Текст книги "Grace. Автобиография"

Стивен – великий фэшн-фотограф нашего времени. Никто не станет с этим спорить. Он виртуоз и по-настоящему глубоко интересуется модой, не говоря уже о том, что у него блестящая техника. Впервые я встретилась с ним в восьмидесятые, когда работала в британском Vogue. Он пришел к нам в редакцию, еще не занимаясь фотографией всерьез. Но стоило ему взять в руки камеру, как он уже с ней не расставался. До этого он работал профессиональным иллюстратором для таких изданий, как Women’s Wear Daily, а привела его к нам – тощего, одетого во все черное, с тоннами косметики на глазах – старший редактор моды Анна Харви. Помнится, я бросила на нее такой взгляд!

Мы впервые работали вместе со Стивеном, когда выпускали первый под руководством Анны номер британского Vogue, который был сплошь о танце и формах. Вскоре я обнаружила, как увлекательно работать с кем-то, кто осведомлен о моде гораздо больше тебя. Стивен почти каждый вечер смотрит реалити-шоу или заходит на сайты моды и сплетен. Ему интересно, кто сегодня задает тон в моде, что нового в прическах и макияже, есть ли свежие лица. Он по-прежнему фонтанирует самыми невероятными идеями фотосессий. Его интересует даже стиль пожилых женщин. Мать Стивена выросла в Голливуде и всегда была очень элегантна. Когда ему выпадает шанс поработать с культовой моделью вроде Верушки из шестидесятых, он приходит в восторг, потому что она родом из того времени, когда его самого еще не было в мире моды. Но его настоящее призвание – воспитание новых моделей. Если нарисовать генеалогическое дерево, можно заметить, что почти каждая топ-модель начинала с ним. Помимо чудесного преображения Линды Евангелисты, он вывел в свет Кристи Тарлингтон, Кристен Макменами, Карен Элсон, а чуть позже – Дарью Вербову, Коко Роша и многих других, с кем он создавал незабываемые истории для итальянского Vogue. Всякий раз, когда он влюбляется в этих девчонок, можно считать, что их карьеры состоялись.

«Супермодель». Какой-то уродливый термин. Еще в эпоху китча он искалечил многих из них, превратив в капризных и высокомерных особ. Но тут важно помнить, что изменился и мир вокруг этих девушек. Теперь от них требуют слишком многого: эти постоянные перелеты через Атлантику, прямо из самолета – в фотостудию, не тратя времени на душ, и при этом надо выглядеть свежей и счастливой, отработать съемку и назад – в самолет; с рекламных съемок – на подиум, с подиума – не расслабляясь – на ночные примерки платьев… Стоит ли удивляться, что они тянутся к шампанскому и наркотикам?

С другой стороны, «старая гвардия» в лице того же Ива Сен-Лорана предпочитала видеть на подиуме профессиональных манекенщиц. Но если в семидесятые и восьмидесятые годы многие из этих моделей cabine[38]38
  Девушки с идеальной фигурой, на которых модельеры примеряют создаваемую одежду (от фр. cabine – кабинка, примерочная).


[Закрыть] были красивыми и подготовленными (взять хоть прекрасных темнокожих девочек – Мунию, Амалию или Катюшу), в девяностые Ив мог запросто, на потребу публике, заменить их знаменитостью вроде Летиции Касты – французской модели, а ныне киноактрисы. Ее фигура всегда была ближе к Ренуару, чем к Модильяни, и казалось, что еще немного, и платье на ней разойдется. Еще были девочки «по спецзаказу» – например, Карре Отис, к которой я всегда была равнодушна, и Тайра Бэнкс, которая продержалась недолго, но успела получить свою минуту славы после того, как Карл включил ее в показ Chanel. Конечно, эта девушка с необъятным бюстом и невероятно тонкими лодыжками не была создана для высокой моды, и, глядя на нее, сразу можно было понять, что она найдет себя в чем-то другом. Впоследствии она стала хозяйкой телешоу о модельном бизнесе и сейчас пользуется грандиозным успехом.

С приходом в Chanel Карл загорелся идеей поиска новых лиц. Он выбирал модель и делал ее звездой сезона. Сначала это были женщины вроде Инес де ля Фрессанж, олицетворяющие тип девчонки-сорванца. Потом ему стали нравиться девушки, далекие от буржуазного шика Chanel, – Клаудиа Шиффер или внучка герцогини Девонширской бунтарка Стелла Теннант, в юности ходившая с кольцом в носу.

Ах, эти ранние девяностые. Не совсем мое время. Мы, казалось, навечно застряли во Флориде, где снимали с гламурными фотографами вроде Тициано Магни и Санте д’Орацио. Но я послушно плыла по течению – пока не настал мой звездный час.

О творческом взлете
Глава XIII,
в которой наша героиня становится знаменитой и наслаждается сопутствующими благами

В конце лета 1992 года я запланировала фотосессию со Стивеном Майзелом в желтеющих полях штата Нью-Йорк. Я уже давно вынашивала идею представить на страницах Vogue романтические платья в стиле винтаж, поскольку всегда любила их и носила сама. Мне кажется, они выглядят очень по-английски. Но если в Англии я обыгрывала их с резиновыми сапогами, на этот раз мой выбор пал на Doc Martens – грубые ботинки, весьма популярные среди американских дорожных рабочих, лесорубов и строителей. Между тем Стивен хотел, чтобы на фотографиях были и юноши, поэтому предложил мне нарядить их в объемные дырявые свитера и килты.

На этот образ Стивена вдохновил его бойфренд Бенджамин, преданный поклонник Курта Кобейна из группы Nirvana, с которым прочно ассоциировалась атмосфера рабочих кварталов Сиэтла. Стивен использовал этот стиль в своих последних работах для итальянского мужского журнала Per Lui, где стилистом трудился мой хороший друг Джо Маккенна – а уж он-то, как никто, разбирался в уличной моде. По просьбе Стивена, ничего не подозревая, я позвонила ассистентке Джо и спросила адреса магазинов, где можно было найти эти бесформенные свитера с дырками. Все кончилось тем, что я ужасно обидела Джо, поскольку не обратилась за советом лично к нему – хотя потом мы, конечно, помирились.

Одежду для девушек мы заказали в основном у дизайнера Анны Суи, которая уже много лет хранила верность стилю гранж. К Марку Джейкобсу мы не обращались, потому что съемка состоялась еще до того, как он представил свое знаменитое противоречивое шоу «Гранж», а предварительные просмотры он не устраивает. Я не могла использовать его коллекцию просто потому, что ее не видела. В моде такие совпадения случаются постоянно, и зачастую невозможно определить, откуда появилась идея.

В свое время стиль гранж, который вышел из лабиринтов подземки и быстро завоевал популярность в молодежной среде, стал поворотным моментом в моде. Он выпустил на волю поток ярких красок, высокие каблуки и большие, старомодные блестящие браслеты. Он очистил вкусовое пространство и проложил дорогу для романтического минимализма таких дизайнеров, как Хельмут Ланг и Джил Сандер, – а также для эпатажного ассиметричного кроя Джона Гальяно. Гранж изменил ход событий и для меня. Это было единственное дизайнерское направление, в котором Карлин не могла со мной конкурировать – потому что ей оно категорически не нравилось.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы ее это останавливало.

Вскоре после моей фотосессии мы оказались в Париже на показе коллекции Жан-Поля Готье, вдохновленной традиционным платьем евреев-хасидов. Коллекция была крайне неоднозначной; у одних она вызывала восторг, у других – отторжение. Кто-то даже почувствовал себя оскорбленным, считая ее насмешкой над религией. Но стоило разобрать «лук» на составные части, как становилось ясно, что одежда на самом деле очень красивая: насыщенная вышивка и икринки бисера на черном шелке и сером атласе выглядели очень изысканно. После показа Анна, как обычно, попросила каждого из нас выразить свое мнение. Карлин высказалась в своей привычной манере:

– Je déteste ça. C’est tout ce que je déteste[39]39
  «Я это ненавижу. Все это вызывает у меня отвращение» (фр.).


[Закрыть], – отрезала она.

Я уже успела сказать в финале дефиле, что коллекция красивая и мне она очень понравилась. Поэтому Анна, выслушав всех, объявила, что коллекцию для журнала буду фотографировать я, «потому что Грейс она нравится». До сих пор эксклюзивное право снимать то, что называлось «дизайнерской историей», принадлежало Карлин – независимо от того, нравился ей материал или нет. И на этот раз она взорвалась. Анну крайне удивило желание Карлин фотографировать «ненавистную» коллекцию. После этого Карлин исчезла с показов на целых четыре дня. Вернувшись, она встретилась с Анной и со мной и по взаимному согласию стала работать внештатно.

Маятник снова качнулся в мою сторону с восхождением звезды дизайнера Джона Гальяно. Эксцентричный и непредсказуемый, он переместил свои романтические показы в Париж, в котором решил прочно обосноваться. Ранние коллекции Джона лондонского периода практически не присутствовали на наших страницах: в середине восьмидесятых, когда он только появился на сцене, Анна как раз перешла в британский Vogue и была настроена посвятить журнал целеустремленным и практичным костюмам, а не ностальгически печальным образам, к тому же заляпанным грязью. Первый большой показ Джона – недавнего выпускника Центрального колледжа искусства и дизайна Святого Мартина, который затмил именитых дизайнеров Лондонской недели моды, – как раз был посвящен одежде, ломающей стереотипы. Здесь царствовали длинные, пастельных цветов, ночные рубашки из полосатого фланелета, надетые под огромные бесформенные и дырявые свитера и дополненные пыльными, грязными мужскими ботинками, парой старых сломанных будильников в качестве броши и цилиндрами, усыпанными ветками. По причинам, лучше известным Джону и его музе Аманде Харлек (видимо, вдохновлявшей его на создание образов охотой, стрельбой и рыбалкой), в финале шоу одна из моделей вышла на подиум с большой рыбиной – это была свежая макрель – и швырнула ее в первый ряд, где она шлепнулась на колени миссис Бурштейн, владелицы бутика Browns. Если учесть, что в знак уважения к таланту Гальяно бедняжка недавно заполнила витрину своего эксклюзивного магазина в лондонском Вест-Энде его дипломной коллекцией, этот жест показался, мягко говоря, неблагодарным.

Эти и другие экстравагантные чудачества – взять хотя бы коллекцию Les Incroyables[40]40
  «Неповторимые» (фр.) – так называли молодых щеголей из высшего общества во времена Директории (1795 – 1799). Их наряды были верхом эксцентричности.


[Закрыть], вдохновленную образами французских щеголей XVIII века, – вызывали энтузиазм у британской клубной молодежи, которая с удовольствием оделась в исторические костюмы. Их прозвали «новыми романтиками». Примерно в это же время Вивьен Вествуд запустила собственную линию пиратской мужской одежды, которую я фотографировала для британского Vogue в Америке с Брюсом Вебером. Вивьен настояла, чтобы кто-нибудь из ее людей специально прилетел к нам и показал, как правильно надевать эту одежду. С нами работала группа мужчин-моделей. Все они, как на подбор, обладали внушительными мускулами, а некоторые даже были профессиональными рестлерами. Было ужасно неловко просить их нарядиться в такие женственные костюмы – мне казалось, что я унижаю их этой просьбой.

Джон создавал коллекции с историей, и мне это, конечно, нравилось. На одном из его дефиле в Париже, устроенном по мотивам сказки К. С. Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф», публика, заходя в зал через дверь огромного деревянного шкафа, попадала на заснеженные крыши лондонских домов, а с потолка сыпались искусственные снежинки. Это было волшебно – и не только потому, что среди зрителей был Джонни Депп, который пришел посмотреть на свою тогдашнюю подругу, модель Кейт Мосс.

Мне запомнилось еще одно шоу Джона 1994 года, когда он снова оказался на грани краха, покинутый очередным спонсором. Всего из нескольких рулонов материи, в основном черной, он создал коллекцию, которую представил на одном из самых впечатляющих дефиле в истории моды. Все происходило на Левом берегу Парижа в пустующем особняке с заколоченными ставнями, который принадлежал подруге Андре Леона Талли, миллионерше Сао Шлюмберже. Она как раз недавно сменила место жительства, переехав в еще более роскошный дворец на Марсовом Поле у Эйфелевой башни. Приглашение, разосланное избранным, было в виде старого ключа. Остальным его передали устно. Лишь единицы имели представление о том, чего ожидать, – хотя в Vogue знали больше других, поскольку Андре и Анна приложили руку к этому действу и у Vogue были эксклюзивные права на первую фотосъемку.

Войдя в дом, мы отправились искать свои места, бродя по пыльным гостиным с опущенными шторами, театральной паутиной, засохшими цветами и рассыпанными кое-где под ногами осколками стекла. Наконец мы наткнулись на беспорядочно расставленные стулья – ветхие, словно из замка Уолта Диснея. Для Vogue были выделены места с видом на главный зал и парадную лестницу, так что мы первыми увидели облаченную в черное модель, которая пробежала вниз по ступенькам на головокружительных каблуках Маноло Бланика. Все супермодели, обожавшие Гальяно, работали на том показе бесплатно. У каждой был один выход: Кристи Тарлингтон на цыпочках прошла через анфиладу комнат в чем-то черном и смутно напоминающем наряд гейши, схваченный на талии гигантским поясом оби; черный наряд Нади Ауэрманн, увенчанный шляпой «колокол», выглядел альтернативной версией «Кабаре»; Линда, Шалом и другие призрачными фигурами проплыли по подиуму. Мы сидели, как завороженные. Потом все высыпали на залитый солнцем двор, уверенные, что это было лучшее шоу из всех, что они когда-либо видели.

Годом ранее меня потрясла еще одна коллекция Джона, показанная в Париже. Ее темой были бутлегеры и пираты. В фантазиях Джона юные девушки, захваченные в плен во время кораблекрушения, умудрились сбежать от похитителей, нацепив первые попавшиеся вещи из пиратских сундуков. Чтобы придать шоу зрелищности, Джон включил в коллекцию кружевное нижнее белье, шаловливые корсеты, которые, казалось, вот-вот сползут вниз, и кринолины. Некоторые наряды были декорированы ржавыми булавками, которые он несколько недель вымачивал в банке с водой у себя в студии. Постановка запомнилась мне тем, что девушки носились по подиуму, а потом мелодраматично падали в обморок то ли от страха, то ли от истощения – не возьмусь утверждать наверняка.

Вскоре после этого шоу я с радостью взяла четыре огромных кринолина Джона на ямайскую сессию с фотографом Эллен фон Унверт, для съемки истории по мотивам фильма «Пианино» Джейн Кэмпион, который имел огромный успех и был отмечен международными наградами. Я взяла и костюмы других дизайнеров – в том числе Вивьен Вествуд, – но только с нарядами Джона возникли проблемы. Для каждого комплекта требовался отдельный чемодан, и паковать их было так сложно, что я боялась, что до места они доберутся безнадежно испорченными. Между тем Джона это нисколько не обеспокоило. Он сказал, что чем больше они пострадают, тем больше он их будет любить.

Мы остановились на вершине холма в Фалмуте, в огромном доме под названием Добрая Надежда. Первым местом нашей съемки стал пляж Тайм-эн-Плейс, где мы познакомились с супружеской парой – хозяевами местного бара, который больше напоминал хижину. Тони, глава семьи, построил его из бамбука и выброшенных на берег обломков (этот навык снова пригодился ему, когда позже я вернулась на Ямайку с Наоми Кэмпбелл и фотографом Хербом Ритцем и нам понадобился умелец, чтобы построить хижину Робинзона).

Тони сказал, что буквально в двух шагах есть совершенно дикий пляж. Вооружившись мачете, мы следом за ним пробрались через подлесок и вышли к подковообразной бухте с бирюзовой водой и белым песком, где было безлюдно и абсолютно пусто – если не считать бревна сплавного леса, прибитые волной к берегу и высушенные солнцем до белизны. Затем мы притащили по тропинке огромные кринолины – на каждый потребовались две пары рук – и легко и радостно провели эту съемку.

Эллен очень сдержанная и неприхотливая. Ей не нужна огромная команда ассистентов, она использует доступный свет – да и вообще все, что доступно. Мы включили в сюжет старый деревянный парусник, который нашли там же на берегу. Младшая дочь Эллен, Ребекка, сыграла на фотографиях роль ребенка нашей модели Дебби Дейтеринг. На протяжении многих лет я с кем только не снимала в этой тропической бухте: здесь успели поработать фотографы Херб Ритц, Артур Элгорт, Питер Линдберг и Дэвид Симс. Для фотосессии с Дэвидом мы попросили Тони построить плот и сделать красивый лук со стрелами. Но самая сложная съемка была с Хербом, который настоял, чтобы мы взяли напрокат генераторы, осветительное оборудование, ветровые турбины и еще много всякой техники, которая еле уместилась на двух огромных грузовиках, пытавшихся проехать по нашей тропке к берегу. Излишне говорить, что только одному из них удалось добраться до места, а второй так и увяз в песке.

Именно кринолины стояли у меня перед глазами, когда я недавно виделась с Джоном Гальяно – впервые после его увольнения из Dior за антисемитские высказывания в баре; инцидент, конечно, прискорбный. Мы встретились за ланчем в тихом и уединенном, как мне казалось, ресторанчике на Манхэттене неподалеку от офиса Vogue. Оба были одеты неформально – в случае с Джоном это означало, что он был в шерстяной шапке и шортах. В следующую секунду наша фотография уже висела в Интернете – вероятно, нас снял на мобильную фотокамеру какой-то ушлый посетитель. Вот она, современная жизнь! Мне было грустно видеть Джона одиноким, без привычного эскорта и телохранителей, но я всегда любила его одежду и старалась при каждой возможности помещать ее в журнал. В прошлом мы редко проводили время вместе: Анна всегда держала его под своим крылом, перед показом единственная заглядывала за кулисы, а потом шептала мне, занимая место в первом ряду: «Тебе понравится».

Не будучи законодательницей мод, сегодня я не так много времени провожу с дизайнерами, хотя довольно часто мы обедаем с Николя Гескьером или Марком Джейкобсом – правда, наши встречи уже не те, что раньше, в ресторане Balzar во время Парижских недель моды. Показы коллекций Марка для Vuitton перенесли на неудобное время, так что нам все сложнее поймать друг друга. Я дружу с Карлом Лагерфельдом с семидесятых годов и всегда посещала те замечательные soirées[41]41
  Вечеринка (фр.).


[Закрыть], что он устраивал для Анны в девяностые годы в своем доме на Левом берегу. Мы близкие друзья с Хельмутом Лангом. Мы понравились друг другу с первой встречи. Хельмут – настоящий мужчина с отличным чувством юмора, и, хотя для австрийца это звучит как оксюморон, с ним очень весело. Дружеские отношения с дизайнером помогают любить его одежду, а я действительно очень люблю все, что делает Хельмут. Его коллекции интригующие и неожиданные, минималистские, но не в том смысле, как это понимает современная молодежь, поскольку при всем своем минимализме они блестяще сложные… Вернее, были таковыми, пока он не плюнул на одежду и не увлекся скульптурой.

В 1990 году я снова посетила Россию – на этот раз с фотографом Артуром Элгортом. Моделью была Кристи Тарлингтон. Вспоминая свою первую поездку в семидесятые, я думала о том, как изменилась страна. Раскрепощенные гласностью и изобилием, русские стали более сытыми, яркими и «дизайнерскими». В недавно открывшийся McDonald’s можно было попасть, лишь отстояв несколько часов в очереди, которой не видно было конца. Нас сопровождал путевой очеркист Vogue Ричард Алеман. Я заметила, что слежки поубавилось, и уже не было такого чувства, что за нами постоянно наблюдают.

Мы запланировали фотосессии с молодыми артистами балета, фигуристами, художниками, модельерами и медийными персонами – всеми, кто представлял культуру новой России. Координировать нашу работу поручили Владу, доверенному лицу Алекса Либермана из Condé Nast. Но Влад оказался плохим помощником. Каждый день он встречал нас убийственной фразой: «Есть две новости: хорошая и плохая. С какой начать?» За этим неизбежно следовало что-то вроде: «Хорошая новость: обед будет подан в час пополудни. (Пауза). Плохая новость: балерины категорически отказали в съемке». Вариации на эту тему повторялись и с фигуристами, и с другими… К счастью, хоть художники не подкачали. Правда, жили они в какой-то коммунальной конуре. Поскольку у нас не было съемочного фургона, Кристи была вынуждена пользоваться ванной как раздевалкой. Пока она переодевалась, огромный трансвестит рядом с ней наряжался в Мэрилин Монро.

Хотя, собираясь в Россию, я предвкушала, что утону там в черной икре, за все время пребывания мне досталось чуть больше чайной ложки – и это тоже был признак перемен. Свободно купить икру можно было только на черном рынке. Нас отвели в какую-то подворотню, где мы и накупили икры, чтобы отвезти домой.

Однако когда пришло время улетать, таможенники в аэропорту очень возбудились при виде нашего ценного груза. Сперва они потребовали предъявить чеки, затем заявили, что неофициально приобретенный товар вывозить не разрешается – в общем, выпускать нас с икрой отказались. Тогда я спросила: «Вывозить нельзя… А съесть прямо здесь можно?» Оказалось, можно. Так что мы разложились со своими баночками прямо в таможенной зоне и, вооружившись перочинным ножиком, принялись спешно уплетать икру, все время поглядывая на табло, чтобы не опоздать на рейс.

В апреле 1991 года мне исполнилось пятьдесят лет, и Анна с Габе организовали вечеринку по случаю моего дня рождения. Обычно «сюрпризами» в таких случаях занимается Дидье, который привлекает на помощь мою ассистентку и бронирует очень хороший ресторан для нас и близких друзей.

На мой день рождения Анна заказала ресторан «Indochine» («Индокитай»), который в те времена считался самым крутым и знаковым. Пришли все, с кем я работала. Стивен Майзел, который в то время очень много путешествовал, сидел во главе собственного стола – прямо как Иисус на Тайной вечере, – а по обе стороны от него расположились его знаменитые модели: Линда, Наоми, Кристи, Надеж, Хелена Кристенсен, Сьюзен Холмс, Ясмин Гаури и Вероника Уэбб. Элизабет Зальцман, «it-girl» журнала Vogue тех дней и ответственная за новых молодых дизайнеров, явилась на тридцатисантиметровых каблуках, в бюстгальтере «пушап» и парике цвета платиновой блондинки, который оказался настолько эффективной маскировкой, что ее не узнали даже собственные родители. Конечно, пришли Брюс Вебер и Кельвин Кляйн. Две модели внесли праздничный торт размером с маленький стол, на котором глазурью было нарисовано мое лицо. Анна была недовольна тем, как получился портрет, поэтому сняла с себя солнцезащитные очки и сунула их в торт, как если бы я их носила. Оркестр заиграл сальсу. Артур Элгорт, великолепный танцор, закружил меня на танцполе. Все тоже задвигались под музыку. Анна отрывалась на полную катушку.

В том же году у меня состоялась еще одна поездка – на этот раз в Марракеш с Эллен фон Унверт, Орбе и валькирией Надей Ауэрманн. Первоначально мы планировали провести фотосессию в Берлине: после крушения Берлинской стены и воссоединения Германии это место вдруг стало культовым – несмотря на то что городской пейзаж предлагал лишь уродливые стройплощадки на каждом углу и ощетинившиеся краны на фоне неба. Но Эллен передумала – недавно она съездила в Марокко и влюбилась в его экзотическую романтику. Источником вдохновения для нашей истории стал черно-белый фильм Джозефа фон Штернберга «Марокко» 1930-х годов с Марлен Дитрих и Гэри Купером в главных ролях. Это был идеальный выбор: блондинка Надя просто создана для того, чтобы играть Дитрих. Сессия оказалась замечательна не только тем, что наши герои были в черном; к моему удивлению, Анна разрешила снимать эту историю на черно-белую пленку, хотя это и было против правил. Агент Орбе, Омар, изображал Гэри Купера, одетого в форму французского Иностранного легиона, а массовку набрали среди местного населения.

Работать с Эллен – большое удовольствие еще и потому, что ей всегда везет с кастингом. Можно оказаться в любом уголке мира, и ей обязательно попадется человек, который воплотит задуманный ею образ на фотографии. В тот раз она даже нашла мужчину в белом измятом костюме, который был копией обаятельного персонажа Адольфа Менжу.

В 1993 году Анне пришла в голову идея сделать презентацию моих работ, и это вылилось в выставку модной фотографии в галерее Данцигера в Сохо на Манхэттене. Я была куратором выставки и отобрала для нее самые любимые работы великих фотографов, с которыми мне довелось сотрудничать. Поскольку в американском Vogue я работала всего четыре или пять лет, Анна подумала, что мне захочется включить и снимки из британского Vogue. Это был великодушный жест с ее стороны – хотя продуктивность моего «американского периода» была неизмеримо выше.

Со всех сторон были задействованы мощные силы, пытавшиеся повлиять на окончательный выбор. Дмитрий Левас, который работал на Брюса Вебера и помогал мне в работе над выставкой, конечно же, хотел, чтобы преобладали фотографии Брюса. Рауль Мартинес, арт-директор Vogue, был ярым поклонником Стивена Майзела и желал видеть в основном его. В какой-то момент ко мне подошел Джеймс Данцигер и спросил: «Как думаешь, у тебя наберется достаточно фотографий для выставки? Штук пятьдесят хотя бы?» Кажется, в итоге их набралось около четырехсот. Я решила, что работа каждого фотографа должна быть обрамлена в индивидуальную рамку и висеть отдельно, но для Брюса дизайнер Луис Барраган сделал потрясающий четырехсторонний мольберт. Я заказала полки вдоль стен галереи, на которых расставила еще больше фотографий Брюса, имитируя тот стиль, который он выдерживал у себя дома.

Выставка не рассматривалась как коммерческий проект. В конце концов, это были всего лишь фотографии, сделанные для модных журналов. Из Нью-Йорка экспозиция отправилась в Лос-Анджелес, в галерею Фэйхи/Клейн, где получила название «Короткие истории от Грейс Коддингтон: 25 лет в Vogue». Открытие выставки было отмечено ужином в ресторане Dean & Deluca прямо напротив галереи. Звучали торжественные речи – непременный атрибут мира Анны. Беа Миллер, которая прилетела из Лондона, тоже была в числе выступающих, но уронила бумажки со словами, собрала их не в том порядке, и ей пришлось импровизировать. Карл Лагерфельд со своей свитой опоздал к открытию и попросил провести для него индивидуальную экскурсию, что задержало столь ожидаемый момент начала трапезы.

Моя подруга Лиз Тилберис недавно была назначена главным редактором журнала Harper’s Bazaar. Мне чудом удалось получить разрешение ее пригласить – но усадить ее пришлось за другой стол, вместе с Патриком Демаршелье, которого она только что переманила из Vogue.

В первые годы в американском Vogue мне чаще всего доводилось работать с фотографом Артуром Элгортом. Не проходило и месяца, чтобы мы не встретились на съемочной площадке. Мы вместе были на наиболее продолжительных выездных фотосессиях, и я вполне доверяла его вкусу в выборе натуры, зная, что он не ошибется. Скажем, если Брюс неизменно привносит в фотографию некоторый «американизм», а Марио Тестино вместе со своими моделями купается в гедонистической атмосфере, то Артур создает ее. Танцуют все! Девушки у него всегда симпатичные и беззаботные. Готовьтесь увидеть красивую одежду и потрясающие места. Артур любит хорошо поесть, выпить бокал изысканного вина, а поздним вечером играет на трубе в своем гостиничном номере. Он обожает балет и фотографирует все, что имеет отношение к ковбоям, джазу и путешествиям. Возможно, он чересчур словоохотлив, но прекрасно ладит с людьми и может поддержать беседу на многие темы, в которых действительно разбирается, – даже если увлекается рассказами настолько, что забывает щелкнуть фотоаппаратом! Его фотографии, бесспорно, притягательны и никогда не бывают мрачными – в отличие от работ Энни Лейбовиц, которые требуют игры тени и света, чтобы открыть свою мистическую, призрачную суть.

Где мы только не побывали с Артуром за время работы в Vogue. Иногда складывалось впечатление, будто нас наняли экскурсоводами. Англия, Ирландия, Шотландия, Уэльс, Вайоминг, Техас, Калифорния, Хэмптон, Россия, Китай, Марокко и дикие уголки Африки, где нам иногда приходилось жить в палатках, – вот лишь некоторые из наших поездок. Помнится, в Индии мы проводили фотосессию с вручную разрисованным слоном, украшенным гирляндами свежих цветов. Пара величественных махараджей сопровождала нашу модель Мэгги Райзер. Увы, к тому моменту, как декорации были выставлены, слон сжевал последние лепестки гирлянд. Впрочем, Артура никогда не смущали такие мелкие неудачи. Он лишь улыбнулся и философски пыхнул трубкой.

Вспоминая наши странствия, я думаю, что самые запоминающиеся фотографии Артур сделал на соленом озере в Калифорнии, которое напоминало гигантскую открытую студию, а его хрустящая белая поверхность отражала магический свет. Здесь мы снимали истории по мотивам фильмов «Безумный Макс» (с сотнями детей, одетых в рваную замшу) и «Дикий Запад» со Стеллой Теннант и сыновьями Артура, Анселом и Уорреном, которых я часто приглашала на съемки.

Марио Тестино – еще один из немногих фотографов, которые по-прежнему готовы к путешествиям. Он всегда в пути, поэтому нам приходится подстраиваться под его напряженный график. Лучше всего ему удаются съемки в местах, которые он знает, как свои пять пальцев: это Мадрид, Рио или Берлин – города, где он может позвонить своим многочисленным друзьям и позвать их в кадр. Он непревзойденный мастер уличного репортажа с его подлинной социальной динамикой.

Кажется, впервые мы работали вместе на съемке коллекции в Нью-Йорке, в Митпэкинг Дистрикт[42]42
  Ныне богемный район Нью-Йорка. Своим названием обязан мясоразделочным производствам.


[Закрыть]. Затем мы отправились в Бразилию с Эмбер Валетта, а оттуда – в Неаполь. Хотя, возможно, Неаполь был первым. Тогда мы работали с крепко сбитыми бразильянками – Жизель Бундхен, Фернандой Таварес и американкой Фрэнки Райдер – и сделали классную фотографию, на которой они позируют на скутерах с компанией местных ребят. Марио мы обязаны появлением бразильских моделей на страницах журнала.

С ним, конечно, весело работать (хотя лично мне больше нравится, когда он делает не слишком сексуальные фотографии). Его модели всегда выглядят довольными, он может уместить в кадре целую толпу, и всем будет комфортно; в его работах чувствуется современность, которая находит отклик у большинства. В них нет никакой провокации, они просто повествуют о людях, которые хорошо проводят время. Пожалуй, тем они и ценны. Сейчас эти снимки занимают почетное место во многих коллекциях.

В 2002 году – тогда же Карл Лагерфельд опубликовал увесистый альбом моих работ – я была номинирована на премию «За жизненные достижения» Совета американских дизайнеров моды. Так же, как и Карл. К последнему туру голосования мы подошли, что называется, «ноздря в ноздрю». Я узнала об этом позже, поскольку членом жюри на каждом этапе голосования была Анна. Оскар де ла Рента голосовал за меня. Кельвин тоже. За Карла сражалась член жюри Гленда Бэйли, редактор Harper’s Bazaar. «Только не Грейс», – были ее слова.