Текст книги "Тень быка"

Глава 6

Без малого весь год граф де ла Каса проводил во Франции. Он приезжал в Испанию только ранней весной, на ежегодную тьенту. Граф был старик, почти семидесяти лет. Высокий, с очень прямой осанкой, он всегда исключительно осторожно нёс своё тело, словно бы чувствуя, что это вещь очень и очень хрупкая. У него были близко посаженные чёрные глаза с каплями огня в самом центре.

Каждый год, приехав в Арканхело, за несколько дней до тьенты, он звал к себе Маноло. Они встречались в кафе – скорее мемориале Хуана Оливара, чем ресторане или баре. Пока Маноло был маленьким, его водила мама. Сейчас, в десять, он пошёл один. В этот раз ему не пришлось напоминать, чтобы он надел чистую рубашку и пригладил волосы. Ему почти что не терпелось увидеться со стариком. Он хотел позадавать ему вопросов, особенно – о том, как пробуют животных. И ещё он хотел выяснить, чего именно от него ждут. Он знал, что крайне необычно сражаться с быком и убить его во время тьенты, потому что пешим положено пробовать только коров, в то время как быками занимаются конные. Из-за предсказания цыганки у графа был специальный бык для его отца. Но может быть для него, Маноло, у него будет только корова, поиграть. Если от него не ждут, что он убьёт быка, с надеждой думал мальчик, может быть, в конце концов он их не разочарует. Получится почти не хуже, чем у отца в тот, первый раз.

Встреча проходила по давно установленному ритуалу. Сперва они пожали друг другу руки.

– ?Que tal, Маноло?[5]5
  В испанском языке вопросительный и восклицательный знаки ставятся дважды: перевёрнутый – перед предложением, а привычный нам – после. Это помогает вовремя сменить интонацию при чтении вслух.


[Закрыть] Как поживаешь?

Голос у графа не изменился: он всё ещё был резким и исходил из самой глубины тела. Руки были, как тонкая бумага, так что собственные казались Маноло большими и липкими.

– Пошли, – сказал граф, взяв Маноло за руку и подводя к бару. – Что будешь пить, манзанилью?

Маноло покачал головой.

– Ах да, забыл! – смеясь, воскликнул граф. – Содовой воды для молодого человека, – попросил он бармена.

Пока они ждали, граф, держа Маноло за руку, спрашивал, сколько лет ему исполнилось в этом году. Подали напитки.

– За всех храбрых быков! – провозгласил граф, поднимая бокал и чокаясь с Маноло.

Всегда было так. Каждое слово, каждый жест повторялись год за годом.

– Так как ты сказал, сколько тебе теперь?

Маноло было жарко и неуютно. Он проглотил сладкую жидкость и ответил, глядя вниз. Ему нравилось смотреть на пол, где лежали розовые панцири креветок вперемешку с опилками.

– Как дела в школе?

– Замечательно, – ответил Маноло, начиная ногой сгребать панцири креветок в кучку.

– А мама твоя как поживает?

– Очень хорошо, спасибо.

Другой ногой Маноло принялся сгребать опилки во вторую кучку. Раз ноги были заняты, он мог и глаза отвести от графа, и смущение как-то уменьшалось.

Ежегодная проверка быков была в апреле, а день рожденья Маноло – только в августе. Он был уверен, что они подождут, пока ему не будет по-настоящему двенадцать и не пойдёт тринадцатый, прежде чем послать его на графскую тьенту. Так что когда граф снова спросил его, сколько ему лет, он ответил, глядя на две аккуратные кучки панцирей и опилок:

– Мне только через год в августе будет двенадцать.

– О!

Граф был удивлён. Он сделал большой глоток вина, и Маноло, подняв голову, увидел на лице старика разочарование. «Нечему тут удивляться, – сердито подумал Маноло. – Он прекрасно знает, когда я родился. Он знает, что мне ещё полтора года до двенадцати. Все они знают. Уж конечно, они не заставят меня сражаться, пока мне по-настоящему не исполнится двенадцать». Эта мысль пришла, как кошмар. «Они же твердо решили, – в отчаянии думал он, – что он всё сделает, как отец. Отцу было двенадцать, а не одиннадцать. Может, к двенадцати он тоже будет готов».

– Мальчик очень вырос за этот год. В воскресенье он был на двадцать пятой своей корриде.

Это сказал один из шести мужчин, которые всегда присутствовали на таких ежегодных встречах. Повернулся к графу и сказал.

– И как они тебе? – спросил у Маноло граф. – Нравятся тебе корриды, которые ты видел?

– Очень нравятся. Почти всегда.

Он был рад, что сменилась тема. Они не заставят его делать всё иначе, чем отец. У него ещё будет время, полтора года, а на самом деле – два.

– А если не нравятся, то почему? – спросил старик.

– Мне не очень нравится, – тихо ответил Маноло, чтобы шестеро мужчин не услышали, – если быки трусят или бьют исподтишка, и если матадоры плохие.

Граф засмеялся неожиданным коротким старческим смешком.

– Раз он должен стать таким же великим, как его отец, пусть начнёт пораньше. На следующий год.

Это снова вмешался один из шести мужчин (Маноло не видел, кто именно), громко и ясно, прерывая тишину в кафе, последовавшую за графским смехом.

– А ты как думаешь? – граф обнял Маноло за плечи, когда тот с отвращением пнул горку опилок. – Как ты думаешь, ты будешь таким же великим, как твой отец?

Маноло облегчённо вздохнул. Граф не обратил внимания на этого выскочку. Всё будет хорошо.

– Ты будешь таким же великим, как твой отец? – повторил граф.

– Если кто-то говорит, что он не хуже моего отца, он врёт, – ответил Маноло в надежде, что ответ понравится графу.

– Значит, ты не думаешь, что на следующий год будешь готов сражаться?

– Да ничего это не значит! – очень сердито закричал он.

Всё бесполезно. Бесполезно улещивать графа, бесполезно не обращать внимания на то, что все они решили без его ведома украсть у него год жизни.

– Это значит, – тихо продолжил он, ненавидя их теперь, раздавливая панцирь креветки каблуком и понимая, что крушит собственную надежду, – что ни я, ни кто-то другой не будет таким великим, как мой отец.

– Мальчик может даже в этом году сражаться.

– Он готов.

– Он ростом такой же, как Хуан был в двенадцать.

– Он знает столько же, а может, и больше, чем его отец в те же годы.

– Мы учили его. Почти каждый день, уже больше года.

– Нет, – сказал наконец граф. – Нет, на следующий год – это достаточно рано. Возможно, даже слишком рано. Но это случится на следующий год.

– Вы ведь уже выбрали быка, сеньор?

– Да, быка я выбрал. Весной ему стукнет три года.

Как же он их ненавидел! И шестерых мужчин, и графа; а больше всех – быка, которого для него выбрали. Всего несколько минут назад казалось, что всё замечательно. Он был готов принять свою судьбу, а теперь они всё убили. Убили всё хорошее и доброе своей хитростью и бесчестностью.

Выйдя из кафе, он был уверен, что весь мир решил от него избавиться. Город, шестеро мужчин, граф, даже собственная мама – все хотели, чтобы он умер, не дожив и до двенадцати лет. Уже не оставалось надежды, что со зверем будет можно просто поиграть. Его придётся убить. И все они это знали с самого начала. Только он глупо надеялся, что его не заставят всё делать в точности как отец.

В самый первый раз в жизни он пожалел, что родился сыном Хуана Оливара. Пожалел, что родился испанцем. Вообще пожалел, что родился.

Глава 7

У города Арканхело есть душа и сердце. Душа – это бычья арена, а сердце – рыночная площадь. Как почти все андалузские[6]6
  Андалузия – юго-западная провинция Испании.


[Закрыть] городишки, Арканхело с трёх сторон окружён оливковыми рощами, а с четвёртой ограничен Гвадалквивиром[7]7
  Гвадалквивир – единственная река в Андалузии, проходимая для больших судов; на ней стоят Севилья и Кордова.


[Закрыть]. Рощи принадлежат графу де ла Каса, а река – всем.

В Арканхело нет профессиональных рыбаков, но мужчины и мальчики в хорошие дни ловят столько рыбы, что хватает на весь город. В такие дни рынок недалеко от главной площади становится ещё шумнее, чем всегда. Люди смеются и торгуются, их голоса эхом разносятся по узким улочкам, от дома к дому. Шквал звуков распространяется от лавочек до балконов и дальше, выше, к самому синему небу.

Андалузская земля, на которой стоит Арканхело, – часть здешних людей, которые живут не просто на ней, а с ней вместе, почти в неё вливаются, делят беду и радость, борьбу и удачу.

Человеческую жизнь в Арканхело отмеряют сельскохозяйственные работы. За оливковыми рощами разбегаются поля. Многие поколения андалусийцев обрабатывали их, пахали, сеяли, убирали хлеб и овощи, которые едва растут в этой усталой земле.

Там, где кончаются поля, меньше чем в миле от города, начинаются холмы. Использовать их нельзя – земля рождает только камни, и разве что случайное деревце или куст способны выстоять под палящим солнцем.

Солнце остаётся таким почти весь год. Оно бичует людей и землю пять месяцев подряд, с мая по сентябрь. Людям оно и в радость, и в несчастье. Солнце губит их посевы, в то же время согревая их самих, – а без тепла им не выжить. Если же начинается дождь, он тоже то ли благословение, то ли проклятие. Порой разливается река, и люди теряют посевы, скотину и даже дома. Но порой дождь поливает только что появившиеся растеньица – и люди благодарят за него.

Как почти вся Андалузия, Арканхело – город бедный. Но люди там слишком горды, чтобы роптать на судьбу. Вместо этого они борются с грустью песней и танцем, смеются и радуются просто тому, что живы. Раз в год радость извергается вулканом – это трёхдневная фиеста.

Фиеста швыряет Арканхело в водоворот красок и музыки. Три дня подряд никто не работает и не спит. Вместо этого все играют, поют, танцуют и смеются. Фиеста начинается с Мессы, а завершается мусорными кучами на улицах, изнеможением и умирающей музыкой.

Ах, что за праздник войдёт в наш дом,

И что за голод наступит потом!

Так поётся в старой песне, и это правда об испанских фиестах. Люди копят на неё деньги и ждут, а когда она проходит, снова принимаются ждать и копить.

Двадцать пятого марта, в праздник, когда архангел Гавриил, покровитель города, возвестил Деве Марии, что Она станет Матерью Спасителя, Арканхело на три дня сходил с ума. С графом де ла Каса Маноло встречался как раз накануне фиесты. В прошлом году он провёл эти дни с шестью мужчинами, шум же фиесты оставался где-то на заднем плане. Они вместе видели три корриды, где сражались лучшие и самые дорогие матадоры Испании. Они вместе видели, как матадоры одеваются, едят, ждут и сражаются, говорили с ними о быках и о других матадорах. Мальчика взбудоражил их романтический ореол, к которому его подпустили так близко. Они одевались в лучшие костюмы, ездили на новых великолепных машинах, на их лицах светилась гордость, а жесты были почти королевскими. Но он удивлялся, какие у них странные глаза, отстранённые, почти пустые взгляды. Из-за страха ли это так или из-за того, что они видели столько смертей на арене? Страх витал рядом с ними – в шёпоте квадрильи, утащившей с арены быка, в незаконченных фразах, в стремительных взглядах. Это предчувствие опасности – по крайней мере, так казалось Маноло – затуманивало романтический ореол и заглушало грохот аплодисментов, окружающий тех, кто сражается с быками.

В этом году Маноло был зол на всех и хотел избежать чего бы то ни было, хоть как-то связанного с корридой. Почти всё время фиесты он провел с Хайме Гарсией. Они вместе отправились на Мессу, потом шли в процессии, змеившейся по узким улицам Арканхело. Они торжественно шагали за длинной тенью, которую отбрасывала на утреннем солнце статуя архангела Гавриила, покачиваясь на плечах самых сильных мужчин города. Свечи горели тускло, но всё-таки горели, как всегда в процессиях – испанцы сжигают в год четыре тысячи тонн свечей. Как будто в первый раз увидел Маноло лица людей, освещённые пламенем и солнцем. Все еще серьёзные – смех начнётся только через час, когда окончатся торжества в честь святого покровителя, – они были отмечены грубой красотой андалузской природы.

Когда процессия вернулась к церкви, из которой вышла, какая-то женщина запела саэту — скорее жалобу, чем песню, прекрасную и печальную. С этой-то печальной красоты и началась фиеста. Неожиданно весь город взорвался песней – так бьёт источник из-под скалы. Заспорили между собой гитары, к ним присоединились цыганские барабаны, кастаньеты влились в общий хор цокотом миллионов копыт. Где-то пели фламенко, в других местах – канте хондо. Теперь музыка не умолкнет до самого конца – до третьей, измождённой фиестой ночи.

Маноло и Хайме бродили вдоль палаток, разбитых на берегу. Они поиграли во все игры, заглянули в тир и туда, где бросали кольца. Каждый выиграл по коробке леденцов. Они бегали по украшенным цветной бумагой и воздушными шарами улицам, лавируя между заполнившими их нарядными людьми. Они останавливались, чтобы перевести дух, а потом принимались петь или присоединялись к танцующим и, не то в шутку, не то всерьёз танцевали фламенко, притопывая ногами и подпевая, хлопали в ладоши, смеялись и бежали дальше.

Они потратили все деньги на мороженое и сахарную вату, а потом поспешили домой за новыми. Пока продолжается фиеста, бедных в Арканхело нет. Они заново открывали город, находили в нём улицы, о которых даже не знали, и решили использовать их для тайных встреч. До них доносились ссоры, которые вспыхивали, как лесной пожар и столь же внезапно прекращались. Они стянули пару яблок у лотошника, и он с криком погнался за ними. Они смеялись до слез, до головокружения, и в конце концов оба в изнеможении рухнули на землю. Они два раза пошли на один и тот же фильм, хихикали, когда ковбой поцеловал девицу, и одобрительно завопили при появлении индейцев. Они залезли на какую-то крышу, выпустили голубей из клеток, и, испуганные собственной дерзостью, надеялись, что белые крапинки, мелькавшие теперь в небе, вернутся раньше, чем владелец заметит пропажу.

Три ночи и три дня Маноло не слышал ни слова о корриде. Он сумел увильнуть от шестерых мужчин, хотя видел их несколько раз и думал, что они на него смотрят. Когда толпа хлынула на бычью арену, мальчики пробили себе дорогу назад, заметив же машины матадоров — ринулись в другую сторону, даже не взглянув, кто в них сидит.

После фиесты Маноло две недели играл после школы в футбол и снова начал учиться всерьёз – из-за корриды, недосыпания и отчаяния он отстал в школе. Больше двух недель он не думал о будущем и не тренировался по ночам.

А потом во время рыбалки о корриде заговорил Хайме.

– Мой брат Хуан опять пойдёт на пастбища к быкам.

Хайме гордо посмотрел на Маноло, и тот выплюнул травинку, которую жевал. Всю фиесту и после неё он боялся, что в любой момент кто-нибудь напомнит ему о том, что он мечтал бы забыть, но не мог.

– Мой ненормальный братец собирается стать вторым Бельмонте[8]8
  Бельмонте (Хуан Бельмонте Гарсиа, 1892-1962). Знаменитый тореро, который с блеском возмещал свои физические недостатки виртуозной техникой и исключительным талантом. Произвёл переворот в законах корриды, отказавшись от того, чтобы перемещаться по арене самому, как было принято до того, и вместо этого заставляя двигаться быка. В молодости особенно отличался храбростью, граничившей с безрассудством (тогдашние газеты писали, что тем, кто хочет увидеть его на арене, следует поторопиться). Тем не менее, в отличие от многих других знаменитых тореро, Бельмонте дожил до старости и умер естественной смертью.


[Закрыть]. Знаешь, он читал мне про него, какой он был тощий да весь какой-то перекошенный и голодный и как он по ночам переплывал Гвадалквивир, чтобы сражаться с быками на пастбищах. Стоял там голый в лунном свете, уродец, и чувствовал себя богом. Хуан говорит, с ним всё точно так же.

Течение едва шевелило лески. Рыба не клевала. Маноло стал жевать вторую травинку, надеясь, что Хайме перестанет рассказывать про брата.

– Боюсь я за него, – сказал Хайме со вздохом. – Глупо, конечно, – сделать-то я ничего не могу, не запрещать же мне ему шляться по пастбищам. Но ты же знаешь, там злые сторожа, у них приказ стрелять в любого. Они и спрашивать не будут, просто выпалят и все. Хуже нет, если брата застрелят, прежде чем он хоть раз при всех одолеет быка. Хоть бы он меня с собой брал, что ли! Я бы посторожил тогда.

– А ты его просил?

– Ещё бы! Сколько раз!

– А отец ему запретить не может?

– Нет. Я думаю, он и не стал бы. Он и сам так делал, когда был мальчишкой, так что знает, скорее всего.

– Я и не знал, что твой папа был матадором.

– Был.

Видимо, Хайме не хотелось продолжать. Маноло знал о сеньоре Гарсия только то, о чем судачили в городе. Он-де терпеть никого не может и почти не выходит из дома. Мать работает на фабрике по упаковке оливок, она-то и содержит семью. И всё. Маноло не знал, почему отец его друга ненавидит людей и почему не работает. Хайме он не спрашивал, домой тот его никогда не звал, а с Хуаном, который хотел стать матадором, он и не разговаривал никогда. Они встречались пару раз, но только кивали друг другу.

– Почему сторожа стреляют в мальчишек, которые хотят поиграть на пастбище с быками? – спросил он у Хайме. Почему-то ему вдруг захотелось узнать побольше об этой запретной забаве.

– Если с быком уже сражались, он скорее кинется на человека, чем на тряпку. А ещё скотовладельцы вроде бы должны клясться, когда продают быков для корриды, что с ними никогда не сражался пеший.

– Очень трудно, наверное, играть с быком ночью в открытом поле, – сказал Маноло, подёргивая удочку. На самом деле он хотел спросить, боится ли этого Хуан.

– Трудно, конечно. Сперва надо отогнать быка от стада, чтобы он вообще бросился на тряпку. В стаде быки просто стоят. Они вроде как ручные, пока вместе. Но как отделишь – звереют и бодаются.

– Твой брат правда хочет стать матадором ?

– Да он больше ничего не хочет! Только об этом говорит и мечтает только об этом.

Хайме никогда не говорил с Маноло о будущем, которое приготовил ему город. Он чувствовал, что Хайме прекрасно помнит о наступающей тьенте. Он был уверен, что со времени его встречи с графом весь город знает, что она будет на следующий год, что для него выбрали быка. Маноло был благодарен другу за молчание. Иногда ему самому хотелось поговорить, но он знал, что в своих страхах признаться не сможет.

В эту ночь он не спал, думая о будущем, а ещё о Хуане, в темноте, окружённом быками, о сторожах, которые ищут его, чтобы застрелить. Вот бы только ему самому хватало храбрости на что-нибудь подобное! Вот бы быть там с Хуаном и тренировать выпады. Но он не был Бельмонте, братом Хайме тоже не был, да и просто не был храбрым, как любой мальчишка, который хочет стать матадором.

Он лежал и плакал в подушку от стыда за собственную трусость. Он долго плакал, а когда больше не смог, решил попросить Хуана в следующий раз взять его с собой на пастбище. Он должен был знать, хватит ли у него храбрости встать перед быком, и знать это до начала тьенты. Он больше не мог жить, не представляя, сумеет ли перебороть страх. Надо попытаться. Неважно, чем все закончится, но хотя бы спать он после этого сможет. Он узнает.

Приняв такое решение, он встал, взял плащ и принялся проделывать вероники, лучше чем когда-либо в жизни, так, как даже не мечтал их делать. Когда солнце взошло и осветило комнату, он всё ещё продолжал, наслаждаясь собственным искусством, ощущая в себе неведомую силу и уверенность.

Глава 8

Было воскресенье. Маноло пошел на Мессу один, а после церкви отправился к Хайме домой. Пришлось спрашивать дорогу, и люди, как всегда, узнавали его. Семья Гарсия жила в самой бедной части Арканхело, в покосившемся домике, навалившемся на соседний. Новость о приходе Маноло опередила его самого, и Хайме уже ждал на пороге.

– Маноло! Ты по делу пришел?

– Твой брат дома?

– Зачем он тебе?

– Извини, не скажу. Можно мне с ним поговорить?

– Ну заходи. Он дома, вот только папа тоже дома, а он тебя не любит.

– Почему? Я и не видел его никогда.

– Ты сын Хуана Оливара.

– И что?

Не успел Хайме ответить, как на пороге появился его отец. Он был довольно маленького роста, ему явно не мешало бы подстричься, а особенно побриться. Глазки у него были маленькие, но очень блестящие.

– Вот это да! – насмешливо протянул он. – Великий сын великого отца! Чем же мы обязаны чести такого посещения?

– Сеньор Гарсия, – сказал Маноло, слегка наклонив голову.

– О большем счастье и мечтать нельзя, – воскликнул тот, всплескивая руками в притворной радости. – Входите же, входите, великий сын великого отца.

– Он издевается? – шёпотом спросил Маноло, которому было очень не по себе от того, что взрослый так себя ведёт.

– Просто немного ревнует, – прошептал в ответ Хайме.

– Великий сын великого Хуана Оливара, не соизволите ли присесть? – хозяин кивнул на деревянный стул посреди почти пустой комнаты.

– Нет, спасибо. Я только зашёл к вашему сыну Хуану.

– Зачем это тебе понадобился мой бестолковый сын?

– У меня к нему личное дело; можно с ним поговорить прямо сейчас?

– Он всё ещё спит. В Севилью мотался. С быками играл на чьём-то пастбище, – Гарсия горько усмехнулся, – и вроде немного задело его. Что ж делать, Хуана на тьенты не приглашают. Но хватит о нём! Ты в точности похож на своего отца в твои годы. Тоже собираешься быть величайшим испанским тореро ?

Маноло не нравилось, что над ним смеются, но как отвечать, он не знал.

– Папа, пусти его к Хуану, – попросил Хайме.

– Не сейчас! Сперва мы немного поговорим, – ответил тот, оборачиваясь к Маноло и снова кивая на стул. – Сядь, я кое-что тебе расскажу.

Маноло послушался, в основном чтобы успокоить собеседника. Ему было жутко. Если бы не Хайме, он убежал бы.

– Ты ведь не знал, что мы были знакомы с твоим отцом? – Гарсия ухмыльнулся, а Маноло покачал головой. – Я видел, как он убил первого быка на знаменитой тьенте графа де ла Каса. Никто меня не приглашал посмотреть на юное дарование. Я сам туда пробрался, – тут он снова ухмыльнулся, – и спрятался на дереве. Так и сидел, – он ткнул пальцем в потолок, – на ветке, как птица какая-нибудь.

– Зачем ты ему это рассказываешь? – тихо спросил Хайме.

– Пожалуйста, продолжайте, – подал голос Маноло. Ему хотелось знать, как этот человек был связан с его отцом.

– Вот видишь, Хайме, твоему приятелю интересно, – сказал тот, вновь ухмыляясь. – Там я, значит, и сидел, вроде птицы, а папочка твой сражался со своим первым быком. Он в жизни не хотел стать тореро, или, скажем, никто кроме той цыганки, которая нагадала ему столько славы, не подумал бы, что он хочет сражаться с быками. А вот я, который там на дереве сидел, уже с дюжиной быков на пастбищах поиграл, и на арены прыгал, и в тюрьму попадал за это. Но меня никто не позвал, хоть я обе руки бы отдал, с ногами вместе, чтоб только быть там, где твой отец, – на арене, с собственным быком, и творить историю.

Потом у нас с ним всё по-разному сложилось. Я всегда пытался – и не добился ничего; а он вроде ничего не делал – и стал первым во всей Испании. С быками-то я сражался, как же! Обычно с теми, с кем уже сразились пару раз, – это которые только на людей бросаются, потому что их уже с толку сбили мальчишки вроде меня или моего сына Хуана. За это самоубийство мне сроду не платили, но я надеялся, дурак, что чем больше ран я соберу, тем скорее меня кто-то заметит и возьмёт на настоящую арену.

Он снова рассмеялся, и Маноло в смущении опустил глаза.

– Вот так вот оно и шло. У меня восемнадцать ран, одна аж от колена по бедру и дальше на спину. Это меня так покалечило через две недели после другого случая, когда рог угодил почти что в правый глаз, – он наклонился к Маноло и показал на глаз. – Он слепой, но со стороны незаметно. В общем, встретились мы с твоим папочкой опять. Он тогда уже очень знаменитым тореро был. После тех двух ранений я решил попроситься к нему в бандерильеры. У него как раз одного бык убил, так что новый был нужен. Пошёл, значит, я к нему наниматься. Он меня взял. Почти что целый месяц я с ним проработал. А потом, – продолжил он с ещё более горькой усмешкой, – он меня выгнал. Потому что я правым глазом чего-то там не заметил. И твой папаша решил, что я пьян и не могу как следует работать.

– Но он же не знал! – торопливо сказал Маноло. – Он понятия не имел, что у вас что-то с глазом!

– Правильно, не знал. И никто про это не знал. Иначе он и нанимать меня не стал бы. В общем, выгнали меня, и деваться мне было некуда, – я ведь только и разбирался, что в быках, а кому нужен полуслепой бандерильеро? А сейчас мой Хуан ни о чём, кроме быков, и слышать не хочет. Но разве он станет матадором? Да никогда! В жизни ему матадором не стать. И если б я даже мог, пальцем для него не пошевелил бы. А знаешь, почему? Потому что все против нас. Мы, Гарсии, невезучие. И цыганки никакой не надо, как и тебе не надо предсказывать, что ты везучим родился и что станешь матадором.

Он встал. «У него не только тело, но и дух покалечен…» – подумал Маноло, и ему стало жалко его. Слишком беспомощно свисали его руки, слишком неустойчивыми казались ноги. Калекой он не был, но двигался, как калека.

– Сын Хуана Оливара, а не Мигеля Гарсии станет матадором! — закричал он. Горечь уродовала его лицо. – И что же ты знаешь, великий сын великого отца, о нашей великой корриде ?

Он стоял над Маноло, ожидая ответа, и впервые тот ощутил на себе груз вины. «Я ведь в чём-то отвечаю за его разбитые мечты!» – подумал он. Но он и сам не знал, что это может быть за ответственность.

– Я слышал, – сказал сеньор Гарсия, на этот раз спокойно, смягчённый его молчанием и тем, как он опустил глаза, – что граф выбрал для тебя быка, и что ты с ним сразишься следующей весной.

– Да.

– Всё будет точно как с твоим отцом. Великий Кастильо небось тоже приедет?

– Вряд ли.

– Обязательно приедет.

– Однажды Кастильо папу видел, на маленькой арене, – быстро перебил Хайме, боясь, видимо, что отец его остановит, – и написал, что он прекрасно закалывает быков. Как там точно было, папа?

– Не помню, – мрачно ответил тот. – Ты хочешь быть тореро, как твой отец? – он внимательно смотрел на Маноло.

– Не знаю, – ответил несчастный Маноло.

– Ах вот как, не знаешь? Ты даже не любишь корриду той особенной испанской любовью, которая вроде отравы, которая проникает в кровь и калечит самых сильных мужчин? Ты не знаешь, что такое просыпаться утром с одной только мыслью – сразиться с быком, встать лицом к лицу со зверем, несущим смерть на рогах? Ты не знаешь, как забывают о семье, о здоровье и даже о Боге? Я встретил как-то парнишку, который убил женщину. И знаешь, почему? Чтобы получить возможность сразиться с быком. Её муж, который всё устроил, оказался дешёвкой и подсунул мальчишке быка, с которым уже кто-то дрался. Так что он тоже погиб, – но думаю, ему было всё равно. Пойми, никто другой не подпустил бы его к быку. Раз ты не знаешь, что может сделать с человеком любовь к корриде, к чему она принуждает, ты и правда везучий парень.

– Да люблю я корриду ! – крикнул Маноло.

– Но ты же только что сказал, что не знаешь, хочешь ли быть матадором. Эй, Хайме, он ведь так и сказал?

– Папа, оставь его в покое.

Маноло хотел убежать, но вдруг у него возникла мысль. Он может чем-то помочь этому человеку, хоть немного возместить ему то, что у него было, а у Гарсии нет.

– Сеньор Гарсия! Я как раз из-за любви к корриде и хочу поговорить с вашим Хуаном.

– Ну?

– Я хотел, – продолжал Маноло с улыбкой, – позвать его пойти со мной на тьенту. — Он не врал. Пришёл он не для того, чтобы позвать Хуана, но теперь-то он позаботится о том, чтобы ему позволили прийти. Он был уверен, что граф против не будет.

Гарсия с сомнением посмотрел на него.

– Я попрошу графа, чтобы ему разрешили, – добавил Маноло. – И ещё попрошу, чтобы Хуану дали сделать несколько выпадов.

Бывший матадор протянул к Маноло дрожащую руку.

– Ты что, правда это сделаешь? – переспросил он, стараясь скрыть слезы. – Ты такое сделаешь… для моего сына?

– Маноло, как же здорово! – воскликнул Хайме.

– Ему только надо, – на этот раз совсем тихо сказал отец, – ему только и надо, что разок себя показать. Чтобы увидел кто. Я знаю, он будет молодцом. Точно знаю.

– Можно я сейчас зайду к Хуану? – попросил Маноло. Он дал себе слово, что не просто позовёт Хуана Гарсию на тьенту, а будет настаивать, пока тот не согласится.

Хайме отвёл его в комнату брата. Когда они вошли, Хуан всё ещё спал. На его правой щеке и под глазом чернел большой синяк.

– Бык сильно ударил его вчера, – сказал Хайме, стаскивая с брата одеяло. – Хуан, проснись!

Тот открыл глаза.

– Сильно болит? – спросил Маноло. – Глаз тебе не повредило?

Хуан поморгал, откинул волосы и улыбнулся гостю.

– Ясное дело, всё в порядке. Уж я не ослепну, как старик мой. А что ты здесь делаешь?

– Он хочет попросить графа, чтоб ты пришел на тьенту.

Хуан сел на кровати.

– Ты не шутишь?

– Я постараюсь достать тебе приглашение, – теперь Маноло был уже уверен в успехе. – Обещаю, что ты там будешь!

– А знаешь, – сказал, улыбаясь, Хуан, – я ведь собирался пробраться на то самое дерево и смотреть оттуда.

– Я с тобой ещё кое о чем хочу поговорить, – добавил Маноло. – Только Хайме, можно мы сами…

– Ну раз ты мне не доверяешь…

– Да нет же, просто дело такое… – улыбнулся Маноло.

– Хорошо, секретничайте на здоровье, – Хайме притворился обиженным.

Как только он вышел из комнаты, Хуан выжидательно посмотрел на своего гостя.

– Я думал… То есть, я хотел… – забормотал Маноло.

– Может, ты хочешь, чтобы я поучил тебя делать выпады?

– Да нет. Я думал, если ты ещё соберёшься на пастбище, то мог бы взять и меня.

– Не нужно тебе такое, – ответил Хуан, потирая бок. – Слишком это опасно. Если бык тебя не боднёт, остаются сторожа. Тебе-то незачем рисковать.

Он сбросил одеяло и резко встал. На его ноге Маноло заметил длинный шрам.

– Ты сын Хуана Оливара. Стоит только захотеть – и тебе предоставят сколько угодно быков.

– Но… я ведь не знаю…

– Не знаешь, так ли ты хорош, как твой отец с первым своим быком? Раз не тренировался с животным?

– Ну да.

– Не волнуйся: таких, как твой отец, наверное, и нет на свете. Да кроме того, никто не ждёт, что ты вообще умеешь пользоваться плащом. Ты тренировался когда-нибудь?

– Да.

Хуан прищёлкнул языком и погрозил Маноло пальцем перед самым его носом.

– Стыдись! – улыбнулся он.

– Никому не расскажешь?

– Ну что ты?! За кого ты меня принимаешь?!

– Просто не хочу совсем уж всё испортить, – объяснил Маноло; ему было легко с этим мальчишкой, который всё понимал. – Я знаю, что не могу быть как отец, но не хочу всех так разочаровать, чтобы им даже стыдно за меня стало.

– Я придумал, – Хуан накинул куртку поверх пижамы. – Во внутреннем дворе бычьей арены как раз есть бычок на завтрашний вечер. Пойдём сегодня ночью с ним поиграть, хочешь?

– Замечательно!

– В два ночи я за тобой зайду.

– Спасибо тебе, Хуан.

– Брось. Это я должен спасибо сказать, за то обещание.

– Ты знаешь, где я живу?

– Ну кто же в городе не знает, где дом Хуана Оливара?!