Текст книги "Тень быка"

Глава 11

В ту ночь он лежал без сна и думал о старом докторе. После тьенты больше не нужно будет тренироваться; после школы и летом, в каникулы, у него хватит времени делать всё, что угодно. Если доктор позволит ему помогать в клинике, он многому сможет научиться; даже если только и придётся, что мыть и убирать. Доктор человек старый, и, должно быть, ему не помешает помощник. После тьенты он пойдёт к доктору в клинику и спросит его.

Но что если тот первый бык его ранит? Это более чем вероятно. Он должен придумать, как обмануть публику. Надо отодвинуться от бычьих рогов, чтоб они не коснулись его. К публике он будет стоять спиной; они не заметят.

Он встал и испробовал обманный приём перед зеркалом. Вроде легко. Но как же с честью-то быть, подумал он. Это самое важное, честь. Как испанец, без неё он жить не мог, а если бы стал, жил бы в позоре. Намного лучше быть поднятым на рога или даже убитым, чем лишиться чести в собственных глазах. Нет, он не мог их обманывать, потому что себя обмануть бы не смог. Всё должно пройти так, как от него ожидали, с честью, или вообще никак.

Маноло решил молиться Богоматери Доброй Надежды[9]9
  Очень почитаемый в Испании, особенно в Андалузии, образ Богоматери. Эта статуя (в народе её ещё называютla Macarena)хранится в одной из церквей Севильи. Раз в год, на Страстной неделе, её, как и многие другие статуи, носят по улицам в процессии.


[Закрыть], покровительнице всех тореро, прося Её сохранить его. Каждый год те шестеро мужчин брали его с собой в Севилью на большие праздники до Пасхи и после неё. Они хотели, чтоб он был на официальном открытии сезона коррид. На следующий год в Севилье, на Страстной, он сам пойдёт к Её образу. Он выскользнет однажды из гостиничного номера и отправится к святилищу Богоматери Доброй Надежды. Он должен пообещать Ей что-нибудь взамен. Он ещё не решил, что именно, но потом придумает какую-нибудь жертву в ответ на Её помощь. Её заплаканное лицо постоянно смотрело на него со стены. Но, рассуждал он, в собственной церкви Она, должно быть, лучше услышит его молитвы.

До Пасхи было далеко, почти год. А потом сразу же тьента. Маноло не забыл ни о том, ни о другом. Всё это время, месяцами, он ждал наступления обоих событий. Почти каждую ночь он тренировался с плащом, мулетой и со своей «шпагой». А в те ночи, когда он слишком уставал и не тренировался, он лежал без сна, иногда молился, а иногда разглядывал на потолке тени, которых утром уже не будет.

Почти каждую ночь ему что-то снилось, и он боялся засыпать, потому что теперь во всех снах присутствовали быки, огромные, чёрные, с бесконечными рогами. Они всегда его ждали. Не двигались – только ждали. И всегда их было больше одного. А он, Маноло, всегда был один. Один на арене, и шестеро мужчин смотрят на него и ничего не говорят. Он был один на арене с быками, ждал и ничего не делал. Только стоял и ждал, и быки тоже стояли и ждали. Иногда он просыпался с воплем. Тогда прибегала мама и успокаивала его. Но он ни за что не рассказывал ей про быков, просто не мог.

Много раз за день, а иногда и ночью, мальчик вспоминал старого доктора. Он часто проходил мимо его дома, одновременно служившего клиникой. Он хотел бы поговорить со стариком, ещё раз посмотреть, как тот работает, но ни разу не вошёл: он знал, что ещё не время. Он завидовал тем, кто заходил; не все из них были больны. Многие приносили подарки – корзины цыплят, хлеба домашней выпечки, фрукты, цветы и вино. Они приходили каждый день, даже по воскресеньям. Каждый хотел посоветоваться с доктором или сказать ему спасибо. Но Маноло не мог попросить, чтобы тот помог ему сделаться доктором, или даже спросить совета, как им стать. Не сейчас. Не в то время, когда он должен был делать то, что должен.

Ещё ему иногда казалось, что доктор на него смотрит – в окно или когда встречает на улице. Казалось, что доктор вот-вот что-то скажет, но он так ни разу ничего и не сказал. Может быть, он тоже ждёт, думал Маноло. Только бы выдержать бой! Пресвятая Дева непременно поможет.

Наконец, за три недели до тьенты, наступила Страстная неделя. Но мужчины не зашли за ним. Они не взяли его в Севилью, уехали, ничего он сказав. Он даже не увидит образ Богоматери Доброй Надежды. Теперь ничто его не спасёт. На протяжении дней, порой неспешных, а порой слишком стремительных, страхи его умножались и овладевали каждым мигом бодрствования, оставаясь с ним и в повторявшихся снах. Выхода не было.

Однажды в школе, на уроке истории, ему пришла в голову забавная мысль. Что, если отец тоже боялся? Кто-нибудь должен об этом упоминать – или он сам, или тот, кто хорошо его знал, вроде Альфонсо Кастильо. Книг о его отце, кроме биографии Кастильо, были дюжины, и тысячи статей, собранных в толстые тома. Если он поищет, то может обнаружить, что отец тоже боялся.

В тот день, и на следующий, и через день, он шёл после школы в библиотеку музея. Там он много нового узнал о корриде и о храбрости своего отца. Он выяснил, что храбрейшие быки и храбрейшие матадоры всегда были из Андалузии. Он прочитал о Бельмонте и обо всех препятствиях, какие тому пришлось преодолеть, чтобы сделаться лучшим, и о Хоселито[10]10
  Хоселито (Хосе Гомес Ортега, 1895-1920). Отец и братья Хоселито тоже были матадорами, но сам он до сих пор считается одним из величайших тореро в истории испанской корриды. Выступал с двенадцати лет. С 1914 года до своей гибели постоянно соперничал с Бельмонте, в отличие от него отстаивая классическую технику корриды.


[Закрыть], который ни разу не был ранен, пока бык его не убил. Он прочитал о Манолете[11]11
  Манолете (Мануэль Лауреано Родригес Санчес, 1917-1947). Считается наследником и Хоселито, и Бельмонте.


[Закрыть], «Рыцаре Печального Образа», – как он жил и сражался, и как в 1947, в Линаресе[12]12
  Линарес – небольшой городок на севере Андалузии.


[Закрыть], он и миурский[13]13
  Миурские быки – очень известная порода боевых быков, которую разводят в окрестностях Севильи. Названы по имени владельца ганадерии, дона Эдуардо Миуры. Именно миурские быки считаются самыми опасными (Хоселито, как впоследствии и Манолете, погиб в сражении с одним из них).


[Закрыть] бык убили друг друга. Он узнал, что всех великих матадоров объединяет готовность и мужество. Но он не узнал, боялся ли когда-нибудь его отец.

Тем не менее мысль не исчезла. Может быть, отец бывал испуган. Не когда был взрослым, а хотя бы в детстве. Он не мог спросить маму, та всегда считала мужа святым, а святые не боятся. Но вот бабушку – мог. Только её он и решился бы спросить. В конце концов, это из её дома отец ушёл тогда, в двенадцать, сражаться со своим первым быком. Она знает; она вспомнит, каким он был в том возрасте.

Бабушка была старше, чем все, кого он знал. От старости она почти совсем оглохла. Жила она в белом домике с цветочными горшками, висевшими на всех окнах. Он часто к ней заходил, пока не узнал, что должен стать похожим на отца.

Она открыла ему дверь, он взял её за руку, отвёл на середину комнаты, чтобы никто не услышал с улицы, и громко закричал:

– Мой папа когда-нибудь боялся?

Она наклонила седую голову к его губам.

– Что ты сказал?

– Папа когда-нибудь боялся?

– Чего? – спросила она, глядя на него и выпрямляясь, насколько можно.

– Быков! Что покалечится, что погибнет!

– Что?

– Быков, смерти и боли! – закричал он уже со слезами.

– Твой отец был великим тореро, — гордо проговорила она и засеменила на кухню принести ему печенья.

Ждать он не стал.

Глава 12

Когда шестеро мужчин вернулись из Севильи, они стали его избегать. Не замечали на улицах, как незнакомца или невидимку. Он знал, что они о нём не забыли; они слишком хорошо помнили, что время почти пришло. Обучение закончилось.

За три дня до проверки быков на ферме графа де ла Каса Маноло зашел за Хуаном Гарсия. Он не мог больше оставаться один на один со своими страхами и сомнениями. Назад дороги не было, но ему хотелось увериться получше, что он не разочарует тех, кто в него верил. Он думал, что Хуан сможет сказать по его работе с плащом и мулетой, будет ли от него хоть какой-то толк. Но увидев Хуана, он не смог об этом спросить. Смысла не было: ведь главное – не работа с плащом. Он хотел знать, задрожат ли у него на арене колени, хватит ли в нём силы, чтобы выйти и вызвать быка на бросок. А такой ответ не получишь от Хуана.

Хуже того, Хуану ужасно не терпелось дождаться решающего дня.

– Думаешь, граф разрешит мне поиграть с коровой? – взволнованно спрашивал он Маноло. – Я знаю, он пригласил Эмилио Хуареса, чтобы делать именно это. Может быть… может быть, они и мне дадут? Понимаешь, – честно продолжил он, – дело не в том, что там будут люди, которые могли бы мне помочь, если я того стою. Об этом я и не думаю. Дело в животных. Не меньше десяти коров для проверки. Десять коров, с которыми надо поиграть, чтобы выяснить, насколько они храбрые. Десять! Понимаешь, по меньшей мере сорок выпадов с каждой. Четыре сотни! Четыреста раз на тебя бросается животное! Знаешь, что бы я дал за то, чтобы попробовать со всеми? Жизни не жалко.

«Как же это возможно?» – тоскливо размышлял Маноло. Этот мальчишка счастлив умереть ради того, чего сам он хотел бы избежать пусть даже ценой смерти.

– Ведь нам тяжелее всех, – продолжал Хуан. – Боксёр, например, может схватиться с кем угодно и хоть когда. Но что толку нам тренироваться, если нет животных? А их нет. Знаешь, Маноло, сколько раз на меня бросался бык? Не больше пятидесяти. Пятьдесят украденных раз – ночью, с племенными быками, чересчур тяжёлыми и злыми. Почти всегда толку не было. А потом ещё раз, когда я выскочил на арену в Севилье. Успел проделать три выпада, пока меня не поймали. И тот раз, с тобой. Я боялся испортить Великолепному зверя. Знаешь, в моём возрасте отец уже сразился в десяти бескровных боях. Конечно, с теми быками сражались и до того, – но хотя бы люди смотрели. Знаешь, что бы я ни говорил, а без публики – никак. Это важно, очень важно. Без этого – всё равно что без быка. Надо, чтоб люди кричали, подбадривая тебя, или даже на тебя кричали. Маноло, – добавил он с улыбкой, – можно подумать, ты сам не понимаешь, как тебе повезло. Можно подумать, ты не знаешь, что ты самый везучий мальчишка в Испании. И вот ещё что – можно подумать, ты сомневаешься, что будешь так же хорош, как твой отец.

– Да я же знаю, что не буду! – он вообще-то не собирался кричать. – То есть, – продолжал он потише, не глядя на Хуана, – вроде и толку нет. Когда заставляют… вынуждают что-то делать, а я чувствую, что не смогу.

– Не надо так думать. Убеждай себя, что будешь великолепен. Знаешь, ведь не только весь Арканхело, а вся Андалузия, даже вся Испания ждет, когда родится тореро…

– Но почему это я? – слова вырвались прежде, чем он сам осознал их. И вдруг ему захотелось открыть Хуану всё, кроме разве что своих страхов. – Почему не ты?

– Потому что твой отец…

– Хуан Оливар? Ну хорошо, я его сын, но и только. Пойми ты, у Колумба тоже был сын, но никто же не ждал, что он откроет ещё одну Америку!

– Ну, нет, конечно, но…

– Им надо ждать тебя или кого-то вроде тебя. Талантливого, любящего корриду, кого-нибудь, кто спит и видит, как бы стать тореро.

– А ты? Ты что, не хочешь им быть?

Когда Хуан об этом спросил, Маноло пришло в голову нечто совершенно замечательное.

– Ой, Хуан! Я знаю, что надо делать. С моим быком будешь сражаться ты!

– Что?!

– Нет, подожди. Это только честно; сражаться должен ты, а не я. Там соберутся богачи, они смогут тебе помочь…

– Но…

– Ну пожалуйста! Просто твоему отцу не везло, – а иначе, может, это он был бы самым лучшим. А теперь ты… я же тебя видел, у тебя очень хорошо выходит! У тебя всё есть, только ты не можешь показать, кто ты. А тут вдруг будет и это, понимаешь?

– Полная чушь. Это твоя тьента и бык твой.

– Кто это решил? Покажи им великого тореро, и плевать им будет, как его зовут!

– Вот тут-то ты и неправ. Он должен быть Оливаром.

– Да ладно тебе, Хуан. Дай я поговорю с графом. Уж как-нибудь я сумею его убедить. Мне-то что в том, чтоб сразиться с этим быком? Честное слово, я бы в миллион раз больше хотел, чтоб ты мог попробовать.

– Я бы никогда не принял такую жертву, – Хуан положил руки на плечи Маноло. – Твоего права прожить жизнь как тореро ты мне не отдашь. Ты, должно быть, ещё не знаешь, как бывает, когда тобой восхищаются. Я хочу стать героем, стать очень знаменитым матадором. Я хочу всего, что с этим связано, – тяжёлого труда и денег, хороших быков и плохих, хороших дней и плохих, машин и костюмов света, аплодисментов и шиканья. Но время сейчас не моё. Наступает твой час. Мой тоже придёт, я знаю. Я совершенно в этом уверен. Но эта тьента — твоя, потому что ты – сын Хуана Оливара. А ещё ты теперь мой лучший друг, – серьёзность его испарилась, и он снова улыбнулся. – Ты предложил мне такое, что только самый лучший друг и мог бы предложить.

«Гордость ему не даёт согласиться», – подумал Маноло. И гордость же не позволяла ему самому настаивать. Он был уверен, что им не будут довольны, что он никогда не станет тем, чего от него ждут. Но сказать такое он не мог никому.

В этот вечер он гулял один вдоль Гвадалквивира. Он больше не мог ни учиться, ни думать о чём-то другом. Теперь его беспокоил уже не страх, а неверие в то, что он сможет сразиться с быком хотя бы на приемлемом уровне. Гуляя вдоль чёрной реки, он думал о том, что прочитал об отце. Получалось, что отец был одержим корридой и не хотел в жизни ничего, кроме как противостоять быку. Смог бы кто-нибудь, задумался Маноло, заставить отца стать кем-то, кем он не хотел быть? Но, возразил он самому себе, отца даже не интересовала fiesta brava, пока он не встал против первого быка. Почему же он столь успешно сражался в первый раз, а ты, Маноло, так уверен, что не сумеешь?

Ворота кладбища были закрыты, и все же при свете луны он разглядел памятник отцу. Он долго стоял, глядя на него и пытаясь найти ответ. Когда ему это удалось и он понял, что вся разница – в предсказании цыганки, холодок пробежал у него по спине.

Глава 13

В последний вечер он почти не ужинал, только немного поел, чтобы мама не волновалась. Она не упоминала о тьенте, сидела тихонько и ела, не глядя на него. Это ему нравилось, очень нравилось, что она не говорила о завтрашнем дне и на него не смотрела. Ещё ему нравилось, как она горда и спокойна. И вообще он просто знал, что у него замечательная мама.

– Пойдем погуляем, – предложил ей Маноло после ужина.

Она тут же поднялась к себе и вернулась с чёрной мантильей[14]14
  Чёрная (у замужних женщин и вдов) или белая (у девушек) кружевная накидка, которую андалузки носят на голове, особенно в торжественных случаях.


[Закрыть]. Её иссиня-чёрные волосы сделались ещё темнее, а лицо, бледное даже летом, было очень белым и очень красивым. Маноло был горд идти с ней рядом. Они пошли к реке, а потом повернули направо, спиной к кладбищу.

– Расскажи мне про отца, – попросил он.

Некоторое время она молчала.

– Очень усталый он был человек, – она говорила с сильным андалузским акцентом. – Никогда не жаловался, но усталый был всегда в те последние два года. Слишком много от него требовали, всё больше и больше. И никто не был разочарован. Он отдавал и отдавал. Каждый раз предполагалось, что он будет лучше, чем в предыдущий. Оттого-то, что он стремился никого не разочаровать, он так и уставал. Очень часто в те два последних года я недоумевала, как же он может продолжать. Из города в город, от битвы к битве, когда почти не спит и не ест.

Хуже всего было летом. Жара изматывала его больше, чем недостаток сна. Знаешь, Маноло, я думаю, твой отец был счастлив, когда понял, что умирает. Я была там за несколько минут до конца. Он посмотрел на меня и узнал. Он ни разу не потерял сознания. Так вот, он взглянул на меня и сказал: «Как хорошо отдохнуть!» Он улыбался, и даже умер спокойно, а его глаза, печальные, никогда не улыбавшиеся глаза, наконец-то улыбались.

Он всегда ждал зимы. В первый год после свадьбы, до твоего рождения, целая зима была нашей. Он собирался сражаться на двух благотворительных боях, но был простужен и не мог встать. Я помню, как он болел и как радовался оттого, что болен. Нет, он хотел быть тореро, всегда хотел! Это было у него в крови. Но зимой он любил отдыхать. К марту ему не терпелось сражаться вновь, но целых три или даже четыре месяца он был счастлив, что не работает.

На следующую зиму все изменилось. Он уехал в Южную Америку, в Мексику, Колумбию, Венесуэлу и не помню уж, куда ещё. Ту зиму и все последующие он провёл в разъездах. У него почти не оставалось времени отдохнуть.

– А он когда-нибудь, – спросил Маноло, – хотел забросить корриду ?

– О, да! – ответила она с улыбкой. – Каждый год. Только пройдёт октябрь – он грозится всё бросить. Но так и не бросил. Иные прерывались на год-другой, а иногда и не возвращались. Но он сражался год за годом десять лет подряд. Странно выходит! Твоему отцу было только двадцать два, когда он погиб. Да, странно… Наши юноши в таком возрасте едва начинают жить.

Лунный серп высоко на небе отражался в тёмной воде. Дул мягкий ветерок, и воздух был напоён весенним теплом.

– Завтра будет замечательный день, – тихо сказала мама. – Почти безветренный и солнечный. Солнце, чистое небо и никакого ветра.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – ответила она.

Он и сам понимал, почему она так уверена. Она молилась именно о такой погоде. Особенно о том, чтоб не было ветра. И Маноло был уверен в её правоте – он тоже об этом молился.

– Слушай, Маноло, – она положила руку ему на плечо, – забавно у нас с тобой получается. Обоим нам твой отец никогда не даст покоя. Неважно, что мы делаем и говорим, неважно, кто мы, – мы часть его. И знаешь, что ещё? Это вовсе не так уж плохо. Скорее, замечательно. Ведь твой отец был хорошим человеком. Благородным. Гордым. Он никогда не сделал бы того, чего на самом деле не хотел. Я сказала, публика ожидала от него, что он всякий раз будет лучше и великолепнее противостоять быку, и это правда; но он и сам хотел того же. Публика не заставляла его делать что-либо, что он не хотел сам. Он желал этого. Желал быть тореро, желал той жизни, которую прожил, всю её, до конца. С тем последним быком он знал, что нельзя было сразу переходить к закалыванию. Он знал, что бык пропорет его. Он очень хорошо это знал, никому не надо было что-то объяснять ему. Но он хотел убить его единственным способом, который считал достойным, без малейших уступок. Этим и был велик твой отец: своим желанием делать то, что делал. Всё это было для него, прежде всего для него самого.

Они повернули обратно и тихо пошли домой. Рука мамы всё ещё покоилась на его плече. Они были почти одного роста, но она казалась ему гораздо меньше. Маленькой и нуждающейся в поддержке, несмотря на всю её силу.

В ту ночь он не мог уснуть. За ним зайдут в восемь. Он не станет завтракать, не потому, что кто-то не велел, а потому, что знал: тореро сражается на голодный желудок. Он считал, что лучше бы всего проспать, сколько возможно, а не размышлять. Но запретить себе думать, лежа в темноте, у него не получалось. Он думал о том, что рассказала мама, и о том, как всё будет завтра. Наконец он принялся повторять молитвы, надеясь, что это его убаюкает. А потом, поскольку так относиться к молитве вообще-то грешно, он встал и опустился на колени перед образом Богоматери Доброй Надежды.

"Я хотел прийти в Твою церковь. Я хотел отдать Тебе что-нибудь. Но сейчас слишком поздно. Сейчас я должен просить Тебя о чуде, не давая взамен ничего. Дай мне быть смелым, – молился он, глядя на прекрасный лик Богоматери, – а если бы… Ты ведь можешь мне помочь, хоть немножко… Не дай мне выказать страх. Не дай показать, что я боюсь. Они так долго ждали. Они были так терпеливы и добры ко мне и к маме. Если меня ранит, если я останусь хромым, они позаботятся, чтобы мне не пришлось побираться по улицам. Получается, я должен им за будущее столько же, сколько за прошлое.

Это ничего, если у меня не будет руки или ноги. Но сделай так, чтобы они не отвернулись от меня с презрением. Я должен быть храбрым для них и для мамы, даже не столько для отца. Он бы не обиделся, если бы я не довёл это до конца, он ведь знал бы, что я нисколько не хочу становиться тореро. Будь он жив, он мог бы даже спрятать меня от них. Мама не может. А вот Ты можешь всё. Они думают – я мужчина, а Ты можешь меня мужчиной сделать.

Пусть бык для меня будет маленьким, а для них – очень большим. Не дай ему ненавидеть, пусть он думает, что я с ним просто играю. Если можно, пожалуйста, не дай им заставить меня его убить. Вот если б Ты устроила так, дорогая Матерь Божия, чтоб меня ранило прежде, чем надо будет убивать! Или пусть бык будет так отважен, что его оставят в покое. Так отважен, что ему позволят жить.

И если можешь, пожалуйста, дай мне удержать позицию! Это ведь тоже часть просьбы о смелости. Что бы ни случилось, не дай мне убежать от быка. Приклей меня к песку. Если хочешь, пусть бык меня убьёт, но не дай мне опозорить маму. Дай мне умереть, пока она считает, что я не боюсь".

Он немного поспал ближе к утру, а когда мама его разбудила, не помнил, снилось ли ему что-то, и даже – какой был день.

Глава 14

– День прекрасный! – Хуан Гарсия ждал перед домом с шести утра. – Самый прекрасный день за все четырнадцать лет моей жизни. Такой, что мне плакать хочется. Чувствуешь ветерок? Маноло, это же только шёпот ветра! От него мулета даже не колыхнётся. Это самый восхитительный день моей жизни! – он вскинул руки и завертелся, как малыш перед ёлкой.

День на самом деле был великолепен. Настоящий бычий день. На солнце человек отбрасывает тень, а очертания быка становятся чёткими. Если же нет ветра, нет и опасности, что матадора обмотает плащом.

– Маноло, да благословит Бог твою маму, и отца, и тебя самого за то, что ты сделал для меня. Что берёшь меня с собой.

Хуан принес собственную мулету: изорванный лоскут, запятнанный кровью.

– Это папина, – сказал он, гордо расправляя её. – Он продал плащ, когда понадобились деньги, и даже шпагу продал, но вот с этим никогда бы не расстался.

Когда Маноло подумал о том, какой сегодня день, его горло пересохло, и он почувствовал, что вот-вот подавится. Он попил воды, но это ничуть не помогло. А слушая Хуана, он осознал, насколько сжался его живот и как сильно, казалось, пересохло не только горло, но и всё тело.

Мама вынесла ящик с дедушкиным плащом и мулетой. Он внимательно смотрел на её лицо, надеясь увидеть, догадается ли она, что он доставал их. Кажется, не заметила. Она вручила их Маноло.

– Жаль, что не отцовские, – сказала она.

Мужчины подъехали точно в восемь. Он очень хотел поцеловать маму, но всё-таки не стал. Она провела рукой по его волосам, очень быстро, и ушла в дом, не помахав ему на прощанье.

– Замечательно выглядит, – сказал один из мужчин. – Он-то никогда не выкажет страха. Он такой же, как его отец. Хуан Оливар рассказал мне однажды, что боялся всю жизнь. Даже до двенадцати. Он боялся, как все, но разница в том, что он никогда этого не показывал. Ни единого раза.

Маноло слушал, поражённый. Почему они так долго ждали? Если бы он только знал это о своём отце! Если бы он только знал, что отец тоже боялся! Может быть, в конце концов, его собственный страх не имеет под собой почвы. Может быть, всё закончится хорошо; он даже сумеет сражаться не хуже, чем впервые сражался его отец.

Но на самом-то деле от надежды и знания не было никакой пользы. Да, страх его отца столь же реален, как и его собственный, но это не уничтожило ни невыносимую сухость, ни тугой узел ужаса в животе, ни ощущение, что он не любит корриду.

– Каждого тореро парализует страх, – сказал другой мужчина.

– До и после, но не во время сражения, – Маноло услышал, как опять заговорил Хуан. Мужчины рассмеялись.

– Он говорит, не во время сражения, – смеясь, повторил один из них. – Многих парализует именно что во время, и куда сильнее, чем до или после.

– Многих, но не лучших, – сказал Хуан, и мужчины снова засмеялись, потому что мальчик так серьёзен и уверен в себе.

– Что ты-то знаешь про всё это, про страх, тореро и про всё остальное? – спросили они.

– Я знаю то, что чувствую.

– Не похоже, чтоб ты боялся.

Теперь засмеялся Хуан.

– Ещё как! Я волнуюсь больше, чем когда бы то ни было, но и боюсь тоже.

– По голосу не скажешь, – настаивали они.

– А вы попросите меня сплюнуть, – улыбаясь, сказал Хуан.

Мужчины не спросили, почему он, Маноло, так молчалив. Они оставили его в покое, беседуя об Эмилио Хуаресе, единственном профессиональном тореро, который будет на тъенте, и о коровах, которых будут пробовать. Они не упоминали о его быке, но Хуан спросил про него.

– А какой у Маноло будет бык, вы знаете?

– Трёхлетка.

– Вы его видели?

– Да, видели.

– Как он выглядит?

– Прекрасный зверь. Да, прекрасный.

– А рога?

– В самый раз. Ну в точности в самый раз! Не слишком широко расставлены и не слишком сдвинуты. Достаточно большие, но не чересчур. В точности как надо.

– Маноло! Очень хорошие рога, ты слышал?

– Звучит неплохо, – сказал Маноло и удивился, что голос у него спокойный и совершенно обыкновенный. Он поистине чудом произнёс эти слова, хотя что-то его душило.

– Он сможет его убить? – спросил Хуан.

– Само собой! – ответил один из мужчин. – Граф вырастил этого быка специально для Маноло. Конечно, убить он тоже сможет. Правда, Маноло?

– Откуда же я знаю? – улыбаясь им, отозвался Маноло.

– Откуда он знает? – рассмеялся один из мужчин. – Откуда ты знаешь, кем был твой отец?

– Прочитал в газетах, – ответил Маноло. Все рассмеялись шутке и принялись хлопать его по плечам.

Дорога была грунтовой, и старая машина, чья молодость давно прошла, подпрыгивала на ней. Маноло смотрел в окно на плоские каменистые земли с одной стороны и на оливковые поросли с другой. Они уезжали от гор навстречу низко висящему солнцу. Что за чудесная страна, подумал Маноло, и какая прекрасная земля. Как знать, увидит ли он её снова? «Если можно, – молился он, – не дай мне потерять зрение. Пусть ногу или руку, только бы не глаза».

– Сегодня опробуют восемь коров, – сообщил один из мужчин.

– Сразу будет Маноло с его быком, или сначала коров опробуют? – спросил Хуан.

– Граф сказал, что сперва будет сражаться Маноло.

Значит, вот оно как. Маноло тихо слушал. Всё случится быстрее, чем он думал.

– Граф решил, что так лучше всего. А потом Маноло сможет проделать пару выпадов с коровами, если захочет.

– А с его быком будут работать пикадоры ? – спросил Хуан.

– Пикадора не будет, – ответил один из мужчин. – Животному только три года. Если с молодым быком правильно сражаться, он готов к поражению, это нетрудно.

– С быком Хуана Оливара пикадоры поработать собирались, да только он не захотел. Он отослал пикадора. Маноло сможет сделать то же самое – блестяще сражаться с животным и убить его без пикадора.

– Бык прольёт кровь один только раз. Как и должно быть.

– Самая важная – последняя часть, фаэна. Если хорошо сражаться с мулетой, то любой бык, даже шестилетка, будет готов к закланию. Он опустит голову, когда тореро закончит.

– Маноло всё это сможет. Сможет сражаться правильно и с плащом, и с мулетой. Он и не хочет, чтоб было по-другому.

Да, неожиданно понял Маноло, он не хочет, чтоб было по-другому. Должно быть всё совсем как у отца. Если уж надо пройти через это, то в точности как отец. И тут он уверился, что Богоматерь Доброй Надежды ответит на его молитву. Она даст ему отвагу. Может быть, из-за этой отваги ему придётся умереть. Но он сделает всё, как делал его отец.

– Тебе, небось, не терпится узнать, – говорил один из мужчин Хуану, – разрешит ли тебе граф сделать выпад-другой.

– Думаете, разрешит? Вы правда так думаете?

– Это ты, должно быть, так думаешь, – сказал мужчина, – раз пришёл со своей мулетой. И раз уже рассказал нам, как боишься.

– Да я просто так её взял, на всякий случай.

– А с плащом ты не работаешь? – спросил другой.

– У меня его нет.

– А пробовал с плащом когда-нибудь?

– О, да! Я умею проделывать вероники, но больше ничего. Только вероники и полувероники.

– Совсем как Хуан Оливар!

– Это потому, что мне редко удавалось, с плащом-то.

– А где ты тренируешься?

– С быками.

Они не поверили и засмеялись.

– Редко, – повторил Хуан, – но почти всегда с быками. Я только один раз попробовал пару выпадов без быка.

– Где же ты с ними сражаешься?

Хуан заколебался.

– На пастбищах, – сказал он наконец. – Но только с племенными быками. Других я ни за что не выбираю.

Они снова рассмеялись.

– Клянусь, это правда! Я только однажды проделал несколько выпадов с быком, предназначенным для боя. И только однажды прыгнул к чужому быку на арену.

– Хорошо. Надо будет посмотреть, что ты можешь.

– Но этого быка пробовать не вздумай! С ним Маноло должен сражаться один. Он принадлежит ему целиком и полностью. К нему даже Эмилио Хуарес не прикоснётся.

Очень твердо они это сказали. Решительно и гордо. Маноло понял. Это будет только его бык. Ничей больше. Как там они сказали про рога? Большие, но не слишком, в самый раз. В самый раз – это насколько близко? Он будет так близко, как только можно, так близко, что люди ахнут. Трудно заставить шестерых мужчин ахнуть. Трудно понравиться им. Но теперь он был уверен: он будет достаточно хорош, чтобы они были счастливы. Вот только – если так и будет, если они будут горды и счастливы, и если он каким-то чудом выживет, придётся ли ему проделывать то же самое ещё раз? Скоро ли? Это была новая мысль; он никогда ещё не заглядывал дальше первого боя. И сейчас удивлялся, почему до сих пор ему не было понятно – это не конец. Как там сказал Хуан? Вся Испания ждёт, когда родится тореро. Одним-единственным боем не ограничишься.

Теперь он мог видеть ворота фермы, а за ними – круг бычьей арены.