Текст книги "Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности"

* * *

Теперь, когда я интеллектуально обосновал потенциальную ценность этих психоактивных субстанций, то у меня, как вы, наверное, подумали, должно было проявиться более сильное желание самому их попробовать. Да, такое желание у меня возникло, но что-то (я и сам не знаю что) меня останавливало: то ли недостаток смелости, то ли ожидание благоприятной возможности, которая никак не подворачивалась, поскольку жизнь, заполненная трудовыми буднями, в основном протекает в жестких рамках законов. Но когда я начал обдумывать потенциальную пользу этих субстанций, взвешивая и сравнивая ее с возможными рисками, то, к своему удивлению, обнаружил, что, как гласит поговорка, «не так страшен черт (психоделики), как его малюют». В самом деле, при всем желании, например, нельзя умереть от слишком большой дозы ЛСД или псилоцибина; ни один из этих препаратов даже не вызывает зависимости. Если животным скормить одну дозу этих препаратов, они не будут требовать вторую, а люди при повторном их использовании отмечают существенное ослабление их действия[3]3
  Дэвид Дж. Натт. «Наркотики без горячего воздуха: как минимизировать вред от применения легальных и нелегальных наркотиков». – Кембридж, Англия: UIT, 2012. [David J. Nutt. Drugs Without the Hot Air: Minimising the Harms of Legal and Illegal Drugs (Cambridge, U.K.: UIT, 2012)]. Вот почему люди, принимающие малые дозы психоделиков, никогда не принимают их несколько дней подряд.


[Закрыть]. Да, действительно, те ужасные видения, которые посещают некоторых людей, сидящих на психоделиках, в самом деле могут привести к тому, что подвергающие себя подобному риску впадут в психоз, поэтому в семьях, в чьем роду наблюдались случаи душевных заболеваний или предрасположенность к таким заболеваниям, никто не должен их принимать. Но практика показывает, что пациенты, принимавшие психоделики и пострадавшие от них, поступают в отделение неотложной помощи крайне редко, причем во многих случаях то, что врачи диагностируют как психотические срывы, на деле оказывается просто кратковременными приступами паники.

Справедливо и то, что люди, сидящие на психоделиках, склонны к глупым и опасным поступкам: переходят дорогу с интенсивным движением в неположенном месте, прыгают с большой высоты и даже (правда, это случается редко) убивают себя. Согласно опросу, проведенному среди бывалых потребителей психоделиков, которых просили рассказать об их переживаниях, появление «жутких галлюцинаций очень даже реально» и может стать «самым удручающим впечатлением в жизни»[4]4
  Тереза М. Карбонаро и др. «Опрос-исследование удручающих переживаний после принятия псилоцибиновых грибов: резкие и устойчивые положительные и отрицательные последствия». «Психофармакология», 2016, 1268–1278. [Theresa M. Carbonaro et al., “Survey Study of Challenging Experiences After Ingesting Psilocybin Mushrooms: Acute and Enduring Positive and Negative Consequences,” Journal of Psychopharmacology (2016): 1268–78.] Опрос показал, что только 7,6 % респондентов обращались к врачу по поводу «одного и более психологических симптомов, которые они приписывают угнетающему действию псилоцибина».


[Закрыть]. Но здесь очень важно уметь отличать неконтролируемые ситуации, когда препараты употребляются без учета «установки и обстановки», от ситуаций контролируемых, когда препараты принимают в клинических условиях, после тщательного их отбора и, разумеется, под присмотром врача. Возвращение санкционированных психоделиков, положившее начало их исследованию, началось в 1990-е годы, и хотя с тех пор через руки врачей прошли тысячи добровольцев, на которых было испробовано их действие, за это время не было зарегистрировано ни одного серьезного случая их неблагоприятного влияния.

Именно в этот момент мысль «встряхнуть стеклянный шар так, чтобы пошел снег», как назвал психоделический опыт один нейрофизиолог, начала представляться мне скорее привлекательной, нежели пугающей, хотя некая доля страха в моей душе все еще оставалась. По прошествии более полувека, в течение которого эго было моим более или менее постоянным спутником, оно – этот вездесущий голос, непрерывно звучавший в моей голове, это вечно комментирующее, интерпретирующее и навешивающее ярлыки защитное «я» – сделалось для меня чуть более знакомым и узнаваемым. Я в данном случае не говорю о таком аспекте, как глубокое самопознание; я говорю лишь о том, что со временем все мы стремимся оптимизировать и сделать традиционными наши реакции на воздействия жизни. У каждого из нас есть свои схематические пути обработки и усвоения повседневного опыта и решения проблем, и хотя такой подход к жизни вполне приемлем, потому как он помогает выполнять работу при максимуме усилий и минимуме суеты, в конечном счете он становится механическим. Он отупляет нас. Мышца нашего внимания атрофируется.

Несомненно, привычки – очень полезные инструменты, сильно облегчающие проведение сложных психологических операций, к которым мы прибегаем всякий раз, когда сталкиваемся с новой задачей или новой ситуацией. И они же помогают нам бдительно следить за внешним миром: присутствовать в нем, уделять ему внимание, чувствовать, мыслить, а затем обдуманно действовать. (То есть действовать свободно, а не по принуждению.) Если вы забыли, что представляют собой подобные психические привычки и как они ослепляют нас, делая невосприимчивыми к жизни и опыту, то поезжайте в незнакомую страну – и вы стразу же встряхнетесь! Алгоритмы повседневной жизни оживут и заработают снова, как будто с нуля. Вот почему для описания психоделических переживаний более чем уместны различные метафоры и сравнения, почерпнутые из арсенала путешественника.

Ум взрослого человека, сколь бы эффективен и полезен он ни был, делает нас слепыми и невосприимчивыми к происходящему в данный момент. Мы постоянно перескакиваем от одного вопроса к другому, от одной темы к другой. Мы подходим к жизненному опыту, уже будучи запрограммированы в той же мере, что и искусственный разум; наш мозг постоянно переводит данные настоящего в понятия прошлого и транслирует их в таком виде; он то и дело обращается за сведениями к опыту прошлого и пользуется им, стараясь на его основе предугадать и спрогнозировать будущее.

Тому, что многие аспекты жизни – путешествия, искусство, природа, работа и даже некоторые наркотики – становятся столь приятными и даже желанными для нас, мы обязаны прежде всего своему опыту, который заполняет собой все психические пути и дороги, ведущие как вперед, так и назад, растворяя нас в потоке чудесного настоящего – чудесного в буквальном смысле, потому как чудо – это побочный продукт именно такого, ничем не обремененного, первого, наивного и девственного взгляда на мир, от которого мозг взрослого человека давно отгородился. (Ведь это так малополезно и неэффективно!) Увы, но большую часть времени я живу в ближайшем будущем, мой психический термостат установлен и действует в режиме медленного кипения, бурля чаяниями, предчувствиями, а еще чаще волнениями и заботами. К счастью, я редко чему удивляюсь. Это одновременно и хорошо, и плохо.

Что именно я стремлюсь здесь изобразить? Не что иное, как рабочий режим или уровень своего нынешнего сознания, действующего по умолчанию, как мне кажется. Оно работает достаточно хорошо, выполняет нужную работу, но меня не отпускает мысль: что, если это не единственный или, возможно, даже не лучший способ идти по жизни? Ведь предпосылкой психоделического исследования служит именно то, что эта особая группа молекул может давать нам доступ к другим уровням и режимам сознания, из общения с которыми мы можем извлечь особую выгоду: терапевтическую, духовную или творческую. Разумеется, психоделики – не единственная дверь, ведущая к другим формам сознания (на страницах этой книги я расскажу и о других, не фармакологических альтернативах), но они действительно кажутся одной из тех дверных ручек, которые так легко взять и повернуть.

Идея расширения сознания, всего репертуара его состояний, не так уж и нова: она ясно прослеживается в индуизме и буддизме, да и в западной науке тоже имеются весьма интересные и поучительные прецеденты. Например, известный американский философ и психолог Уильям Джеймс, автор книги «Многообразие религиозного опыта», более века тому назад уже забирался в эти миры. Вернулся он оттуда с убеждением, что наше повседневное бодрствующее сознание – «всего лишь особый тип сознания, тогда как рядом и вокруг него, отделенные от него лишь тончайшим экраном, находятся потенциальные и совершенно иные формы сознания».

Насколько я понимаю, Джеймс говорит о неоткрытой двери, ведущей внутрь нашего разума. Для него таким «толчком», который мог открывать эту дверь и давать доступ в миры по ту ее сторону, был так называемый веселящий газ – окись азота. (Кстати, мескалин, психоделическое соединение, добываемое из пейотля, американского кактуса, всегда имелся в распоряжении исследователей, но Джеймс, видимо, так и не решился его испробовать.)

«Ни одно описание Вселенной, сколь бы полным оно ни было, не может считаться окончательным, если оно не принимает во внимание эти другие формы сознания», – пишет Джеймс.

«Во всяком случае, – заключает он, – эти другие состояния (которые, по его убеждению, столь же реальны, как чернила на этой странице) не дают нам преждевременно поквитаться с реальностью и свести с ней все счеты».

Когда я впервые прочитал это предложение, мне стало понятно, что Джеймс попал в самую точку: как истинный материалист и взрослый человек, достигший определенного возраста, я уже поквитался с реальностью и свел с нею счеты, если и не полностью, то весьма основательно. И, видимо, сделал это несколько преждевременно.

Что ж, теперь меня приглашают открыть эти области сознания снова.

* * *

Если повседневное бодрствующее сознание – это один из нескольких возможных способов конструирования мира, тогда, возможно, есть смысл культивировать то великое нейронное разнообразие, каким оно мне представляется. Будем иметь это в виду. Что же касается этой книги, то она рассматривает данный предмет с различных точек зрения, используя для этого несколько повествовательных путей, таких как социальная и научная история, естествознание, мемуары, научная журналистика и практический опыт, то есть, иначе говоря, рассказы и свидетельства участников, добровольцев и пациентов. Короче, нас ждет интересное путешествие в неведомое, в середине которого я поделюсь с вами собственными исследованиями (вероятно, лучше было бы назвать их поисками) этого предмета, изложенными в форме психологического травелога.

Повествуя об истории психоделических исследований, прошлой и настоящей, я не посягаю на всеобъемлющий охват. Такая тема, как психоделики, являющаяся предметом науки и социальной истории, слишком обширна, чтобы уместить ее в объеме одной, пусть и большой книги. Вместо того чтобы представлять читателю всю галерею персонажей, принимавших участие в возрождении психоделиков и ответственных за него, я расскажу лишь о немногих пионерах, которые образуют особую научную линию преемственности, с тем неизбежным результатом, что та лепта, которую внесли в это дело многие другие, будет преподнесена кратко и в немногих словах. Кроме того (и это тоже делается в интересах связности повествования), я заостряю внимание лишь на некоторых препаратах, оставляя другие без внимания. В частности, это относится к МДМА (метилендиоксиамфетамину, более известному как «экстази»): я касаюсь его вкратце, несмотря на то что некоторые врачи рассчитывают применять его в лечении посттравматических стрессовых расстройств. Дело в том, что лишь очень немногие исследователи причисляют МДМА к психоделикам, тогда как большинство придерживается иного мнения, которое я полностью разделяю. МДМА действует на сознание, используя различные проводящие пути мозга, а следовательно, у него совсем иная социальная история, отличающаяся от истории так называемых классических психоделиков. Из них я фокусируюсь преимущественно на тех, которым ученые уделяют наибольшее внимание (главным образом это псилоцибин и ЛСД), а это значит, что другим психоделикам я уделяю гораздо меньше внимания; бесспорно, они также интересны и эффективны, однако достать их и доставить в лабораторию гораздо труднее (пример такого психоделика – аяуаска).

И, наконец, о названиях. Тот класс молекул, к которому относятся псилоцибин и ЛСД (а также мескалин, ДМТ и некоторые другие), на протяжении многих десятилетий, с того момента, как на них обратили внимание, называли по-разному. Вначале их называли галлюциногенами. Но их воздействие было настолько разносторонним (в сущности, полноценные галлюцинации достаточно необычны и редки), что вскоре исследователи стали искать более точный и подходящий термин (этот поиск описан в 3-й главе). Термин «психоделики», чаще всего используемый мною в этой книге, имеет и свою оборотную сторону. Появившись в 1960-е годы, в период расцвета контркультуры, он несет в себе и соответствующий культурный багаж, причем немалый. В надежде избежать этих ассоциаций и подчеркнуть духовную составляющую самих препаратов некоторые исследователи предложили называть их энтеогенами (в переводе с древнегреческого «божество внутри») – название, которое кажется мне слишком вычурным, поэтому термин «психоделики», изобретенный в 1956 году, несмотря на внешние атрибуты 1960-х, представляется мне этимологически более точным. Составленный из двух древнегреческих слов, он означает просто «проявление ума», что в точности передает то воздействие, которое оказывают на наш ум эти необычные молекулы.

Глава первая
Ренессанс

Если уж необходимо точно указать начало современного ренессанса психоделиков и связанных с ними исследований, то таким началом, несомненно, является 2006 год. Правда, для многих людей в то время это было совершенно неочевидно. Не было принято никаких законов, не было издано никаких регулирующих актов или объявлено об открытиях – ничего такого, что указывало бы на этот исторический сдвиг. Но когда в течение этого года последовали одно за другим три вроде бы никак не связанных между собой события – первое в Базеле, Швейцария, второе в Вашингтоне, а третье в Балтиморе, штат Мэриленд, – чувствительное ухо вполне могло бы различить треск начинающего раскалываться льда.

Первым событием, которое предстает, если рассматривать его с позиции прошлого и настоящего, как своего рода исторический шарнир, было столетие со дня рождения швейцарского химика Альберта Хофмана, который в 1943 году случайно обнаружил, что пять лет тому назад он открыл психоактивную молекулу, впоследствии получившую название ЛСД. Этот столетний юбилей был необычным в том смысле, что на нем присутствовал сам юбиляр. Разменяв первую сотню лет, Хофман сохранил на удивление прекрасную форму, был физически подвижным, острым на ум и принимал самое активное участие в торжествах: сразу за празднованием дня рождения намечался трехдневный симпозиум. Церемония открытия состоялась 13 января, через два дня после столетнего юбилея (Хофман дожил до 102 лет). Конференц-зал в Базельском центре конгрессов заполнили две тысячи человек, которые стоя рукоплескали невысокому и немного сутулому мужчине в темном костюме и галстуке, который, опираясь на палку, медленно пересек сцену и занял свое место.

Из этих двух тысяч человек двести были журналистами, съехавшимися на симпозиум со всего мира, а остальные – целители, искатели, мистики, психиатры, фармакологи, исследователи сознания и нейрофизиологи; другими словами, большинство было представлено людьми, чья жизнь радикально изменилась под действием молекулы, которую человек на сцене извлек из гриба полстолетия назад. Они собрались здесь, чтобы воздать должное этому человеку, чтобы отметить событие, которое его друг, швейцарский поэт и врач Вальтер Фогт, назвал «единственным радостным открытием ХХ века». Для людей, собравшихся в зале, это была отнюдь не гипербола. По словам одного из американских ученых, свидетеля сего торжества, многие из присутствовавших «прямо-таки боготворили» Альберта Хофмана, поэтому нет ничего удивительного, что это событие чисто внешне во многом напоминало религиозный обряд.

Хотя практически каждый из присутствовавших знал наизусть историю открытия ЛСД, тем не менее Хофмана попросили рассказать «миф о сотворении» еще раз. (Эту историю он изложил, если мне не изменяет память, в изданных в 1979 году мемуарах «ЛСД – мой трудный ребенок».) Хофману, который в то время был еще молодым химиком, работавшим в одном из подразделений компании Sandoz, занимавшемся выделением химических соединений из лекарственных растений для производства новых препаратов, было поручено синтезировать одну за другой молекулы алкалоидов, производимых спорыньей. Спорынья – это грибок, который часто заражает зерновые культуры (обычно рожь, из которой пекут хлеб), вызывая у едоков признаки безумия или одержимости. (Как тут не вспомнить знаменитый судебный процесс над салемскими ведьмами! Согласно одной из теорий, странное поведение обвиняемых женщин было якобы вызвано отравлением спорыньей.) Кстати говоря, повивальные бабки уже давно использовали спорынью, прибегая к ее помощи для ускорения родов и остановки послеродового кровотечения, так что химики Sandoz недаром обратились именно к этому грибку, надеясь получить из его алкалоидов пригодный для продажи препарат. Осенью 1938 года Хофман выделил из спорыньи 25 алкалоидных молекул, дав этой серии название диэтиламид лизергиновой кислоты, или сокращенно ЛСД-25. Предварительное опробование этого соединения на животных не дало многообещающих результатов (животные вели себя беспокойно, но этим все дело и ограничилось), поэтому формулу ЛСД-25 положили в долгий ящик.

Там она и оставалась следующие пять лет, вплоть до апрельского дня 1943 года (война была в самом разгаре), когда у Хофмана вдруг «возникло предчувствие», что стоило бы взглянуть на ЛСД-25 еще раз. И в этом месте его рассказ принимает немного мистический поворот. Обычно, говорит он, если соединение, считающееся неперспективным, выбраковывают, то его сразу же выбрасывают. Но Хофману почему-то «пришлась по душе химическая структура молекулы ЛСД», и что-то подсказало ему, что «эта субстанция обладает свойствами, отличными от тех, которые были выявлены в ходе первых исследований». Еще одна загадочная аномалия случилась, когда он синтезировал ЛСД-25 во второй раз. Несмотря на тщательные меры предосторожности, которые он неизменно соблюдал, когда работал с такими ядовитыми субстанциями, как спорынья, капелька химического вещества каким-то образом попала на его кожу и впиталась в нее, поскольку он, по словам самого Хофмана, «был вынужден прервать работу по причине каких-то необычных ощущений».

Хофман пошел домой и лег на диван. «Я находился в дремотном состоянии, с закрытыми глазами… а передо мной мелькал непрерывный поток фантастических картин и необычных форм с яркой, калейдоскопической игрой красок». Так в мрачные дни Второй мировой войны в нейтральной Швейцарии произошел первый в истории человечества «кислотный трип». Единственный в своем роде, потому как произошел он в состоянии полного неведения.

Заинтригованный, Хофман решил через несколько дней провести полноценный эксперимент, поставив его на самом себе, – практика, к которой мало кто прибегал в то время. Соблюдая, как ему казалось, необычайную осторожность, он взял 0,25 миллиграмма ЛСД (миллиграмм – одна тысячная грамма), растворил их в стакане воды и выпил. Будь это любой другой препарат, такая доза в самом деле была бы необычайно мизерной, но это был ЛСД, а он, как оказалось, является одним из самых мощных психоактивных соединений, когда-либо открытых человечеством, потому как сохраняет свою активность даже в микроскопических дозах, измеряемых микрограммами, – в данном случае тысячной долей миллиграмма. Этот удивительный факт вскоре вдохновит ученых на поиск рецепторов головного мозга и веществ, способных воздействовать на него, в результате чего будет найдено эндогенное химическое вещество – серотонин, которое активирует мозг так же легко и быстро, как нужный ключ открывает нужный замок: во сяком случае, подобная метафора объясняет, почему столь малое количество молекул способно оказывать столь мощное воздействие на сознание. Так или иначе, но открытие Хофмана привело к тому, что в 1950-х годах возникла одна из современных отраслей науки – наука о мозге.

Однако в тот самый момент, когда Хофман погрузился в состояние, представлявшееся ему необратимым безумием, произошел первый в мировой истории жуткий кислотный трип. Ученый говорит своему помощнику-лаборанту, что ему нездоровится и что ему нужно срочно уехать домой; они садятся на велосипеды и по пустым улицам (так как автомобили в ту военную пору попадались довольно редко) кое-как добираются домой, где Хофман ложится в кровать и ждет, пока его помощник вызовет врача. (В наши дни потребители ЛСД отмечают День велосипедиста ежегодно 19 апреля.) Хофман вспоминает, что «знакомые вещи и предметы мебели вдруг начали принимать гротескные, угрожающие формы. Они находились в непрестанном движении, словно одушевленные и движимые внутренним беспокойством». Короче говоря, знакомый внешний мир стал распадаться, а его собственное эго словно исчезло и растворилось. «В меня вторгся демон, он завладел моими телом, умом и душой. Я вскочил с кровати и закричал, пытаясь освободиться от него, а затем вновь упал на диван и лежал там, одинокий и беспомощный». Хофман был убежден, что он либо сходит с ума, причем окончательно, либо находится при смерти. «Мое эго находилось где-то в пространстве, и оттуда я взирал на свое лежавшее на диване неподвижное тело». Однако когда прибыл врач и осмотрел Хофмана, оказалось, что все его жизненно важные функции – сердцебиение, давление, дыхание – в полном порядке. Единственный признак, указывавший на то, что с ним что-то не так, – это зрачки: они были необычайно расширены.

Как только «острые симптомы безумия» исчезли, Хофман испытал так называемое «послесвечение», которое часто следует за кислотным трипом и являет собой состояние, полностью противоположное наркотическому похмелью. Когда после весеннего дождя он вышел в сад, «все искрилось и блестело в ярком свете. Мир словно родился заново». За время, прошедшее с того дня, мы многое узнали, и нам теперь известно, что на видения, вызываемые психоделиками, сильно влияют стремления и чаяния человека; нет другого класса лекарственных и иных препаратов, воздействие которых столь сильно зависело бы от самовнушения. Поскольку все пережитое Хофманом под воздействием ЛСД – это единственный опыт в чистом виде, то есть опыт, свободный от влияния предшествующих переживаний или рассказов о них, то небезынтересно отметить тот факт, что он полностью лишен каких бы то ни было восточных или христианских «примесей», которые вскоре станут обязательными атрибутами этого жанра. Однако его видение, где знакомые вещи и предметы оживают и образуют мир, который «словно родился заново», абсолютно сродни тому моменту, когда мир впервые открывается глазам Адама, как его красочно описал десятилетие спустя Олдос Хаксли в своем эссе «Двери восприятия»; очень скоро это видение станет обычным атрибутом кислотного трипа и прочих психоделических переживаний.

Из своего «путешествия» Хоффман вернулся с убеждением, что, во-первых, именно ЛСД каким-то образом овладел им, а не он им, и что, во-вторых, ЛСД однажды станет для медиков и особенно для психиатров очень ценным и незаменимым средством имитации, создавая крайне достоверную картину шизофрении. Ему даже в голову не приходило, что не за горами то время, когда его «трудный ребенок», как он впоследствии назвал ЛСД, станет не только препаратом, доставляющим радость, но и наркотиком, ведущим к злоупотреблению.

Однако Хофман с должным пониманием отнесся к тому, что в 1960-е годы молодежная культура взяла ЛСД на вооружение в качестве средства заполнения той пустоты, какую, по его словам, несет материалистическое, индустриальное и духовно бедное общество, потерявшее связь с природой. Этот магистр химии, вероятно самой материалистической из всех наук, вынес из своего горького опыта общения с ЛСД-25 убеждение, что эта молекула потенциально станет для цивилизации не только терапевтическим, но и духовным бальзамом, создав трещину «в здании материалистического рационализма» (говоря словами его друга и переводчика Джонатана Отта.)

Как и многие его последователи, этот блестящий химик тоже сделался в какой-то мере мистиком, проповедующим евангелие духовного обновления и воссоединения с природой. Когда ему в тот памятный день в Базеле преподнесли букет роз, он в ответной речи сказал собравшимся, что «чувство сопричастности ко всему сущему, чувства единства творения со всем сущим должно в еще большей мере заполнить наше сознание и уравновесить бессмысленные материалистические и технологические достижения, чтобы мы смогли вернуться к розам, к цветам, к природе, с которой мы неразрывно связаны». Слушатели разразились бурными аплодисментами.

Скептически настроенный свидетель тех событий был бы не столь уж и не прав, если бы счел этого невысокого человека, стоявшего на сцене, основателем новой религии, а слушателей – его паствой. Но если это и религия, то религия, существенно отличающаяся от всех прочих религий. Обычно основатель религии и самые близкие и преданные из его приверженцев заявляют право на власть и авторитет, даваемые постижением сакрального и непосредственным приобщением к духовным истинам. На долю же всех последующих поколений приверженцев этой религии достаются только зыбкая мешанина мифов и преданий, символизм таинства причастия и вера. История ослабляет изначальную силу непосредственного приобщения к высшему, передоверяя дальнейшее выполнение обязательных обрядов когорте священников. Но психоделическая церковь возвещает нечто совсем иное и необычное: что каждый человек в любой момент может получить доступ к сакральному опыту путем таинства, в центре которого находится психоактивная молекула.

Однако подводное течение праздничных торжеств, проникнутых атмосферой духовности, принесло в конференц-зал (возможно, не совсем кстати) также и науку. Во время симпозиума, который начался сразу после завершения празднеств по случаю дня рождения Хофмана, ученые и исследователи из самых разных сфер и отраслей науки, включая нейрофизиологию, психиатрию, фармакологию, область сознания, так же как и искусство, говорили о том, как повлияло открытие Хофмана на развитие общества и культуры и какое значение имеет его потенциал не только для углубленного понимания сознания, но и для разработки методики лечения нескольких трудноизлечимых психических расстройств. В ходе симпозиума были одобрены несколько исследовательских проектов по изучению влияния психоделиков на человеческое сознание, и часть из них уже осуществляется в Швейцарии и в Соединенных Штатах. Так или иначе, но ученые на симпозиуме озвучили свою надежду на то, что долговременный перерыв в психоделических исследованиях так или иначе близится к концу. Не секрет, что издержкой профессии людей, работающих в этой области, является иррациональный оптимизм, но в 2006 году были веские причины полагать, что погода наконец действительно меняется в лучшую сторону.

* * *

Второе знаковое событие произошло в том же 2006 году пять недель спустя, когда Верховный суд Соединенных Штатов единогласным решением, которое озвучил и подписал новый главный судья Джон Робертс Младший, постановил, что небольшая религиозная секта, именующая себя UDV и пользующаяся во время таинств галлюциногенным чаем аяуаска, может ввозить его в Соединенные Штаты, даже несмотря на то, что он содержит такую субстанцию (числящуюся в перечне наиболее опасных препаратов), как диметилтриптамин (ДМТ). Это решение основывалось на законе о восстановлении религиозной свободы, принятом в 1993 году, который был принят с целью узаконить (согласно пункту о свободе вероисповедания в Первой поправке к конституции США) право коренных жителей Америки, индейцев, использовать пейотль в своих обрядовых церемониях, как они это делали на протяжении многих поколений. Закон 1993 года гласит, что только «настоятельный интерес» может побудить правительство вмешаться в религиозные дела и запретить лицу (или лицам) отправление религиозных обрядов. В случае с сектой UDV администрация Буша, выступавшая в качестве истца, настаивала на том, что только коренные жители Америки (в силу их «особых отношений с правительством») имеют право использовать психоделики как часть религиозного обряда, и даже в их случае это право может быть ограничено государством.

Суд обоснованно отклонил довод правительства, сославшись на то, что при отсутствии «настоятельного интереса», обозначенного в законе 1993 года, федеральное правительство не может запретить официально признанной религиозной группе использовать психоделические субстанции в своих обрядах. Безусловно, речь идет об относительно новых и малочисленных религиозных группах, члены которых (ayahuasqueros) объединяются вокруг психоделического таинства чаепития или вокруг «лекарственного растения», как они сами называют свой чай. UDV – это христианская спиритическая секта, которую основал в 1961 году в Бразилии сборщик каучука Хосе Габриель да Кошта под влиянием откровений, снизошедших на него после распития отвара аяуаски, полученной двумя годами ранее от одного из амазонских шаманов. Секта существует в шести странах мира и насчитывает 17 000 членов, но на время принятия постановления в ее американском филиале числились только 130 человек. [Название секты расшифровывается как União do Vegetal, то есть Союз растений, поскольку аяуаска готовится путем заваривания цветков двух видов лиан, произрастающих в амазонских лесах: лозы духов (Banisteriopsis caapi) и психотрии зеленой (Psychotria viridis).]

Решение Верховного суда вызвало религиозный ажиотаж вокруг аяуаски и привело к росту «чайных» сект в Америке. Сегодня американская церковь UDV насчитывает 525 человек, а ее общины существуют в девяти штатах. Для их снабжения UDV начала выращивать «чайные» растения на Гавайях, без помех доставляя их группам на материке. Однако число американцев, принимающих участие в чайных церемониях вне UDV, за эти годы сильно выросло, и каждую ночь в различных местах Америки совершаются десятки, если не сотни таких церемоний (их особенно много в районе залива в Сан-Франциско и в Бруклине). Федеральные власти больше не преследуют (по крайней мере, на данный момент) владельцев и хранителей аяуаски, и ее закупка и ввоз осуществляются совершенно свободно.

Своим решением Верховный суд проторил религиозную тропу (пусть и узкую, но прочно опирающуюся на Билль о правах), приведшую к легальному признанию психоделических препаратов, по крайней мере внутри религиозных общин, использующих их для своих таинств. Остается лишь подождать и посмотреть, насколько широкой и утоптанной эта тропа окажется, а это поневоле заставляет задуматься над тем, что именно предпримут правительство и суд, когда появится какой-нибудь доморощенный американский Габриель да Кошта и попытается отлить свои психоделические откровения в новую религию с намерением использовать психоактивные вещества для приобщения к ее таинствам. Юриспруденция «когнитивной свободы», как ее называют некоторые члены психоделической общины, все еще несовершенна и крайне ограниченна (в отношении религии), но теперь, по крайней мере, она покоится на твердом фундаменте, отыскав новую лазейку в неутихающей войне с наркотиками.