Текст книги "Свадебный рэп"

Здравствуй, Хопкинс, Новый год…

«Вставай, страна огромная!»… Сашу оглушили могучие аккорды песни Лебедева-Кумача. Он открыл глаза и, с трудом сосредоточившись, сообразил, что это всего лишь мелодичный перезвон его мобильника. Саша отыскал телефон в ворохе одежды и нажал кнопку ответа.

– Сынок, – послышался в трубке встревоженный голос матери, – у тебя все в порядке? Мы с отцом беспокоимся, ты вчера ни разу не звонил.

– Дела, мам, – ответил Саша непослушным металлическим голосом.

– Ты не болеешь? Мне тут сон такой плохой снился. Помнишь, как ты отравился во время приема в пионеры и тебя тошнило на Красной площади?

– Умгм, – подтвердил Саша, лихорадочно оглядывая комнату в поисках какой-нибудь воды, чтобы плеснуть внутрь сгорающего от дезгидроза организма.

– И с тобой тогда опять был этот твой друг Леня.

– Ну и что? – спросил Саша наобум, поскольку совсем не следил за маминой логикой. Он добрался до холодильника, дрожащей рукой налил себе холодной минералки и залпом выпил. В нос приятно ударила прохладная волна содового раствора.

– Не спорь, Саша. Он очень негативно на тебя всегда влиял. И просто хорошо, что он уехал. Куда он уехал, я что-то забыла?

Саше очень трудно было с ходу вспомнить, куда в свое время уехал Леня, и он ответил, как на уроке географии ответил бы нерадивый ученик, который знает только то, что Центральный промышленный район находится наверняка в центре чего-то:

– Ну, в Европу, там ведь сейчас без разницы, где живешь. Европа, и все. И еще он ездит, – показал Саша сам себе рукой, как Леня ездит туда-сюда.

– Я ему не желаю ничего плохого, но он производил на нас с папой довольно неприятное впечатление – какой-то хитрый, скрытный. И ты со своей простотой. Он просто манипулировал тобой. Ведь это он научил тебя курить…

Саша-то помнил, что все было как раз наоборот. И с выпивкой он тоже стартовал раньше Леонида на полгода.

– Мам, опять, – укоризненно сказал Саша, постепенно обретая способность говорить и мыслить, – ну сколько можно об одном и том же? Что тебе дался этот Леня? Других неприятностей, что ли, нет?

– Ты знаешь, сынок, этот сон не идет у меня из головы. Держись от него все-таки подальше. Ты с ним переписываешься? Хотя сейчас и позвонить не проблема.

– Редко, так, по праздникам, иногда. В Новый год, на Пасху. У нас ведь теперь и праздники разные.

– Как у него, кстати, дела? – задала вопрос мама, использовав тонкий следовательский прием, когда об одном и том же спрашивают несколько раз, но по-разному.

Саша, посмотрев на бесчувственное тело друга, лежавшее поперек разложенного дивана, понял, что его биомасса находится на узкой грани, отделяющей живую материю от неживой, и сказал совершенную правду, что редко делал в разговоре с матерью:

– Хреново ему, мам.

– Жаль. – Голос матери не мог скрыть удовлетворения. – Будешь с ним разговаривать, передавай от нас привет. Когда ты к нам заедешь?

– Сегодня вечером могу, – сказал Саша, рассматривая в окно незнакомый пейзаж и гадая, где в Москве может стоять ветряная мельница. ВВЦ? А баржи, на которых живут, судя по всему, бомжи? Коломенское? Южный порт? «Быстро меняется облик Москвы, черт бы ее побрал», – с раздражением подумал Саша, рассматривая огромный рекламный щит, на котором голубоглазый петух, подмигивая и ухмыляясь, ел куриные яйца. Периодически над ним вспыхивала надпись на английском: «Четыре яйца в неделю мужчине вполне достаточно».

– Ну, хорошо, мы тебя ждем, до встречи, сынок. Да, вот папа передает тебе привет.

– Пока, – сказал Саша и нажал кнопку отбоя.

Он внимательно осмотрел незнакомую комнату, рационально обставленную простой, без всяких финтифлюшек мебелью. На низком комоде стояло несколько фотографий, на которых были запечатлены некая блондинка с Леней. Они были сняты на фоне пальм, в Венеции на пло – щади Святого Марка, на фоне египетских пирамид и в ресторане, на стенах которого угадывались большие фотографии с автографами. На столе лежала пластинка, запись концерта группы «Питер, Поль & Мэри», из которой торчал клочок полупрозрачной ткани. Саша потянул его и вытащил микроскопические женские трусики. Он тут же с омерзением бросил их и все вспомнил.

Он вспомнил, что он уже не в Москве, а в центре той самой Европы, а за окном не московский пейзаж (хотя и мог бы запросто им быть) – за окном была Заграница, рассадник капитализма, жертвой которого он стал в Москве.

«Мама моя, мама, – в ужасе подумал Саша, – когда и как я вам смогу сказать правду, и какой она будет, эта правда?»

Саша решил осмотреть квартиру, но по дороге обнаружил большой лист бумаги, приколотый канцелярским зажимом к Лениной простыне. На листе толстым фломастером было что-то написано.

Саша прочел начало записки:

– «Не могу больше жить с идиотом!» Лень, тебе письмо! Пляши! – Саша попытался растолкать друга.

Тот зашевелился под простыней, как пробуждающийся осьминог, шевеля сразу всеми конечностями. Совершенно не там, где ожидал Саша, появилась физиономия Лени, который четко произнес:

– Еще пять минут! – и попытался спрятаться в простыне.

– Письмо тебе, говорю! – строго сказал Александр.

– Почему мне?

– Не знаю. Мне почему-то кажется, что это тебе, – повторил Саша, но уже без былой уверенности.

Леня высунул из простыни руку, схватил послание, и рука с листом исчезла под простыней. Послышалось бормотание: «Мне надоело это свинство. Я ухожу, потому что не могу больше жить с идиотом!»

– Действительно, мне! «Твоя последняя выходка…» – затем он умолк, но продолжал экать и мекать, дочитывая письмо до конца.

Потом Леня сел на матрасике, и простыня сползла с него, как с торжественно открываемого бюста «брошенному мужу».

– Что-нибудь случилось? – тревожно и участливо поинтересовался Саша.

Вместо ответа Леня потер лоб и уставился в угол. Саша тоже посмотрел в угол – там ничего не было.

– Слушай, Сань! Ты помнишь, что вчера было?

– Помню, – ответил верный друг не задумываясь, – почти. Пили, что там еще могло быть?

– А потом?

– Потом опять пили.

– Где?

– Везде.

– Так! – Леня продолжал тереть лоб и смотреть в угол. Саша на всякий случай тоже посмотрел туда, но в углу так ничего и не появилось. Вдруг Саша хихикнул, вспомнив еще один эпизод исторической ночи:

– Бабу ты какую-то гонял. Правда, не помню где. Или она тебя гоняла, – задумался Александр, мучительно восстанавливая в памяти последовательность неясных образов. – То ли в Москве, то ли в самолете, то ли здесь уже? Точно! – обрадованно воскликнул Саша, вспомнив. – Она орала на тебя сильно. И выгнала потом.

– Выгнала? – ужаснулся Леня. – Но я же здесь, – удивленно оглядел он комнату.

– Вот то-то и оно, – развел руками Саша. – А кто это была?

– Это была моя жена, – драматическим шепотом произнес Леня и перевел туманный взгляд на Сашу, – а это, – помахал он запиской, – последнее прости!

– Может, вернется еще? – с тихой надеждой молвил Саша.

– Нет, не вернется. Я ей уже во где, – ответил Леня и показал, где именно он своей жене.

Повисла тягостная пауза, которую прервал Саша:

– Мент родился!

– Чего? – не понял Леня.

– Я говорю, тихий ангел пролетел, – пояснил Саша.

– Не знаю, как там ангел, а уж я пролетел – это точно! – Леня тряхнул головой. – Так! Надо жить, мы еще увидим небо в алмазах! Посмотри в холодильнике, может, осталось, чем подлечиться…

– Я не знаю, где это. Я здесь первый раз, – скромно сказал Саша.

– Ах да! – Леня встал, поплелся на кухню и достал из холодильника початую бутылку «Абсолюта».

Саша подал ему два первых попавшихся под руку стакана. Леня налил по полстакана, протянул Саше.

– За что? – деловито осведомился Александр.

– А так, – махнул рукой Леонид.

– Не, так нельзя. Давай за новую жизнь, а?!

– За новую жизнь! – как эхо, невесело отозвался Леня.

– Бог ты мой! «Абсолют»! С утра! Стаканами! Хорошо! – скривился Саша, но замахнул как миленький.

– А куда денешься? – философски спросил Леня и тоже замахнул. Замычал, зажмурился, мотнул головой, ударился об угол холодильника и открыл глаза. Это был уже другой человек.

– Лень, а тебе не кажется, что вон тот петух…

– Какой петух? – отозвался друг, хрустя крекером.

– Вон тот, который яйца жрет. – Саша указал за окно на рекламный щит.

– Ну? – спросил Леня, мучительно раздумывая, стоит ли еще налить.

– Тебе не кажется, что он похож на Энтони Хопкинса в роли каннибала Лектера? – спросил Саша.

Леня внимательно вгляделся в голубоглазого петуха и, когда тот ему подмигнул, сказал:

– Точно. А я все время думал: кого он мне напоминает? – Леня налил еще по чуть-чуть и поднял стакан, приветствуя петуха: – Здравствуй, Хопкинс, Новый год, приходи на елку.

Историческое пари

Саша хотел разлить остатки водки, но Леня решительно отобрал бутылку.

– Погуляли и хватит, – заявил он, – а то мы с тобой совершенно расслабились, а дел еще вагон.

– На то были поводы, – примирительно сказал Саша.

– Это какие же? – поинтересовался Леня, доставая из холодильника йогурты и четыре яйца, но, взглянув на «Хопкинса», два яйца положил обратно.

– Мой облом, твой приезд. Это что, разве не поводы, чтобы выпить? – с вызовом спросил Саша.

– Таких поводов я тебе найду тысячу, посинеешь пить, – саркастически заметил Леня.

– Ты зря иронизируешь, это у тебя проявление какого-то скопчества. Ведь вся история человечества, если посмотреть в корень непредвзято, – это постоянный поиск повода для выпивки. И чем крупнее личность, тем значительнее этот повод. Обычный человек обмывает покупку ботинок, ремонт унитаза, вступление в брак, рождение ребенка. Я не говорю, что это плохо, просто это так есть. У некоторых поводы мельчают или исчезают совсем, вот тут начинается алкоголизм.

Леня заслушался и чуть не сжег яичницу.

– Слушай, – сказал он, – а если и алкоголизм лечить с той стороны, с точки зрения укрупнения повода, повышения его значительности?

– Тут есть опасность впасть в другую крайность. Толстой, скажем, предлагает человеку ставить перед собой цель, выходящую за рамки реальной жизни, – сказал Саша, раздирая в тарелке дымящиеся куски яичницы, – но при этом исчезает сам стимул достижения цели, то есть повод для выпивки. Я, например, не уверен, что за пределами реальной жизни есть алкоголесодержащие сущности.

– Толстой не нальет, – подтвердил Леня.

– И так что ни возьми, везде повод первичен.

– И революции?

– В первую очередь. Любая революция – это только повод для разграбления винных подвалов. Свержение политической власти – это все слова, главное – подвалы. Там надо искать повод для совершения революции.

– Точно, – вдохновился Леня, – значит, развал СССР…

– Был запрограммирован, потому что надо было где-то выпить, и если бы они собрались не в Беловежской Пуще, а где-нибудь в Ческе Будеевице, хрен бы им удалось так просто завалить Союз нерушимых республик свободных. Повод не тот. Там это была бы просто пьянка, а здесь – событие мирового масштаба.

– Тогда и свержение Горбачева объяснимо, – продолжил Леня развивать стройную систему Саши о первичности повода для выпивки в причинно-следственной цепи исторических событий. – Понадобился кабинет, где Ельцин мог бы выпить со своими друзьями одну-другую бутылку виски, и пришлось выкинуть Михаила Сергеевича из отечественной истории. Говорят, во время этой исторической пьянки там кто-то даже мочился.

– К моей теории данный факт не имеет никакого отношения. Это скорее зоопсихология: животные очень часто метят свою территорию мочой и фекалиями, – заметил Саша, намазывая на тост мягкий сыр.

– Да, у людей считается западаю оправляться в комнате, если на столе стоят продукты, – озадаченно проговорил Леня. – Теперь я представляю, какой пресной была бы история, если бы все исторические свершения не были поводом для банкета. Мрак. Даже выпить захотелось. – Леня, потянулся к «Абсолюту», но Саша отодвинул бутылку:

– Давай будем последовательны до конца: определимся с поводом, добьемся его осуществления и с чувством выполненного долга оторвемся по полной программе.

– Давай, – согласился верный друг, – только если ничего у нас не выйдет и мы везде пролетим, все просрём и потеряем – тогда тоже по полной программе.

– Акуда мы на хрен денемся, – поддержал его предложение Саша. – Исключения только подтверждают правило. Аможет, это и не правило вовсе, атак, неверная гипотеза, и миром правят какие-то другие закономерности.

– Какие? – презрительно прищурился Леня. – Экономические, что ли? Они управляют миром до тех пор, пока кому-нибудь из гениев человеческих выпить не захочется. Атам есть эти законы, нет их – уже насрать, все начинают работать на будущий банкет. Убивают, терпят лишения, но повод определен, и уж тут хрен куда выскочишь. Потом миллионные жертвы оправдают исторической необходимостью, а ведь это просто кому-то по конкретному поводу выпить захотелось. Но наверное, бывают случаи, когда и дело вроде большое делается, и во главе личность крупная, но непьющая?

– Конечно, бывают, – согласился Саша, – но тогда это дело обречено на провал. Без вариантов. Возьми, например, того же Горбачева. Предложил вначале народу прекрасный повод – всем выпить в двухтысячном году на новоселье, а потом сам же все сухим законом и изгадил. Отнял у народа мечту, а тот ему и отомстил полным равнодушием во время разборки в девяносто первом. В страшное время живем… Раньше, например, какой-нибудь царь накуролесит, а расплата через века еле-еле его потомков достает. А сейчас не успел оскорбить народ нехваткой выпивки – и пожалуйста: заходят в кабинет, выпивают и ссут в красный угол.

– Большевики, – с отвращением сказал Леня. – Им всегда кажется, что цель оправдывает средства. А цель только тогда и цель, если это повод для выпивки, за это люди даже и на смерть пойдут, зная, что кто-то пусть не сейчас, а в будущем все-таки нажрется до усеру, пожиная плоды их нечеловеческих трудов. Только за это люди могут простить ошибки и даже преступления власти, ведущей их хрен знает куда, но где маячит выпивка.

– Не-а, – помотал головой Саша, – ни в жизнь не простят.

– Простят, – не унимался Леня.

– Спорим, не простят, – протянул руку Саша.

– На что? – азартно спросил Леня.

– Само собой, на бутылку, – сказал Саша.

– А как мы узнаем, кто проиграл? – поинтересовался Леня.

– Кто купит бутылку, тот и проиграл, – объявил Саша правила.

– Ну, тогда я проиграл, – с безнадежностью в голосе сказал Леня.

– Нет, я! – категорически возразил Саша. – Где здесь поблизости магазин?

– Я сейчас скажу ужасную вещь, но ты, пожалуйста, постарайся понять меня правильно. Да, каждый из нас имеет право и готов оказаться в проигрыше, но давай соберемся с духом и временно отложим реализацию этого права.

– Депонируем, – уточнил Саша.

– Да, до того момента, когда судьба однозначно даст нам знак, кто из нас действительно проиграл, – торжественно произнес Леня.

– Надо же так запутать простое в общем-то дело! – со смехом закончил спор Саша, убирая со стола тарелки и чашки и складывая их в мойку.

Пока Саша мыл посуду, Леня поставил на проигрыватель пластинку, привезенную ими из Москвы, и пошел в душ.

Услышав мелодию, Саша застыл как завороженный: какие-то неясные образы, рождающие в душе теплое щемящее чувство счастья, возникали в его воображении. Он не знал, где слышал эту песню, но она показалась ему родной, словно привет из детства.

– Лень! – крикнул он, чтобы перекричать душ.

– Что? – выглянул Леня из ванной.

– Что это за вещь? – махнул Саша в сторону проигрывателя.

Некоторое время Леня молчал. С его тела ручьями стекала вода, и скоро у ног собралась большая лужа. Саша встревожился, потому что не понимал, почему друг молчит, а на его лице написан ужас.

– Е…т… м… ты что, совсем них… не помнишь? Это же, б…е…т…м… Питер, Поль и Мэри. «Я выхожу замуж в следующий понедельник», песня так называется! Ты вчера всех затрахал этой пластинкой, никого к проигрывателю не подпускал. Тебе ее Валентин и подарил, потому что ты без нее уезжать не хотел.

– Что ему, жалко, что ли, у него вон сколько этих пластинок, полный буфет, – попробовал оправдаться Саша. – Ты бы спросил его, откуда у него их столько?

– Я и спросил, – ответил Леня, достав из-за двери швабру и вытирая под собой воду. – Он фарцевал раньше пластинками, а потом подсел на них.

– Как подсел? – удивился Саша.

– Ну, как на наркотики подсаживаются. Стал разбираться в музыкальных течениях, полюбил кантри, соул, фолк, короче, отравился. Все, что раньше фарцой зарабатывал, стал на пласты тратить – и вот тут-то и возненавидел фарцовщиков всей душой. А ничего другого не умеет, вот теперь только трахается и пьет. Я ему пластинок по пьяни обещал прислать, а теперь жалею. Какая здесь в Европе к хренам музыка – цыганские кантри, австрийский рок, чешский рэп. – Леня махнул рукой и скрылся в ванной.

Шопинг

Леня священнодействовал в ванной. Сначала он почистил зубы специальной английской пастой, которая, согласно рекламе, не только придает зубам белизну, но и снимает похмельный синдром, улучшает сон, пищеварение, воздействует на карму, увеличивает, нет, гармонизирует потенцию, а поэтому улучшает настроение, делает человека модеративным, толерантным, амбивалентным и позитивно-корпоративным. Затем он снял излишнюю модеративность и амбивалентность специальным мужским гелем, восстановив утраченный во время пребывания в России РН внешнего кожного покрова мазью «Дядюшка Хо», которую применяли в джунглях Вьетнама американские «морские котики», вынужденные несколько ночей кряду спать в сточных канавах, ожидая сигнала к атаке. Побрился старенькой, но надежной механической бритвой, купленной еще женой – горький вздох – на рождественской благотворительной распродаже в помощь детям пожарных, которые погибли при тушении чудовищного взрыва на фабрике праздничных салютов, закапал в глаза дексаметазон, надел халат и вышел из душной ванной. Жидкость кипела и дымилась в уголках глаз, восстанавливая эластичность и прозрачность роговицы, сужая какие надо кровеносные сосуды и взбалтывая колбочки цветового анализатора глазного яблока после глубокой алкогольной интоксикации, испытанной Лениным организмом в России за одни сутки, интоксикации, которая свела бы в могилу среднего взрослого европейца в считанные минуты без всякой надежды на спасение.

Пока не закончилось усвоение живительной жидкости, мир виделся Лене подернутым цветным туманом, словно пейзажи на полотнах Писарро. И в центре этого прекрасного мира дергалась огромная цветная амеба – Саша.

– Ты готов? – спросил расплывчатую тень Леня.

– Да, – гордо и торжественно ответила она.

Зрение постепенно возвращалось, и Леня наконец увидел Сашу во всем совковом блеске.

На Саше было надето все самое модно в Москве на тот момент. На нем была китайская кожаная куртка с ярко-зелеными и карминно-красными вставками, стилизованными под эполеты, шелковая черная рубаха с белыми карманами и воротником, галстук «пожар в джунглях», таиландские слаксы цвета «брызги бургундского», туфли с медными носками и очки с поднимающимися стеклами-фильтрами.

– Ку-ку! – весело сказал Саша, приподняв и опустив стекла очков при помощи специального шнура дистанционного управления.

– Ку-ку, – озадаченно повторил Леня.

– Что, совсем ку-ку? – испугался Саша.

Леня замялся, боясь обидеть друга, ставшего похожим на депутата венгерского парламента от цыганской общины Ньёредьхаза, но мягким жестом показал, что это далеко не та одежда, которая нужна Саше.

– Мода – это карнавал, – объяснял Леня Саше, когда онишлипо неширокой улице, полной небольших магазинчиков мужской, женской, детской и спортивной одежды.

На Саше были хозяйские линялые джинсы и рубаха, имевшая модный мятый и застиранный вид, хотя она на самом деле была и мятая, и застиранная.

– Карнавал, только наоборот, – уточнил Леня. – На карнавале все одеваются по-разному, чтобы хотя бы одеждой отличиться друг от друга, потому что телевидение и реклама никому не оставляют ни малейшего шанса на индивидуальность. А тем, кому удается уцелеть и сохранить какие-то ошметки личности, приходит на помощь мода, которая делает этого бедолагу похожим на остальных. И тем спасает, как ни прискорбно, от одиночества. Забудь на время про свое Я, стань почти что хамелеоном – и тогда успех тебе обеспечен.

– Да я согласен, что ты меня убеждаешь! Не так уж у меня много этого личностного начала. И будь спокоен: если оно встанет у меня на пути к счастью, раздавлю, как Ельцин политическую оппозицию. В кого мне надо перевоплотиться? – показал Саша на прохожих, которые шарахнулись в сторону, будто решили, что он бросает гранату.

– Зайдем туда, – дернул Леня за рукав Сашу и потащил к двери, которую тот уже было прошел.

Этот энергичный жест не остался незамеченным, и молодящийся лысоватый менеджер, стоявший в двух шагах от входной двери, поспешил встретить гостей.

– Могу ли я чем-нибудь помочь, господа? – спросил менеджер, глядя то на одного, то на другого и улыбаясь, как будто встретил давно не виденных друзей.

– Я хотел бы одеть своего друга, – сказал Леня, показав на Сашу, как будто тот был раздет.

Менеджер взглядом знатока и ценителя мужской красоты оглядел Сашу и спросил у Лени, как это делают врачи, разговаривая при больном, как будто его нет или он уже умер:

– Стиль плейбой или топ-менеджер?

– Нет, – мягко возразил Леня, взглядом Пигмалиона оценивая друга, словно кусок мрамора, из которого при помощи разных комбинаций брюк, рубашек, галстуков он должен создать супер-Галатея, способного растопить хладнокровные сердца расчетливых искательниц комфортного супружеского счастья европейского образца. – Давайте попробуем что-нибудь среднее…

Лицо менеджера привычно выразило крайнюю степень заинтересованности в попытке постичь глубину замысла клиента.

– Что, если попробовать сделать его мачо, но с этакой интеллектуальной червоточинкой? – попробовал Леня описать впечатление, которое должен производить Саша на женщин.

– Праздник, который всегда с тобой? – почтительно предположил менеджер.

– Но у героя Хемингуэя, кажется, не было пениса. Нет, такая степень духовности нам не нужна, это уже перебор. Нам нужно что-нибудь более демократичное, что-то в духе «Трех товарищей».

– Понятно, – просиял менеджер, – декаданс, предчувствие трагедии, автоспорт.

– Да, – подтвердил Леня, – только не автоспорт, а шахматы. Это сейчас должно выглядеть совершенно экзотически.

– Набоковские аллегории? – деловито уточнил менеджер.

– Да, но не очень глубокие. Здесь важно не перегнуть палку, – показал Леня менеджеру глазами на Сашу, который в это время рассматривал подарочный несессер с двадцатью трубками. – Короче, оденьте его так, чтоб я мог продать его подороже.

– Понимаю, – кивнул менеджер и улыбнулся.

Менеджер вывалил груду костюмов на прилавок. В воздухе замелькали пиджаки темные, светлые, твидовые и в елочку; продавец сдергивал с полок рубашки, брюки, ремни и галстуки, доставал из ящиков носки – и все это примерялось, прикидывалось и надевалось на ошеломленного Сашу. Леня кивал или отрицательно, или утвердительно. Однажды менеджер попытался уединиться с Сашей в примерочной кабине, но Леня его остановил, показав: «Я должен видеть», и менеджер, согласившись, кивнул. Все время примерки он с интересом, явно превосходящим профессиональный, разглядывал клиента.

Наконец Леня и Саша выбрали пару костюмов и направились с ними в примерочную, но менеджер мягко, хотя и решительно взял у них одежду и тоже влез в тесную кабинку. Он стал помогать Саше одеваться, обирал с костюма несуществующие нитки, приглаживал пиджак на груди, одергивал его сзади, слегка похлопывая Сашу по ягодицам.

Саша думал, что это такая активная форма обслуживания, и стеснялся остановить менеджера, зашедшего в своих профессиональных ласках довольно далеко, но, к счастью, его выручил Леня, который принес в кабину еще одну пару брюк. Увидев недвусмысленные энергические пассы менеджера над задницей Саши, Ленядовольно бесцеремонно выпроводил того из примерочной.

Менеджер с ласковой улыбкой задернул занавеску кабины, оставив покупателей наедине. Он прекрасно понимал, что у Лени гораздо больше прав на Сашу, чем у него. Единственное, на что он мог уповать, – это на силу чувства, которое, как ему показалось, он успел зародить в сердце Саши.

Занавес отодвинулся, и восхищенному взору менеджера предстал Саша в новом облике. Темно-серый в светлую узкую полоску костюм и широковатые брюки свободно висели, придавая фигуре Саши худощавость, которая выглядела как неудовлетворимая сексуальность. Следы вчерашней пьянки сделали Сашин усталый взгляд грустным и мудрым, проникающим в душу, и менеджер, встретившись глазами с Сашей, почувствовал в сердце холодный и острый укол, словно туда угодил осколок зеркала троллей, отражавшего человеческие пороки.

Упаковав покупки в фирменные пакеты и коробки, менеджер проводил Леню и Сашу до дверей. Пропустив Леню вперед, он многозначительно подмигнул Саше и положил свою визитку в нагрудный карман его пиджака.

– Если возникнут проблемы, звоните, не стесняйтесь, – сказал менеджер.

Саша забросил покупки на заднее сиденье «фиата» и сел рядом с другом.

– А он на тебя запал, – заметил Леня, кивнув на дверь магазина, где все еще виднелась лысина улыбающегося менеджера.

– Ладно тебе, – смутился Саша, – просто хороший работник, знает и любит свое дело.

– Точно, любит! – расхохотался Леня, еще больше смутив Сашу, и неожиданно сказал: – А меня эта история радует.

– Почему? – испугался Саша; он не понимал, что может радовать его друга.

– Потому что если на тебя западают мужики, а они гораздо менее чувствительны к сексуальным флюидам, то у тебя есть реальные шансы понравиться и бабам.

– Ни фига это не значит, – задумчиво, с сомнением в голосе сказал Саша. – Во-первых, мужики более чувствительны, а не менее, а во-вторых, женщины и мужчины наверняка чувствуют какие-то разные флюиды.

– Чего мы тут разговариваем? Много мы об этом знаем? Я, например, никогда не задумывался, что я там такое излучаю. Кто надо, всегда понимал меня правильно. А ты просто неправильно себя повел.

– В чем? – искренне удивился Саша. – Я только улыбался…

– Вот, – обрадовался Леня подсказке, – ты был слишком радостен, и он неправильно истолковал твои подмигивания и ухмылки.

– Я не подмигивал, – категорично заявил Саша. – Это он подмигивал.

– Ну, знаешь, сучка не захочет, кобель не вскочит, – усмехнулся Леня.

– Я тебе сейчас в морду дам, – совершенно потеряв чувство юмора, угрюмо произнес Саша.

– Интересный парадокс получается: чтобы признаться, что ты гей, тоже нужно известное мужество, – добивал Леня совершенно растерявшегося друга.

– Открой дверь, падла! – задергал Саша ручку не в ту сторону.

Леня печально смотрел на бьющегося в истерике друга.

– Ты чего, Саш, совсем того? Шутки перестал понимать.

– Нашел чем шутить, дурак, – сказал, остывая, Саша. – А этот, в магазине, точно гей? – спросил он в надежде, что это тоже окажется шуткой.

– Да, этот в магазине – настоящий, и ты ему действительно чем-то понравился. Я – нет, а ты – да. Задумайся, Санек, чтобы в следующий раз не попасть в такую переделку, когда будешь один без меня разным хмырям улыбаться. Здесь их знаешь сколько?

– Сколько? – встревожился Саша.

– До хрена и больше. – Леня явно испытывал облегчение оттого, что ссора с другом, пусть и по ничтожному поводу, не состоялась.

Ведь здесь, в Европе, где Леня жил почти десять лет, с ексуальная ориентация давно уже не является ни оскорблением, ни ругательством, а чаще просто говорит о партийной принадлежности. Например, банкир, с которым он, Леня, пытался заиметь дело, тоже, кажется, из этой… партии. Хотя он понимал и Сашу, для которого обвинение в гомосексуализме было страшнее расстрела, до того, что ему даже изменило обычное чувство юмора: ведь там, где они с Сашей выросли, к частной жизни человека всегда относились подозрительно. Даже просто наличие частной жизни считалось почти неприличным, чем-то вроде прилюдного отправления естественных надобностей.

– Нучто, поедем, хоть город увидишь, – сказал Леня, дружески толкнув пассажира в плечо.

Банка пива, которую в тот момент открывал Саша, выскочила у него из рук и упала на пол кабины, облив его с ног до головы и залив ветровое стекло. Невнятно матерясь, он пытался на ходу достать упавшую банку, из которой, как из огнетушителя, продолжала хлестать пена.

– Ну его, поехали домой, – наконец сказал Саша, вытирая с лица пузырящееся пиво.

Леня посмотрел на него и не смог удержаться от смеха. Саша тоже рассмеялся сквозь пивные слезы.