Текст книги "Grace. Автобиография"

Чуть позже были объявлены имена победительниц. Я выиграла в номинации «Свежая идея». Одним из призов была фотосессия с ведущими фотографами Vogue. Помимо прочего, нам разрешили после съемок оставить себе любой предмет одежды. Меня фотографировали дважды: первый раз я позировала в очаровательном коктейльном платье, а второй – рыбачила в резиновых болотных сапогах. Но мне почему-то не перепало ни того, ни другого.

И вдруг на меня посыпались заказы. Это был успех. Действительно, «звездный час Золушки». Мама была на седьмом небе от счастья. В то время у меня не получалось часто ее навещать, но, когда я все-таки приехала, она с гордостью показала мне мои фотографии, вырезанные из разных журналов. Среди них попадались снимки и других, внешне похожих на меня девушек. «Это не я», – говорила я матери. «Ну и что, – отвечала она. – Зато какая хорошая фотография, мне все равно нравится». И засовывала ее обратно в альбом.

Редакционная ставка в журналах и газетах составляла два фунта в день, а за съемки в рекламе платили пять фунтов (хотя, надо сказать, рекламных предложений было не так уж много). Поскольку часто нам платили за почасовую работу, мы должны были приходить полностью готовыми к съемке, чтобы не тратить время на переодевание и макияж. Забавно, но я совсем недавно освоила искусство профессионального макияжа у Черри Маршалл, а меня уже заказал для съемки в Vogue сам Фрэнк Хорват. Этот всемирно известный фотограф предпочитал почти полное отсутствие макияжа на своих моделях. На первом уроке в модельной школе нас призывали «быть готовыми к любым неожиданностям». Это подтвердилось, когда меня пригласил другой фотограф, Сол Лейтер. Он был знаменит тем, что фотографировал длинным объективом, и его «коньком» были фэшн-фотографии в стиле репортажа с городских улиц. Меня нарядили в студии Vogue и сказали, чтобы я выходила на соседнюю Ганновер-сквер, где меня должен был ждать Лейтер. Нарезав несколько кругов по площади, я вернулась в раздевалку, расстроенная и обескураженная тем, что умудрилась прозевать фотографа, и тут мне сообщили, что мистер Лейтер очень доволен сделанными снимками.

Моими современницами были Бронвен Пью, Сандра Пол, классическая английская красавица, которая вышла замуж за политика, и Энид Боултинг, чья дочь, Ингрид, тоже стала известной моделью и женой композитора Джона Барри, написавшего музыку к «бондиане». В фильме о Джеймсе Бонде сыграла небольшую роль (правда, трагическую) Таня Малле, которая, как и многие другие девушки-модели, благополучно вышла замуж за лорда. В то время вообще был бум на такие браки, в духе популярного сериала «Вверх и вниз по лестнице». Думаю, поэтому мама не стала возражать, чтобы я училась в модельной школе. Только вот охота аристократов на моделей продолжалась недолго. «Дело Профьюмо», потрясшее Великобританию в 1961 году, оказалось грязным сексуальным скандалом, в котором были замешаны министры, аристократы, советские шпионы и две девушки по вызову – Кристин Килер и Мэнди Райс-Дэвис. В прессе их завуалировано назвали «моделями», что больно ударило по нашей профессии, поскольку для британской публики «модель» стала практически синонимом «проститутки».

Правительство еще не пришло в себя после «дела Профьюмо», как стулья под министрами затрещали под натиском молодежного бунта. Социальные барьеры рухнули; стало модным встречаться с нахальными парнями из Ист-Энда, а не с джентльменами из частных школ. Привилегии, титулы, деньги – это уже было не актуально, хотя обернулось благом для тех же мальчиков из Ист-Энда, которых я видела разъезжающими по городу на «Роллс-Ройсах» и «Бентли».

Все перевернулось с ног на голову. Мальчишки из рабочего класса оказались гораздо круче и веселее. Они стали нравиться женщинам. Я подружилась с фотографом Теренсом Донованом и его приятелями, Брайаном Даффи и Дэвидом Бэйли – вожаком этой троицы, – которые, безусловно, были самыми заметными фигурами в мире кокни.

У Донована была небольшая фотостудия в Найтсбридже напротив паба Bunch of Grapes («Виноградная гроздь»), и, когда я впервые пришла к нему на кастинг со своим портфолио, он сказал, что только что женился. Я удивленно спросила: «Тогда почему ты сидишь здесь, в студии?» – на что он ответил: «Мне по-прежнему нравится фотографировать хорошеньких девушек». Я обожала Терри. Он был веселым и взбалмошным, нагловато-развязным и в то же время очень мудрым. Уже став национальной знаменитостью, он заматерел, возмужал, всерьез занялся дзюдо. Он оставался моим близким другом до последнего дня своей жизни. На его похоронах Бэйли выступил с трогательной речью. В какой-то момент он сказал: «Всех нас, ребят из рабочих кварталов, объединяла любовь к девушке-аристократке», при этом повернулся и посмотрел прямо на принцессу Диану, которая была лучшей подругой вдовы Донована – неподражаемой ДиДи.

Я была немного влюблена и в Бэйли. Он как раз расстался со своей подружкой, известной моделью Джин Шримптон. Но у него был целый гарем красивых девушек, и он слыл весьма неразборчивым в связях. Про него так и говорили: «Дэвид Бэйли спит в бордЭЙле», и это служило нам предостережением. И все же он был таким стильно худощавым и, несомненно, привлекательным – даже симпатичнее, чем «битлы».

Вскоре агентство отправило меня в Париж для знакомства с Эйлин Форд, американской патронессой модельного бизнеса. Она приехала во Францию подписывать контракты с агентствами с целью расширить империю Фордов по всей Европе. Лучшие из лучших моделей были направлены на встречу с этой миниатюрной, но влиятельной и властной женщиной. Меня сопровождал мой агент.

Здесь я еще с природной формой бровей – победительница конкурса моделей британского Vogue. Фото: Норман Паркинсон, 1959. Из архива Нормана Паркинсона © Norman Parkinson Limited. Из архива Vogue © The Condé Nast Publications Ltd.

Ранняя работа для британского Vogue. Фото: Фрэнк Хорват, 1960. Из архива Vogue © The Condé Nast Publications Ltd.

С ребятами из «кружка Челси» в британском Vogue. Фото: Фрэнк Хорват, 1960.

С головы до ног «от-кутюр». Съемка для британского Harper’s Bazaar. Фото: Ричард Дормер, 1962. Из архива Harper’s Bazaar, Великобритания.

На обложке британского Harper’s Bazaar. Фото: Ричард Дормер, 1962. Из архива Harper’s Bazaar, Великобритания.

Моя первая обложка в британском Vogue. Фото: Питер Карапетян, 1962. Из архива Vogue © The Condé Nast Publications Ltd.

Изображаю модную мамочку для британского Vogue. Фото: Фрэнсис МакЛафлин-Гилл, 1962. Из архива Vogue © The Condé Nast Publications Ltd.

В образе аристократки для британского Vogue. Фото: Хельмут Ньютон, 1964. Из архива Vogue © The Condé Nast Publications Ltd.

В парижском хаммаме для журнала Mademoiselle, с новой стрижкой от Видала Сассуна. Фото: Марк Испар, 1965.

Подмигиваю на обложке тысячного выпуска французского Elle. Фото: Фоули Элиа, 1965. Из архива журнала Elle, Франция.

Футуристический образ в журнале Queen. Фото: Марк Испар, 1967.

Когда я вошла в комнату, первое, что она спросила, – почему я не ношу утягивающий пояс и бесшовный бюстгальтер. Потом она сказала, что в любом случае для подиума я не гожусь. Чтобы проверить, как я буду выглядеть на фэшн-фотографиях, она лично подошла ко мне с пинцетом и проредила мне брови (они у меня были тяжеловаты), выгнув их тонкой дугой – только чтобы потом объявить непригодной и в качестве фотомодели. Черт возьми, у меня был рост 175 см, талия 46 см, грудь и бедра 84 см, длинные ноги… И меня любил Vogue. Неужели я была так безнадежна?

В лондонском агентстве по крайней мере признавали, что у меня роскошные волосы. Меня направили к знаменитому парикмахеру 1950-х годов, Тизи-Уизи, который уже успел засветиться в эпизодах нескольких британских фильмов и запомнился всем своими щеголеватыми усиками. Его настоящее имя было Раймонд. Он сказал, что сделает меня неподражаемой. В какой-то степени ему это удалось: он осветлил мои волосы до белизны, по бокам остриг коротко, а сзади оставил длинными, отчего я стала какой-то старомодной и кривобокой. Это было ужасно. С такой стрижкой меня отправили к Сноудону (Энтони Армстронг-Джоунсу, светскому фотографу и жениху принцессы Маргарет), чтобы сделать несколько пробных снимков. После этого Тизи-Уизи снова перекрасил мои волосы – на этот раз в рыжий, в результате чего я стала выглядеть еще хуже, чем раньше. Волосы начали выпадать, и пришлось подстричь их совсем коротко, чтобы избавиться от жуткого цвета. Вырвавшись из лап Тизи-Уизи, я обратилась к Видалу Сассуну на Бонд-стрит, и это было лучшее решение в моей жизни.

Видал был мальчиком из Ист-Энда и воспитывался в сиротском приюте, откуда постоянно сбегал. Он получил образование в кибуце и позже оплачивал услуги специалиста по технике речи, чтобы избавиться от малопонятного акцента кокни. К моменту нашего знакомства он уже преобразился в стильного парикмахера с аккуратной стрижкой, ходил в начищенных туфлях и безупречном костюме а-ля Beatles и недавно открыл собственный салон – модный и вызывающе яркий, с большими зеркальными окнами, чтобы прохожие с улицы видели, как работают с клиентом (что поначалу многих шокировало). Он нанял на работу грубоватых парней, которые после стрижки приглашали клиенток на второй этаж и там пытались их раздеть.

В пятидесятые годы парикмахеры в массе своей были геями. Видал покончил с этим. Он приглашал на работу стильных молодых людей вроде Леонарда и Рафаэля, который был таким наглецом, что уже через минуту после приветствия норовил залезть вам под юбку.

Я была скорее «характером», а не просто хорошенькой моделью и, наверное, именно это ищу сегодня в девушках, которых отбираю для американского Vogue. Проще говоря, я ищу девушек «с изюминкой». В англичанках есть индивидуальность. Я ненавижу глупых блондинок, как и чересчур загорелых моделей спортивного телосложения. Мне нравятся веснушки. Мне нравятся девушки такого типа, как уроженка Манчестера Карен Элсон. Ее изумительно бледное лицо и копна рыжих волос напоминают мне… даже и не знаю кого! Я выбираю моделей, как актеров в кино, потому что им предстоит играть роль. Я не люблю, когда они жалуются, но с радостью помогаю терпеливым и упорным. Я сочувствую им, когда на съемке слишком жарко или слишком холодно. Я всегда проверяю, насколько они устали, чтобы продолжать работу. Некоторые хорошо переносят групповые съемки. У кого-то не клеится, если в кадре присутствует еще одна девушка. Я стараюсь не подвергать их опасности – скажем, когда болван-фотограф пытается заставить модель позировать у края стены высотой в тридцать метров.

Главная трудность сегодня – это выкроить время в жестком расписании моделей нужного мне калибра. Все они имеют крайне выгодные рекламные контракты, которыми связаны по рукам и ногам, и даже магия Vogue не может с ними конкурировать. Некоторые девушки – например, Дарья Вербова – терпеть не могут фэшн-съемки. Но Дарья потрясающе красива, и я прикладываю массу усилий, чтобы застать ее в тот момент, когда она настроена на работу. К сожалению, она обожает парусный спорт, и ее парусник не слишком часто заходит в порты. Русская модель Наталья Водянова и рассеянный взгляд ее серо-голубых глаз – просто мечта. Неудобство в том, что она постоянно рожает детей, хотя я всегда рада видеть их в кадре, когда они достигают определенного возраста.

Линда Евангелиста – фантастическая модель, но после ее знаменитой фразы «Меньше чем за десять тысяч долларов я даже с постели не встану»… Увольте! Она всегда была командиром, воспитывала других девчонок, призывала их не выходить на съемку, если не устраивают условия. Но надо признать, что Линда – особенная, потому что даже сейчас, спустя пятнадцать лет после ее головокружительного взлета, она выглядит потрясающе и привносит в свои работы не только прежний энтузиазм, но и что-то новое.

Я познакомилась с ней еще до того, как Стивен Майзел уговорил ее коротко остричь волосы – после чего ее карьера резко пошла в гору – и перекраситься в блондинку или рыжую. Тогда она была очередной длинноволосой канадской брюнеткой и работала с французским фотографом Алексом Шатленом. Как-то вечером мы все вместе отправились на ужин, и я взяла с собой своего племянника Тристана – в ту пору шестнадцатилетнего школьника. Он был так очарован Линдой, что они с Алексом принялись кадрить ее задолго до конца ужина.

Наоми Кэмпбелл – красивая загадка, иногда несносная, но все равно уникальная. На момент нашего знакомства ей было четырнадцать лет. Я привезла ее из Англии в Америку поработать с фотографом Артуром Элгортом на съемках с танцевальными мотивами, потому что, как говорили, она имела балетное образование. Но Артур, прирожденный балетоман, был разочарован. «Из этой девушки такая же балерина, как из меня астронавт», – сказал он, жалуясь на ее осанку, неправильную походку и сутулые плечи. После этого она попала в руки Стивена Майзела. Остальное уже история.

Еще одна звезда – Кристен Макменами – прославилась как долгожительница модельного бизнеса. Своей спокойной величественностью она напоминает моделей пятидесятых, но перед камерой всегда умудряется выглядеть современной. Кристи Тарлингтон была и остается неземной красавицей, в каком ракурсе ее ни снимай. Пожалуй, она самая красивая модель из всех, кого я когда-либо видела.

В числе моих любимиц – пуэрториканская модель и актриса Талиса Сото; конечно же, Твигги и странноватого вида американка Уоллис Франкен, которая вышла замуж за модного дизайнера восьмидесятых Клода Монтану и умерла загадочной смертью. Модель и «оскароносная» актриса Анжелика Хьюстон, известная своим потрясающим чувством юмора, всегда была нарасхват. А Ума Турман – еще одна четырнадцатилетняя модель, как в свое время Наоми, – запомнилась мне гипнотизирующим взглядом широко расставленных глаз и очень твердым характером.

Кажется, это фотограф Джон Коуэн придумал мне прозвище «Треска». Видите ли, Джин Шримптон была известна как «Креветка»… Я нашла в этом особую прелесть, поскольку в те времена лишь культовые модели вроде Шримптон удостаивались прозвищ – хотя должна сказать, что «Креветка» звучит намного лучше, чем «Треска»[14]14
  Игра слов. Cod (англ.) – треска, shrimp (англ.) – креветка.


[Закрыть]. Коуэн делал фэшн-фотографии в стиле репортажа, и его самыми известными работами шестидесятых годов были снимки спортивного вида блондинки, модели и по совместительству его девушки Джилл Кеннингтон, которая выделывала поразительно рискованные пируэты на верхушке айсберга или высокой статуе. Я работала с ним совсем немного, в самом начале карьеры. Он фотографировал меня на автобусной остановке в бикини или укладывал на холодный мраморный прилавок торговца рыбой, создавая сюрреалистический натюрморт.

Я стала появляться во многих британских парикмахерских шоу с участием Видала Сассуна, который быстро приобрел мировую известность как автор абстрактного геометрического стиля в прическе. Теперь я была его постоянной моделью и одной из его муз. Это на моих волосах он придумал особый супермодный тренд, названный «пятиконечной стрижкой».

В те дни мы могли пить и танцевать до рассвета: молодость есть молодость, энергии было столько, что можно было свернуть горы. Возвращаясь домой под утро, я быстро переодевалась, хватала свой модельный саквояж и мчалась на работу. Мой новый бойфренд, Джеймс Гилберт, сотрудник рекламного агентства и авиатор-любитель, брал меня с собой почти каждые выходные. Он летал на хлипких бипланах «Тайгер Мот» с открытой кабиной, и я в летном шлеме и защитных очках устраивалась на пассажирском сиденье впереди пилота. Мы пересекали пролив, а затем приземлялись на другом берегу Ла-Манша, чтобы пообедать во французском городке Берк. Случалось, Джеймс устраивал настоящие воздушные шоу с немыслимыми виражами и петлями, от которых у меня волосы вставали дыбом. Он кричал: «Это же так весело!» – а я вжималась в кресло, уставившись на свое искаженное ужасом лицо, которое отражалось в стекле спидометра. Впрочем, он никогда не делал такого на обратном пути из Франции, опасаясь растрясти желудок. И вот однажды – моя карьера уже стремительно набирала обороты – мы попали в страшную автомобильную аварию.

Были сумерки, шел дождь. Джеймс проскочил на красный свет на Итон-сквер в Белгравии – одном из эксклюзивных жилых районов Лондона и врезался в фургон. Я ударилась лицом в зеркало заднего вида, и мне буквально срезало левое веко. Повезло еще, что нашлись мои ресницы.

Должно быть, меня выбросило из покореженной машины, потому что очнулась я уже на обочине. Из раны на ноге хлестало. Пришлось разрезать мои любимые обтягивающие брюки, чтобы наложить жгут. Меня срочно повезли в отделение экстренной помощи, и я помню, что всю дорогу слышала вой сирены. В больнице мне не разрешили посмотреть в зеркало. Когда Джеймс меня увидел, то чуть не упал в обморок.

Меня отвезли в операционную зашивать раны, и, хотя я все еще была в шоке, у меня хватило сил поболтать с врачом и рассказать ему, что я модель. Услышав это, он снял уже наложенные на веко швы и принялся шить заново, более мелкими и аккуратными стежками. Я была в ужасе. Значит, если я не модель, то не заслуживаю лучшего лечения?

После этого я не работала в течение двух лет. Мои доходы были очень скромными, но мне хватало, потому что я довольно экономна. Друзья проявили подлинное великодушие, все обо мне заботились, и даже мама умудрялась подкидывать немного деньжат. Я работала на подхвате у Джона Коуэна в его фотостудии. Терри Донован был особенно добр ко мне. При малейшей возможности он приглашал меня на съемку, фотографируя сбоку или со спины.

За два года мне сделали пять пластических операций. Я прятала шрамы за огромными солнцезащитными очками – к счастью, благодаря Джеки Кеннеди они тогда были в моде, так что я не выглядела нелепо. Но, возможно, потому что они напоминают мне о том страшном периоде, сейчас я категорически отказываюсь их носить.

Мало-помалу я снова начала работать. Придумала новый макияж для глаз, щедро накладывая черные тени и растушевывая их по всему веку. И всем это нравилось – хотя для меня это был, конечно, камуфляж.

Наконец я приняла участие в нескольких модных показах, отплясывая на подиуме твист для Мэри Куант[15]15
  Британский модельер, считается создательницей мини-юбок.


[Закрыть]. К тому времени она как раз открыла новый магазин в Найтсбридже. Он был совсем маленьким, но она все равно устраивала там презентации своих коллекций. Модели нужно было спуститься по очень крутой лестнице, которая вела сразу на подиум длиной всего четыре фута.

Я выступала и в шоу Видала Сассуна, который требовал, чтобы мы трясли головами, словно мокрые щенки, демонстрируя, как его революционная техника позволяет сохранить форму стрижки. Но страховая компания Джеймса к тому времени обанкротилась, и я уже не могла позволить себе оплачивать расходы на врачей.

Все складывалось не совсем так, как я планировала.

О светской жизни
Глава III,
в которой Англия свингует, Франция распевает йе-йе, мини-юбки правят бал, дискотеки беснуются, а поп-арт задает тон в искусстве

Хотя должность креативного директора позволяет мне проводить фэшн-съемки практически в любом уголке земного шара, я редко пользуюсь возможностью вернуться в Лондон с тех пор, как почти тридцать лет назад переехала в Нью-Йорк. Могу припомнить лишь несколько эпизодов, когда я придумывала сюжеты для съемок в декорациях Великобритании. Может, во мне поселилась таинственная неприязнь к британскому прошлому? И в самом деле, теперь я провожу куда больше времени по другую сторону Ла-Манша – Париж неизменно удовлетворяет самые буйные фантазии фотографов.

Впрочем, недавно я несколько раз пересекала океан, чтобы поработать в английской провинции. Это были съемки по мотивам фильма «Брайтонский леденец» и фотосессия в Корнуолле, на которую меня вдохновила лента Стивена Спилберга «Боевой конь». Должна признаться, меня с головой захлестнула ностальгия по этим диким, исполненным романтической красоты ландшафтам. Пожалуй, ничто не сравнится с английскими полями, лесами, садами и цветами, которые создают магический фон для любой фотографии. В мой последний визит я навестила Кингз-роуд в Челси, который в начале шестидесятых годов был для меня и домом, и центром модной вселенной. Прогулявшись от «Края света» до Слоун-сквер, я с ностальгией прошла мимо дома, где мне, начинающей модели, впервые предоставили собственную квартиру; мимо паба, где регулярно зависала наша компания – «кружок Челси»; вспомнила некогда шумные итальянские ресторанчики и кафе-бары, в которых мы подкреплялись во время шопинга. Здесь больше нет того озорного духа: тротуары стали шире, фасады магазинов осовременили – и не сказать, чтобы удачно. Но в маленьких переулках все же сохранились островки с шармом и характером.

В какой-то момент я вдруг заметила, что за нами неотступно следует пара школьников. Суетливые, заметно нервничающие мальчишки старались не отставать от нас, бросали на меня долгие многозначительные взгляды и подталкивали друг друга локтями. Меня это удивило. Я вдруг подумала: мало того что мои пять минут славы после «Сентябрьского номера» докатились до Англии, так теперь я стала интересна еще и подросткам, которым впору играть в футбол или крикет. «Что им нужно, интересно?» – спросила я своего спутника, который подошел к ребятам выяснить, не охотятся ли они за автографом. «Они приняли тебя за Вивьен Вествуд», – ответил он, вернувшись.

Это был мощный удар по моему эго. Подумать только, пятьдесят лет прошло с тех пор, как я переехала из Ноттинг-Хилл, где снимала свое первое жилье, в относительно спокойный Баттерси – прямо напротив Челси, только по другую сторону реки. Вместе с тремя китайскими актрисами я делила квартиру на Принс-Уэльс-Драйв с видом на зеленые лужайки, аттракционы и заросли рододендронов в парке Баттерси. Потом я еще не раз переезжала с место на место, пока окончательно не обосновалась на Роял-авеню в самом центре Челси, что считалось очень крутым.

Я знала практически всех, кто жил в округе. Здесь я чувствовала себя, как в маленькой деревне, обособленной от остального мира. Я знала все злачные места на Кингз-роуд, где постоянно зависали молодые художники, писатели, рекламщики, люди из мира моды и кино, и находила их безумно экзистенциальными. В то время я смотрела уйму фильмов, потому что в них снимались мои друзья. Больше всего мне нравились британские ленты «новой волны»: «Вкус меда», «Такого рода любовь», «В субботу вечером, в воскресенье утром», «Свистни по ветру». Мне даже предлагали роль в одном из них. Английский режиссер Тони Ричардсон, тогда женатый на актрисе Ванессе Редгрейв, однажды подловил меня, когда я шла босиком (я была большой оригиналкой) по Кингз-роуд, и пригласил в свой фильм по пьесе Джона Осборна «Комедиант» с сэром Лоуренсом Оливье в главной роли. Речь шла о сцене вечеринки с участием начинающих актрис, и от меня требовалось свалиться с низкой крыши в розарий, приземлившись на брата Ванессы, актера Корина Редгрейва, и поцеловать его – что я и сделала, хотя в итоге мой эпизод почему-то вырезали.

Каждый раз, заселяясь в новую квартиру, я принималась обустраивать ее по своему вкусу. Перекрашивала стены в сливово-фиолетовый или темно-синий, покупала яркие узорчатые ковры и керамическую испанско-мексиканскую посуду в магазинчике Casa Pupo в Пимлико; в мебельных комиссионках на Нью-Кингз-роуд выискивала популярные предметы обстановки вроде столов из некрашеной сосны и валлийских комодов. Они стали самыми модными атрибутами интерьера, а появившиеся цветные приложения к воскресным газетам рекламировали их как свидетельство безупречного вкуса хозяина. Позже, когда я ездила в зарубежные командировки от редакции журнала, то обязательно заглядывала в местные магазинчики в поисках какой-нибудь оригинальной вещицы. Я всегда из Найроби привозила жестяные блюда, из России возвращалась с красочными сувенирами, а из Китая везла постельное белье. В Шри-Ланке я стала одержима круглыми москитными сетками, которые казались мне нежными и романтичными. Куда бы я ни приезжала, всюду встречала что-то интересное, и мне приходилось покупать новые чемоданы, чтобы дотащить свой скарб до дома.

Богемная публика Челси, мой привычный круг общения, собиралась каждый вечер в Markham Arms, традиционно-шумном старом пабе рядом с Bazaar – бутиком Мэри Куант на Кингз-роуд, с которого и началось мое серьезное увлечение шопингом. Захаживала я и в Kiki Byrne чуть дальше по Кингз-роуд. Эти два магазина стали первыми в Англии бутиками и моими фаворитами. Свежие коллекции, которые менялись каждую неделю, были рассчитаны исключительно на молодежь и не имели ничего общего с одеждой для «молодых взрослых», что продавалась в крупных универмагах и представляла собой модели для зрелых женщин, только перекроенные в расчете на подростков.

Одежда от Мэри Куант пользовалась огромной популярностью. Мэри была продвинутым модельером, ворвавшимся в свингующие шестидесятые со своими ультрасовременными представлениями о моде. Я купила у нее полосатое платье без рукавов с приспущенным ремнем и короткую юбку, которую можно было носить поверх обтягивающего свитера или саму по себе. Она оказалась на удивление универсальной, и меня так и тянуло надеть ее снова. Я дополняла ее остроносыми туфлями с изогнутым каблуком. По мере того как стиль Мэри Куант приобретал известность, юбки поднимались все выше и выше, пока не стали такими короткими, что больше напоминали лоскутки ткани. Тут же возникла проблема, как садиться в двухэтажный автобус. Мало того что теперь все видели твои панталоны, так еще могли мелькнуть края чулок и подвязки. Поэтому Мэри начала выпускать мини-шорты, которые можно было надевать под платья. А вскоре совершила настоящую революцию в моде, подтолкнув промышленность к выпуску колготок.

Кингз-роуд, в шестидесятые ставший эпицентром лондонских стиляг, быстро заполонили уютные итальянские ресторанчики и кофе-бары вроде Sa Tortuga и Fantasie, а также невероятно яркие бутики Top Gear и Countdown. Их совладелицей была Пэт Бут – дерзкая модель-блондинка из Ист-Энда, которая мудро вложила сбережения в развитие бутикового бизнеса на пару с Джеймсом Веджем, своим бойфрендом и талантливым шляпником.

Несмотря на то что в какой-то момент Карнаби-стрит в Вест-Энде, запруженная модными бутиками и подростками на скутерах, бросила вызов превосходству Кингз-роуд, он остался вотчиной аристократов рока, космополитов и патлатых кинозвезд и просуществовал в этом статусе еще лет тридцать.

Мода стала еще более значимой в моей жизни в середине шестидесятых, когда я начала регулярно летать на работу в Париж. К тому времени поврежденный глаз почти восстановился, и я снова могла полноценно трудиться. Я была достаточно известна в британских модельных кругах, мое имя входило в топ-десятку ведущих моделей, но неизбежно фигурировало под номером девять, поскольку меня считали в большей степени авангардной и стильной, нежели красивой. Прозвище «Треска» прочно ко мне приклеилось. «Холодная, как треска, но горячая, как огонь», – гласил заголовок не дожившего до наших дней таблоида The Daily Sketch, который, должна признать, мне нравился. Он представлял меня пылкой и сексуальной, в то время как большинство воспринимало меня с точностью до наоборот.

Я стала появляться на страницах французского Elle, который в ту пору имел репутацию действительно хорошего журнала мод. В Париже я останавливалась либо в дешевом отеле на площади Мадлен, либо в таком же неприглядном France et Choiseul на улице Сент-Оноре, который впоследствии превратился в модный и очень шумный Hôtel Costes.

Поскольку в Париже я была новенькой, мое французское агентство Paris Planning посылало меня на бесконечные кастинги, где меня ставили в самый конец длинной очереди из болтливых и высокомерных француженок, не снисходивших даже до того, чтобы подсказать мне, который час. И когда я наконец нашла работу – в Elle Studios, где работали сразу несколько фотографов и каждый мог задействовать модель для съемок лишь на пару часов, – девушки исчезали в обеденный перерыв, даже не обмолвившись о том, куда идут. Я оставалась в раздевалке одна, холодная и голодная, гадая, где же они пропадают, пока мои коллеги не возвращались, сытые и отдохнувшие. Как выяснилось, в Elle Studios был кафетерий, только вот мне о нем ничего не сказали. Это напоминало «черный юмор» популярных в то время фильмов Жака Тати о бедах и несчастьях маленького человека, проистекающих из пресловутой французской заносчивости.

Вскоре я открыла для себя Bar des Théâtres («Театральный бар») на авеню Монтень, который был излюбленным местом встреч амбициозных моделей и таких же энергичных фотографов. К тому времени я уже могла позволить себе больше, чем просто le sandwich. Мой бюджет вмещал и le hamburger, и бокал божоле нового урожая или vin ordinaire[16]16
  Сэндвич, гамбургер, столовое вино (фр.).


[Закрыть]. Между делом мне удалось обзавестись и дьявольски красивым бойфрендом. Альберт Коски был агентом фотографа. Польский еврей с романтической шевелюрой, он носил белые френчи в стиле Мао от Farouche, и его часто принимали за Уоррена Битти. Он был невероятно соблазнительным, и я быстро потеряла голову. Мы стали жить вместе в роскошном доме на улице Дюфренуа, по соседству с авеню Виктора Гюго. У нас даже был свой садик и большой полосатый кот по кличке Титов.

Парижане могут быть несносными. Хотя у нас была горничная, иногда я сама ходила за продуктами – наверное, просто чтобы убедиться, что владельцы магазинов были (и остаются) высокомерными грубиянами, особенно в нашем эксклюзивном Шестнадцатом округе. Если ты не говоришь на безупречном французском, тебя даже не станут слушать, не говоря уже о том, чтобы помочь, – отделаются пренебрежительным «Ба!» или «Па!». Я приучила себя, садясь в такси, передавать водителю листок бумаги с записанным адресом, как в Японии. В ответ на мои жалобы Альберт лишь пожимал плечами и невозмутимо говорил: «Если не можешь освоить французский, даже не пытайся здесь жить».

Два раза в год, в январе и июле, мои фотосессии совпадали с Неделями французской высокой моды и проводились в основном по ночам. Днем коллекции выставляли в салонах кутюрье для показа богатым клиентам, так что для фотографий они были недоступны. Даже во время коротких съемок ранним утром я должна была демонстрировать надлежащее высокомерное отношение к происходящему. Как говорила неподражаемая Диана Вриланд, оракул американской моды: «Чуть больше томности на губах».

Но с появлением на рынке более дешевой одежды массового производства, позже названной «прет-а-порте», модели получили свободу самовыражения. В этих демократичных нарядах мы могли вести себя более раскованно. Одежда «помолодела», в ней появилась легкость, располагающая к движению, и уже можно было не чувствовать себя скованной куклой, как на показах «от-кутюр». Техника макияжа тоже заметно изменилась. Теперь все внимание было приковано к глазам: они должны были стать более выразительными и драматичными, «глазами панды». Тонкая линия по краю верхнего века, которая в пятидесятые годы поднималась в уголке глаза маленькой запятой, стала толще и растушевывалась, загибаясь книзу.