Текст книги "Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности"

«Ага! – скажете вы. – Раз так, то отыскать эти грибы проще простого». Действительно, после публикации статьи об исследованиях псилоцибина один из студентов по секрету сообщил мне, что после декабрьских дождей псилоцибе можно собирать даже в Беркли, на территории Калифорнийского университета, где я преподаю. «Присмотритесь к древесной щепке, – посоветовал он. – Они там повсюду». Воистину, с тех пор как я начал изучать фотографии грибов, которыми уснащен справочник Стеметса, я все больше и больше прихожу в отчаяние, поняв, что не в силах установить, к какому виду принадлежит тот или иной гриб, не говоря уже о том, чтобы суметь отличить один вид псилоцибов от другого.

Если судить по фотографиям, отдельный вид псилоцибе представляет собой довольно большую группу коричневых грибов, большинство которых совершенно невзрачны, причем один подвид практически неотличим от другого. Для сравнения скажу, что съедобные грибы, с которыми я знаком гораздо лучше, отличаются друг от друга так же четко, как тюльпан от розы, а пудель от датского дога. Да, конечно, у всех псилоцибе есть гимениальная пластинка, но от этого проку чуть, потому как у тысяч других грибов тоже есть такая же пластинка. Можно еще, конечно, попытаться разобраться в ошеломляющей смеси характеристик, из которых далеко не все представлены в этом классе. У одних псилоцибе есть на шляпке маленький выступ, или шишка-бугорок, – так называемый умбо, а у других его нет. У одних шляпка «клейкая», то есть скользкая или слизистая, когда она мокрая, что придает грибу некий глянец, у других она матово-серая, невзрачная и тусклая, а у третьих, вроде azurescens, она молочно-карамельного цвета. У многих псилоцибе, хотя и не у всех, есть так называемая пелликула – покрывающий шляпку предохранительный слой из желеобразного материала, который при обработке грибов обычно счищают. Таким образом, по мере того как мой словарный запас по части грибов обогащался, моя уверенность в себе по части тех же грибов быстро сходила на нет – во многом так же, как и сам гриб, который в течение дня разлагается, оставляя после себя чернильную лужицу.

К тому времени, когда я добрался до четвертой главы (она называется «Какими опасностями чреваты ошибки при установлении вида грибов»), я был готов признать свое поражение. «Ошибки при установлении вида грибов могут повлечь летальный исход, – начинает Стеметс эту главу, потому как грибы, попав в организм, «могут привести к мучительной смерти», – заключает он, после чего следует цветной снимок, на котором представлен «волшебный гриб» – псилоцибе Станца (Psilocybe stuntzii), торчащая рядом с троицей почти не отличимых от нее и совершенно непримечательных ядовитых грибов вида галерина окаймленная (Galerina autumnalis).

Но если любителя-грибника, пытающегося разобраться в многочисленных псилоцибе, Стеметс призывает к предельной осмотрительности, то бывалого грибника, который не совсем обескуражен таким их обилием, он вооружает так называемыми «правилами Стеметса» – тройным тестом, благодаря которому, как он уверяет, можно предотвратить смерть и катастрофу.

«Как узнать, принадлежит ли данный гриб к виду, производящему псилоцибин, или нет? Если у пластинчатого гриба фиолетово-коричневые или черные споры, а его мякоть при надломе синеет, данный гриб, скорее всего, относится к виду, производящему псилоцибин». Данное описание, безусловно, служит большим подспорьем, но я бы все же предпочел нечто более категоричное, чем «скорее всего». После чего Стемест делает более отрезвляющее предостережение: «Мне не известны исключения из этого правила, однако это не значит, что их нет!»

Выучив наизусть это «правило Стеметса», я начал собирать приглянувшиеся мне пластинчатые МКГ (маленькие коричневые грибы), где только придется: в соседних дворах, по дороге на работу, на парковке у банка и так далее, – и, надламывая шляпки, смотрел, чернеет ли мякоть или синеет. Дело в том, что синий пигмент свидетельствует об окислившемся псилоцине, одном из двух главных психоактивных соединений псилоцибе. (Другое – это псилоцибин, преобразующийся в кишечнике в псилоцин.) Чтобы установить, какие у данного гриба споры: фиолетово-коричневые или черные, – я начал изготавливать их «отпечатки». Для этого нужно отсечь у гриба шляпку и поместить ее пленкой вниз на лист белой бумаги. (Или черной, если у вас есть основания считать, что у гриба черные споры.) В течение нескольких часов из шляпки гриба выделяются микроскопические споры, образующие на бумаге изящный теневой узор (чем-то напоминающий «романтический поцелуй», когда напомаженными губами касаешься белого листа бумаги), глядя на который пытаешься определить, какого он цвета: фиолетово-коричневый, или черный, или цвета ржавчины, в каковом случае можете не сомневаться, что у вас в руках побывала ядовитая галерина окаймленная.

Есть вещи, которые проще узнавать на собственном опыте, чем из книги. Поэтому, прежде чем принимать какое-либо окончательное решение, я счел более уместным немного выждать и провести какое-то время в дружеской компании моего Вергилия – человека, который будет, подобно древнеримскому поэту у Данте, сопровождать меня по кругам «грибного Ада».

* * *

На тот момент Пол Стеметс жил вместе со своим партнером Дасти Йао и двумя большущими собаками, Платоном и Софией, в просторном новом доме, выстроенном прямо в сосновом лесу из благородных пород кедра и дугласовой пихты, как часто называют псевдотсугу тиссолистную. Ведь, помимо страстной привязанности к грибам, Стемест питал не меньшую страсть к деревьям и лесам. Я приехал в пятницу; зарезервированная мной «юрта» освобождалась только в воскресенье вечером, поэтому у нас было вдоволь времени, чтобы всласть поговорить о псилоцибе, полакомиться грибами (не этими, разумеется, а другими), совершить небольшую экскурсию по грибным местам и прогуляться с собаками по окрестным лесам и побережью. До границы с Орегоном – места, где мы собирались устроить охоту на «азуры», как называют между собой микологи вид Psilocybe azurescens, – мы решили ехать в воскресенье утром: если выехать пораньше, то времени на все хватит с лихвой.

Не успел я еще войти в дом и распаковать вещи, как Стеметс принялся длинно и со всеми подробностями излагать мне историю дома, который, по его словам, был построен благодаря грибам. На его месте прежде стоял ветхий фермерский сарай, который на момент, когда Стеметс туда въехал, подвергся интенсивному нашествию муравьев-древоточцев. Чтобы решить эту проблему, Стеметс и прибег к помощи грибов. Он точно знал, какой вид кордицепса (Cordyceps) способен выкурить отсюда колонию муравьев, как знал и то, что муравьи, наученные многолетним горьким опытом, тщательно проверяют каждого возвращающегося собрата на предмет наличия у него спор кордицепса и, найдя таковые, быстро откусывают ему голову, а тело выносят за границы колонии. Стеметс решил перехитрить защитный инстинкт муравьев и вырастил гриб-мутант наподобие кордицепса, но с более замедленным процессом спорообразования. Он поместил часть мицелия в чашечку из кукольного посудного набора, которым играла его дочь, оставил чашку на полу кухни и всю ночь наблюдал, как армия муравьев переносила мицелий к себе в гнездо, ошибочно приняв его за совершенно безобидный вид грибов. Когда гриб наконец дал споры, он уже глубоко внедрился в муравьиную колонию и с муравьями было покончено: кордицепс колонизировал их тела и пустил плодовые побеги, выбивавшиеся наружу из их голов. Конечно, фермерский дом было уже не спасти – слишком старым и изъеденным он оказался, но Стеметс, продав патент на выведенный им гриб-мутант, выстроил на его месте этот величественный памятник изобретательности грибов.

Дом был вместительный и комфортный; к моим услугам было целое крыло с анфиладой спален. Гостиная с высоким, почти как в соборе, куполообразным потолком (именно в ней мы провели большую часть того дождливого декабрьского уик-энда) была оборудована большим дровяным камином, с противоположной стороны которого высился, заполняя часть комнаты, огромный скелет пещерного медведя высотой семь с половиной футов. Над камином висела фотография Альберта Хофмана, а свод над самой нашей головой украшал массивный круглый витраж с надписью: «Универсальность архетипа мицелия» – замысловатый узор из голубых линий на фоне ночного неба, где линии олицетворяют одновременно и мицелий, и корни, и нейроны, и Интернет, и темную материю Вселенной.

На стенах вдоль лестницы, ведущей из гостиной на второй этаж, висят в рамках различные рисунки, фотографии и сувениры на память, включая и диплом (за подписью Кена Кизи и Нила Кэссиди), удостоверяющий, что владелец сего успешно прошел один из «кислотных тестов» общины «Веселых проказников». Тут же были несколько снимков Дасти, снятого среди дремучего леса с впечатляющими экземплярами грибов в руках, и цветная гротескная литография Алекса Грея, признанного главы американских психоделических художников. На ней художник дал свою интерпретацию так называемой теории упоротой обезьяны американского философа и этноботаника Теренса Маккенны, изобразив первобытного гоминида с ошалелым, словно наэлектризованным взглядом, жующего псилоцибе, в то время как из его рта и лобной части вылетает целый рой абстрактных мух. Честно признаюсь: смысл этой картины вряд ли бы до меня дошел, если бы несколькими днями раньше я не получил от Стеметса электронное письмо, содержавшее вот такую фразу: «Хотелось бы обсудить, сколь высока вероятность того, что теория упоротой обезьяны, вначале сформулированная Роландом Фишером, а затем популяризованная Теренсом Маккенной, действительно верна: что именно это [употребление в пищу псилоцибина] привело к быстрому развитию мозга гоминида, наделив его способностью аналитического мышления и установления социальных связей. Известно ли вам, что 23 примата (включая и людей) употребляют в пищу грибы, и знаете ли вы, как отличить „плохие“ грибы от „хороших“?»

Увы, мне это неизвестно.

Это короткое эллиптическое письмо еще до поездки прекрасно предвосхитило общие смысл и содержание моих разговоров со Стеметсом: все это время я пытался поглотить и усвоить тот поток микологических фактов и соображений, который, подобно стремительной реке, невозможно перейти вброд без того, чтобы не быть сбитым с ног его напором. Да, присущий Стеметсу блестящий взгляд на мир с позиции грибов, несомненно, поражает, но спустя какое-то время он может также вызвать чувство клаустрофобии, как это часто бывает при общении с истинным маньяком и автодидактом (а Стеметс соединяет в себе и того, и другого). «Все взаимосвязано» – такова вечная присказка подобных людей; но в данным случае агентом, связывающим между собой все со всем, является, разумеется, грибной мицелий.

Мне было любопытно узнать, как Стеметс пришел к этому микоцентрическому взгляду на мир и какую роль сыграли в этом псилоцибиновые грибы. Стеметс родился и вырос в маленьком городишке Колумбиана, штат Огайо, расположенном неподалеку от Янгстауна; он был самым младшим из пяти детей. Машиностроительная компания, в которой работал его отец, разорилась, когда Пол был еще отроком, и переход семьи, по словам Пола, «от богатых нарядов к лохмотьям совершился очень быстро». Отец, понятное дело, стал много пить, и Пол сделал своим кумиром старшего брата, Джона, которому начал во всем подражать.

Джон (на пять лет старше Пола) был начинающим ученым (он получил государственную стипендию для изучения нейрофизиологии); у него даже была «в подвале своя изысканная лаборатория» – мир, воплощавший представление Пола о рае и небесах, куда, однако, Джон время от времени брал с собою младшего брата. «Я думал, что лаборатории есть во всех домах, – рассказывает Пол, – поэтому, когда мне случалось приходить в гости к другу, я первым делом спрашивал, где у них лаборатория. Я не понимал, почему они всегда указывали мне на санузел, пока однажды до меня не дошло, что к чему»[12]12
  Слово lavatory («санузел») созвучно слову laboratory («лаборатория») – Прим. перев.


[Закрыть]. Во что бы то ни стало заслужить одобрение Джона – это стало главной мотивирующей силой в жизни Пола, и этим, возможно, объясняется тот факт, что Стеметс придает очень большое значение признанию научными кругами своего труда. Джон скончался от острого сердечного приступа (это случилось за шесть месяцев до моего приезда), и, как это часто бывает в подобных случаях, в тот же день Пол получил извещение о принятии его в почетные члены Американской ассоциации содействия развитию науки. Смерть Джона явилась для Пола тяжелой утратой, от которой он до сих пор не оправился.

Когда Полу было 14 лет, Джон рассказал ему о волшебных грибах и, уезжая в Йельский университет, подарил ему книгу «Состояния измененного сознания», которая произвела на Пола огромное впечатление. Вышедшая под редакцией психолога Чарльза Т. Тарта, эта книга является первой ступенью в антологии научных трудов о необычных психических состояниях, диапазон которых необычайно широк: от сна и гипноза до медитации и психоделиков. Но причина того, почему эта книга произвела столь неизгладимое впечатление на Стеметса, кроется не в ее содержании, которое само по себе достаточно провокационно, а в той реакции, которую она вызвала у некоторых взрослых.

– У меня был друг, Райен Снайдер, и он как-то попросил у меня ее почитать. Надо сказать, что его родители было жутко консервативными людьми. И вот проходит неделя, я прошу Райена вернуть мне книгу, а он молчит и медлит. Хорошо. Проходит еще одна неделя, я опять прошу вернуть книгу, и тут он наконец сознается: «Мои родители отобрали ее у меня и сожгли».

Сожгли мою книгу?! Для меня это был поворотный момент. Я вдруг понял, что Снайдеры – мои враги, пытающиеся подавить в зародыше исследование сознания. Но коль скоро в книге заложена такая мощная информация, что они пожелали ее уничтожить, тогда эта информация во что бы то ни стало должна стать моей. Так все и пошло. Поэтому я в долгу перед ними и признателен им за то, что они меня наставили на путь истинный.

Стеметс уехал в Кеньонский колледж, где, еще учась на первом курсе, стал объектом «глубокого психоделического переживания», определившего направление всей его жизни. Сколько Стеметс помнит себя, он всегда страдал заиканием, порой доводившим его до изнеможения.

– Для меня это была жуткая проблема. Я всегда шел или стоял, опустив глаза, и смотрел в землю, потому что боялся, что окружающие заговорят со мной. Собственно, именно потому я и стал таким экспертом по части отыскания грибов, что всегда смотрел в землю.

Однажды весенним днем (дело было в конце первого курса колледжа), гуляя по лесистому склону холма, возвышавшегося над кампусом, Стеметс съел целую пригоршню грибов, граммов, наверное, десять, посчитав, что именно такой и должна быть нужная доза. (Хотя уже четыре грамма считается большой дозой.) Когда псилоцибин начал понемногу оказывать действие, Стеметс отыскал красивый раскидистый дуб и решил залезть на него.

– Я стал карабкаться на дерево, и чем выше я залезал, тем все выше меня уносило.

И как раз в этот момент небо резко потемнело и первые вспышки молнии осветили горизонт. Приближалась гроза. Порывы ветра с силой ударяли в крону дерева, заставляя ее раскачиваться из стороны в сторону.

– У меня кружилась голова, и я понял, что спуститься не смогу: уж слишком высоко забрался. Поэтому я обхватил ствол руками и тесно прижался к нему, чтобы не упасть. Дерево стало моей axis mundi[13]13
  Ось мира (лат.).


[Закрыть], связывавшей меня с землей. «Это же древо жизни, – подумал я. – Стоя на земле, оно возносится в небо и связывает меня со всей Вселенной». И вдруг меня как обухом по голове ударило: ведь меня же убьет молнией! Один разряд следовал за другим с интервалом в несколько секунд, то здесь, то там, короче – вокруг меня. Погибнуть от электрического разряда, находясь в шаге от просветления! Видимо, такова моя судьба. Все это время меня захлестывали со всех сторон теплые потоки дождя. И вдруг я заплакал от счастья. Вода повсюду, вода даже течет из моих глаз, но я чувствовал себя неразрывно слитым со Вселенной.

– И тогда я спросил себя: если я выживу, в чем моя главная проблема? Пол, сказал я себе, ты не дурак, но заикание тормозит твое развитие. Ты даже не можешь посмотреть женщине в глаза. И что делать? Перестать заикаться – вот что! И это стало моей мантрой. «Перестань заикаться, сейчас же!» – говорил я себе снова, и снова, и снова.

Гроза наконец миновала. Я слез с дерева, вернулся к себе в комнату и лег спать. В некотором смысле это было самое важное событие в моей жизни, и вот почему. На следующее утро иду я себе по тротуару и вдруг вижу: навстречу идет та самая девушка, которая так мне нравилась и которую я всегда считал для себя недоступной. И что бы ты думал? Она подходит ко мне и говорит: «Доброе утро, Пол. Как дела?» Я смотрю на нее и отвечаю: «Просто замечательно». Отвечаю без малейшего заикания! Вот так я излечился от этой напасти. И вот тогда-то я и понял, что хочу всерьез заняться грибами.

* * *

В удивительно короткий срок Стеметс стал одним из ведущих экспертов страны по псилоцибиновым грибам. В 1978 году, в возрасте 23 лет, он выпустил в свет свою первую книгу «Псилоцибиновые грибы и их союзники», подразумевая под союзниками нас, людей, животных, которые способствуют распространению этого вида, перенося его с одного места на другое; и самого себя, потому как Стеметс видит свое жизненное призвание в том, чтобы распространить это «грибное евангелие» по всему свету.

Но свое микологическое образование Стеметс получил не в Кеньонском колледже, из которого он ушел спустя год, а в Колледже Эвергрин, называемом также Колледжем вечнозеленого штата, – гуманитарном учреждении свободных искусств США, расположенном в городе Олимпия, штат Вашингтон. В середине 1970-х годов этот колледж считался экспериментальным учебным заведением, где студенты сами выбирали и планировали курс независимого (свободного) обучения. Молодой преподаватель колледжа по имени Майкл Бёг, имевший научную степень в области химии окружающей среды, согласился взять под свое крыло Стеметса и двух других подающих надежды студентов, Джереми Бигвуда и Джонатана Отта, одержимых грибами в той же степени, что и Пол. Сам Бёг по образованию не был микологом, но все четверо рьяно взялись за дело и совместно освоили этот предмет с помощью одного лишь электронного микроскопа и лицензии, которую Бёг каким-то образом раздобыл в Управлении по борьбе с наркотиками. Вооруженные столь незатейливым образом, эти четверо сосредоточили свое внимание на том роде грибов, который большинство специалистов, работавших в этой области, предпочитали обходить молчанием.

Находящиеся (начиная с 1970 года) вне закона псилоцибиновые грибы в то время представляли интерес лишь для подвижников молодежной контркультуры как более мягкая и более естественная альтернатива ЛСД, но о среде их обитания, распространения, их жизненном цикле или эффективности воздействия было мало что известно. Считалось, что родиной псилоцибиновых грибов является Южная Мексика, где в 1955 году их «впервые открыл» Гордон Уоссон. Вплоть до 1970-х годов основная доля псилоцибина, находящегося в обращении в США, импортировалась из Латинской Америки или выращивалась в местных условиях из спор латиноамериканских видов, главным образом вида Psilocybe cubensis.

Группа исследователей из Эвергрина сделала ряд довольно значимых открытий в этой области: они выделили и научно описали три новых вида псилоцибиновых грибов, усовершенствовали методы их тепличного выращивания и разработали технику измерения содержания в грибах псилоцина и псилоцибина. Но, вероятно, самым значительным вкладом группы в науку было то, что ей удалось привлечь к себе внимание людей, занимавшихся псилоцибе на всем огромном пространстве от Южной Мексики до северо-западного побережья Тихого океана. Стеметс и его коллеги находили вокруг себя все новые и новые виды псилоцибиновых грибов и публиковали данные о своих находках. «Можно было почти почувствовать, как земная ось мало-помалу склоняется к этому уголку света». Повсюду на тихоокеанском северо-западном побережье, вспоминает Стеметс, можно было встретить людей, движущихся по дорогам и тропинкам, пересекающим фермерские поля и лужайки, в полусогнутом положении, которое он с присущим ему юмором называет «псилоцибиновой сутулостью».

За этот период северо-западное побережье стало новым центром притяжения в истории американской псилоцибиновой культуры, где Колледж Эвергрин фактически играл роль интеллектуального и производственно-научного центра. Начиная с 1976 года Стеметс с коллегами организовал целый ряд посвященных грибам (и ныне уже ставших легендарными) конференций, сведя там воедино самых ведущих светил из научного и любительского кругов психоделического мира, поэтому вечером того же дня, когда я впервые приехал к нему домой, Стеметс извлек из своего архива несколько видеокассет с последней из этих конференций, состоявшейся в 1999 году. Кадры были отсняты Лесом Бланком, но, как это часто случается со съемками подобных психоделических сборищ, никто не позаботился их смикшировать и отредактировать, так что отснятый материал как был сырым, так сырым и остался.

Нельзя судить о «конференции» по тем кадрам, которые мелькали на экране телевизора в доме Стеметса. Мы видели, как несколько человек из числа приглашенных – среди них я признал доктора Эндрю Вайля, американского врача и общественного деятеля, известного своими книгами по холистической медицине; химика Сашу Шульгина и его жену Анну; миколога из Нью-йоркского ботанического сада Гэри Линкоффа – прибыли на конференцию под грохот фанфар в расписанном психоделическими пейзажами школьном автобусе, за рулем которого сидел сам Кен Кизи. (Этот автобус носил прозвище «Отец» и был преемником другого, настоящего «Отца», автобуса коммуны «Веселые проказники», который, очевидно, отслужил свой век и был больше не пригоден для езды.)

Заседания больше напоминали дионисийские пиры, нежели те, которые ожидаешь увидеть на научной конференции, хотя в ходе ее были прочитаны несколько серьезных лекций. Джонатан Отт, в частности, прочитал блестящую лекцию по истории энтеогенов (термин появился не без его участия). Он проследил традицию их применения начиная с элевсинских мистерий древних греков, не забыв упомянуть и «фармакратическую инквизицию», когда испанские завоеватели пытались искоренить мезоамериканские грибные культы, и заканчивая «энтеогенной реформацией», которая исподволь и незаметно осуществлялась с момента открытия Гордоном Уоссоном факта, что в Мексике эти культы сохранились и остались неизменными. Попутно Отт сделал небольшую ссылку и на «суррогатные таинства» католической евхаристии.

Затем пошли кадры большого костюмированного бала с бесконечными крупными планами гигантской чаши для пунша, в который были добавлены десятки различных сортов психоделических грибов. Стеметс отметил среди пирующих несколько именитых микологов и этноботаников, причем многие из них были одеты как Amanita muscaria – красные мухоморы и шампиньоны. Сам Стеметс, что удивительно, был одет как медведь.

Когда просматриваешь вживую отснятые кадры людей в карнавальных костюмах, которые наступают на грибы и небрежно танцуют под ритмы регги, долго выносить такое вряд ли кому под силу, поэтому через несколько минут мы выключили телевизор. Я спросил Стеметса о более ранних конференциях, у которых, как мне казалось, было более обнадеживающее соотношение между интеллектуальным содержанием и дионисийскими пирушками. В 1977 году, например, Стеметсу выпала возможность сыграть роль радушного хозяина, принимая у себя двоих из его героев: Альберта Хофмана и Гордона Уоссона; последний в своей статье, опубликованной в 1957 году в журнале Life, описал первый псилоцибиновый трип, совершенный жителем западного мира – им самим; это было то самое внутреннее путешествие, которое запустило или привело в действие психоделическую революцию в Америке.

Стеметс сказал, что он коллекционирует оригинальные экземпляры этого издания Life (они время от времени выставляются на интернет-аукционах и появляются на блошиных рынках), поэтому по пути наверх, в спальню, мы ненадолго задержались в его офисе, чтобы я лично смог увидеть и оценить этот легендарный номер. Журнал был датирован 13 мая 1957 года; на обложке красовался американский комик Берт Лар; одетый во фрак и с котелком на голове, он зубоскалил в объектив камеры. Но самая заметная надпись на обложке была посвящена пресловутой статье Уоссона и гласила: «Найдены грибы, вызывающие странные видения». Стеметс сказал, что я могу взять этот номер с собой; с ним я и отправился к себе в спальню.

* * *

С позиции сегодняшнего дня трудно поверить в то, что псилоцибин впервые был представлен западному миру вице-президентом США Дж. П. Морганом на страницах многотиражного массового журнала, владельцем которого был Генри Люс; в наши дни о двух таких персонажах американского истеблишмента трудно даже и помыслить. Но в 1957 году психоделики еще не удостоились тех культурных и политических стигматов, которые спустя десятилетие лягут таким непосильным бременем на наше к ним отношение. В то время ЛСД практически не был известен за пределами небольшого круга медиков-профессионалов, рассматривавших его как потенциальный чудо-препарат, который с успехом можно было бы использовать для лечения психиатрических заболеваний и алкогольной зависимости.

Так уж случилось, но основатель и главный редактор журналов Time и Life Генри Люс, как и его жена, Клер Бут Люс, тоже обладали кое-какими познаниями в области психоделических препаратов, и свой восторг по поводу последних они не скрывали, разделяя его с представителями медицинских и культурных элитарных кругов, к которым они примыкали в 1950-е годы. В 1964 году Люс на планерке поведал коллегам, что они с женой принимали ЛСД «под наблюдением врача»; Клер Бут Люс тоже не замалчивала этот факт: она вспоминала, что во время своего первого «кислотного трипа» в 1950-х годах увидела мир «глазами счастливого одаренного ребенка». До 1965 года, когда общественность впервые охватила моральная паника по поводу ЛСД, статьи о психоделиках, публиковавшиеся в журналах Time и Life, были полны восторженных эпитетов, и Люс лично был заинтересован в том, чтобы на страницах его журналов всесторонне освещалась эта тема.

Поэтому, когда в журнал Life заявился Роберт Гордон Уоссон со своей историей, он нигде больше не мог бы найти более благожелательный прием. В Life ему предложили щедрый контракт, который, в дополнение к царской сумме в 850 долларов, предоставлял ему право на одобрение отредактированной версии его статьи, как и право на составление заголовков и подписей. Особо оговаривалось, что в круг полномочий Уоссона входит «пространное описание собственных ощущений и фантазий, вызванных действием гриба».

Когда я тем вечером, лежа в кровати, пролистывал страницы взятого с собой номера, мир 1957 года показался мне далекой и совершенно незнакомой планетой, хотя я к этому времени уже два года жил на этой планете. Мои родители тоже выписывали Life, так что этот номер, возможно, все мое детство пылился в куче журналов, хранившихся в чулане нашего дома. В 1957 году Life был массовым органом печати, выпускавшимся тиражом 5,7 миллиона экземпляров.

«Поиски волшебного гриба приводят нью-йоркского банкира в горы Южной Мексики для участия в древних ритуалах индейцев, которые жуют грибы, вызывающие странные видения» – таким заголовком сопровождалась данная на всю полосу цветная фотография мазатекской женщины, сидящей у костра, в дыму которого она окуривала гриб, а дальше шла длинная, не менее чем на 15 страниц, статья. Насколько мне известно, это первое официальное упоминание о «волшебных грибах», причем этот термин, как оказалось, был изобретен не упоротым хиппи, но выпускающим редактором, отвечавшим за заголовки в таких массовых журналах, как Time и Life.

«Основательно прожевав кислотные грибы, мы их проглотили, увидели видения и очнулись от всего пережитого совершенно ошарашенными, – как бы на одном дыхании рассказывает Уоссон в первом абзаце. – Мы прибыли издалека, чтобы принять участие в грибном ритуале, но и близко не ожидали ничего столь поразительного, как виртуозность исполнительского действа curanderas [целителей] и поразительный эффект воздействия грибов. [Фотограф] и я были первыми белыми людьми в летописной истории человечества, которым посчастливилось съесть эти божественные грибы, кои некоторые индейские народы Южной Мексики, живущие вдалеке от большого мира, многие века хранили в тайне».

Далее Уоссон рассказывает почти невероятную историю о том, как человек вроде него, «мирный банкир по профессии», пришел к столь нетривиальному концу – поеданию волшебных грибов на грязном полу тростниковой хижины с глинобитными стенами в убогом мексиканском городишке Оахакан, затерянном среди гор так далеко от столицы штата, что до него пришлось добираться на мулах целых 11 часов.

История начинается в 1927 году, во время медового месяца, который Уоссон с молодой женой проводили в районе Катскилла, горного хребта в Северных Аппалачах, излюбленного места отдыха жителей Нью-Йорка и других городов. Гуляя как-то после полудня по окрестным осенним лесам, его избранница Валентина, русская по происхождению и врач по профессии, наткнулась на выводок лесных грибов, перед которыми «она опустилась на колени в позе умиления». Уоссону были совершенно неизвестны «эти гнилые предательские наросты», как он их назвал, поэтому он не на шутку запаниковал, когда Валентина предложила приготовить их на ужин. Он категорически отказался их есть. «Ну вот, – с горечью пишет он, – только успел жениться, а на следующее утро, похоже, я проснусь уже вдовцом».

Молодоженам стало любопытно, почему вышло так, что две культуры, американская и русская, занимают ныне столь диаметрально противоположные позиции по отношению к грибам. Поэтому в скором времени они взялись за исследовательский проект в стремлении понять происхождение «микофобии» и «микофилии» – терминов, которые, кстати, они и ввели в обиход. Они пришли к заключению, что каждый индоевропейский народ с точки зрения культурного наследия характеризуется либо микофобией (таковы, например, англосаксы, кельты и скандинавы), либо микофилией (каталонцы, русские и прочие славяне), и предложили разумное объяснение столь сильных чувств к грибам, которые обуревают представителей обоих лагерей: «Разве не вероятен тот факт, что давным-давно, еще до начала летописной истории человечества, наши предки поклонялись божественным грибам? Это могло бы объяснить ту ауру сверхъестественности, которая окружает все грибы»[14]14
  К сожалению, Уоссоны или упустили, или просмотрели еще более простое объяснение: что сильные экстатические чувства и культ таинства обычно всегда окружает именно то «растение», которое, в зависимости от знания и культурного контекста, либо служило источником питания и радости, либо вело к мучительной смерти.


[Закрыть]. Из этого логически вытекает следующий вопрос, не менее четко сформулированный четой Уоссон: «Каким грибам поклонялись наши предки и почему?» – вопрос, в поисках ответа на который они и предприняли 30-летнее исследовательское путешествие в мир грибов, чтобы найти те самые, божественные, которым поклонялись предки. Они надеялись отыскать доказательство той смелой теории, которую выдвинул Уоссон (что первый религиозный импульс был воспламенен в сердцах людей видениями, навеянными психоактивными грибами) и которой он занимался до последних дней своей жизни.