Текст книги "По воле судьбы"

Он не знал, что заставило его повернуться и бросить взгляд на тенистый уголок дальнего двора, туда, где закругляющаяся стена исчезала за домами. Он просто посмотрел, словно кто-то невидимый против воли повернул его голову в ту сторону.

Несмотря на расстояние, он разглядел Джоан. Он узнал ее зеленое платье, которое до сих пор болталось на ней, хоть она немного набрала в весе за то время, что провела в его доме; узнал ее грациозную осанку, знакомый наклон головы. Он увидел все это так явственно, словно она стояла прямо перед ним.

Рядом с ней шел какой-то мужчина, рыцарь в доспехах. Должно быть, он пришел с ристалища.

Риз не пошел ей навстречу, а остался стоять возле ворот, следя за развитием событий. Джоан сделала несколько шагов в сторону от своего спутника и, наклоняя голову то вправо, то влево, старалась получше рассмотреть его, совершенно не скрывая своего любопытства. Рыцарь шагнул к ней и хотел уже прикоснуться к ее лицу, она слегка отвернулась, но не убежала – это было неодобрение, но не полный отказ.

Грудь Риза напряглась, а зарождающийся в нем приступ ревности удивил его. Чтобы сбросить напряжение, он начал думать о совершенно ином.

Может, он неправильно все понял. Вероятно, ее настроение в последние два дня никак не было связано с ним и с тем, что она узнала на празднике. Твердость в ее глазах могла означать совсем другое: она приняла решение добиться своей цели любым способом, и, если нужно, расплатиться не деньгами, а чем-то иным.

Вероятно, все было совсем не так, как он думал, – ведь тогда она могла бы обратиться к нему. К сожалению, она не давала ему возможности отплатить ей тем, чего она хотела на самом деле.

Прощаясь с рыцарем, она пятилась назад, по-приятельски помахивая рукой. Он представил, что она должна была при этом говорить. Дальше не ходи. Там меня ждет один мужчина, ему не понравится, если он увидит тебя со мной. Ему нравится думать, что между нами что-то есть и что он имеет на меня права, хотя я не перестаю повторять, что это совсем не так.

Веселая и довольная собой, она подошла к нему. Джоан-плиточница была удовлетворена своим посещением Вестминстера.

Риз не упомянул о том, что только что увидел, а просто отвел ее в покои короля, и она походила по доскам, обращая внимание на те, которые требовали работы. Это не заняло много времени, так как королева была больна и они не смогли осмотреть ее комнаты. Еще до полудня они уже пустились в путь, направляясь в Кент.

Каждое мгновение, пока Джоан была рядом, в нем бурлила адская смесь эмоций: ревность и ярость, любопытство и беспокойство. Слова, взгляды, молчание – образы снова и снова всплывали в его памяти, выстраиваясь то так, то иначе, образуя цепочки, ведущие к разным, порой противоположным заключениям. Что-то приводило его в бешенство, что-то волновало, а к чему-то примешивалось чувство обиды.

Риз считал, что теперь наконец-то знает, к какой цели она идет. Более того, он был уверен, что угадал одну из причин, толкавших ее к этому; понимал, почему она считает, что не должно быть так, как хочется ему.

Он молил Бога, чтобы оказалось, что он ошибался, но вряд ли это было так.

Риз не стал мешать Джоан в плиточной мастерской. Он позволил ей самой ознакомиться с возможностями печи, оценить качество товара, поговорить с рабочими. Когда она закончила, он попивал с плиточником эль, и она легким шагом отправилась к дому, где его брат, гончар, занимался своим ремеслом.

Джоан бродила по мастерской, наблюдая за гончарным кругом и задавая вопросы о какой-то особой, имевшейся у него, серой глине. Ее добывают из земли возле Дувра, объяснил он, и чашки из нее получаются лучше, чем обычные. Она решила, что из нее получились бы прекрасные статуэтки.

Джоан расспрашивала о работе, но как-то равнодушно. Теперь в этом не было необходимости. У нее будут деньги, и очень скоро. Пяти фунтов ей будет достаточно. Тот рыцарь был счастлив поболтать с женщиной, которая ему улыбнулась, пусть даже она была не его сословия. Он уверил ее, что если дело правое, то за пять фунтов она легко наймет победителя турнира. В то же время его поведение говорило о том, что, если женщина прекрасна и благоволит к рыцарю, можно договориться и без денег. Но это она как раз знала и сама.

Когда она покинула хижину гончара, Риз уже ждал ее возле повозки.

– Работа хорошая, но мастерская небольшая, – пояснила она, взбираясь на сидение. – Не думаю, что они смогут сделать столько, сколько тебе нужно, пока погода продержится.

– Тогда мы посмотрим другие мастерские, прежде чем принять решение.

Это означало новые, более длительные путешествия. Им придется ездить в мастерские, которые расположены на некотором удалении от Лондона, дальше, чем эта мастерская, а следовательно, ей придется больше времени проводить с Ризом.

Весь день он был молчалив и задумчив. Вероятно, Джоан слишком резко говорила с ним сегодня утром, когда он спросил про ее дом. Она выпалила все, чем было полно ее сердце, дав волю своим ужасным воспоминаниям и видениям, которые не переставали мучить ее после откровения Мойры.

Риз сказал, что больше не помогает Мортимеру, и на мгновение убедил ее в этом, но разум тут же подверг сомнению его слова, хотя глубоко в душе ей отчаянно хотелось верить в то, что он говорил правду.

Джоан украдкой бросила на него взгляд: красивый, четко очерченный профиль. В его синих глазах отражались мысли, а может, это были следы ярости и досады. Риз о чем-то глубоко задумался. Вероятно, его встреча с Мортимером прошла не так, как он хотел.

Нет, дело было в другом. Она только что поняла это. Находясь рядом с ним, она впервые за два дня не находила себе места. Его близость лишала ее решимости и уверенности в своей правоте. Она вспомнила о двух мужчинах в саду. Что на самом деле она видела? Не так уж много, и ничего предосудительного. Обида, чувство, что ее предали, охватившее после разговора с Мойрой, заставили ее допустить больше, чем следовало.

Джоан вспомнила его глаза, когда утром он говорил ей, что не служит Мортимеру. Вспомнила таившуюся в них глубину и его уверенный ответ. Он произнес те слова так же отчетливо, как произносят присягу или клятву.

Ее разум, попавший в плен страха и гнева, отказывался это признать, но сердце говорило, что он не лжет. Сейчас, сидя рядом с ним, скорее чувствуя, чем понимая этого мужчину, она внимала голосу своего сердца, ибо он звучал громче обычного.

Она не расскажет о том, что видела, Джону, она никогда не увидит этих пяти фунтов.

Смирившись с этим, Джоан удивленно прислушалась к себе: никакого разочарования, только легче стало на душе. После двух дней тайной вражды так внезапно, вопреки доводам рассудка принятое решение вселило в нее уверенность и она тут же успокоилась.

Мысли Риза стали еще мрачнее. Он заметил, что она наблюдает за ним, и это вывело его из задумчивости. То, как сжались его губы, заставило ее пожалеть об этом.

– Что у тебя за дела с тем рыцарем, Джоан?

Он видел! Это она стала причиной его мрачного настроения: он ревновал.

– Я пришла слишком рано и решила пойти посмотреть, как на ристалище дерутся рыцари. Я всего лишь сделала комплимент его мастерству.

– Длинный комплимент.

– Я задала ему еще несколько вопросов. Это не то, что ты думаешь.

– Что я думаю, Джоан? Что ты была похожа на распутную женщину, заигрывающую с красивым молодым человеком?

Его слова заставили ее вспыхнуть от смущения и негодования.

– Так ты хочешь, чтобы я была распутной только с тобой? Нужно выражаться яснее.

Его взгляд стал холодным.

– Да, только со мной. Это было ясно и так, даже если мы с тобой никогда об этом не говорили.

Она решила, что сейчас лучше ему вообще не отвечать. Только он не дал ей молчать.

– О чем ты его спрашивала?

– О его лошади, его жизни – о разном.

– Я не стал бы на твоем месте хитрить, Джоан. Я научился понимать, когда ты врешь.

– Если я вру, то лишь потому, что ты слишком любопытен.

– Ты расспрашивала его о жизни и лошади. А ты спрашивала о толщине его кошелька?

– Зачем мне это?

– Потому что ты рассматривала того человека так, словно собиралась купить его.

Его проницательность ошеломила ее. О чем еще он догадывается?

– Но только это невозможно, не так ли? – продолжил он. – Даже если ты вынашиваешь какой-нибудь детский план мщения за своих родных, ты не сможешь позволить себе купить такого, как он.

Детский!

– Конечно, не смогу. Вот видишь, насколько ты глуп.

– Конечно, ты могла бы решиться заплатить ему не деньгами, а чем-то другим, но для этого тебе незачем было ждать три года. Разве что только если ты потеряла терпение.

– Мы просто шутили, вот и все. То, что я сказала сэру Жерару не твоя забота. Тебя это совершенно не касается.

Не нужно было этого говорить! От этих слов молния сверкнула в его синих глазах.

Риз заставил лошадей свернуть с дороги и остановил повозку в зарослях деревьев. Затем соскочил на землю, подошел и ссадил ее. Она пыталась сопротивляться, но он не обращал на это никакого внимания. С каменным лицом и сверкающими глазами он потащил ее к деревьям.

– Да, это меня не касается. Ты все время повторяешь мне это. Куда ты идешь, когда вернешься, что будешь делать, что в твоем сердце – все это меня не касается. – Он прижал ее к дубу, сжал в объятиях. – Но это касается меня, потому что вот это – касается.

Риз поцеловал ее крепко, яростно. Это был поцелуй требования и утверждения. Утверждения возможности распалить ее страсть, если он пожелает.

Это напугало Джоан. Нет, не страсть, не железная хватка его объятий – ее реакция. Несмотря на ее возмущение и шок, этот поцелуй мгновенно обезоружил ее. Чем больше она боролась, тем более податливым становилось ее тело. Внутренний протестующий голос постепенно ослабевал, утопая под натиском признания его правоты, идущего от самого сердца. Потаенные струны ее женской души затрепетали, расправились крылья, которые уносили ее все выше и выше. Она упивалась головокружительной высотой, где парила ее душа, влекомая порывом его ураганной страсти.

Все померкло – дурные предчувствия, планы, решения. Этот мир переставал существовать, когда он целовал ее. И так было всегда. Она не могла сопротивляться его притягательности. Ее сердце страстно стремилось забыть все дурное.

Риз прервал поцелуй, но не отпустил ее. Он прислонился к дубу и, притянув ее ближе, раздвинул коленом ее ноги, так что она обхватывала его бедрами, носки ее туфель едва касались земли. Его глаза вспыхнули, заметив, как она отреагировала на это.

– Эта часть твоей жизни определенно касается меня, Джоан. По-моему, это означает, что и все остальное тоже.

– Тебе досталась самая малая часть, Риз, и самый легкий способ предъявлять права.

Его колено продолжало прижимать ее, возбуждение усиливалось, напоминая ей, к чему это могло привести. Должно было привести.

– Это самый древний способ отношений между мужчиной и женщиной, прелестная голубка. Самый первый способ. И если бы мы оба не испытывали наслаждения, я бы не стал предъявлять права ни на твое тело, ни на твое сердце, ни на твой разум.

Риз говорил о многом, о том, что ждало их впереди, а ее сердце изнывало: с ней этого никогда не случится. Самый первый, самый древний способ сопереживания. Такой способ ей не подходит, для нее это табу.

Она должна дать ему понять, как это безнадежно, как мучительно.

– Для меня наслаждение длится лишь до определенного момента, а затем все меняется. Я с самого начала говорила тебе, что не могу дать тебе того, что ты хочешь, что в каком-то смысле я ненавижу мужчин.

Он только сильнее обхватил ее руками и посмотрел долгим, внимательным взглядом. Слишком долгим, слишком внимательным. Она ожидала совсем не такой реакции.

– Ты отдалась своему жениху, Джоан? Этот вопрос шокировал ее.

– Ты отдалась ему?

– Нет.

– Значит, когда он погиб, ты все еще была девушкой?

Он нащупал ее болевые точки. Джоан опешила от такого вмешательства в свою жизнь.

– Однако я не думаю, что и сейчас ты девственница. Я ошибаюсь?

Она стиснула зубы.

– Нет. Теперь ты удовлетворен? Теперь оставишь меня в покое?

– Я хочу знать, почему ты боишься пойти до конца? Почему думаешь, что наслаждение внезапно должно оборваться?

Джоан боролась с вихрем тягостных воспоминаний, выпущенных на волю его вопросами, но они все равно терзали ее сердце.

– С тобой что-то случилось, когда пришло войско Мортимера? После того, как мужчины твоей семьи были убиты и ты осталась без защитника? Поэтому ты хочешь заработать денег и нанять рыцаря? Ты мечтаешь отомстить не только за потерю семьи и дома?

Она не могла ответить, не могла смотреть ему в лицо. Она хотела, чтобы он перестал расспрашивать ее об этом. Джоан так сильно хотела этого, что в отчаянии подняла лицо, предлагая ему свой поцелуй, чтобы отвлечь от этих болезненных для нее расспросов.

Он принял предложенное, но не поцеловал ее в ответ, лишь мягко отстранил, словно знал, зачем она это делает.

– Джоан, тебя взяли силой?

Она почувствовала себя униженной, во рту все пересохло от отчаянного усилия скрыть свой позор. Страх, отвращение, оглушающая тоска взорвались в ней.

И злость на Риза. Ну почему он не хочет оставить ее в покое? Зачем нужно было бередить ее рану, ковырять ее до тех пор, пока ее защита не ослабла? Зачем было снова погружать ее в прошлое? Неужели лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие, убедиться в том, что ее отказ не был отказом подчиниться ему.

С трудом удерживая глупые слезы, которые она поклялась никогда никому не показывать, Джоан резко отбросила его руки и взглянула ему в лицо с такой яростью, какой никогда еще не испытывала в своей жизни.

Он хочет знать? Ему зачем-то это нужно? Тогда, черт подери, пусть знает!

– Меня не насиловали и не принуждали, – она повернулась и уверенно направилась к повозке. – Я пошла на это по собственной воле. Я продала себя.

Глава 14

Дьявол в его душе взял верх, и теперь Риз горько сожалел об этом. Оставшуюся часть пути Джоан ехала в полном молчании. Неподвижно, как фигура, высеченная из камня.

Риз обернулся и быстро взглянул ей в глаза. До краев наполненные болью, они как будто стали глубже и не замечали его взгляда и ничего вокруг. Он знал этот взгляд, видел его прежде – таким же был взгляд темноволосой женщины, носившей под сердцем мертвого младенца.

Они вернулись в город за час до заката солнца. Джоан спрыгнула с повозки, как только они остановились у конюшни, и побежала в дом. Риз распряг лошадь и передал ее Марку, как только тот пришел покормить и почистить ее.

– Что это? – спросил Марк, поднимая большой плетеный мешок. – Он довольно тяжелый.

Риз совсем забыл о мешке.

– Это глина.

– Глина? Для Джоан? Позволь, я скажу ей, у нее такой несчастный вид. Это поднимет ей настроение.

– Не надо. Оставь его здесь. Пусть Джоан побудет одна. Позаботься о лошади, а потом можешь идти к своему другу Дэвиду.

Риз отнес мешок в сад, поставил на стол. Поскольку было еще достаточно светло, а Джоан хотела уединиться, Риз снял холст со статуи, намереваясь поработать. Низко наклонив ее, он поставил скамью у ее лица и взял тонкий напильник, чтобы закончить рот.

Святая мученица Урсула. Ложу вождя гуннов она предпочла смерть. С ней погибли еще одиннадцать тысяч девушек, пожелав сохранить свою непорочность, навеки оставшись невестами Христа. Он пришел к выводу, что Урсула ему не нравится, не нравятся и другие святые мученицы, даже если эта статуя ему и дорога.

Чему научила Джоан приключившаяся с ней история? Почему так часто необходимо заключать сделку с дьяволом, чтобы выжить?

Он полностью углубился в работу, и это отвлекло его. Он никого и ничего не замечал вокруг себя. Не замечал он и появившуюся в саду Джоан, пока она не поставила на стол кружку эля.

Несмотря на свое подавленное состояние, она сходила в таверну. Бодрящий напиток стал почти ритуальным: каждый вечер, когда Риз возвращался домой, в зале на столе его ждала кружка холодного эля. Если ночь выдавалась холодной, Джоан обычно разводила огонь в очаге и ставила возле него кресло своего хозяина. Однако он редко грелся у огня. Обычно он нес кружку с элем в кухню и проводил время перед ужином в компании Джоан и Марка.

Риз взглянул ей в лицо, ее грусть разрывала его сердце. Он угадал ее прошлое, но и не подозревал, насколько до сих пор болит ее душа.

Она смирилась с тем, чего на самом деле не могла изменить, и делала вид, что не замечала того, что ей неподвластно, но это не залечило ее душевной раны. Поступок, который не вызывал понимания, ее жертва, которую считали позорным малодушием и осуждали, – это не могло пройти бесследно. Поселившаяся в сердце обида обязательно напомнит о себе. Она медленно проделает себе дорогу из потаенного уголка души, разрушая все на своем пути.

Джоан направилась было в дом, но заметила мешок.

Риз наблюдал, как она его рассматривала, с любопытством щупала пальцем, потом заглянула внутрь. Риз отвернулся к статуе.

Ничего. Ни единого звука. Наконец он решился повернуться.

Джоан все еще заглядывала в мешок, но ее лицо уже не было таким смертельно бледным.

– Ты купил это для меня?

– У гончара из Кента была лишняя. Он с радостью отдал ее мне.

– Просто замечательная глина, и много.

– Ты можешь какую-то часть залить водой, так она лучше сохранится.

Она стянула мешок и уставилась на глиняную глыбу, как будто не помнила, что с ней нужно делать.

Риз поднялся, подыскивая широкую доску, а найдя, положил на противоположный край скамьи.

– Ты можешь работать здесь.

– Но у меня нет печи.

– За плату Джордж позволит тебе пользоваться его печью. Но даже если ты не сможешь обжечь свои работы, сам процесс принесет столько же удовольствия, сколько и готовый товар. По крайней мере, для меня это именно так.

– Да и для меня тоже.

Он вернулся на свое место. Джоан продолжала рассматривать глину. Оторвав большой комок, положила его на доску.

– Слишком жесткая. Нужно замесить.

Не обращая внимания на присутствие Риза, она, расшнуровав платье, сняла его. С голыми руками и ногами, в одной сорочке села на скамью и погрузила пальцы в серую глину.

Однако она не забылась, он чувствовал это. Ее невеселые думы будто витали в воздухе. Он ощущал ее печаль так же явно, как и инструмент в своих руках.

Глина действительно была очень жесткой, жесткой, как камень.

– Нужна вода? – поинтересовался Риз.

– Да, наверное, – печально ответила Джоан.

Он встал, набрал из колодца воды, принес, а сам примостился на противоположном краю скамьи. Не выдержал и, решив ей помочь, плеснул немного воды.

Они молча замешивали глину. В ее движениях не чувствовалось жизни, они были механическими и слабыми, голые колени выглядывали из-под подоткнутой сорочки, но ей не было до этого никакого дела.

– Ты знал, – сказала она тихо.

– Я угадал. Я не был уверен.

– Как?

– Построил умозаключения из того, что ты рассказывала. Собрал по кусочкам. Я умею читать мысли, даже если сказано всего одно-два слова.

– И тебе пришлось спросить, потому что ты не был уверен.

– Это действительно меня не касается, Джоан. Все не так, как ты думаешь.

Она недоверчиво посмотрела на него и ударила кулаком по глине.

– Но это касается меня.

Он задумался, в каком тоне лучше вести беседу, и понадеялся, что выбрал верный.

– Когда я был мальчиком, еще младше, чем Марк, женщина, которую я знал, приглянулась одному знатному человеку – местному лорду, который привык получать все, что хотел. Она отказала ему, но он не сдался. Она была свободной девушкой из семьи ремесленника, но это было не важно.

Джоан не смотрела на него, ее пальцы напряглись на комке глины.

– Он мог бы подкараулить ее и взять силой, но это было не в его манере. Вместо этого он заставил ее страдать. И не только девушку, но и всю ее семью. Он приказал, чтобы никто не давал им пищи и работы. Он запугал каждого, кто мог бы им помочь, но ни разу не обидел ее лично. Все ее родственники голодали, даже дети.

Ее руки остановились. Она смотрела на глину.

– И как она поступила?

– А как она могла поступить? Пошла к нему. По своей воле, как того требовало его честолюбие, но это был вынужденный поступок. Если бы он приставил к ее горлу нож, она была бы более свободна в своем выборе. Он не вынуждал ее стать его любовницей, но, чтобы она осознала степень его могущества, заставил всю семью расплачиваться за ее упрямство. Так я впервые стал свидетелем того, как порок и коварство одержали победу над добродетелью и любовью.

Джоан закрыла глаза. Дрожь пробежала по ее телу. Он накрыл ее руки своими ладонями.

– За что тебе пришлось расплачиваться, Джоан?

Она сидела неподвижно, но ее рука сильно сжала комок глины.

– За Марка, – прошептала она. – За жизнь моего брата. Он убил бы его, и никто не смог бы этого предотвратить.

Боже праведный! Он крепко схватил ее за руку, чтобы сдержать свои чувства и успокоить ее. Ей не нужно было говорить, кем был «он». Он не был пьяным рыцарем, празднующим победу; он был человеком, который шел в бой под флагом Мортимера.

– Дорогая, у тебя не было выбора. Пойми и прими это, и никогда больше не говори, что продала себя.

Джоан опустила плечи еще ниже. Воспоминания стали одолевать ее. Риз подошел к ней.

– Джоан…

Она вытянула руку вверх, останавливая его.

– Нет, пожалуйста, не надо. Пожалуйста, дай мне побыть одной.

Он поднялся, неохотно отступая. Она казалась ужасно слабой, несчастной и одинокой. Он чувствовал, что его сердце вот-вот разорвется от сострадания к ней.

Проходя мимо, он погладил ее волосы настолько нежно, что она и не почувствовала его прикосновения.

– Прости, Джоан. Я должен был раньше это понять. Боюсь, что с каждым моим прикосновением к тебе возвращаются те тягостные воспоминания.

Джоан принялась замешивать глину, вкладывая в это всю свою силу и молясь, чтобы глина впитала в себя все ее страхи. Но что-то работа не спорилась в ее руках. Отчаяние охватило ее, переполняя душу, сжимая горло, оно хотело покинуть тело – пролиться соленым дождем. Джоан собрала всю свою волю, чтобы не допустить этого, но тяжелый ком рос, стремясь вырваться наружу, пока слезы не закапали на ее руки, замешивающие глину.

Время пришло, хотела она того или нет. Больше трех лет ей удавалось лавировать между Сциллой и Харибдой, сдерживая себя, идя на компромиссы, но сейчас все изменилось. Вопросы Риза разбередили еще кровоточащие душевные раны, слезы безысходности лились из ее печальных глаз, и она не могла остановиться. Ни один из верных способов убежищ не помог – ни злость, ни ненависть, ни ремесло.

Раньше работа с глиной всегда приносила ей успокоение, но сейчас она чувствовала, что это не помогает – чувства рвались на свободу, а душа не могла обрести равновесие. По мере того как чувства волнами накатывали на нее, она все ожесточенней принималась месить глину; при этом, отдаваясь болью во всем теле, из груди вырывались прерывистые рыдания. Слезы лились ручьем на комок глины, а картины событий прошлых лет настолько явственно вставали перед ее глазами, что, казалось, этих трех лет как и не было.

Воспоминания о Ги и его домогательствах почти не терзали ее бедный рассудок, настоящей пыткой были не события той ночи. Гораздо мучительнее было вспоминать о безысходности, сродни чувствам попавшего в западню зверя, которую она испытала, проснувшись на утро после той страшной ночи. Теперь она наконец отчетливо поняла, что та давняя трагедия была трагедией не столько ее тела, сколько духа. Душевные муки на протяжении этих трех лет изо дня в день опустошали ее. И вот теперь – оцепенение, одиночество и беспомощность… отвращение и ненависть к себе самой. У нее было такое чувство, будто она вывалялась в грязи, и никакая ванна никогда не поможет ей отмыться.

Она боролась с прошлым, стараясь не признавать этого, боролась ожесточенно, заглушая боль трудом, не гнушаясь самой тяжелой работы. Боль сковывала ее душу и тело, проникая в самые потаенные уголки, сжимая ее в своих тисках все сильнее и сильнее, пока Джоан не обессилела.

Безудержно рыдая, как бы проваливаясь куда-то, она слепо продолжала вымещать свою злость на глине. Чувства готовы были покинуть ее, сознание отказывалось понимать, что происходит, оно ускользало, пытаясь найти, но не находило убежище в чем-то привычном.

Голова раскалывалась от боли, грудь готова была разорваться, рыдания душили, не давая дышать. Она обхватила свое тело руками в отчаянной попытке успокоиться.

Это была самая острая тоска, которую она когда-либо испытывала. Поняв, наконец, что ее мучит, Джоан почувствовала себя немного лучше, но чувства по-прежнему были остры, она не могла успокоиться, – осознание утраты разбивало ее сердце, пронзительная тоска усилила боль.

Джоан наклонилась, прижимая руки к груди, словно защищаясь от чего-то. Она скорбела о том, чего ее лишили, – не беспечности, нет – невинности, счастья и веры. Она скорбела о своем детстве, о той девочке, которой когда-то была.

Нахлынувшие воспоминания закружили ее, словно бешеный ураган. Она как будто на мгновение потеряла рассудок, вся сосредоточившись на боли, немилосердной боли, грозившей разорвать ее сердце.

Медленно, но как и все бури, ослабла и эта. Джоан пыталась восстановить равновесие, судорожно сглатывая, подавляя приступы мучительной ярости. Ее глаза высохли, но в горле еще першило.

Как медленно возвращалось все на круги своя! Покой постепенно воцарялся в ее душе, неся с собой иное видение мира, иное восприятие всего, что окружало ее, и едва ощутимое облегчение.

Она пришла в себя, и как будто заново взглянула и на скамью, и на ком глины. Пока она боролось с собой, над садом сгустились сумерки. Джоан опустила руки в теплую массу на доске между коленями: глина была неоднородной, с комками и неровностями.

Джоан сжимала и разглаживала комок до тех пор, пока у нее не получился плоский круг. Ее наполнило непреодолимое желание поскорей обработать его. Как луч солнца, выглянув из-за туч после бури, дарит всем тепло и свет, так тонким лучиком прорезала мрак ее сознания надежда на утешение, на обретение себя в работе.

Прежде она всегда находила спасение в своем ремесле. Возможно, и сейчас из этого что-нибудь да выйдет. Податливая глина казалась ей единственным средством, которое сможет уберечь ее от опустошенности.

Она слепит что-нибудь красивое – образ из прошлого – и придаст форму тому, что осталось от нее самой и что когда-то называлось добродетелью.

Уняв слезы, она принялась за работу. На этот раз она не станет лепить статуэтку, сделает что-нибудь рельефное. И она принялась формовать глину, делая в нужных местах углубления и выпуклости.

Это занятие полностью поглотило ее. Джоан успокоилась; нельзя сказать, что тоска отступила, но она уже не разрывала ей душу. Было довольно темно, и она едва видела то, что у нее получалось. Руководствуясь душевным порывом, она не особенно задумывалась над тем, что делает. Ее пальцы подсказывали ей, что все получается так, как надо. Это будет красивая, безупречная работа, маленький памятник тому человеку, каким она когда-то была, человеку, которого она когда-то знала.

– Что у тебя там? – это был Марк.

Войдя через калитку в сад, он направлялся к Джоан. Было уже совсем темно и он не мог разглядеть, чем она занимается.

– Я еще точно не знаю. Думаю, лицо отца.

Марк подошел к ней очень медленно, и Джоан вдруг пожалела, что произнесла это. Она не хотела, чтобы ее настроение передалось и Марку.

– Принеси мне, пожалуйста, свечу.

Он отправился в кухню и вернулся оттуда с маленькой свечой в руке. Джоан взяла ее.

– Тебе пора спать.

Марк беспрекословно подчинился сестре: ему не хотелось смотреть на лицо отца. Душа юноши была изранена не меньше, чем у его сестры, вот только раны он залечивал по-своему. Джоан поднесла пламя поближе. Свеча отбрасывала на доску неверные блики. На ощупь ей удалось вылепить голову человека довольно грубо, но черты лица угадывались безошибочно.

Это был не отец, не образ из прошлого, это был человек из настоящего – Риз.