Текст книги "Культурно-историческая психология – наука будущего"

Судья: Послушайте, если мы будем продолжать в том же духе, это займет у нас целый день. Так что насчет этого удара по голове?

Женщина: Да, хорошо, хорошо, но я еще до этого не дошла. Так мы… (и снова следует очень долгое перечисление всех деталей этого дня). Ну, а потом мы пошли к такому-то в крааль… там был спор… Ну, и он ударил меня по голове, и я умерла, и это все, что я знаю» (там же, р. 265).

Ф. К. Бартлетт не был этнографом, и к его суждениям о культуре мышления свази в случаях вроде этого следует относиться с большой долей скептицизма. В защиту своего утверждения о том, что для культуры свази, вероятно, характерно механическое воспроизведение, он говорит, например, что в Свазиленде «новости распространяются среди местного населения с огромной быстротой. Никакой специальной системы сигналов их передачи не существует, но, когда бы ни встретились два путника на тропе, они дают друг другу полный отчет обо всем, что они в последнее время сделали, увидели и узнали. Многократное повторение оказывается при этом наилучшим способом запоминания. Тот же прием используется и в деятельности неторопливых и многословных туземных советов. За этим стоит состояние группы, имеющей массу времени и мало скоординированные интересы, когда все, что бы ни произошло, равно интересно и где, следовательно, полный отчет о случившихся событиях социально оправдан. Так индивидуальный темперамент и социальная организация играют на руку друг другу и совместно поддерживают определенный способ запоминания» (там же, р. 265–266).

Такого рода этнографические спекуляции показывают, что Ф. К. Бартлетт впадает в тот же соблазн, что и У. X. Р. Риверс: использовать европейские культурные стереотипы для оправдания выводов, далеко выходящих за пределы имеющихся данных.

К его чести, Ф. К. Бартлетт понимал (хотя и не применил это понимание в своей работе в Свазиленде), что преувеличенно последовательное вспоминание, которое он приравнивал к механическому воспроизведению, могло быть как продуктом социальных условий вспоминания, так и продуктом любых устойчивых психологических тенденций, связанных с культурой. Он писал:

«Замените слушателей на группу чужих людей, и характер вспоминания тоже изменится. Здесь прежде всего следует рассматривать статус рассказчика в его собственной группе и его отношение к группе, к которой принадлежат его слушатели. Если аудитория принадлежит к подчиненной, нижестоящей группе, рассказчик чувствует себя уверенно и акценты в его рассказе будут расставлены в соответствии с предпочтениями его собственной группы. Если аудитория принадлежит к вышестоящей, более компетентной и доминирующей группе, она может заставлять рассказчика отходить от свойственного ему способа вспоминания до тех пор, пока он, осознанно или неосознанно, не примет желательный для них способ. Тогда он попытается перестроить свой рассказ и нарисовать своим слушателям картину, которую они, пусть неясно, и стремились увидеть. Всякий антрополог, работающий в поле, знает это или, по крайней мере, должен знать. Тем не менее, специфика социальной детерминации способа вспоминания и его изменение в зависимости от содержания вспоминаемого до сих пор не были тщательно изучены» (там же, р. 266).

Идеи Ф. К. Бартлетта о культурной организации вспоминания были скоро проверены антропологом С. Ф. Нэйделом (Nadel, 1937b). Он вел полевые исследования среди иоруба и ньюп в Нигерии. Он был поражен, как сильно и во многих отношениях они отличаются друг от друга, хотя они живут бок о бок, окружающая их среда одинакова, как и общие условия жизни, имеют похожие экономические системы и формы социальной организации и говорят на похожих языках.

Для религии иоруба по С. Ф. Нэйделу характерна «… разработанная и рациональная иерархическая система божеств» (там же, р. 197), каждое из которых имеет особые обязанности и функции. У иоруба развиты реалистические пластические искусства и драма. Религия ньюпов, напротив, «… сосредоточена вокруг некой смутной абстрактной неперсонифицированной силы, у них наиболее развиты декоративные искусства, и они не имеют традиций драмы, близких к тому, что есть у иоруба» (там же, р. 197).

С. Ф. Нэйдел составил рассказ, который можно было использовать для проверки характера запоминания в обеих группах. В нем говорилось о супружеской паре, имевшей двоих сыновей. Сыновья были влюблены в одну и ту же девушку, а она предпочитала младшего из них. Старший сын убил младшего, девушка с разбитым сердцем ушла, и ее никогда больше не видели. В это нехитрое повествование был вплетен ряд элементов, которые, как предсказывал С. Ф. Нэйдел, будут по-разному запоминаться людьми, принадлежащими к этим двум культурам. Эти элементы включали утверждения («Бог отомстит за это») и логические связки («когда эти сыновья подросли»). Нэйдел ожидал, что иоруба сделают акцент на логической структуре рассказа, а ньюп – на сопутствующие факты и детали, поскольку такие акценты соответствовали их доминирующим социальным тенденциям и ассоциативным схемам. Он прочитал историю группам мальчиков иоруба и ньюп в возрасте 15–18 лет и, предварительно не предупредив их об этом, через несколько часов попросил каждого из них вспомнить эту историю.

Полученные результаты подтвердили ожидания С. Ф. Нэйдела. Испытуемые иоруба больше вспомнили о логической структуре рассказа, испытуемые ньюп – о сопутствующих фактах и деталях. Например, только трое из двадцати испытуемых ньюп назвали предложение, начинающееся со слов «когда эти сыновья подросли», в то время как это сделали семнадцать из двадцати иоруба. Немногие ньюп, но большинство иоруба включили в свой рассказ ссору между двумя братьями – кардинальный момент, давший мотив для убийства.

Напротив, большинство ньюп, но немногие иоруба точно вспоминали ключевые утверждения, и ньюп были более склонны дополнять свои пересказы некоторыми ситуативными и временными деталями, превращавшими их в то, что С. Ф. Нэйдел назвал «живой конкретной картиной событий этой истории» (там же, р. 201). Один из испытуемых, например, добавил, что братья «путешествовали», когда встретили девушку, другой сказал, что они встретили ее «в городе». Испытуемые ньюп также вносили дополнительные детали в сцену убийства, добавляя, например, фразы типа «Тогда настала ночь».[21]21
  Много лет спустя Я. Дереговский (Deregowski, 1970) получил похожие результаты, сравнивая группы городских и сельских подростков Замбии. Он правильно предсказал, что городские испытуемые будут подчеркивать временные указания, встроенные в рассказ, в большей степени, чем их сельские собратья, поскольку определение времени и дат по часам стало важным аспектом их жизни. Для не связанных с временем аспектов этих историй различия между группами были пренебрежимо малы, но ключевые упоминания о времени городские испытуемые воспроизводили существенно чаще.


[Закрыть]

Никто из испытуемых не воспроизвел рассказ абсолютно точно вопреки представлению о выдающейся памяти примитивных народов. Здесь, однако, представляется важным отметить, что эксперимент был связан с качественными культуросообразными различиями в опыте и связанных с ним схемах. Неверно было бы спрашивать, кто запоминает лучше, иоруба или ньюп, важно, что они запоминают по-разному, в соответствии с «устойчивыми интересами» своих культур, как и предсказывала теория Ф. К. Бартлетта.

Были получены и антропологические данные, подтверждавшие идеи Ф. К. Бартлетта относительно механического воспроизведения. Грегори Бейтсон, проводивший исследования способов познания мира («эйдос») народа ятмал (Новая Гвинея), обнаружил, что их «ученые» – подлинный кладезь тотемов и имен, являющихся содержанием специальных песен и использующихся в обсуждениях. Рассмотрев число таких родовых гимнов в каждом клане и приблизительное число имен в одном гимне, он заключил, что эти ученые люди носят в своей голове 10–20 тысяч имен.

На этом материале очень удобно было проверить способность к механическому запоминанию, что Г. Бейтсон и проделал, фиксируя порядок, в котором информанты называли имена в разных случаях. Он сообщает, что обычно люди время от времени меняли порядок имен и никогда не подвергались за это критике. Если они спотыкались на чем-то, вспоминая какой-то конкретный набор имен, они не возвращались к началу серии, как это было бы характерно при механическом воспроизведении, так же, будучи спрошены о каком-нибудь событии в прошлом, информанты не пускались в пересказ длинной серии хронологически связанных событий, чтобы добраться до того, о котором их спросили. Говоря непосредственно об идеях Ф. К. Бартлетта о механическом воспроизведении, Г. Бейтсон заключает, что «хотя мы и можем с полной определенностью сказать, что механическая память – не главный процесс, обеспечивающий эрудицию ятмал, сказать, какой из высших психических процессов играет здесь главную роль, мы не можем» (Bateson, 1936, р. 224).

Современные исследования памяти и культуры

Через три десятилетия после пионерских работ Ф. К. Бартлетта, Г. Бейтсона и С. Ф. Нэйдела мы с коллегами изучали особенности памяти у фермеров-рисоводов племени кпелле в центральной Либерии (Cole, Gay, GlickandSharp, 1971). У этой работы было несколько целей, но одна из них состояла в проверке представления Ф. К. Бартлетта о том, что неграмотные африканские племена склонны к использованию механического воспроизведения при встрече с такими задачами для памяти, с которыми у них не связаны «сильные переживания».

Задания, которые мы наиболее часто использовали, в психологической литературе обычно называют заданиями на «свободное припоминание»: испытуемым предъявляется список слов для запоминания, и они свободны вспоминать их в любом выбранном ими порядке. Эта процедура приобрела популярность в 1960-х годах, поскольку было обнаружено, что если набор слов, принадлежащих к известным категориям (одежда, пища, инструменты, домашняя утварь), предъявляется в случайном порядке, взрослые испытуемые не стремятся запомнить слова в порядке предъявления. Вместо этого они группируют запомнившиеся слова по категориям (Bousfield, 1953). У американских (образованных) взрослых и общее число запомненных слов, и количество групп возрастали с повторением попыток; маленькие дети реже классифицировали запомненное и незначительно улучшали свои результаты при повторных попытках (обзор литературы по этому поводу см.: Kail, 1990).

Мы решили, что такие списки для свободного воспроизведения вряд ли способны вызвать сильные социальные переживания, так что если неграмотные рисоводы-кпелле имеют склонность к механическому запоминанию, она проявится, если попросить их запомнить набор слов. Установив, что слова, которые мы выбрали для запоминания и воспроизведения, были известны и легко поддавались классификации в местных понятиях, мы использовали их в ряде работ.

Хотя процедуры несколько различались от раза к разу, в целом испытуемым обычно предъявлялся ряд слов с интервалом приблизительно в две секунды, и их просили запомнить эти слова. По предъявлении всего списка их просили назвать запомнившиеся слова. Эта процедура повторялась пять и более раз с каждой группой.

Вопреки ожиданиям, основанным на ранней работе Ф. К. Бартлетта, мы не обнаружили свидетельств механического запоминания. На деле нам оказалось довольно трудно увидеть вообще какой-нибудь способ организации в том, как люди запоминали списки. Они не воспроизводили их в том порядке, в каком мы их представляли (даже если этот порядок не изменялся в различных пробах), и не производили никакой классификации по категориям, к которым они принадлежали.

Вопреки легендам о замечательной памяти неграмотных народов, они справлялись с этим заданием хуже, чем это предусматривалось стандартами, полученными в американских исследованиях. Не приводило к сколько-нибудь заметному научению и повторение работы с одним и тем же списком слов. Даже когда один и тот же список из двадцати слов предъявлялся пятнадцать и более раз, после пятнадцатого предъявления испытуемые могли вспомнить лишь на одно или два слова больше, чем после первого.

Эти низкие показатели и отсутствие научения с повторением теста побудили нас начать серию экспериментов, направленных на то, чтобы выяснить, существуют ли вообще такие способы предъявления задания, которые могли бы привести к более высокому уровню воспроизведения и показать наличие какой-либо его организации:

1. Мы попробовали платить испытуемым за каждое воспроизведенное слово, чтобы проверить предположение, что они на самом деле просто и не пытались запомнить. Испытуемые стали произносить, вспоминая список, гораздо больше слов, но содержание того, что они вспоминали, не улучшилось.

2. Предъявляли те же понятия в форме картинок и в виде физических объектов, чтобы проверить, не будет ли такое наглядное предъявление способствовать улучшению запоминания. Предъявление физических объектов, действительно, слегка улучшило результаты, но не больше, чем с американцами.

3. Пытались разными способами сделать категориальную структуру списка наглядной (включая, например, в список слов сами названия категорий или размещая раздельно физические объекты, относящиеся к разным категориям), но это практически не отражалось на качестве воспроизведения.

4. Вместо того, чтобы просить испытуемых вспомнить слова, мы просили их вспомнить, на каком из четырех стульев находились объекты, относящиеся к той или иной категории. Если объекты размещались на стульях в соответствии с их принадлежностью к определенной категории, испытуемые запоминали быстро и группировали слова при воспроизведении – это показывало, что когда категориальная структура списка была предъявлена достаточно ясно, испытуемые кпелле оказывались способны использовать эту информацию о принадлежности к определенным категориям для запоминания.

В свете предыдущих рассуждений о том, в какой мере задания IQ-тестов, подходящие для одной культуры, могут быть подходящими для существенно отличающейся от нее культуры, в отношении этих исследований встает очевидный вопрос, подходят ли использованные в них задания для оценки сложившихся у кпелле способов запоминания. В каких условиях – если это вообще возможно – могли бы встретиться эти люди с задачей, требующей от них запоминания некоего набора слов или объектов для запоминания как такового? Не могли ли мы получить другие результаты, если бы использовали задание, более репрезентативное для мнемических задач, с которыми народ кпелле обычно встречается?

Мы проверили эту идею в двух исследованиях, причем в каждом в качестве стимульного материала использовался некий рассказ. Первый эксперимент был тесно связан с материалами, которые мы использовали в вышеописанных опытах: использовался тот же набор из двадцати слов, принадлежащих к четырем известным категориям; разница состояла в том, что на этот раз эти слова разными способами вплетались в повествование с целью высветить различные потенциальные принципы категоризации.

Общим для всех версий этой методики было повествование, в котором претенденты предлагали подлежащие запоминанию предметы в качестве выкупа за дочь городского начальника. Две крайние версии этого рассказа передают смысл идеи. В одном рассказе первый претендент предлагал все предметы одежды, второй – пищи, третий – инструменты, четвертый – домашнюю утварь. В другой истории некий человек пытался похитить девушку, и по дороге она роняла эти предметы. Порядок, в котором она их бросала, не имел отношения к принадлежности предмета к какой-либо категории, но имел определенный смысл в последовательности событий рассказа.

В этих условиях способы, которыми подлежащие запоминанию слова вплетались в историю, существенно влияли на способы их воспроизведения. В случае претендентов, которые приносили весь набор предметов соответствующей категории, эти категории и воспроизводились как группа. В случае, когда предметам была придана определенная роль в последовательности событий, они в этой последовательности и воспроизводились. Власть истории в организации воспроизведения оказалась в действительности такой сильной, что в некоторых случаях, когда разные люди приносили объекты разных категорий в качестве выкупа за невесту, люди называли при воспроизведении одну только категорию объектов – категорию, связанную с объектами, которые, как считалось, давали больше шансов получить девушку. Когда мы расспрашивали испытуемых об этом, они отвечали, что девушку должен получить именно этот человек, так что нет никакой необходимости перечислять другие дары!

В более позднем исследовании, проведенном в соседнем либерийском племени ваев, мы оценивали уровень и схемы воспроизведения по ряду рассказов, которые уже были к тому времени широко применены при изучении запоминания рассказов в Соединенных Штатах (Mandler, Scribner, ColeandDeForrest, 1980). Стимульный материал был минимально модифицирован введением местных имен людей и животных, при этом и общий уровень воспроизведения, и модели воспроизведения разных элементов этих историй для ваев и американских взрослых оказались практически идентичными.[22]22
  В двух более ранних исследованиях, использовавших рассказы в качестве подлежащего запоминанию материала, африканские испытуемые показали несколько лучшее воспроизведение, чем американские (Dube, 1977; RossandMillsom, 1970).


[Закрыть]

Оценка стандартного кросс-культурного подхода

Этот выборочный обзор исследований трех психических процессов, конечно, не дает исчерпывающей картины достижений и проблем кросс-культурных исследований, проводимых по методологическим стандартам общей психологии. Однако, эти примеры предоставляют отличную выборку непреходящих вопросов, довлеющих над кросс-культурными психологами.

Если объединить основные результаты экспедиции на острова Торресова пролива и исследования зрительных иллюзий, то окажется, что культурная среда не влияет на остроту зрения, но формирует привычки интерпретации видимого, которые и предопределяют характер интерпретации сомнительных стимулов вроде зрительных иллюзий. Таких результатов и следует ожидать, если принять, что острота зрения обусловлена элементарными психическими процессами, а «искажения восприятия» – высшими психическими функциями (допущение, как мне представляется, разумное в рамках методологии В. Вундта). Мы не можем, однако, быть вполне уверены в своих выводах. Возможно, данные о культурной инвариантности порогов чувствительности искажены культурными различиями в способах интерпретации, что и не позволяет надежно выявить процессы, отвечающие за возникновение зависимой переменной (величина порога). Данные, полученные в опытах со зрительными иллюзиями, кажутся строже, однако и они сомнительны. В этом случае центральным пунктом спора является культура как независимая переменная. Группы, различавшиеся в культурном отношении, различались и по местоположению, и по пигментации радужной оболочки глаз. Тот факт, что культура в действительности не является независимой переменной, поскольку не поддается контролю экспериментатора, а испытуемые не распределены по ней случайным образом, вечно сопровождает такого рода усилия.

Кросс-культурное исследование с использованием технологии IQ-тестирования практически ничему не научило нас в отношении природы интеллекта, и лишь усилило сомнения в адекватности кросс-культурного тестирования с помощью таких средств. То, что IQ-тесты в современных индустриальных обществах могут быть использованы для отбора людей, способных выполнять социально значимую деятельность, конечно, нельзя не признать важным фактом, однако его собственно психологическое значение вовсе неочевидно.

По-видимому, признавая эти ограничения, кросс-культурные исследования, использующие стандартизованные IQ-тесты в качестве средства разрешения споров о роли природы и культуры, уступили дорогу внутринациональным исследованиям, стремившимся приблизиться к случайному распределению испытуемых в выборке (например, исследования близнецов, разлученных при рождении, и другие похожие стратегии разведения генотипа и фенотипа; обзоры см.: Plomin, 1990 и Scarr, 1981). Эта литература тоже бесконечно противоречива, отчасти потому, что логически безупречные экспериментальные средства оказываются этически неприемлемыми.

Исследование памяти, как и исследование восприятия, убедительно опровергает идею о том, что народы, принадлежащие к неграмотным («примитивным») обществам, обладают необыкновенными возможностями памяти. Оно интересно отнюдь не тем, что способно показать, лучше или хуже запоминают представители неграмотных, первобытных народов, чем их грамотные современники (по данным разных исследователей они запоминают то лучше, то хуже). Важнее, что оно отводит культурным различиям некоторую роль в организации повседневной жизнедеятельности. Когда структуры деятельности разных социальных групп похожи, культурные различия в процессах запоминания оказываются минимальными. Когда одно общество имеет значимые институционализированные практики, требующие запоминания такого рода, в то время как в другом обществе это не имеет места (например в школьном обучении), мы вправе ожидать проявления культурных различий в процессах памяти в виде особых способов запоминания, соответствующих этой деятельности (вроде способности воспроизводить списки слов).

Если согласиться, что моя оценка этих трех примеров более или менее характеризует достижения и в других областях психологии, нетрудно понять маргинальность кросс-культурных исследований по отношению к основному руслу психологии. Содержательные предложения кросс-культурных исследований оказываются весьма скромными, а данные, на которых они основаны, сомнительными.

Но этот вывод ставит и саму научную психологию в довольно неудобное положение, поскольку обнаруживается, что ее выводы о «законах поведения» получены методами наблюдения, которые в принципе не позволяют выявить значимые культурные различия. Это положение неприятным образом напоминает положение человека, ищущего потерянные ключи от машины в пределах светового круга от уличного фонаря, с той лишь разницей, что психологи, не сумевшие обнаружить влияние культуры в своих тщательно разработанных экспериментах, заявляют, по сути, что ключей больше вообще не существует, поскольку их нет под фонарем.

Не удивительно поэтому, что психологи, которые отводят культуре центральную роль в человеческой природе, стремятся найти подходы, способные расширить «световой круг», в котором можно было бы поискать ключи к отношениям между культурой и познанием.

В следующей главе мы рассмотрим кросс-культурную работу по проблемам когнитивного развития, вызвавшую в последние десятилетия особенно пристальное внимание. В этой работе ясно проявились и надежды, и проблемы современного кросс-культурного подхода к познанию.