потому, что они жили на открытых просторах, а не на узких горных тропах (Bolton, Michelson, WildeandBolton, 1975).

Обозревая эти данные в конце 1980-х годов, М. Сегалл и его коллеги писали, что «эмпирическая гипотеза сегодня столь же разумна, сколь и на старте этого исследовательского проекта». Насколько же она разумна? В дискуссии, последовавшей за публикацией обзора этой литературы Яном Дереговским (Deregowski, 1989), Р. Поллака не удалось убедить в том, что различия в пигментации не могут отвечать за различия в подверженности иллюзиям, хотя чуть ли не большинство участников этой дискуссии оспаривали его интерпретацию полученных данных. Мой вывод состоит в том, что, несмотря на огромные усилия, потраченные на эту работу, она немного рассказала нам о восприятии такого, что уже не было бы прежде известно из общей психологии. Кроме того, многие ключевые вопросы о причинах остаются невыясненными.

Интеллект и культура

Немногим более двух десятилетий прошло после создания психологических лабораторий и прихода научной психологии в некоторые европейские страны и Соединенные Штаты, когда серьезный вызов заставил психологов начать исследования сложных процессов, связанных с человеческим способом решения проблем. В самом начале нынешнего столетия Альфреда Бине и Теофила Симона попросили заняться практической общественной проблемой. Развитие общественного образования во Франции остро поставило проблему школьной неуспешности. Одни дети учились медленнее, чем другие, а некоторые, во всех остальных отношениях совершенно нормальные, вообще ничего не извлекали из обучения. А. Бине и его коллег попросили попытаться найти способ выявления медленно обучающихся детей на ранних этапах обучения. Если бы их удавалось выявлять, им можно было бы обеспечить специальное обучение, что позволило бы и остальных детей обучать более эффективно. Последующая история IQ-тестирования описана столь многократно, что нет необходимости повторять ее здесь, но краткий обзор основной стратегии этих исследований все же необходим, чтобы понять, почему кросс-культурные стратегии являются довольно проблематичным средством выявления влияний культуры на развитие интеллекта.

Для начала А. Бине и Т. Симон предложили определение качества, которое они пытались выявлять: «Нам кажется, что у интеллекта есть фундаментальная способность, нарушение или отсутствие которой имеют первостепенную важность для повседневной жизни. Это – способность к суждению, иначе называемая здравым смыслом, практическое чутье, инициатива, способность приспосабливаться к обстоятельствам. Хорошо судить, хорошо понимать, хорошо рассуждать – это сущностные деятельности интеллекта» (BinetandSimon, 1916, p. 43).

Теперь им надо было решить, как это выявлять. Решение казалось очевидным. Они хотели проверить способность детей решать задачи типа тех, что встречаются в «повседневной жизни». Но повседневная жизнь детей в начале XX в. означала жизнь в школе. А. Бине и Т. Симон наблюдали происходившее в школьных классах, просматривали учебники, беседовали с учителями и использовали собственную интуицию, чтобы прийти к некоторому представлению о множестве видов знаний и навыков, развитие которых ожидалось от детей в школе. То, что они обнаружили, нелегко описать кратко – это подтвердит всякий, кто хоть раз заглядывал в школьный класс.

Очевидно, что от детей требовалось понимание графических символов, таких, как алфавит и система счисления, поэтому проверялось распознавание этих символов. Но распознавания было недостаточно. От детей ожидалось, что они сумеют манипулировать этими символами для накопления и вспоминания больших объемов информации, для реорганизации этой информации в соответствии с требованиями конкретной ситуации и для использования информации при решении значительного числа задач, прежде в их опыте никогда не встречавшихся. Таким образом, проверялись способности детей запоминать и выстраивать последовательности действий для определения слов, конструировать правдоподобные последовательности событий из хаоса картинок и угадывать недостающие элементы на графических рисунках, а также многие другие компоненты решения принятых в школьном обучении задач.

Столь же очевидным было и то, что для того, чтобы справляться со все более эзотерическими применениями базовых знаний, содержащихся в системах письма и счета, ученики должны были научиться управлять своим поведением. Они не просто должны были включаться в разнообразные «интеллектуальные деятельности», направленные на переработку информации; они должны были обрести контроль над своим вниманием, включая его не по собственному капризу, а по указанию учителя или в соответствии с заданиями учебника.

Было совершенно невозможно придти к единому набору всех видов интеллектуальных действий, требуемых школой, – слишком много всего происходило в каждом конкретном классе, чтобы это можно было сделать; ясно было также, что школа требует разных способностей от детей разного возраста. А. Бине и Т. Симон понимали, что оценки «базовых способностей» по всему спектру учебного материала будут зависеть от того, что именно известно ребенку в той или иной области к моменту его прихода в школу, но они полагали, что знание наличных способностей ребенка будет так или иначе полезно учителям.

Ученые решили разработать наборы задач, подобных школьным, для каждого года обучения, от начальной школы до самых старших классов школы. Им бы, конечно, хотелось включить в свой тест все важнейшие деятельности таким образом, чтобы задания одного уровня трудности становились опорой для заданий следующего уровня, но поскольку никакой сколько-нибудь обоснованной теории высших психических функций не существовало, им приходилось опираться на сочетание собственного здравого смысла и логического анализа заданий, выполнения которых требовала школа (например, ты должен уметь запомнить три случайные цифры прежде, чем сумеешь запомнить четыре, ты должен знать алфавит прежде, чем сумеешь читать).

А. Бине и Т. Симон придумали еще один полезный прием – они позволяли самим детям говорить им, подходит ли то или иное задание для теста. Начав с огромного количества возможных вопросов, они искали такие, с которыми справлялась бы половина детей данной возрастной группы. Это позволяло считать «средним» ребенка, который справлялся со всеми заданиями, соответствующими его (ее) возрастному уровню. Собрав задания, показательные для детей разных возрастов (а также казавшиеся соответствующими образцам требуемой в классе деятельности), они получили первый значимый прототип современного IQ-теста. Конечно, со времени этой ранней работы в создание тестов было вложено много усилий, однако лежащая в их основе логика в большой степени сохранилась: отбираются виды деятельности, требуемые культурой (на практике сводящиеся к культуре школы). Детям, чьи показатели по этим тестам намного хуже, чем средние для их возраста, понадобится дополнительная помощь, если они должны достичь уровня, ожидаемого культурой.

Эта стратегия совершенно разумна до тех пор, пока мы остаемся в рамках процедуры отбора заданий. Люди, однако, не захотели оставаться в пределах, предусмотренных методологией.

Произошло именно то, против чего А. Бине и Т. Симон специально предостерегала их тест и подобные ему начали использоваться в качестве измерителей общей способности решать любые задачи, а не как наборы задач, важных конкретно для формального обучения. Также были проигнорированы предупреждения А. Бине и Т. Симона о проблемах, возникающих при тестировании детей с различным культурным опытом.

Осуществлявшие подобные экстраполяции исследователи, нередко признавали важным удостовериться, что все тестируемые имели равные возможности освоить материал, владения которым требует тест (Oliver, 1933a, 1933b; Woodworth, 1910). Однако на практике не было никаких способов гарантировать выполнение этого предварительного требования для вынесения суждения о базовой способности. Более существенным, возможно, была вера в то, что с помощью этих тестов выявляются врожденные способности, более или менее независящие от конкретного жизненного опыта, она создавала атмосферу, в которой исследователи, при других обстоятельствах столь предусмотрительные, отбрасывали всякую осторожность.

Здесь можно было бы процитировать целый ряд выдающихся психологов (Goddard, Terman, Yerkes. – см.: Gould, 1981), но высказывание Сирила Бердса достаточно хорошо выражает их общую тональность: «Под интеллектом психолог понимает врожденную общую умственную способность. Она наследуется или по крайней мере врожденна, а не обязана обучению или тренировке; она умственна, а не эмоциональна или нравственна, на нее не влияют трудолюбие или рвение; она общая, а не специфичная, то есть не ограничена никаким отдельным видом работы, но входит во все, что мы делаем, говорим или думаем. Из всех наших психических качеств эта способность наиболее широка» (цит. по: Carroll, 1982, р. 90).

Вера в универсальную надежность IQ-тестов как измерителей врожденного качества, называемого интеллектом и обладающего одинаковыми признаками во всех культурах и повсеместно, привела к мощной волне применений IQ-тестов в кросс-культурных исследованиях (Gould, 1977, 1981; Wober, 1975).

Комментируя сложившееся положение дел на заседании Американской атропологической ассоциации в 1935 г., Флоренс Гудинаф, психолог, чей тест «нарисуй человека» использовался в кросс-культурных исследованиях, отмечала, что «нарастающая волна интереса к тестам интеллекта смела все дамбы научной осторожности» (Goodenough, 1936, р. 5). По оценке Ф. Гудинаф около двух третей всех публикаций, касавшихся расовых (sic)различий психических особенностей, использовали материалы, стандартизованные на американских или европейских белых, а подавляющее большинство остальных касалось «… еще более щепетильной проблемы сравнения рас по особенностям темперамента и личности на основе баллов по тестам, хотя и созданным для измерения этих качеств, но имеющим весьма сомнительную валидность даже для белых» (там же).[19]19
  С. Ф. Нэйдел, антрополог, примерно в то же время делавший обзор по этой проблеме, обобщив размышления большинства антропологов, писал, что тестовые баллы, полученные в подобных исследованиях, не только абсолютно не соответствовали впечатлениям антропологов, проработавших с этими людьми длительное время, но и что «туземцы, принадлежащие к группам, чьи социальная эффективность и приспособленность к окружающей среде несомненны, имеют баллы столь низкие, что это кажется совершенно абсурдным» (Nadel, 1939, р. 185).


[Закрыть]

Начало этому сомнительному предприятию положил Роберт Вудвортс, один из наиболее влиятельных американских психологов первой половины нынешнего столетия, проведя тестирование интеллекта с представителями разных первобытных племен, собранных в 1904 г. на Выставку в Сент-Луисе (Wood-worth, 1910). Р. Вудвортс, хотя и симпатизировал идее, что разные результаты по тестам отражают соответствующие различия в интеллекте, был тем не менее осторожен в своих суждениях о методологических основаниях этих тестов. Другие не были. Например, Стенли Портеус носил с собой свою доску с лабиринтом по всему свету, пытаясь построить иерархию рас, основанную на допущении, что его «лабиринт-тест» – валидный культуронезависимый измеритель общего интеллекта, несмотря на то, что в его южноафриканской выборке одна группа, которая уже знала «игру в лабиринт», существенно превосходила по баллам соседние группы, которые этой игры еще не знали (Porteus, 1937, р. 256).

Выявленные Ф. Гудинаф чрезвычайно существенные недостатки логики этого предприятия имели очень широкую область применения, хотя это редко признается. Она писала: «Вряд ли будет чересчур сильным утверждение, что ни тесты интеллекта, ни так называемые тесты личности или характера не являются измерительными средствами. Они являются средствами формирования выборки» (1936, р. 5). Ф. Гудинаф утверждала, что когда IQ-тесты применяются в американском обществе, они служат разумным средством формирования выборки, поскольку являются «… репрезентативным набором видов интеллектуальных задач, выполнение которых может потребоваться от американского городского жителя» (там же), но что подобные тесты не репрезентативны для жизни в других культурных условиях и, следовательно, их использование в качестве измерительных инструментов в целях сравнения является неправильным. Этот запрет безусловно справедлив для определения различий между субгруппами в Соединенных Штатах в не меньшей степени, чем для народов, живущих в экономически менее развитых обществах.

Исходя из критики Ф. Гудинаф, можно было бы предположить, что попытки выявить влияние культуры на развитие интеллекта должны быть давным-давно оставлены. Однако и до сих пор полезность и теоретические выводы из кросс-культурного IQ-тестирования продолжают горячо обсуждаться (IrvineandBerry, 1983, 1988; Segall, Basen, BerryandPoortinga, 1990).

Как я понимаю, единственный способ получить культуронезависимый тест – это разработка заданий, в равной мере являющихся частью жизненного опыта во всех культурах.[20]20
  К. Иллз дает три критерия, которым должен соответствовать тест, чтобы его можно было признать культуронезависимым: а)тест должен состоять из заданий, содержание которых должно быть общим (или равно неизвестным) для всех субкультур, в которых он будет использоваться; б)он должен быть представлен на языке и другими символами (или материалами), равно известными (или неизвестными) в этих разных субкультурах; в)он должен организовываться и проводиться так, чтобы вызывать равную степень интереса и мотивации у представителей этих разных субкультур (Eells, 1951).


[Закрыть] Следуя логике работы А. Бине, это потребует от нас отбора деятельностей, ценимых взрослыми, принадлежащими ко всем культурам (или хотя бы к двум!) и выявления среди них деятельностей, эквивалентных по структуре, ценности и частоте осуществления. Думаю, что нет необходимости продолжать. До сих пор никто не выполнил такой исследовательской программы.

Очевидный факт состоит в следующем: нам не известно ни одного культуронезависимого теста, мы имеем лишь тесты, по которым нет хорошего объяснения того, как культурные различия влияют на их выполнение. Современные приверженцы кросс-культурного тестирования интеллекта продолжают работать над созданием подходящих исследовательских инструментов и теоретических моделей. П. Вернон, например, предложил считать, что вклад в тестовые баллы вносят три вида интеллекта: «прирожденный интеллект», некий общий наследуемый компонент; культурный компонент, связанный со способами, которыми культуры совершенствуют природный интеллект и «задачный» интеллект, который отражает опыт взаимодействия индивида с конкретными типами отобранных задач (Vernon, 1969).

Полагаю, что эти усилия будут иметь ограниченную теоретическую ценность, поскольку нам не хватает как раз того, что мы ищем, а именно направляющих, которые позволили бы нам установить ясные связи между культурным опытом и выполнением теста. Без таких направляющих чрезвычайно маловероятно, что удастся разделить это многообразие на компоненты каким-либо единственным способом.

Этим я вовсе не хочу сказать, что применение IQ-тестов в качестве прогностических средств или наборов образцов деятельности вовсе бесполезно. Значительное число современных исследователей, которые отвергают использование стандартизованных IQ-тестов в качестве измерителей культурных различий в интеллекте, признают, что IQ-тестирование может быть надежным средством выявления людей, способных после минимального обучения справиться с задачами, ценимыми в современных индустриальных социально-экономических условиях (общий обзор см. в Segall, Dasen, BerryandPoortinga, 1990; пример прагматического использования IQ-тестов при отборе людей для службы в армии и бюрократическом аппарате см. Ord, 1970). Однако, как указывает Р. Серпелл (Serpell, 1993), даже такое консервативное прагматическое использование тестов основывается на сомнительном предположении, что школы и бюрократические институты индустриальных стран должны быть восприняты развивающимися странами без всяких изменений. Покуда же подобные институты воспринимаются развивающимися странами избирательно, для них придется разрабатывать другие тесты.

Рассматривая IQ-тестирование как способ поиска взаимосвязи культуры мышления, тем не менее, я признаю IQ-тесты в качестве моделей интеллектуальных деятельностей, связанных с формальным образованием. Причина очень проста: А. Бине основывал задания своего теста на школьной практике. И с чем бы еще ни связывалось выполнение IQ-тестов, со школьным обучением оно связано безусловно.

Память и культура

Вначале XX в. исследователи, изучавшие культуру и память, обычно верили, что примитивные народы способны к необычным, в некоторых случаях на редкость эффектным проявлениям памяти. Например, Ф. Гальтон писал о потрясающей памяти одного эскимоса, которого наблюдал некий капитан Холл (Galton, 1883, р. 72). Рассказывали, что этот человек, не используя никаких внешних опор для памяти, нарисовал карту изрезанной береговой линии длиной около шести тысяч миль с удивительной степенью точности, как было установлено при сравнении ее с английской картой этой территории. В более недавние времена Уоррен Д'Азеведо, антрополог, работавший среди либерийского народа гола, сообщал, что старик со слабой памятью – это человек, которому «его старики ничего не рассказали», он считается среди пожилых людей «мальчишкой», на которого более молодые соплеменники вполне могут поглядывать с презрением (D'Azevedo, 1962, р. 13).

Первым психологом-экспериментатором, строго поставившим вопрос о взаимодействии культуры и памяти, был Ф. К. Бартлетт (1932). Он предположил, что память организована в соответствии с двумя принципами. Первый касается построения запоминания. Ф. К. Бартлетт полагал, что культуры суть организованные общности людей, разделяющих одни и те же обычаи, институты и ценности. Ценимые, институционализированные виды деятельности вызывают у людей «сильные чувства». Эти ценности и их выражение в культуре формируют психологические тенденции отбора определенных видов информации для запоминания. Приобретенное посредством функционирования этих тенденций знание создает схемы, на основе которых и действуют универсальные процессы воспроизведения информации. В тех областях, где схемы разработаны подробно, вспоминание будет лучше, чем в областях, которые менее ценны, с которыми связаны немногие сильные чувства и в которых, следовательно, имеется меньше схем, обеспечивающих вспоминание.

В качестве примера действия этого принципа Ф. К. Бартлетт сообщает о неформальном эксперименте, который он провел среди народа свази в восточной Африке. Некий фермер предложил Ф. К. Бартлетту поговорить с его пастухом, который за год до этого присутствовал при покупке фермером скота. У фермера каждая покупка была занесена в специальную книгу вместе с описанием животного. Эти записи и использовались для проверки точности памяти пастуха. Ф. К. Бартлетт попросил пастуха перечислить купленных животных, вспомнив, по возможности, все детали. Человек вспомнил обо всех покупках – их цене, отличительных признаках и предыдущих хозяевах, допустив лишь две ошибки в деталях. Вот примеры описаний, которые он давал: «От Гампоки Ликинзы один молодой белый бычок в мелких рыжих пятнах за один фунт; от Лолалела одна пятнистая пятилетняя корова, белая с черным, за три фунта, которые составились из двух мешков зерна и одного фунта» (Bartlett, 1932, р. 250).

Хотя все это и производило довольно сильное впечатление (пастух дал подробную информацию почти о дюжине коров, при том, что не он отвечал за эти сделки), Бартлетт не считает это чем-то экстраординарным: «Пастух свази обладает удивительно цепкой памятью на индивидуальные особенности своих подопечных. Животное может отстать и смешаться с другим стадом. Оно может отсутствовать довольно долго. Однако сколько бы времени ни прошло, если хозяин приходит к кому-то с описанием пропавшего животного, его слово почти никогда не подвергается сомнению и ему мирно разрешают увести животное обратно» (там же).

Ф. К. Бартлетт также предположил существование второго типа вспоминания, организующим принципом которого служит временной порядок: «Существует низкоуровневый тип вспоминания, очень близкий к тому, что часто называют механическим воспроизведением. Он характерен для психической жизни людей с относительно ограниченными интересами, которые все очень конкретны и ни один из них не является доминирующим» (там же, р. 266). В качестве свидетельства такого механического воспроизведения он использует протоколы местного суда. В приводимом ниже примере расследуется попытка убийства женщины, которую и допрашивают в качестве свидетеля.

«Судья: Расскажите мне, как вы получили этот удар по голове.

Женщина: Ну, я в то утро встала на заре и… (следует длинный список сделанных дел, встреченных людей и сказанного). Потом мы пошли в крааль к таким-то и таким-то, и там…(новый перечень) выпили пива, и такой-то сказал…

Судья: Не беспокойтесь, я не хочу знать ничего, кроме того, как вы получили удар по голове.

Женщина: Хорошо, хорошо, я как раз к этому подхожу, я еще до этого не дошла. Ну, я ему сказала… (снова следует длинный рассказ о деталях разговора и обстановки). Ну, а после этого мы пошли в крааль к такому-то.