Текст книги "Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности"

И опять же, который уже раз встает трудный вопрос о значении и авторитете подобного опыта, особенно когда под его влиянием люди приходят к убеждению, что сознание не ограничено одним только мозгом и каким-то образом способно пережить нашу смерть. И даже к подобным вопросам Гриффитс подходит со всей широтой своего кругозора и непредвзятого ума: «Преобразующая феноменология этих переживаний настолько убедительна, что я склонен полагать: здесь есть некая тайна, которую мы пока что не можем понять».

Да, Гриффитс, безусловно, далеко ушел от того строгого бихевиоризма, который когда-то составлял основу его научного мировоззрения; соприкосновение с альтернативными состояниями сознания, как собственными, так и участников эксперимента, открыло перед ним возможности, о которых отваживаются открыто говорить лишь очень немногие ученые.

– Что же происходит после смерти? Все, что мне нужно, – это один процент [неопределенности]. Для меня нет ничего более интересного, чем думать о том, что я открою или, наоборот, не открою в момент смерти. Это самый интересный вопрос из всех, которые меня занимают. – Именно поэтому он так страстно надеется, что его не задавит автобус и что у него будет достаточно времени, чтобы «насладиться» посмертными переживаниями, не отвлекаясь на боль. – Западный материализм утверждает: рубильник жизни вырубается, и на этом все, конец! Но ведь существует и множество других представлений. Вполне может быть, что это только начало. Разве это не удивительно?

Именно в этот момент Гриффитс переключился с себя на меня и начал задавать мне вопросы о моих духовных взглядах и воззрениях, вопросы, к которым я был совершенно не готов.

– Как вы можете быть уверены в том, что после смерти ничего нет? – спросил он. Я попробовал было увильнуть, но он был настойчив: – Каковы, по вашему мнению, шансы на то, что жизнь со смертью не заканчивается? Желательно в процентах.

– Да откуда ж мне знать? – отбивался я. – Ну, возможно, два или три процента, не больше.

Я до сих пор не знаю, откуда взялись эти два-три процента, но Гриффитс ухватился за них, как утопающий за соломинку:

– Так много?

Но я, воспользовавшись моментом, решил перевести стрелки и задал тот же самый вопрос ему.

– Не знаю, смогу ли я ответить на него, а главное, захочу ли, – рассмеялся он, бросая взгляд на мой диктофон. – Все зависит от того, какая на мне будет шляпа.

Ага! Оказывается, у Роланда Гриффитса не одна, а несколько шляп! У меня же только одна, и это обстоятельство почему-то пробудило во мне чувство мелкой зависти.

Если сравнивать Роланда Гриффитса с другими учеными (или, как в данном случае, с другими типами духовно продвинутых людей), то он в избытке обладает тем, что Китс применительно к Шекспиру называл «отрицательной способностью», то есть умением существовать среди неопределенностей, тайн и сомнений, не доходя до абсолютов, будь то абсолюты в науке или духовности.

– Говорить сегодня, что я на все сто процентов убежден в истинности материального мировоззрения, имеет не больше смысла, чем говорить, что я на все сто процентов убежден в истинности описанных в Библии событий.

Во время нашей последней встречи (мы обедали в бистро в одном из пригородов Балтимора по соседству с его домом) я пытался вовлечь Гриффитса в дискуссию о ярко выраженном конфликте между наукой и духовностью, чтобы дать ему возможность высказаться по этому поводу. Я спросил его, согласен ли он с утверждением Эдварда Уилсона, сказавшего, что все мы в конечном итоге должны сделать выбор: следовать стезей или науки, или духовности. Но Гриффитс не считает, что эти два пути познания взаимно исключают друг друга, и он равно не терпит абсолютистов по обе стороны предложенного водораздела. Скорее он надеется на то, что эти два пути сумеют объединиться и смогут дополнять друг друга, исправляя взаимные просчеты и недочеты, и благодаря такому взаимообмену помогут нам поднять, а затем, возможно, и решить стоящие перед нами глобальные вопросы. Затем я прочел ему письмо от Хьюстона Смита, ученого, подвизающегося в сравнительном религиоведении, который в 1962 году участвовал в качестве добровольца в Бостонском эксперименте Уолтера Панке. Письмо было написано Бобу Джесси вскоре после публикации в 2006 году знаковой работы Гриффитса; Джесси любезно предоставил его в мое распоряжение на время работы над книгой.

«Эксперимент в больнице Джонса Хопкинса показывает, точнее – доказывает, что в условиях всесторонне контролируемого эксперимента псилоцибин может вызывать настоящие мистические откровения. С помощью науки, доверие к которой питает современность, он самым решительным образом подрывает секуляризм этой современности. И тем самым дает надежду не на что иное, как на повторную сакрализацию природного и социального мира, надежду на духовное возрождение, являющуюся лучшей защитой не только от бездушия, но и от религиозного фанатизма. И он делает это в пику тем ненаучным предрассудкам, на основе которых принимались ныне действующие законы о наркотиках».

Читая вслух письмо Смита, я видел, как на лице Гриффитса расцветает блаженная улыбка; он был настолько тронут и обезоружен услышанным, что в ответ только и произнес: «Это прекрасно».

Глава вторая
Естествознание с позиции грибов

В конце моей первой встречи с Роландом Гриффитсом (она, если помните, проходила в его кабинете в медицинском центре Джонса Хопкинса), во время которой мы коснулись такой темы, как его собственный мистический опыт, моей оценки шансов на загробную жизнь и возможности того, сможет ли псилоцибин изменить жизнь человека и обладает ли он подобным потенциалом, ученый встал из-за стола, распрямил свое долговязое тело и, сунув руку в карман брюк, достал оттуда небольшой медальон.

– Это от меня скромный подарок, – сказал он, показывая мне медальон. – Но сначала ответьте на один вопрос. – Он помедлил секунду и, глядя мне прямо в глаза, спросил: – Осознаете ли вы в данный момент то, что сознаете?

Немного озадаченный, я задумался на миг (миг, который мне показался очень долгим и вынужденным), а затем кивнул головой и утвердительно ответил «да». Видимо, этот ответ вполне устроил Гриффитса, так как он протянул мне медальон, сделанный в форме монеты. На аверсе красовался квартет Psilocybe cubensis на длинных, тонких, изгибающихся ножках, один из самых распространенных видов волшебных грибов. А на реверсе была выбита цитата из Уильяма Блейка, которая, как дошло до меня чуть позже, очень хорошо отражала путь и ученого, и мистика, объединяя их воедино: «Эксперимент – вот истинный метод обретения знаний».

Если не ошибаюсь, прошлым летом Роланд впервые побывал на фестивале искусств «Горящий человек» (а сам-то я слышал о нем к тому моменту?), и когда ему сказали, что в фестивальном городке в ходу не звонкая монета, а только подарки, он заказал себе медальоны с изображением грибов, чтобы раздавать их или обменивать на что-то другое. Теперь он вручает их на память добровольцам, участвующим в его исследовательской программе. Собственно, в тот раз Гриффитс сильно удивил меня, причем не единожды, а дважды. Во-первых, тем, что ученый его уровня посещает фестиваль искусств, посвященный психоделикам, а во-вторых, тем, что он счел целесообразным выбрать в качестве подарка монету с изображением псилоцибиновых грибов.

В каком-то смысле медальон с изображением грибов логически вполне оправдан, потому как та молекула, над которой Гриффитс с коллегами бьется последние 15 лет, в конце концов производится именно псилоцибином, то есть грибом. Но сам гриб и его психоактивные соединения не были известны ученым вплоть до 1950-х годов, когда псилоцибин был открыт в Южной Мексике, где масатеки, тамошний коренной народ, втайне использовали эту «плоть богов» для лечения и ворожбы задолго до появления там испанцев. Помимо грибов из керамики, стоящих, с чисто декоративной целью, на полках в наркологическом кабинете, где проходят психоделические сеансы, есть несколько таких же «волшебных грибов» и в лаборатории. Но ни один из тех людей, с которыми я беседовал в центре Хопкинса, не упомянул о том поразительном факте, что те судьбоносные переживания, о коих рассказывали участники эксперимента, вызваны действием химических соединений, найденных не просто в природе, а именно в грибах.

Впрочем, в контексте лабораторных исследований довольно легко упустить из виду сей поразительный факт. Все ученые, занимающиеся сегодня психоделическими исследованиями, работают исключительно с синтетической версией псилоцибиновой молекулы. (Если помните, психоактивное соединение, вырабатываемое грибом, было впервые найдено, синтезировано и названо в конце 1950-х годов Альбертом Хофманом, швейцарским химиком, открывшим ЛСД.) Поэтому участникам дают не горсть длинных, искривленных и едких на вкус грибов, а маленькую белую таблетку, изготовленную тут же, в лаборатории. И их путешествия в неизведанное проходят в окружении, образно говоря, медицинской свиты, состоящей из мужчин и женщин в белых халатах. Полагаю, это обычный эффект дистанцирования в действии, как он применяется в современной науке, но здесь он несколько усугубляется специфическим желанием обособить псилоцибин от его запутанных корней (или, лучше сказать, от мицелия), уходящих в почву мира молодежной контркультуры 1960-х годов, шаманизма американских индейцев и, возможно, самой природы. потому как именно здесь, в природе, мы сталкиваемся с тайной маленького коричневого грибка, наделенного силой изменять сознание животных, которые его поедают. Ведь и ЛСД, если помните, тоже был выделен из гриба, Claviceps purpurea, или спорыньи. Каким-то образом и по причине, нам пока не понятной, эти замечательные грибы производят, помимо спор, некие смыслы в человеческом разуме.

То время, что я провел в лаборатории и медицинском центре Хопкинса и посвятил беседам с людьми, совершившими псилоцибиновые трипы, не прошло для меня даром: во мне чем дальше, тем все больше и больше рос интерес к другой, пока еще не исследованной территории – естествознанию, или, говоря точнее, к естественной истории грибов и их чудесной силе. Где растут эти грибы и в каких условиях? Откуда у них эта способность – вырабатывать химическое соединение, настолько близкое по своим свойствам нейромедиатору серотонину, что оно может просочиться через гематоэнцефалический барьер и временно подчинить себе мозг млекопитающих? Не является ли этой, своего рода химической защитой, вырабатываемой грибами против тех, кто ими питается? Объяснение хотя и прямолинейное, но вполне правдоподобное, если бы только не тот факт, что этот галлюциноген вырабатывается почти исключительно в «плодовом теле» гриба, то есть в той части грибного организма, которая предназначена для употребления в пищу. Возможно, гриб пожинает какую-то пользу от того, что, будучи съеденным, он меняет сознание поедающих его животных?[7]7
  Если подходить к этому явлению чисто научно, то плодовое тело гриба – это репродуктивный орган. В принципе, грибы вполне можно сравнить с теми же яблоками, растущими на яблонях; просто грибы, в отличие от яблок, растут под землей и торчат вверх, а не свисают вниз. Действительно, большая часть грибного организма находится под землей в виде мицелия, представляющего собой белые паутинообразные, толщиной в одну клетку, нити, обильно пронизывающие почву. Но поскольку развитие этих подземных структур не поддается ни наблюдению, ни исследованию – их нельзя выкопать, не повредив их нежную ткань, – то нам не остается ничего иного, как фокусироваться на самих грибах, тех, что доступны нашему зрению, хотя они всего лишь малая вершина громадного грибного айсберга.


[Закрыть] Но какую?

Существование в природе гриба, способного не только менять сознание человека, но и вызывать у него яркие мистические переживания и озарения, наводит на серьезные размышления и ставит перед нами ряд философских вопросов. Сам этот факт можно интерпретировать двумя совершенно разными способами. Первая, и самая очевидная, интерпретация: мол, способность псилоцибина воздействовать на сознание человека вполне подтверждает мировоззренческие позиции материализма и его трактовку сознания и духовности, потому как причину изменений, наблюдаемых в сознании, можно прямо объяснить наличием в нем химического препарата – псилоцибина. Найти ли более материальный элемент, чем химикат? Если исходить из воздействия психоделиков, то можно прийти к вполне логичному заключению, что боги есть не что иное, как химически индуцированные плоды гоминидного воображения.

Удивительно здесь то, что большинство людей, имевших эти переживания и озарения, совершенно не согласны с такой трактовкой вопроса. Даже самые далекие от Бога и духовности люди возвращаются из своих внутренних путешествий с убеждением, что за материальной реальностью (так сказать, «за гранью») имеется нечто, не поддающееся материалистическому пониманию и превосходящее его. Не то чтобы они отрицали натуралистическую основу этого откровения – нет, просто они интерпретируют ее совершенно иначе.

Если трансцендентальный опыт вызывается молекулой, способной проницать наш мозг и природный мир растений и грибов, то природа, вероятно, не так уж нема и безъязыка, как это твердит Наука, и где-то там, в природе или в других мирах, существует «Дух», кто бы и как его ни определял, то есть нечто вечно сущностное, имманентное – вера, которой до сих придерживаются представители бесчисленных архаичных культур. То, что моему (духовно обедненному) уму кажется вполне приемлемой основой для разочарования в мире, уму более психоделически подкованному представляется неопровержимым доказательством его несокрушимого очарования. «Плоть богов», как-никак!

Вот тут-то и возникает любопытный парадокс. Ведь тот же самый феномен, который подкрепляет материалистическое объяснение духовной и религиозной веры, одновременно вызывает у людей переживания настолько яркие и сильные, что под их влиянием они приходят к твердому убеждению о существовании иной, нематериальной реальности – незыблемой основы религиозной веры.

Я надеялся, что, добыв знание о психоактивных МКГ (часто использующаяся в микологии аббревиатура термина «маленькие коричневые грибы»), стоящих у истоков этого парадокса, я мог бы прояснить существо этого вопроса или каким-то образом решить его. Я в определенной мере являюсь заядлым грибником, который нисколько не сомневается в своей способности точно определить и назвать собранные им съедобные дары леса (лисички, сморчки, вороночники рожковидные и белые грибы), как и в своей почти непогрешимой уверенности, что все их можно есть без вреда для здоровья. Однако, как внушили мне мои учителя, мир МКГ гораздо более сложен и опасен, чем мир их лесных сородичей: очень многие, если не большинство видов МКГ, крайне ядовиты и способны в одночасье отправить вас в мир иной. Тем не менее с помощью экспертного справочника я надеюсь не только пополнить свой репертуар заядлого грибника, расширив его за счет псилоцибе и еще одного или двух их сородичей, но и в ходе этого процесса раскрыть перед вами тайну их существования и мистических сил.

* * *

У меня никогда не было сомнений: единственный, кто лучше всего помог бы мне разобраться во всем этом (при условии, что он сам был бы не против), – это Пол Стеметс, миколог из Вашингтона, автор книги «Псилоцибиновые грибы мира» (1996), весьма основательного и авторитетного справочника в этой отрасли знания. Стеметс лично «предал огласке», то есть обнаружил, распознал и описал в престижном научном журнале, четыре новых вида Psilocybe, включая и Azurescens, названные по имени его сына, Азуревса[8]8
  Собственно, этот вопрос даже немного сложнее. Дело в том, что своего сына Стеметс назвал по синеватому цвету, который со временем приобретают псилоцибы, а уж затем по имени сына назвал самые синие из них.


[Закрыть], самые, пожалуй, психоделические грибы из всех ныне известных. Несмотря на то что Стеметс один из самых уважаемых и высокочтимых микологов страны, он не принадлежит к академическим кругам, у него нет научной степени, он сам финансирует большую часть своих исследований[9]9
  С 1984 года Стеметс возглавляет очень успешную компанию Fungi Perfecti, которая продает пищевые добавки на основе лечебных грибов, споры и принадлежности для выращивания съедобных грибов, а также различные хозяйственные мелочи, так или иначе связанные с грибами и уходом за ними.


[Закрыть], а его взгляды на роль грибов в природе расходятся с общепринятыми в науке, потому как (и он сам вам с радостью расскажет об этом) всем своим открытиям в этой области он обязан исключительно самим грибам, которые он долгие годы старательно изучает и, естественно, употребляет в пищу.

Я знаю Стеметса многие годы, хотя не знаком с ним близко и слежу за его работой издалека, сохраняя то, что можно было бы назвать скептической дистанцией. Его неуемное восхищение силой грибов, его восторженные панегирики самому себе и своей работе с грибами, проводимой под эгидой таких организаций, как Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США и Национальные институты здравоохранения, рассчитаны на то, чтобы (уж не знаю, правильно или неправильно, как это часто и случается с ним) сбить журналистов с толку и не дать им добраться до сути.

За эти годы я неоднократно встречался с ним на различных конференциях и имел возможность слушать его доклады, представлявшие собой занимательную (и часто блестящую) мешанину из точных наук и визионерских размышлений, границу между которыми часто просто невозможно различить. Его знаменитое выступление на TED-конференции в 2008 году, очень основательное и содержательное, транслировалось онлайн и просматривалось пользователями Интернета более четырех миллионов раз.

Стеметс (он родился в 1955 году в Салеме, Огайо) – это крупный волосатый мужчина с бородой и медвежьим лицом; я не удивился, когда узнал, что в молодости он работал лесорубом на северо-западе тихоокеанского побережья США. В повседневной жизни он обычно носит фетровую шляпу в альпийском стиле – вернее, она только внешне кажется таковой, а на самом деле, если верить его собственным словам, сделана в Трансильвании из материала, называемого амаду (amadou), состоящего из внутренней губчатой роговой ткани лошадиного копыта (Fomes fomentarius) и трутовика, гриба, растущего на некоторых видах мертвых или умирающих деревьев. Амаду – легко воспламеняющийся материал, который в древности использовался для разжигания и переноса огня. Эци – так назвали мумию древнего человека (его возраст 5000 лет), найденного в 1991 году на одном из ледников альпийской гряды Карвендель, – имел при себе сумку, в которой был обнаружен кусочек амаду. Благодаря противомикробным свойствам Fomes fomentarius использовался также для перевязки ран и хранения пищи. Стеметс настолько глубоко погрузился в мир грибов, что не редкость увидеть один из них запутавшимся в его волосах или красующимся прямо на его голове.

Мир грибов – это одно из самых малоизученных и мало ценимых царств на земле. Хотя грибы насущно важны и незаменимы для здоровья планеты (ибо они перерабатывают органическое вещество и формируют почвенный слой), они в то же время являются жертвами не только нашего варварского отношения к ним, но и нашей глубоко укоренившейся недоброжелательности – той микофобии, которую Стеметс считает некой разновидностью «биологического расизма». Если оставить в стороне вопрос о ядовитости грибов (а в мире случаев отравления грибами действительно немало), то я, возможно, удивлю вас, сказав, что генетически мы, люди, гораздо ближе к грибному царству, чем к растительному. Как и мы, грибы тоже живут за счет солнечной энергии, которую аккумулируют растения. Стеметс сделал это задачей своей жизни – обратить недоброжелательность к грибам в доброжелательность к ним, и он осуществляет эту задачу, выступая от имени грибов и демонстрируя их потенциал, который, оказывается, можно использовать для решения множества глобальных проблем Земли. Действительно, его самая популярная лекция так и называется: «Как грибы могут спасти мир» (и это же название вынесено в подзаголовок его книги «Мицелий в движении», 2005). Когда выслушаешь ее до конца, то это смелое притязание уже не покажется таким уж гиперболическим.

Я прекрасно помню тот момент, когда впервые услышал лекцию Стеметса, посвященную «микоремедиации» – термин, означающий использование грибов для очистки окружающей среды от загрязнения и промышленных отходов. Одна из функций, которую выполняют грибы в природе, – разрушуние сложных органических молекул; не будь грибов, наша Земля уже давно превратилась бы в гигантскую пустынную мусорную свалку, состоящую их мертвых, но не разложившихся тканей растений и животных. После того как в 1989 году танкер Exxon Valdez сел на мель в проливе Принца Вильгельма у берегов Аляски и из пробоины в его днище в море выплеснулись миллионы галлонов сырой нефти, Стеметс воскресил давнюю идею об использовании грибов для расщепления и разложения нефтехимических отбросов. Он показал два снимка: первый – с черной дымящейся кучей нефтяных осадков до того, как в нее были внесены споры вешенки обыкновенной, а второй, сделанный месяц спустя, – с той же кучей, но уменьшившейся на треть и покрытой толстым слоем белоснежных вешенок. Это было не просто представление, а настоящее торжество алхимии, которое я еще не скоро забуду.

Но надежды, которые Стеметс связывает с грибным царством, не ограничиваются одним лишь превращением нефтяных отходов в пахотную землю, а идут гораздо дальше. Действительно, в его видении будущего вряд ли есть такая экологическая или медицинская проблема, которую нельзя было бы решить с помощью грибов.

Рак? Доказано, что экстракт, выделенный из трутовика обыкновенного (Trametes versicolor), укрепляет организм больных раком, стимулируя их иммунную систему, благодаря чему они способны победить болезнь. (Стеметс утверждает, что использовал его для лечения своей матери, у которой был рак груди 4-й стадии.)

Биотерроризм? После теракта 9 сентября 2001 года, в соответствии с программой биологической защиты, утвержденной федеральным правительством, из коллекций Стеметса были изъяты и проверены на активность сотни штаммов редких грибов, среди коих были найдены несколько видов, способных противостоять таким болезням, как атипичная пневмония, оспа, герпес, птичий и свиной грипп. (Если это кажется вам неправдоподобным, вспомните, откуда добывают пенициллин: из плесневого гриба.)

Синдром разрушения пчелиных колоний? Увидев, как пчелы садятся на поленницу, поедая скопившийся в древесине мицелий, Стеметс призадумался над этим явлением, а затем в ходе проведенного исследования установил, что пчелы поступают так потому, что некоторые виды грибов повышают сопротивляемость их организма к инфекции и синдрому разрушения колоний.

Нашествие насекомых-вредителей? Несколько лет тому назад Стеметс получил патент на «микопестицид» – кордицепс (Cordyceps), паразитирующий гриб-мутант из рода спорыньевых грибов, который, попав в организм муравьев-древоточцев или будучи съеден ими, колонизирует их тела и убивает их: индуцированный химическим веществом муравей, забравшись куда-нибудь на верхотуру (ветку или лист дерева), начинает срывать гриб с поверхности своей головы, убивая себя и одновременно пуская его споры по ветру.

Когда я второй или третий раз просматривал видеофильм Стеметса, демонстрирующий, как кордицепс расправляется с муравьем, как он распоряжается его телом, заставляя его делать то, что нужно, то есть выдирать гриб из мозга, разбрасывая вокруг грибные споры, мне вдруг пришло в голову, что между Стеметсом и этим несчастным насекомым много общего. Нет, гриб не убил Стеметса, что верно, то верно, и Стеметс, вероятно, знает достаточно много о грибных кознях, чтобы избавить свою голову от подобной участи. Но верно также и то, что жизнью этого человека – его мозгом! – грибы завладели практически безраздельно: он всего себя посвятил грибному делу и даже говорит от имени грибов, так же как Лоракс, герой одноименной книги Доктора Сьюза, американского детского писателя, говорит от имени деревьев. Он рассеивает грибные споры вдаль и вширь, помогая им – или с помощью почтовых заказов, или благодаря своему неукротимому энтузиазму – расширять диапазон своего влияния и распространять свои послания.

* * *

Не думаю, что я скажу о Поле Стеметсе что-то такое, чему бы он воспротивился и против чего стал бы возражать. В своей книге он пишет, что мицелий – обширная паутинообразная беловатая сеть трубочных волокон, пронизывающих почву и называемых гифами, с помощью которых грибница прокладывает себе путь вдаль и вширь, – это некая «разумная мембрана», «неврологическая система природы». Собственно, даже в названии его книги «Мицелий в движении» (Mycelium Running) заложен двойной смысл[10]10
  В английском языке слово running имеет двойное значение: 1) бегущий, быстро движущийся; и 2) управляющий, распоряжающийся чем-либо. – Прим. перев.


[Закрыть]: с одной стороны, мицелий действительно постоянно находится в непрестанном движении, продираясь сквозь землю и играя решающую роль в формировании почвы, тем самым сшивая воедино все пространство леса и поддерживая в добром здравии растения и животных; а с другой стороны, мицелий, с точки зрения Стеметса, подобно компьютерной программе, управляет всем этим грандиозным представлением – и природой в целом, и сознанием отдельных существ, включая и самого Пола Стеметса (он бы сам первый сказал вам об этом). «Грибы – посланники природы, доставляющие нам ее сообщения, – любит он повторять. – Именно этот зов я и улавливаю».

И, тем не менее, именно эти фантастические идеи Стеметса (не все, разумеется, а некоторые из них) легли в основу научного фундамента, на котором основываются многие его постулаты. Уже много лет Стеметс внушает человечеству мысль о том, что обширная паутина мицелия, пронизывающая почву, – это не что иное, как «природный Интернет Земли», невероятно сложная, разветвленная, самовосстанавливающаяся и масштабируемая сеть связи, соединяющая между собой удаленные друг от друга на огромные расстояния виды растений. (Самый большой организм на Земле – не кит и не дерево, а гриб, опенок настоящий: его грибница в Орегоне достигает в ширину 2,4 мили.) Эти грибницы, заключает Стеметс, в известной мере «разумны»: они «осознают» окружающую среду и готовы должным образом отреагировать на возникающие препятствия. Когда эти идеи впервые дошли до меня, я счел их в лучшем случае какими-то сказочными метафорами. Но в течение года сеть научных исследований в этом направлении разрослась (причем на моих глазах) настолько, что мне поневоле пришлось признать: это не просто метафоры, а нечто гораздо большее. Эксперименты с миксомицетами, или слизевиками, показали, что эти организмы могут перемещаться в лабиринтах в поисках пищи: они чувственно улавливают ее местонахождение и начинают расти в этом направлении. Мицелии связывают между собой, от корня к корню, деревья в лесу, не только снабжая их питательными веществами, но и выступая в качестве средства связи, передающего информацию об опасностях, угрожающих окружающей среде, благодаря чему деревья, находящиеся в безопасной зоне, выборочно передают свои питательные вещества тем деревьям, которым грозит гибель, с целью их поддержания[11]11
  Ученые из Университета Британской Колумбии сделали нескольким елям инъекцию радиоактивных изотопов углерода и затем отследили распространение этих изотопов в лесном сообществе с помощью различных измерительных приборов, включая и счетчики Гейгера. В течение нескольких дней изотопы перебрасывались от одного дерева к другому, пока не распределились на всем пространстве данного лесного массива. Каждое дерево на участке в 30 квадратных метров было включено в эту сеть и связано с нею; самые старые деревья выступали центрами этих сетевых структур, причем некоторые из них насчитывали до 47 линий связи. Диаграмма лесной сети напоминала карту Интернета. Эту, на взгляд Стеметса, очень скромную, тончайшую сеть один из ученых, сотрудников университета, в своей работе удвоил и даже утроил, так что под его пером она превратилась в «паутину толщиной с дерево».


[Закрыть]. Лес – куда более сложная, общительная и разумная сущность, нежели мы думаем, и организаторами этого древесного сообщества являются именно грибы.

Идеи и теории Стеметса оказались гораздо более жизнеспособными, долговременными и практичными, чем мне вначале представлялось. И это стало еще одной причиной, почему я загорелся мыслью навестить Стеметса и уделить ему толику времени: мне было любопытно узнать, насколько его собственные опыты с псилоцибином повлияли на его мышление и труд жизни и в какой степени их окрасили. И все же я не до конца был уверен в том, что он согласится рассказывать о псилоцибине при включенном диктофоне, и еще меньше в том, что он возьмет меня с собой на «грибную охоту», он, успешный бизнесмен, имеющий в своем научном багаже 8 патентов, выданных на его имя, и сотрудничающий с такими учреждениями, как Управление перспективных исследовательских проектов Министерства обороны США, Национальные институты здравоохранения и Ливерморская национальная лаборатория. В тех сравнительно недавних интервью и лекциях, которые мне удалось отыскать в Интернете, он редко говорит о псилоцибине и в списке своих научных публикаций часто опускает упоминание о справочнике по грибам. Более того, он даже удосужился принять несколько престижных наград от Американского микологического общества и Американской ассоциации содействия развитию науки. Все говорит за то, что Пол Стеметс сделался законопослушным гражданином. Да, видимо, не самое подходящее время для визита.

* * *

К счастью, я оказался не прав. Когда я позвонил Стеметсу домой (он живет в городишке Камилче, штат Вашингтон) и сказал, кто я такой и что мне от него нужно, он сразу пошел мне навстречу: большей откровенности и сговорчивости я не мог бы и пожелать. Мы долго говорили о псилоцибиновых грибах, и вскоре выяснилось, что эта тема была и остается предметом его пристального внимания. Он знал все о работе, проводившейся в медицинском центре Хопкинса; в сущности, именно он консультировал команду тамошних специалистов, когда они искали пути, как подобраться к источнику псилоцибина. Насколько я понимаю, возобновление университетских исследований, на сей раз в рамках закона, побудило Стеметса вновь вернуться к этой, когда-то уже пройденной главе его жизни. Он даже вскользь упомянул, что вносит коррективы в свой справочник о псилоцибиновых грибах, изданный в 1996 году, рассчитывая выпустить его в новой редакции. Единственный диссонанс в нашем разговоре возник в тот момент, когда я, спросив, не возьмет ли он меня с собой на «грибную охоту», случайно обронил сленговое словечко, часто употребляемое в научных кругах вместо обычного «псилоцибин».

– Мне очень и очень не по душе это слово, – сказал он почти резко, тоном родителя, делающего выговор своему отпрыску, с уст которого сорвалось непристойное слово.

Больше это слово никогда не слетало с моих уст.

В конце разговора Стеметс пригласил меня к себе, в свой «заповедник», расположенный в бухточке Малый Скукум у самого основания полуострова Олимпик.

– А нельзя ли приехать в ту пору, когда плодоносят псилоцибе? – осторожно спросил я.

– Так они уже отошли, – сказал он. – Но если вы приедете сразу после Дня благодарения и погода не подведет, я покажу вам единственное место в мире, в устье реки Колумбия, где Psilocybe azurescens можно собирать практически постоянно.

Сказав мне название парка, где он впервые набрел на них в далеком прошлом, он добавил напоследок:

– Забронируйте нам юрту, но моего имени, пожалуйста, не упоминайте.

* * *

За те недели, что оставались до поездки в штат Вашингтон, я тщательно проштудировал справочник Стеметса, надеясь быть во всеоружии знаний, когда мы отправимся на грибную охоту. Оказалось, что в мире насчитывается более 200 видов грибов рода псилоцибе; правда, до сих пор неясно, всегда ли они произрастали в указанных местах или были занесены туда животными, проявляющими к грибам столь живой интерес. (Последние 700 лет, если верить Стеметсу, люди использовали их исключительно в культовых и обрядовых целях, но животные иногда тоже употребляли их в пищу – по причинам, остающимся до сих пор неясными.)

Псилоцибе – это сапрофиты, живущие за счет материи мертвых растений и навоза. Они населяют нарушенные земли, появляясь чаще всего в средах, возникших вследствие природных катастроф, таких как оползни, обвалы, наводнения, бури и извержения вулканов. Но не чураются они и экологических катастроф, вызванных неразумной деятельностью нашего вида, таких как вырубка леса, выемка грунта под дорогу, прогалины, сделанные бульдозерами, распашка целинных земель и многое другое. (Некоторые виды живут и плодоносят в навозных кучах, оставляемых жвачными животными.) Любопытно (хотя, возможно, ничего любопытного здесь нет), что самые паразитирующие виды этих грибов в дикой природе встречаются гораздо реже, чем в населенных пунктах, особенно городах; их пристрастие к экологически нарушенным землям позволяет им завоевывать новые пространства, «следуя за потоками мусора», включая и тот, что оставляем мы. За последние годы повсеместно распространенная практика мульчирования древесной щепой расширила ареал их распространения настолько, что самые сильные виды псилоцибе, до этого обитавшие лишь на северо-западе тихоокеанского побережья, теперь плодоносят в местах, где мы, люди, занимаемся декоративным садоводством: в пригородных садах, городских парках, на огородах, кладбищах, в местах отдыха на скоростных шоссе, тюрьмах, учебных кампусах и даже, как любит отмечать Стеметс, на территориях судов и полицейских участков. «Псилоцибе и цивилизация, – пишет Стеметс, – продолжают сосуществовать и эволюционировать бок о бок».